Когда зацветёт жасмин

Анна Флин

Когда зацветёт жасмин

Пролог

февраль

Сначала – треск. Не звук, а диагноз. Как будто кто-то вскрывает грудную клетку и сдирает швы – медленно, без наркоза. Потом пламя. Оно не вспыхивает, как в кино. Оно накапливается. Дышит. Угрожает. Пожар не начинается – он подкрадывается, как мысль, которую слишком долго отгоняешь.

Я знаю, как выглядит горение на словах: в «Фаренгейте», в «Джейн Эйр», в учебнике по термодинамике. Но книги не предупреждают о том, что при температуре выше 200 градусов целлюлоза не просто горит – она рассыпается в хлопья и становится топливом для всего вокруг. Бумага не орёт, когда умирает. Но если прислушаться, можно уловить, как лопаются связи: между главами, между поколениями, между прошлым и настоящим.

Запах гари въедается в кожу. Пальцы дрожат. Внутри – пыль и гарь, как будто я сама становлюсь продолжением этого пожара. Как будто меня тоже частично сжигает. Слышу, как трещат балки – и думаю не о страхе, а о симметрии.

Теперь передо мной – развалины. Обугленные доски, мокрый пепел, хлюпающий под ногами. Книжный магазин Холлоуэй больше не существует. А я всё ещё зову его «наш магазин», будто простая грамматика может оспорить физику разрушения.

Вспоминаю, как Брэдбери писал: «Книги вспыхивали, как птицы». У нас они не вспыхивают. Они захлёбываются. Горят долго, бесславно. Как воспоминания, от которых нельзя отказаться. Всё, что мы когда-то хранили – альманахи, исписанные полями страницы, любимые маркированные закладки – теперь становится пеплом с памятью.

В груди пусто. Не боль – аналитическая пустота. Я фиксирую: «объект утрачен», «вложенные усилия аннулированы», «система лишена смысла». И не знаю, что делать с этими данными.

Но именно отсюда всё начинается.

История – моя история – рождается из пепла.

И если вы читаете эти строки, значит, она всё-таки написана.

Глава 1

Лето в нашем городке тянется медленно, как мёд с деревянной ложки, растекаясь под лучами вечернего солнца и пропитывая каждый день ленивым, тягучим теплом. Здесь всё кажется застывшим во времени: скрип старых половиц, запах свежескошенной травы, тепло солнца, замирающего над покосившимися заборами.

Меня зовут Лилиан Холлоуэй. Мне восемнадцать, и я живу с бабушкой в маленьком доме на окраине Эшфилда. Наш дом старый, но уютный – стены дышат воспоминаниями, а полки уставлены книгами, которые, кажется, помнят голоса всех, кто их когда-либо читал.

Бабушка владеет книжным магазином в центре города – маленьким, с деревянной вывеской и витринами, за которыми всегда выставлены стопки пожелтевших страниц. Магазин пахнет цветами – бабушка всегда ставит на прилавок вазочку с цветами, чтобы в нём было приятно находиться. Я помогаю ей после школы и в выходные: разбираю новые поступления, протираю полки, сортирую книги. Иногда прячу между страницами записки для постоянных клиентов, которые, как и я, верят в силу слов.

Наш городок невелик: одна главная улица с магазинчиками, старый кинотеатр, где крутят фильмы десятилетней давности, и закусочная «Sally’s Diner», где подают лучшие вишнёвые пироги на свете. В булочной миссис Хоуп каждое утро пахнет тёплыми круассанами, а у моста через ручей местные подростки собираются по вечерам, рассказывая друг другу истории. По субботам мистер Рид, старый фермер, приезжает на рынок с домашним мёдом, а у стен книжного магазина всегда стоит мистер Кларк – бывший школьный учитель, который читает газету и обсуждает последние новости с прохожими. В выходные все собираются на городской площади, где проходят ярмарки, а по вечерам слушают старые пластинки в кафе на углу.

Люди здесь живут просто. Они знают друг друга по именам, приветствуют на улице и редко куда-то уезжают. Иногда мне кажется, что за пределами Эшфилда жизнь идёт быстрее, ярче, громче – улицы запружены машинами, неоновые вывески мерцают в сумерках, люди спешат, не замечая друг друга. Но здесь всё иначе. Здесь можно замедлиться, услышать, как ветер шуршит в кронах деревьев, и почувствовать запах свежего хлеба из булочной миссис Хоуп. Мне нравится здесь.

Я люблю писать письма. Когда я была маленькой, бабушка рассказывала мне истории о том, как в её молодости люди ждали письма неделями, как они раскрывали конверты, затаив дыхание, как чернила на бумаге становились чем-то большим, чем просто словами. С тех пор мне казалось, что в письмах есть магия – они способны перенести тебя в другое время, заставить услышать голос того, кто далеко. Настоящие письма, на бумаге, с чернильными кляксами и чуть неровными буквами. В этом есть что-то особенное – как будто ты отправляешь в мир кусочек себя, оставляя его в чужих руках. Иногда я пишу письма даже тем, кого никогда не встречала. Просто складываю их в старую коробку под кроватью, зная, что, возможно, они никогда не найдут адресата. Но разве важно? Ведь слова остаются, даже если их никто не прочтёт.

Это моя жизнь. Тихая, размеренная, как шелест страниц в тёплый летний вечер. И пока мне кажется что так будет всегда.

Прощание со школой

Утро начинается медленно. Свет пробирается сквозь тонкие занавески, рисуя на стенах узоры из листьев, а где-то за окном слышится стрёкот кузнечиков. Будильник не звенит – сегодня его можно не ставить. Обычно в школьные дни я просыпаюсь под его настойчивый звон, натягиваю одеяло на голову и тяну время, пока бабушка не зовёт меня завтракать. Но сегодня нет ни раздражающего сигнала, ни спешки – только утренний свет и ощущение медленного пробуждения.

Последний учебный день.

Я лежу под лёгким покрывалом, лениво вытягивая ноги и зарываясь лицом в подушку. Простыня приятно прохладная, а подушка пахнет лавандой и чем-то еле уловимым – может быть, остатками бабушкиного ванильного мыла. Я переворачиваюсь на бок, прижимая колени к груди, и на мгновение позволяю себе просто слушать: утреннюю тишину, редкие птичьи трели за окном, скрип мебели в соседней комнате, где бабушка, наверное, уже готовит завтрак. Запах тостов и карамелизированного сахара постепенно проникает в моё пространство, сначала едва уловимо, а потом настойчивее, пробуждая аппетит и заставляя меня глубже вдохнуть. Сладковатая теплота словно окутывает меня, подталкивая выбраться из-под одеяла.

Медленно открываю глаза, привыкая к мягкому свету. Ещё несколько секунд, и пора вставать. Завтра можно будет спать сколько угодно, но сегодня мне хочется растянуть это утро, запомнить его до мельчайших деталей.

Сонно потянувшись, встаю с кровати, заправляя простыни. В зеркале встречаюсь взглядом сама с собой: светлые волосы, собранные в небрежный пучок, карие глаза, тонкая полоска цепочки на шее. На мне хлопковая ночная рубашка, немного помятая, но уютная. Провожу пальцами по щеке – кожа ещё немного сонная, но прохладная.

Выбираю одежду. Издалека доносится рокот проезжающей машины, с улицы – негромкий разговор двух соседок, обсуждающих погоду, а где-то вдалеке звонит велосипедный звонок. Дворник Томас, в соломенной шляпе, уже подметает тротуары, медленно откидывая в сторону ворохи пыли и мелких листьев. Через дорогу миссис Лоусон вывешивает на крыльце свежевыстиранное бельё, и белые простыни вздымаются парусами от лёгкого утреннего ветра.

Открыв комод, я выбираю лёгкое льняное платье пастельного оттенка, в котором не жарко даже под палящим солнцем. Волосы быстро собираю в низкий хвост, оставляя несколько выбившихся прядей. Надеваю кожаные сандалии, привычно прищёлкивая застёжки.

На кухне бабушка, стройная пожилая женщина с серебристо-седыми волосами, уже хлопочет у плиты. Её движения неспешны, но точны, и по тому, как она аккуратно раскладывает ломтики хлеба на тарелке, видно, что готовка для неё – обычное дело.

Когда я вхожу, она оборачивается, её голубые глаза мягко светятся в лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь занавески. Бабушкины волосы всегда аккуратно заколоты на затылке, а на плечах неизменно белый фартук с вышитыми васильками. Её голос тёплый, немного хрипловатый, как у старых голливудских актрис, и в нём всегда слышится мягкая, едва уловимая южная интонация.

На столе – свежие тосты с абрикосовым вареньем, стакан апельсинового сока и чашка чёрного чая. Я обхватываю ладонями тёплую керамику, вдыхая терпкий аромат.

– Доброе утро, Лили, – бабушка улыбается мне, ставя на стол тарелку с овсянкой, политой мёдом. – Последний день. Не верится, что ты уже выпускница.

Я улыбаюсь в ответ и делаю глоток чая. В этом году я заканчиваю старшую школу, и впереди у меня последний долгожданный летний перерыв перед тем, как начнётся что-то новое.

– Какие планы на сегодня? – бабушка подсаживается ко мне с собственной чашкой кофе.

– Просто пережить этот день, – улыбаюсь я. – А потом, наверное, зайдём в «Sally’s Diner» за ванильным молочным коктейлем и прогуляемся до озера.

Бабушка кивает, словно вспоминая свои юные годы, когда летние каникулы казались бесконечными.

Завтракая, я слушаю плейлист в наушниках. В них играет старая мелодия, одна из тех, что всегда напоминают мне о детстве – неспешные аккорды гитары, мягкий голос исполнителя. Она вызывает у меня чувство спокойствия, словно время замедляется.

После завтрака я беру рюкзак, в котором нет учебников – они лежат в моём школьном шкафчике. Внутри только блокнот, наушники и две книги: потрёпанный сборник стихов Роберта Фроста и роман Джейн Остин, который я перечитываю уже в третий раз. На улице тепло, воздух напоён цветочным ароматом.

У ворот меня встречает Софи – моя лучшая подруга с начальной школы, та, с кем я вместе смотрела рождественские парады и ездила в лагерь на озере Тахо. Она смеётся, подбрасывая в воздух яблоко, а затем ловко ловит его одной рукой. Я качаю головой, ухмыляясь.

– Ну что, Холлоуэй, готова к свободе?

Я улыбаюсь. Готова ли я? Не знаю. Но лето только начинается.

Иду рядом с Софи по тротуару, ощущая тепло утреннего солнца на лице. Наши шаги звучат ритмично в тишине просыпающегося городка. Где-то вдалеке слышится гудок школьного автобуса, проезжающего по соседним улицам, а на крыльце одного из домов пожилая женщина в цветастом халате поливает свои розы из маленькой лейки. Воздух ещё прохладный, но уже пахнет свежескошенной травой и утренним кофе, который кто-то пьёт на веранде, ожидая начала нового дня.

– Ты дочитала «Гордость и предубеждение»? – спрашивает Софи, встряхивая своими светлыми волосами. Её голос бодрый, но я знаю, что в глубине души она волнуется так же, как и я.

– Да, и ты была права. Мистер Дарси – самый настоящий пример того, как человек может измениться ради любви, – отвечаю я, сжимая в руках свой рюкзак. – Жаль, что такие мужчины остались только на страницах книг.

Софи усмехается.

– Не говори так, Лили. Может, мы просто живём не в том столетии? – Она мечтательно вздыхает, а я смеюсь.

– Если бы мы родились в другое время, у нас были бы корсеты, длинные платья и безумные свадьбы без любви, – фыркаю я. – Но, может, у этого была бы и другая сторона? Зато у нас были бы красивые письма вместо сухих сообщений, балы вместо шумных вечеринок и, возможно, больше времени, чтобы ценить простые вещи.

– По крайней мере, у нас есть книги. – Софи ухмыляется. – Хотя мне иногда кажется, что мы с тобой и правда не отсюда. Остальные девчонки в школе мечтают о новых платьях на выпускной, а мы обсуждаем Джейн Остин и романтику восемнадцатого века.

– Ну да, я же даже не знаю, кто сейчас популярен в музыке, – добавляю я, закатывая глаза.

– Мы могли бы узнать… но мне неинтересно, – смеётся Софи. – Лучше расскажи, кто тебе больше понравился: мистер Дарси или мистер Бингли?

– Дарси, конечно. Он… настоящий. Вспыльчивый, гордый, но глубоко внутри – благородный. А Бингли добрый, но слишком податливый. Хотя, возможно, он был бы идеальным парнем для современной девушки.

– Зато он точно умел бы переписываться в соцсетях! – шутит Софи, и мы обе смеёмся.

Мы поворачиваем за угол и видим, как перед школой уже собираются ученики. Громкие разговоры, смех, кто-то забрасывает рюкзак в багажник своего пикапа, кто-то делает селфи у главного входа. Всё как всегда. Но я чувствую, что сегодня что-то иначе.

Когда мы подходим ближе, до меня доносится чей-то шёпот, сопровождающийся сдавленным смешком. Я уже знаю, о чём говорят.

– Вот идут наши святоши, – раздаётся голос Рози Миллер, капитана группы поддержки. Она стоит с группой девочек, облокотившись на свой блестящий розовый шкафчик.

Я не отвечаю, просто перехватываю взглядом Софи, и мы одновременно пожимаем плечами. Глубоко внутри что-то сжимается – не от обиды, а, скорее, от усталости. От того, что нас всегда воспринимают как странных, будто наша доброта и наивность – это что-то нелепое. Иногда мне кажется, что было бы проще слиться с остальными, стать частью их мира, но в такие моменты я вспоминаю, кто я есть.

Мы давно привыкли к этим насмешкам. «Слишком наивные, слишком правильные», – говорят о нас. В мире, где цинизм стал нормой, мы выглядим… иначе. Софи вежлива со всеми, никогда не говорит ничего грубого и верит в искренность людей. Я люблю книги больше, чем социальные сети, и не хожу на вечеринки, где все теряют контроль над собой. Мы не в тренде. Мы не в их мире.

Но у нас есть свой.

– Может, они просто завидуют, что у нас есть что-то настоящее, а у них – только иллюзия? – шепчет мне Софи, и я киваю. Мы улыбаемся друг другу, будто этот день ничем не отличается от сотен предыдущих, и направляемся к своим шкафчикам.

В коридоре шумно. Парни переговариваются о выпускном, кто-то спорит о вчерашнем баскетбольном матче, из динамиков на стенах доносится школьное радио. Я кручу комбинацию замка, открывая шкафчик, и достаю свой блокнот. Внутри лежит аккуратно сложенный свитер на случай, если в классе будет слишком холодно, несколько ручек, стикеры с записями о прочитанных книгах, а на дверце прикреплено фото меня с Софи с прошлого лета – мы сидим у озера с мороженым в руках и смеёмся.

Последний раз, когда я нахожусь здесь как ученица.

– Как думаешь, какой будет жизнь после школы? – спрашиваю я, наблюдая, как Софи разглядывает своё отражение в зеркальце, прикреплённом к внутренней стороне дверцы шкафчика.

– Честно? Не знаю. Иногда мне страшно, что мы окажемся не в своей тарелке, что этот мир не оставит нам места, где мы сможем быть собой. Но мне хочется верить, что там, за школьными стенами, есть что-то большее. Что мы найдём людей, которые нас поймут, найдём своё место… и, может быть, свою историю. Мы ведь не такие, как все, да? – она улыбается и подмигивает мне.

Я не успеваю ответить, потому что звонок призывает нас на первый урок. Мы закрываем шкафчики и идём по коридору, растворяясь в шуме последнего учебного дня.

Первый урок – литература.

Мы с Софи заходим в класс вместе с потоком учеников: шумных, смеющихся, но уже по-своему расслабленных. Сегодня последний день, и никто особо не напрягается.

Я прохожу между рядами парт и сажусь на своё обычное место у окна. Всё выглядит так привычно, но я знаю – сегодня последний раз, когда я вижу эту картину именно так.

Лучи солнца падают на потрескавшееся дерево парты, оставляя светлые полосы. Вижу, как Софи садится рядом, вытаскивая из рюкзака ручку и записную книжку. Большинство ребят даже не притворяются, что собираются работать – кто-то лениво переписывается в телефоне, кто-то болтает, закинув ноги на пустые соседние стулья. Позади нас двое парней из футбольной команды спорят, кто из них выиграет соревнование по поеданию хот-догов на завтрашней вечеринке. Они перегибаются через парты, громко смеясь, и я вздыхаю.

– Они хоть раз читали что-то длиннее меню в закусочной? – тихо спрашиваю я, наклоняясь к Софи.

– Не будь такой строгой, Лили, – улыбается она, легко перебирая страницы своей записной книжки. – Может, когда-нибудь и они полюбят книги.

– Да уж, вероятно, сразу после того, как закончат свои блестящие спортивные карьеры и вдруг решат стать поэтами, – шепчу я, но больше не комментирую.

В этот момент в класс входит мистер Хенли – пожилой мужчина в твидовом пиджаке с неизменным термосом кофе в руках. Он один из немногих учителей, которых я действительно уважаю. Его седые волосы слегка растрёпаны, а на носу очки, которые он всегда поправляет, когда хочет сказать что-то важное.

Мистер Хенли преподаёт здесь больше двадцати лет, и все знают его слабость к классической литературе и длинным монологам о том, как слова могут менять людей. Он часто цитирует Фицджеральда: «Покажите мне героя, и я напишу вам трагедию», – и каждый раз делает паузу, будто проверяет, понимаем ли мы смысл этих слов. Для него литература – это не просто школьная программа, а способ жить и чувствовать глубже.

– Доброе утро, класс, – говорит он, ставя термос на стол и оглядывая нас поверх очков. – Точнее, утро, когда никто не собирается учиться.

Несколько человек смеются, кто-то делает вид, что очень занят, уткнувшись в учебник.

– Я знаю, что это ваш последний день, и у меня есть выбор: заставить вас писать сочинение… или мы можем просто поговорить.

Несколько секунд класс остаётся в напряжённой тишине. Кто-то замирает с телефоном в руках, явно не ожидая такой альтернативы. В дальнем углу слышится сдавленный смешок, но большинство просто ждёт, что будет дальше. Я чувствую, как Софи слегка подаётся вперёд, её пальцы сжимают ручку, а кто-то за нами нетерпеливо постукивает ногой по полу. Этот момент словно зависает в воздухе – на миг даже самые беспечные из нас осознают, что это действительно конец школьных дней.

– Но не думайте, что я отпущу вас просто так, – мистер Хенли улыбается. – Раз уж это ваш последний урок литературы в этой школе, давайте обсудим… что значит хорошая история? Почему одни книги остаются с нами навсегда, а другие забываются?

Я ощущаю, как Софи поворачивается ко мне и чуть заметно улыбается. Это наш шанс.

– Настоящая история должна затронуть что-то внутри, – говорю я, пока остальные только начинают думать над ответом. – Она должна показать нам мир глазами другого человека, заставить почувствовать, что мы не одни.

– А может, настоящая история – это та, в которой есть драки, погони и эпичный финал? – раздаётся голос с задней парты. Это Нейт Браун, звезда футбольной команды, всегда говорящий громче всех. Его друзья одобрительно хмыкают.

– Для кого-то и так, – соглашается мистер Хенли, садясь на край стола. – Но что-то мне подсказывает, что в этом классе есть люди, для которых книги – не просто развлечение.

– Может, для вас уместнее спросить, какая книга изменила вашу жизнь? – неожиданно говорит Софи, и я ловлю восхищённый взгляд мистера Хенли.

– Отличный вопрос. Кто-то хочет ответить?

В классе снова наступает тишина. Несколько учеников неловко ерзают на стульях, кто-то быстро отводит взгляд, делая вид, что изучает трещины на потолке. Атмосфера натянутая. Я решаюсь первой.

– «Поющие в терновнике», – говорю я. – Эта книга заставила меня почувствовать глубину человеческих чувств и борьбы с собой. Я до сих пор не знаю, как можно было написать её так… пронзительно.

– Оу, это роман для бабушек, – фыркает Рози Миллер, лениво перебирая свои волосы. – Разве он не о каком-то священнике и запретной любви?

– А что не так с книгами о запретной любви? – вступается Софи. – Или у нас теперь принято судить книги по поверхностному описанию?

Мистер Хенли улыбается.

– Вижу, сегодня мы разожгли настоящий литературный спор. Может, кто-то ещё поделится?

Звонок звенит громко, прерывая бурную дискуссию в классе. Я неспешно складываю свои вещи, аккуратно убирая тетради и ручки в рюкзак, и оборачиваюсь к Софи, которая уже закрывает свою записную книжку.

– Ты сегодня не забыла, что после уроков мы идём на озеро? – спрашиваю я, внимательно глядя на неё.

– Конечно, нет, – улыбается она, застёгивая рюкзак. – Уже весь день думаю только об этом. Нам нужно обязательно взять плед, чтобы посидеть на траве. И, может, немного фруктов?

– Отличная идея, – киваю я. – Захватим ещё книгу, ту самую, которую начали на прошлых выходных. Я хочу узнать, чем закончится история.

Мы выходим в переполненный шумом и суетой школьный коридор. Ребята оживлённо разговаривают, обмениваются номерами телефонов, громко обсуждают планы на вечер и предстоящий выпускной. На стенах висят яркие постеры с объявлениями о вечеринках, предстоящем выпускном бале, спортивных матчах и поздравления от младших классов, написанные разноцветными маркерами. Шум усиливается, и мне кажется, что коридоры ожили какой-то собственной, хаотичной жизнью.

– Эй, Холлоуэй! – доносится знакомый голос за моей спиной. Оборачиваюсь и вижу Джоша Беннетта. Он лениво улыбается, держа в руках баскетбольный мяч, слегка подбрасывая его вверх и ловя.

– Придёшь на вечеринку к Джейку сегодня? Говорят, будет круто, – с искренним энтузиазмом говорит он.

– Спасибо, Джош, но мы с Софи уже запланировали своё, – отвечаю я вежливо, но достаточно твёрдо, чтобы он понял, что переубедить меня не получится.

Он пожимает плечами, явно не особо расстроенный отказом.

– Как знаешь. Если вдруг передумаешь, ты знаешь, где нас найти, – он кивает в сторону своих друзей, которые стоят неподалёку и громко смеются над чем-то.

Когда Джош уходит, Софи тихонько смеётся, наклонившись ко мне:

– Вот уж точно, нас там не ждут.

– И не говори, – улыбаюсь я, представив эту картину. – Ты только представь, как мы с тобой оказались бы среди всей этой толпы, которая обсуждает, кто сколько выпил и кто с кем встречается?

– О, ужас, – притворно вздрагивает Софи. – Лучше уж я почитаю с тобой стихи на берегу озера.

Мы смеёмся, медленно пробираясь сквозь шумную толпу к столовой. Там очереди длинные, но мы терпеливо ждём своей очереди, слушая, как вокруг нас продолжают звучать весёлые разговоры и громкие возгласы. Я покупаю нам обоим по сэндвичу с индейкой и сыром, пару бутылок холодной воды и пакетик яблочных долек.

Выйдя на улицу, мы направляемся к столику под старым раскидистым деревом, где всегда тихо и спокойно, вдали от общего шума и суеты. Тень дерева создаёт приятную прохладу, а листья шуршат под лёгким ветерком. Софи откусывает от сэндвича, задумчиво глядя куда-то вдаль, словно что-то её тревожит.

– Ты знаешь, я немного боюсь сентября, – вдруг признаётся она тихо, почти шёпотом.

– Почему? – спрашиваю я, искренне удивлённая её словами.

– Я ведь поступила в колледж и скоро уеду в другой город. Это так странно, Лили. Я всю жизнь провела здесь, в Эшфилде. И всегда рядом была ты. Я не знаю, как это будет – без тебя и без всего привычного. Будет ли у меня там кто-то, кто меня поймёт так же, как ты?

Я смотрю на неё и чувствую, как внутри что-то болезненно сжимается от осознания неизбежности перемен.

– Я тоже немного боюсь, – признаюсь я ей тихо. – Ты уедешь, а я останусь здесь. С бабушкой и нашим магазином. Ты же знаешь, я не могу оставить её одну. Этот книжный магазин – вся её жизнь. А после смерти родителей теперь и моя.

– Но ты же любишь этот магазин, – осторожно говорит Софи. – Ты всегда говорила, что там чувствуешь себя дома.

– Это правда, – я улыбаюсь немного грустно. – Просто иногда мне кажется, что я упускаю что-то важное, оставаясь здесь навсегда.

Софи бережно сжимает мою руку, утешая меня своим молчаливым жестом.

– Но мы всегда будем друг у друга, даже если будем далеко. Правда ведь? – спрашивает она с надеждой в голосе.

– Конечно, – я заставляю себя улыбнуться, несмотря на комок в горле. – И знаешь, возможно, этот год станет лучшим для нас обеих. Просто по-разному.

Софи кивает, пытаясь улыбнуться в ответ, но я вижу, что в её глазах отражается та же грусть и тревога, что и в моих. Мы молчим несколько минут, продолжая есть и смотреть на школьный двор, где всё выглядит до боли привычным и одновременно уже чужим.

Глава 2

Стоя перед зеркалом в моей небольшой спальне, я осторожно разглаживаю ткань светло-голубого платья, которое бабушка Элеанор сшила для меня сама. Лёгкая и нежная ткань струится по фигуре, словно облако, почти невесомое. Я внимательно изучаю своё отражение: светлые, чуть волнистые волосы свободно ниспадают на плечи, подчёркивая мягкость моих черт, карие глаза внимательно смотрят вперёд, наполненные лёгкой тревогой и ожиданием. На щеках едва заметный румянец, губы чуть приоткрыты. Я чувствую себя красивой, но странно уязвимой, будто передо мной кто-то новый, готовый выйти в мир, который пока кажется мне чужим.

Бабушка Элеонор входит тихо, почти неслышно, как всегда, когда не хочет меня потревожить. Наши глаза встречаются в отражении зеркала. Её мягкие серые глаза, обычно скрывающие глубоко внутри себя грусть, сегодня наполнены особой нежностью.