Лепестки Ветириоса

Тогда… как же он смог вернуть меня?

Смерть не был одним из семи. Он – изгнанник даже среди всех живых существ. Он не правит и не вмешивается. Он лишь ждёт конца всего, чтобы завершить своё предназначение. Говорят, что прикосновение мужчины уничтожает даже бессмертного, что воздух, которым он дышит, отравляет всех вокруг.

Раньше я бы, наверное, содрогнулась. Не позволила бы себе ни секунды расслабления, готовясь к битве, встретив неведомое существо, окружённое таким шлейфом проклятой славы. Но после пустоты… страха больше нет, как и желания сражаться.

Я Война, но это не только про битвы. Это – ужас в глазах, когда ты понимаешь: неизбежное уже рядом. Это – слёзы на щеках тех, кто теряет самых близких. Это – безмолвная боль, пронизывающая грудь, когда живой вынужден переступить через мёртвого – и идти дальше. Война – это и сила. Сила духа, когда ты сражаешься ради того, чтобы спасти свой народ и семью.

Даже спустя много лет я слышала крики смертных, ощущала дрожь их сердец. Я не была наполнена гневом и яростью. Во мне всегда оставалось слишком много человеческого. И чем больше времени я проводила рядом с людьми, тем отчётливее это чувствовала. Их воля и сила питали меня, а победы всегда возрождали ту мощь, что не снилась другим богам.

– А имя у тебя есть? – спросила я, разглядывая существо, в чьих глазах отражалась та самая пустота, в которой моё тело находилось еще пару минут назад, угасая как ритуальный костер к утру.

Мужчина выглядел так, будто был оттуда. Будто сам – часть той тишины или её создатель.

– Басморт, – отозвался он.

– А я – Сэриия.

Он снова улыбнулся. Медленно и нежно. Это совсем не подходило для его холодного, отчужденного образа.

– Я знаю. Ты же понимаешь, я бы не стал возвращать к жизни кого-то, чьё имя и существование не имеют для меня никакой ценности, милая хига?

Не придавая значения тому, как он назвал меня, я держалась за единственную мысль, которая проникала в сознание острыми медвежьими когтями, заставляя переживать лишь за одно живое существо, важнее меня самой.

– Но… разве не Таолорис просил тебя сделать это? – мой голос дрожал. – Что он отдал тебе, богу смерти, за моё возвращение?

Его не было рядом, но где-то внутри – в венах, в глубине дыхания – я всё ещё ощущала сердце супруга. Оно билось… или, возможно, кто-то жестоко насмехался, заставляя верить, что возлюбленный где-то на земле.

Мужчина продолжал молчать, позволяя мне сконцентрироваться на своих ощущениях, привыкнуть к реальности и самой разобраться, что небьющееся сердце выдумывает, а что является истиной.

Ко мне приходили самые худшие мысли… А если он… отдал свою жизнь? Если прямо сейчас, где-то вдали он трескается изнутри, как храм, чьи стены навсегда покинули молитвы? Мы поклялись друг другу в любви, той, что сильнее смерти, той, что выжжена в душах. Клятва, произнесённая в день нашей свадьбы, сплела наши сердца, объединила их в одно целое. Было ли ему больно, когда я умерла? Я даже не хочу знать. Не хочу представить тот миг, когда Таолорис остался один. Но если бы он умер… я бы подняла каждый камень, перевернула землю и небо. Я бы заставила само солнце искать его душу в каждом уголке вселенной.

Мы умеем любить так же, как и люди, возможно, даже сильнее… Но боги рождаются не от света, не от плотской воли, а из разломов человеческой нужды. Они возникают в миг, когда боль достигает предела, когда мольба ревет сквозь гром. И каждое их появление – трещина в истории мира. Иногда мы вырастаем из тишины, как отблеск звезды, которой уже не существует. Иногда – из шёпота леса, из страха или острого желания. Из зова природы. Нас так много, что уже и не сосчитать.

В самом начале мы похожи на детей – диких, потерянных, ослеплённых светом собственного существования. Мы не знаем границ, потому что нас не учили жить, не указали путь. Но со временем, с веками, мы учимся понимать не только мир, но и себя в нём.

Я – одна из таких.

Я родилась тогда, когда человек впервые поднял руку на брата. Из-за гнили, что начала прорастать в голоде, в зависти, в борьбе за плоть и землю, за женщин и детей, за себя самого. Когда их руки окрасились кровью, моё дыхание обрело форму. С тех пор я питаюсь не поклонением, а желанием сражаться, победой в самых сложных войнах. Сама битва кормит меня, делая сильнее.

Люди шепчут моё имя в страхе, просят остановиться. И в отличие от прочих богов, ко мне не забывают дорогу. Даже умирая, они всё ещё смотрят в сторону Богини Войны.

Мир, в котором я пребываю, не поддаётся измерениям. Моё зрение не ограничено формами – я вижу трещины в намерениях, слышу тяжесть выбора, ощущаю вес несправедливости, прежде чем она упадёт на плечи слабых. Стояла за спинами королей, судей и убийц. Была почти в каждой войне на стороне и победивших и проигравших. Исход битвы не всегда предрешала я, позволяя людям делать то, чего они хотят. Но стоило им переборщить, взять больше положенного, как тут же приходилось вернуть чашу весов на свое место. Мой гнев не шумен. Он не требует слов. Он приходит точно и без пощады. Моя сила не в разрушении, а в уравнивании. Я наказываю тех, кто ставит себя выше закона, не написанного людьми.

Я знаю, какими бывают люди. Противоречивыми, непостоянными, часто жестокими. Но именно это и роднит их с богами.

Штормволл был рождён раньше меня. Он появился с первой молнией, с первой вспышкой света, пронзившей небо. Бог был порождением природы, мощной и неуправляемой силой, так же появился Буревол – из первой бури, из чистого урагана. Они неотделимы. Один призывает другого.

Аривира была иной. Её породили женщины., их стремления к красоте и молодости. Она стала образом, в который они вкладывали своё желание быть замеченными. Её сила держится на их вере и жертвах. Она – не сила природы, а отражение людской потребности быть идеальными. Женщины верили в ее силу и приносили свои жертвы, чтобы оставаться молодыми и прекрасными.

Дженсания, Рождённая из желания продолжения рода. Её сила растёт с каждым, кто появляется на свет. Пока в людях есть воля жить и плодиться, она существует. Она не требует поклонения, её подпитывает сам факт рождения.

Ещё у нас есть сестра Майодия, богиня, рожденная с желанием, чтобы люди отдохнули и провели хотя бы день в спокойствии, без кровопролитий и спешки куда-либо. Когда раньше смертные решали прекратить свои дела, они молились ей, чтобы отдых прошёл гладко и без лишних бед. Она не участвовала в моём убийстве; я видела её, но свою руку она не занесла, как и брат Корнан, бог дружбы, партнёрства и желание любить друг друга. Ему молились, чтобы он благословил людской брак, создал успешный союз.

Мы не связаны кровью. Семьёй нас сделал только выбор – когда мы объединились, дали себе общее имя. Штормволл назначил нас главными. Он вознёс нас на небо, а всех, кто не вписывался в его замысел, изгнал. Те, кто пытались сопротивляться, были уничтожены мной. Я исполняла приказы, полагая, что он знает, что делает.

Он управлял мной, как куклой. Тянул за каждую нить. Но когда я обрела собственную волю и начала задавать вопросы – он стал отстраняться. Он зашил мне веки отгораживая от небесных дел. Никто и не мог подумать, что я решусь предать своих братьев и сестёр, но Таолорис открыл своей глупой супруге глаза, напомнив, как другие страдают и как страдает он, будучи маленьким богом на посылках моей семьи. Он порождение людских страстей и сплетен, поэтому слышит чужой шёпот и следит за происходящим вокруг. Он докладывает остальным о том, как часто люди вспоминают богов, как часто преподносят им дары и, когда начинают забывать нас.

– На самом деле, я пробудил тебя по собственной воле, – сказал он. – Но ты увидишь его. Я позабочусь об этом.

– Хорошо, – ответила я.

Только это и имело значение. Всё остальное – лишний звук.

Люди любят говорить, будто боги – существа высших стремлений, отрекшиеся от желаний и плотских привязанностей. Что мы живём среди звёзд, не ведая страсти. Это ложь. На деле, всё, что мы обычно делаем, это думаем о себе.

– Найдя остатки твоих костей, – продолжал он, – я вплёл в них энергию, ища твою душу в пустоте. Твоё тело росло, словно дерево, ветка за веткой, слой за слоем. На это ушло много лет. А потом ты наконец открыла глаза. Но живой ты до конца не стала. Я поднимал из земли трупы и прежде, но энергию жизни вернул впервые. Обычно это – просто куклы без воли и сознания. Сейчас всё иначе. Только твоё сердце и лёгкие ещё не работают.

Он подвёл ко мне коня, протянул руку в кожаной перчатке до локтя. В его жесте не было ни показной вежливости, ни торопливости. Он знал, чего это возвращение стоило – и мне, и ему.

Он не допустил ни одной ошибки. Иначе я бы осталась по ту сторону. Он собрал меня из праха. И я уверена, это невозможно повторить. То, что я здесь, – не случайность. Бог смерти пошёл на большой риск, а это значит, что ему очень нужна моя помощь.

– Я справлюсь, – сказала я, и в этом ответе не было показной гордости – только искренняя радость вновь чувствовать, как тело подчиняется воле, как работают суставы, как тянутся мышцы.

Вскочив в седло, я провела рукой по густой, чёрной гриве. Конь был живым существом, а не порождением магии, и потому его дыхание казалось особенно приятным.

– Ты спала шестьсот лет, – сказал Басморт.

Голос прозвучал буднично, будто речь шла не о времени, которое способно разрушать империи.

– Ты хотел сказать, что я была мертва, – поправила я. – Боги не спят. Мы или есть, или нас нет.

– Не хотел каждый раз напоминать, что ты была мертва, довольно трагичный опыт.

– А я не из тех, кто забывает, что побывал по ту сторону. Этот опыт только напомнил, почему жизнь стоит того, чтобы за неё держаться.

– Неожиданная философия для богини войны.

– Сказал бог смерти, который предпочёл вернуть жизнь, а не отнять.

Его низкий смех сотряс поляну, усеянную ветириосами* вокруг нас.

– К сожалению, чтобы вернуть тебя, мне всё-таки пришлось убить, – устало выдохнул он, хотя боги редко испытывают усталость, они только теряют свою магическую силу, требуя некоторого времени для восстановления.

– Я убил бога лести. Найти его оказалось сложнее, чем лишить жизни.

Несомненно…

– Меня это не смущает, – взгляд мой скользнул по горизонту. – Всё-таки, я рада, что вновь жива.

– Почти жива, – уточнил Басморт без особого нажима, словно просто фиксируя факт.

– Это можно исправить? Возможно ли… заставить сердце снова биться?

Мы ехали медленно, почти неслышно, и разговор напоминал старую беседу, которую мы будто когда-то уже начинали – не раз. Открытость между нами казалась странной. Не так я представляла себе бога смерти. Совсем не так.

– Чтобы воскресить тебя, мне пришлось убить одного из нас, – повторяясь ответил мужчина. – Даже тогда энергии едва хватило. Твоё тело откликнулось, но сердце осталось в тени.

Он замолчал на миг, будто прислушивался к тому, как копыта его коня касаются земли.

– Но в твоём случае есть шанс. У тебя есть супруг. Связь между вами не была разорвана. Если вы встретитесь, и ваша нить укрепится, если вы оба узнаете друг друга – сердце может пробудиться.

– Это не убьёт его?

– Нет. Связь между богами, вступившими в союз, – нечто иное. Мы не знаем её границ, и потому – мы на неё опираемся.

– Ты знаешь, где Таолорис? – спросила я, и голос мой, пусть едва слышно, но дрогнул.

– Знаю, – ответил он. – Мои люди донесли мне, где он сейчас. Я сам никогда его не видел. Его двор окружён живыми, их слишком много. Моё присутствие… несовместимо с жизнью.

– Даже с животными?

Он кивнул и взгляд его скользнул к лошади.

– Даже животных, – произнёс он без сожаления, как говорит тот, кто давно научился принимать неизбежное. – Вот почему я ношу перчатки. – Басморт поднял руку, и кожа туго натянулась на пальцах. – Это не защита для меня. Это отсрочка для них.

Чёрная рубашка облегает тело, застёгнутая до самого горла, а брюки затянуты в высокие сапоги. Кожа перчаток гладка и темна, они тянутся почти до локтей – как вторая кожа, словно защита от прикосновений, которых он не может себе позволить. Лишь лицо остаётся открытым – уязвимая деталь в броне, но даже оно, скорее всего, обычно скрывается от мира под слоем ткани, тенью капюшона. Из мрака проступают только голубые глаза.

– А богов?

– Только слабых. Сильные… они чувствуют меня. Рядом со мной им становится пусто, как если бы из мира вычерпали всё тёплое, живое и светлое.

– Странно. Я ничего не чувствую, – произнесла я, отрешённо протягивая руку. Лошадь вскинулась вбок, и мир на миг пошатнулся, будто напоминая, что он ещё подо мной.

– Ты уже была за гранью. На тебя это не действует. Но не испытывай судьбу. Ты теперь… не отсюда.

– Богиня войны вне мира… – усмехнулась я. – Уже звучит, будто начальная строка баллады

– Поверь, твоя история давно вышла за пределы песен. – Его голос стал почти шёпотом, будто слова не предназначались воздуху. – Шесть столетий. Люди произносят твоё имя – с благоговением, со страхом. Они помнят, почему ты ушла и как отчаянно билась за их жизни. Слагают о тебе истории.

Да, это правда.

Но тогда… я не верила, что умру. Даже когда прыгнула в самую гущу, где воздух был натянут, как тетива, и земля дрожала от ярости богов. Мне казалось, самое страшное, что они могут сделать, – это запереть меня. Залить каменные стены небес энергией, вытравить моё имя из людской памяти и ждать, пока я рассыплюсь в одиночестве. Но я ошиблась. Штормволл всё же решил поквитаться с той, кто ослушалась. Он, в чьём голосе я слышала гром, но не гнев, а защиту. Он мог кричать, бить, крушить всё вокруг, но я думала, что его руки не поднимутся на ту, кого он называл семьёй.

Предательство, пришедшее не от врага, а от того, с кем делила бессмертие. От того, кто знал мою суть – и всё же отверг.

– Что за истории? – наконец прошептала я.

Смерть поднял взгляд.

– Легенды. Шепот на порогах храмов. О богине войны, что ослушалась воли своих, чтобы сразиться с чудовищами, вышедшими из-под контроля. О той, кто не ждала триумфа – лишь мира, пусть и выкупленного собственной плотью. Люди верят, что ты пала с оружием в руке. Что сражалась не за славу, а чтобы никто больше не погиб под именем богов. Они молились за твой покой в мире душ.

– Там пустота, нет никого мира для душ богов.

– Дорогая, я знаю, – ответил бог смерти. – Все души уходят в пустоту, людские тоже, только отдельно. Каждая смерть проходит через меня.

– И как часто?

– Каждую секунду кто-то умирает, поэтому я уже перестал замечать чужие души, ищущие путь в пустоту.

– Если бы они знали куда идут, то вряд ли бы искали вход.

– У них нет выбора, ни у кого из нас нет такого выбора. Даже боги по-своему смертны, ты уж точно знаешь это.

Я печально улыбнулась.

Моя лошадь шагала следом за богом смерти. Басморт не оборачивался – и ему не нужно было. Молчание между нами не тревожное – оно было покоем перед тем, что внутри меня уже начинало шевелиться нечто темное и угнетающее. Мои мысли бродили в том же мире, из которого я вышла – в бесконечной тьме, лишенной направления и голоса. Пространство, где время не умирало – оно там просто отсутствовало, как и всё прочее. Ни шага, ни дыхания, ни звука. Я была заключена в оболочку, которую не могла ни разрушить, ни ощутить. В клетку, где даже страдание было бы утешением, но и его там не оказалось. Каждое воспоминание об этой пустоте заставляло волноваться. Противные мысли возвращались, как густой, вязкий туман, скользя по коже, проникая под кости.

То место нельзя сравнить с тем, которое представляют люди, думая о покое. В нём не было ни ярости, ни карающего пламени, ни мягких облаков – только вечная, равнодушная пустота. И всё, чего жаждала тогда моя душа, – не света, не спасения, а хоть какого-то знака, хоть боли, хоть крика. Хоть искры, что докажет: я ещё есть и не исчезла где-то в небытие.

Теперь, вернувшись – неважно как, неважно зачем, – я держусь за каждое мгновение. Я благодарна за слёзы, за боль в мышцах, за громкий смех. Благодарна за жар солнца, за землю под ногтями.

Потому что здесь – я снова могу быть. Пусть и не той, кем была прежде.

– Приехали, – сказал бог смерти и я подняла голову.

Ветириос – это черный цветок с десятью сердцевидными лепестками, который часто кладут на могилы.

Глава 3

Королевство Тёмного Сердца. Я была здесь однажды – когда гуляла по лесу с Таолорисом. Но никогда не навещала жителей. Боги не приближаются к людям. А наша семёрка обычно и вовсе не ступает на землю, потому что в этом нет смысла. Штормволл всегда утверждал: мы ВЫШЕ. Люди – не больше чем тени, временные оболочки, что исчезнут в бесконечности времени. Ходить среди них – всё равно что разглядывать скот перед бойней, будто надеясь разглядеть в нём разум.

Теперь я шла по этим землям совсем иначе – изучая внимательнее, вспоминая, какого это двигаться среди всего живого.

Лето подходило к концу и осень одаривающая мою душу особым теплом, прячущимся под покровом увядания, вступала в свои права. Но всё же солнце ещё цеплялось за небо и согревало почву под ногами, зная, что скоро уступит место холодной ночи.

Королевство Тёмного Сердца окружено высокой каменной стеной. За ней поднимается замок – древний, чёрный, как высохшая кровь. Когда-то он принадлежал правителю, принесшему клятву Штормволлу, но те времена давно прошли. Теперь же башни стали выше. Их острые шпили тянутся в небо, словно вороньи клювы, выискивая внизу тех, кто ещё не успел согнуться под тяжестью власти. Раньше этот богатый дом отражал суть своего хозяина – того, кто прятался за этими стенами и молился не о силе, а о пощаде. Молился своему богу, лёжа на полу в собственной спальне, умоляя, чтобы молния прошла мимо, а гром был менее пугающим.

Лес, вокруг замка, был достаточно густым, чтобы терять тропинки там, где, казалось, ты только что ступал. Деревья, будто обладая своей волей, затягивали тебя под пышные кроны – в переплетение ветвей, похожее на паучьи сети. Они отдавали путника на растерзание хищникам и духам, что бродили здесь в поисках чужих страхов и несбывшихся мечт, гоняясь за ними, как за редким лакомством.

Густой мрак плотно окутывал чащу, и каждый, кто хоть раз бывал в этих местах, знал: лес не прощает беспечности. Чем меньше твоя вера в его духов и силу – тем быстрее он тебя найдёт. Их следует почитать, задабривать – но не дарами леса, а угощениями, которых здесь не сыскать: печеньем в глазури, пряниками с пудрой, сладкими лепёшками, плитками шоколада.

Духи ведут себя как дети: стоит отвлечь их внимание – и они тут же забудут о тебе.

Под ногами шуршали опавшие листья – хрупко, с тем мерзким, но одновременно до дрожи приятным ломким звуком, который издают кости, пролежавшие в мёрзлой земле не одну зиму. Совсем старые и потрескавшиеся. Я знала этот хруст. Слышала его на древних полях сражений, когда под сапогами трещали грудные клетки мёртвых – тех, кого давно захоронили, но дождь смыл землю, обнажив останки. Здесь, в лесу, под моей подошвой, будто снова лежали они – безымянные и забытые.

– Ты живёшь среди людей? – удивилась я, когда мы подошли к воротам замка. – И… в доме короля?

Мне казалось, что бог смерти должен прятаться где-то в безжизненной пустыне, в месте, куда никто не доберётся, где тишина глушит даже мысли.

А оказалось, что он живёт здесь. В королевстве, которое я не успела спасти. Среди руин, где, как я думала, монстры дышали в затылок людям, пока душа богини войны находилась в пустоте.

Басморт молчал. Но я видела – он понял, о чём я думаю.

– Я не мог убить тех, кого вы называли кровавыми поглотителями, – тихо произнёс он, протягивая руку, чтобы помочь мне сойти с лошади. Пальцы в перчатках дрогнули – он колебался, будто даже через ткань боялся приблизиться. Но всё же взял меня за локоть – легко, почти невесомо, и помог, как будто я была смертной девушкой. Ситуация показалась даже забавной, и я не стала её прерывать – вдруг это были его первые попытки общения с кем-то живее камня. – Зато я смог их поймать. Запереть. Сделать так, чтобы мой народ больше не страдал. Ты сократила их число. Благодаря тебе мне было легче.

– Королевство выстояло? – уточнила я.

– Да. И теперь я здесь – новый правитель.

– А люди знают, что их король – бог смерти?

– Они меня никогда не видели. Пока никто не страдает и всё работает исправно, им всё равно кто ими правит.

Я посмотрела на высокие стены, отделяющие замок от внешнего мира, от города.

– Ты отгородил себя.

– Так проще, – он не стал отрицать. – Я делаю всё сам. Если нужна помощь – нанимаю кого-то временно. Но, думаю, что народ чувствует меня, знает, кто здесь, поэтому и сами не спешат подходить близко.

Звучит грустно. Значит, чаще всего, в этих стенах нет жизни и лишь он в одиночестве бродит по холодным, тёмным коридорам.

Мы прошли через ворота. Так печально, что король скрывается от своего народа и тайно крадётся в замок, лишь бы никому не навредить… Возможно, бог смерти провёл в пустоте ещё больше, чем я, только его пустота – это весь этот мир.

Войдя в его замок, я поняла, что это место представляет из себя внутренний мир бога смерти, или мир, каким видит его он сам. Темнота здесь не просто цвет. Она – живое существо, поглотившее каждый угол, куда бы могла спрятаться мышь, но и ее тут нет. Тьма висит на стенах, лежит на полу, впитывается в воздух и в легкие, даже если ты и вовсе не дышишь. Стены будто пропитаны горькими слезами тех, кто когда-то называл это место домом, но теперь не может выбраться.

Глухой шаг на холодном полу разбудил эхо. Мы шли вперёд – по широким проходам, где пламя свечей едва трепетало в попытках достать до моего лица, что даже после смерти было ярче, чем у Басморта.

Украшения на стенах казались потерянными во времени, забытыми и ненужными, но, завидев нового посетителя своей обители, стремились поймать хотя бы один взгляд восхищения – в память о былой красоте.

Старинные картины, пыльные портреты и цветные стёкла… Витражи в этом тёмном замке – словно единственные живые глаза, оставленные в каменной коробке. В тусклом свете солнца они загораются, как первые искры в костре: рубины вспыхивают алым, а изумруды мерцают, как сердце леса в этом королевстве.

Холод пронизывал до костей. Я не могу замёрзнуть – не в том смысле, как это происходит с живыми, – но это не значит, что я не ощущаю отсутствие солнца или хотя бы намёка на тепло. Пространство вокруг казалось безжизненным.

Растений не было нигде. Лишь камень. Белые статуи выстроились вдоль коридора, будто насмехаясь над отсутствием души в этих местах. Они казались единственными, кто ещё мог выслушать Басморта – даже если никто из них не умел отвечать. И чем дальше мы шли, тем явственнее ощущалась суть этого мужчины. Она не касалась кожи, не вызывала страха, но притягивала к себе. Бог смерти не шёл – он как будто существовал во всех точках коридора одновременно, и тень его двигалась не по камню, а по моим мыслям, что пытались изучить какой Басморт на самом деле.

– Атмосфера тут как на кладбище. И поверь, я знаю, о чём говорю – всё-таки я была мертва, – усмехнулась я, позволяя себе почти насладиться мрачной эстетикой этого дома.

– Напомни мне об этом ещё тысячу раз, – отозвался Басморт устало, но всё же не стал скрывать улыбку.

– Обязательно напомню. Когда возвращаешься оттуда, откуда никто не возвращается, хочется кричать об этом каждому встречному. Или хотя бы тому, кто идёт рядом.

– И каково это? – спросил он после короткой паузы.

– Одиноко, – ответила я, не колеблясь.

– Поверь, я знаю, что такое одиночество. Намного дольше, чем ты.

– Тяжело быть богом смерти?

– А богиней войны – легко?

– Когда-то – да. У меня была семья. А потом появился супруг.

– Твоя семья тебя убила.

– Ах да… Эти семейные ссоры, – рассмеялась я, натянуто, будто звук смеялся сам по себе, не дожидаясь согласия с моей стороны.

Басморт мягко улыбнулся и распахнул передо мной дверь. Я сразу поняла – эта комната создана специально для меня. Это единственное яркое место в замке.

Внутри было тепло и светло. На столах стояли вазы с живыми цветами – вишнёвые ветки и даже ликорисы, что не достать здесь никак – их ароматы тонко витали в воздухе. В камине мерцал ровный, наполняя комнату мягким светом. У дальней стены возвышалась кровать на низком подиуме, застеленная алыми простынями, переливавшимися в отблесках пламени. С балдахина ниспадали полупрозрачные занавеси, вышитые тонкими серебряными нитями. На стенах же висели пейзажи. На них – далекие края, знакомые до боли: леса и берега, свет рассвета и очертания моего любимого королевства Алой Зари.