Генерал Го-Ку. Клевета и слава

Как ни удивительно, но Павел I и Багратион, несмотря на всю разницу их положений, имели косвенно, но сопрягаемые, в случае совпадения исторических вероятностей, задачи. Но, понятное дело, «мяч был на стороне» Павла Петровича.

Почти никаких документов нет; паче того, достоверно, что многие важные документы были уничтожены. Остались, так, клочки.... Следовательно, опять придётся довериться чувствам. Что можно сказать об отношении Багратиона к принудительно-наречённой в супруги Катеньке Скавронской, кроме того, что он никогда не давал повода думать, что рассматривает её вынужденное положение, как жены – в обязательство ему? Он требует соблюдения по отношению к ней всех норм общественного уважения, следовательно, связанные волею драматических обстоятельств, они признают личные права друг друга. Ещё вернее, что он не может (и не должен) давать возможность потачки любому умалению её чести, ибо она связана с честью его, а он здесь – исполнитель воли Государя; итак, кто против?!

Вот только деньги… Несмотря на свое (или более родовое?) богатство, она предпочитает, что называется, «служебную тумбочку» мужа. Генерала возможно разорить? К 1801 году она уже наделала ему долгов на 80000 рублей. А ведь с окончанием эпохи Екатерины не стало и надежды оставить на чёрный день» хоть какой-нибудь наградной деревеньки. Коротко говоря, этот личностный проект Павла составил для Багратиона лишь великосветскую эфемериду и более ничего…

После этой, пикантной отнюдь не со стороны князя Петра, житейской побасенки, историки всегда переключаются на «шуры-мурную» интерпретацию его отношений с великой княжной Екатериной Павловной, наидражайшей сестрой Александра. Сюда же обычно добавляется ласковое отношение к полководцу и маменьки – вдовствующей императрицы. Марии Фёдоровны, урождённой принцессы Софии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской.

Удивительное дело, несмотря на то, чтобы думал о знаках внимания с их стороны сам Багратион, которому (как и всякому) польстило бы внимание хорошенькой и удалой молодой женщины, историкам не следовало бы отвлекаться от содержательной стороны такого её поведения.

Вот уж чем знаменита младшая сестра императора, так это тем, что без колебаний сдвинула бы братца с престола, представься только действительный случай. Иметь при этом «на этот самый случай» преданного, в самой крайней степени, верного (и первого во всех смыслах!) рыцаря? Да притом ещё политического союзника по «русскости»! (Карамзин развил свой талант историка-поборника русской идеи с её помощью). Это настолько очевидно, что, вероятно, и сам Багратион не обманывался на сей счёт. Не видит этого только «массовидный историк», всё загоняющий князя Петра вздыхать при луне.

Самый знаменитый «гвоздь этой программы» – несколько писем между Александром и Катиш сразу по смерти Багратиона. Даже в широко известной книге доктора исторических наук Е.В. Анисимова «Генерал Багратион. Жизнь и война.» – всё та же альковная подача, хотя «контекст текста» гораздо более указывает на семейный переполох именно политического толка. Прочтём же их, наконец, внимательно! Без неверных пропусков, здесь важно каждое слово…

Итак, не было большей заботы у императора России после Бородино с 21 сентября 1812 года, чем разыскать компрометирующие письма своей сестры к Багратиону – причём, именно так она сама поставили перед ним задачу....

13 сентября Великая княжна Екатерина Павловна отписала брату из Ярославля и почему-то во всех публикациях опускают первую фразу:

– «Этим письмом я хочу сообщить вам о предмете, крайне чувствительном и принципиальном в его деликатности, наконец, признание своих ошибок и цепь обстоятельств оправдают меня в ваших глазах и вымолят содействие»148

Здесь явно слишком много важности в деле простого бы флирта. Пуританских нравов, тем более, со времён Петра Великого в царских династиях не бывало; какие ещё там ошибки в склонности сердца (так милой историкам)? и какие возможны внешние (подразумеваются) обстоятельства по уровню великой княжны?!

Конечно, она не преставала следить за ним – совершенно вздорным было бы предположение, что письмо Багратиону 9 сентября принц Георгий Ольденбургский написал по своей воле! Ну, из чего, человеку, совершенно постороннему армии, писать прежнему ухажёру своей супруги даже с соболезнованиями ранению? Разумеется, он и упоминает великую княгиню, очевидный источник беспокойства о нём.

Не исключено, что из неточного перевода второй фразы письма Екатерины Павловны, историки лишаются подтверждения этого особенного внимания.

– «Багратион умер вчера вечером; посыльный видел его мертвым, и один из его адъютантов сказал, что он был при смерти: итак это правда.»

Именно, что собственный посыльный (а не «вестник», «швейцар» и т. п., как обычно переводят), вероятно и доставил письмо Багратиону, и ждал ответа, который был надиктован князем в предсмертный день 11 числа. Затем изложена суть просьбы:

– «…Вы помните мои отношения с ним и так же мои слова, что у него остались документы, которые могут жестоко скомпрометировать меня, если попадут в чужие руки. Он сто раз клялся мне, что уничтожил их, но знание его характера всегда заставляло меня сомневаться в этом.

Для меня бесконечно важно (и для вас, смею заметить), чтобы следующие действия оставались незамеченными. Я прошу вашей милости опечатать его бумаги и доставить их вам, и привлеките князя Салагова, который, насколько мне известно, отвечал за весь архив без разбора, что в прошлых кампаниях, что в эту.

Если вы сочтётё, что это невозможно сделать таким образом или что есть другой способ, сделайте это немедленно, без всякой отсрочки, и, ради бога, чтобы обошлось без посторонних, потому что это ужасно скомпрометировало бы меня.

Простите, мой дорогой друг, в такой момент беспокоить вас столь ребяческой просьбой.

Мы могли бы узнать у Салагова, если ничего не найдётся, где они могли бы быть.…»

Далее все (!) историки приводят выдержки обычно из двух-трёх обменных по этому поводу писем, но так как ничего там более не замечают, кроме самого хода событий, стало быть, нечего за них делать работу и приводить целиком – всё равно никто не догадывается в чём там дело (а французский там просто школьный, ей-богу)… Сразу перейдём к толико нужным фразам и выводам, которые напрашиваются, если обдумать там сказанное.

Итак, Екатерина под предлогом сокрытия «личных отношений», просит Александра через нарочного опечатать бумаги покойного. Аргументируя важность, она упорно прикрывается некоей «компрометирующей откровенностью» в бумагах. Она, действительно, боится: «Он сто раз клялся мне уничтожить их, но знание его характера всегда заставляло меня сомневаться в истине» – какое, собственно, тут знание, если он их таки уничтожил?       Однако стоп! Даже если она храбро допускает и даже предполагает, что документы могут пойти мимо её рук – но не будет же братец вскрывать опечатанные уже (!) чужие (всё-таки, всё-таки…) якобы любовные письма до него никак не касающиеся?! Но держится, держится сестрица, завершив отчаянное письмо очередной обманкой: «Простите, мой дорогой друг, в такой момент беспокоить вас столь ребяческой просьбой».

Но она не на того напала! 24-го сентября Александр, по обыкновению ласкательно, предупредит её, чтобы она не удивлялась, понеже бумаги провезут …мимо неё (!), ждущую в Ярославле, к нему в Петербург:

– «Если случайно этот человек с фельдъегерем не пройдет мимо Ярославля, не беспокойтесь об этом, потому что, говорят, этот путь ужасен, а другой, гораздо лучший, проходит через Вышний Волочек и Ростов. У них есть приказ выбрать лучший. Как только эти бумаги будут получены, я немедленно пошлю их вам».

Что ж, он действительно, постарался, собрав не только все бумаги, бывшие непосредственно при Багратионе, но и добравшись до архива служебных бумаг из шести огромных кип, которые самолично разбирал несколько дней! Что же он искал?

Это довольно ясно из промежуточных их писем, на которые никто, занятых поиском «клубнички», не обращает внимания. Екатерина Павловна всё это время особенно нежно опекает и протежирует в письмах избранника своего, принца Ольденбургского, настойчиво являя этим, что у неё нет никаких иных «организационных намерений». Александр же, в пространном письме от 18 сентября, среди прочего, даёт понять, что знает, сколь близки и через кого, предполагает происки:

– «Я добавлю другие, которые могут вас поразить.... Этой весной, перед моим отъездом в Вильно, я был хорошо осведомлен, что постоянная работа тайных агентов Наполеона должна быть направлена на то, чтобы всячески дискредитировать правительство, поставить его в прямую оппозицию нации; что, чтобы преуспеть в этом, было решено, если я окажусь в армии, поставить все неудачи, которые могут случиться, на мой счет, и представить себя человеком, принесшим в жертву своему личному самоуважению безопасность Империи, не давая генералам, более опытным, чем я, добиваться успехов над врагом…

....Но этого еще недостаточно; адский план также должен был, согласно тем же представлениям, внести разлад в нашу семью» .

Он намекает ей в понимании намерений своего свержения, потому что всё это обострилось ещё с Тильзитского мира: «Шведский посол в Петербурге граф Стединг писал о большом недовольстве императором и всей мужской линией царствующего дома и, поскольку ни императрица-мать, ни императрица Елизавета «не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести великую княжну Екатерину»»149.

Она же отвечает в письме от 23 сентября:

– «Притворяться, что любишь и умея притворяться с теми, кого мы называем друзьями, толковать слова, продиктованные правдой, как слова мятежников, воображая, несмотря на непрекращающиеся и несомненные доказательства безграничной привязанности, что кто-то будет неправильно понят и, возможно, будет покинут, Признаюсь тебе, что я не умею так любить и хотела бы, чтобы и ты этого не знал. Прошу прощения, что отнимаю у вас время, но мне важно оправдаться перед вами…», ну и так далее, многословно, запутанно, «любяще», короче, говоря, теми же словами: «душа отлетела и тут».

Итак, Багратион исполнил-таки своё обещание и не оставил никаких зацепок к политической компрометации Катиш; она же оставила всякую надежду на самостоятельную игру, видимо, видимо…

Впрочем, она вышла из положения достаточно уверенно; её основной тезис к Александру в письмах этого времени: «Берегите Вашу честь!», что по- женски означает – «Чем я виновата, что ты малодушно прячешься в Петербурге? Общество теряет к тебе уважение, шаткость положения очевидна, дорогой брат». Он же лепечет, что мужество солдата вообще не считает пристойным для себя предметом, а в Москву не едет, признавая, что одно его появление разлагает армию в недееспособность; и как ему мучительно разбираться с тремя бездарными генералами, ни один из которых не смыслит в стратегии…

Гороховые законы старика Менделя устроили в императорской семье знатную шутку: Сестрица Екатерина Павловна не только превосходила своих неудачливых братьев задатками, но и счастливо развила их, избегнув формализующих шагистских штудий. Любительница точных наук с глубоким интересом к содержательным вопросам, сильная умом, энергичным и прямым характером; кажется, прекрасная рисовальщица, смелая наездница.... Александр трепетал её! Кто ещё мог выговаривать ему за метания 1812 года как нашкодившему мальчишке: «Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?», «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, – лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам». Притом, что она младше его на одиннадцать лет!

Александр вполне мог опасливо ревновать сближение генерала с сестрой, однако, похоже, что Багратион был поглощён другой идеей, вполне гуманитарного свойства, насколько война может быть (могла ещё быть) таковой, в которой он послужил бы и России и… Грузию вывел бы на более прогрессивное место. Идею перенял его сослуживец, (конечно, Ермолов) которого с тех пор историки не забывают высмеять, видимо, не понимая, откуда взялась его кавказские замыслы.

На что могла рассчитывать Екатерина Павловна, в отличие от брата вполне рационально мыслящая? Оценку по записным «стратегикам»-современникам» сравнительно с Багратионом, военные историки дали ещё по шведской кампании:

– «Нельзя не пожалеть, что во главе нашего Вестро-Ботнийского корпуса вместо молодого сравнительно царедворца, не искушенного в горниле военного опыта, не стоял, можно сказать, «травленый волк», подобный «князю Петру» Багратиону. Если бы последнего не остановили в марте Аракчеев с Кноррингом – он несомненно дошел бы до ворот Стокгольма, пока старшие решали бы вопрос о том, как ответить на предложение о перемирии…

… Князь П. И. Багратион, наступая в марте 1809 г. через Аланд к Стокгольму, видимо, чувствовал лучше всех своим «суворовским» чутьем эту психологию противника, когда, оттягивая ответ на предложения фонДебельна, торопил свои колонны; чувствовал это и Я П Кульнев, певший в Грислехамне «Тебе Бога хвалим» и рвавшийся со своими гусарами и уральцами к стенам шведской столицы… И положение дел было таково, что эти гусары и уральцы могли вполне свободно тут же, с маху, овладеть этою столицей, как овладевали наполеоновские кавалеристы прусскими крепостями три года перед тем…

К сожалению, как мы знаем, высшее начальство вверилось обману и на этот раз… Кампания затянулась, и потребовался еще целый ряд усилий, чтобы достигнуть выгодной пограничной черты…»150.

 Конечно, нельзя запретить циничного предположения, мол, юная бестия Ек. Павловна манипулировала глуповатым рубакой в своих целях и баста. Но… не складывается. Будет ли бесспорно интересная женщина в годы требовательной юности тратить время на глупого человека? Глупость одна из наиболее отвратительных черт в мужчине. Глупый человек схематичен, что всегда заметно в делах. Багратион, наоборот, никогда не был замечен в ограниченности. Глупость наверняка была бы проявлена неловкостью в отношении к жене, подобного поведения – опять нет. И та, наверняка раздосадованная (не так ли?) подневольным браком, не удержалась бы высказаться об этом за долгие годы.

Что ж, помянутая уже, м-м-м… речистость может сойти за глупость, но при одном условии: допущения неблагоприятных последствий. Если трактовать Багратиона, как искателя чинов, не умеющего вести придворную дипломатию – то он глуп. Но это противоречит всему, что известно о нём.

Допустив другое: он не нуждался в дворцовых интригах, нарабатывая исключительно профессиональный статус. Он служит ради идеи и пропаганду таковой почитающий одной из форм служения – тогда всё складывается. На каком основании? Это то, что должно было быть понятно историкам, если бы они понимали, что любая теория есть выжимка от жизни, а не наоборот.

В конце концов, наверняка в пору, когда он предлагал не отступть, а вовремя перехватить вторжение, он слышал не от одного Ермолова:

– «Я Вам говорю, как человеку, котopoгo нет человека, кто бы не знал, и даже живущие в отдалении в России; говорю тому, на котopoгo не без основания полагает Отечество надежду, тому, котopoгo и государь уважает и которому, конечно, верит....

… наконец, не внемлющему и не разумеющему важности обстоятельств. Пишите, Ваше сиятельство, Боrа ради, ради Отечества, пишите государю. Вы исполните обязанность Вашу относительно к нему, вы себя оправдаете перед Россиею. Я молод, мне не станут верить. Я буду писать, не заслужу внимания. Буду говорить, почтут недовольным, осуждающим все новое, осрамят и бросят! Но верьте, Ваше сиятельство, что это меня не устрашает. Koгда гибнет все, когда грозит Отечеству срам, не только опасность, там нет боязни частной, там нет выrод личных. Я не боюсь и от Вас не скрою, что писал, но молчание, слишком продолжающееся, есть уже доказательством, что мнение мое почитается мнением молодого человека. Я буду писать еще, и все, что Вы делали и в чем встречено Вами препятствие, изображу. Я люблю Вас, Вы благодетельствовали мне, а потому caмого гоударя спрошу я, писали ль Вы к нему или хранили виновное молчание? Так, достойнейший начальник! Вы будете виноваты....»151

Всё-таки, хоть и через двести лет не стоит чернить славу героя, который, можно сказать, по-монашески был предан идее похода, примечательного тем, что он так и не был им сделан. Вот так реальная история возможного (она же ежедневная политика) смеётся над теоретической схемой желаемого. Главное, что и на службе России, и на так и не случившейся службе своеобразно Российско-Грузинской, его личная честь была направлена к обоюдному процветанию двух царств.

Возрадуйтесь, либеральные резонёры! Багратион, как исписавшийся поэт – должен был умереть. В том, что его рана раздробленной ноги окончилась гангреной очевидно более зловредного равнодушия к уже лишнему человеку, чем случайности; ему не было места в новой реакционно-бюрократической системе. Той задачи, которую он ставил себе, и которая несколько раз мелькала в представлявшихся планах предшествующих императорских дворов теперь уже некому было поставить, а с ампутированной ногой, не было возможности и исполнить, стало быть, незачем и жить. Поход стал невозможен: «Остальное – молчание…».

Чтобы ещё раз напомнить, что предмет этой книги не исторический, уместно оценить, хотя бы на этом этапе Отечественной войны, предлагаемый историком В. Н. Лобовым его вариант в монографии «Александр I и его военно-политическая деятельность»152. Он издал её «Для историков, представителей социально-гуманитарных наук. Может использоваться в учебном процессе военно-учебных заведений. Представляет интерес для широкого круга читателей».

Он намерен приструнить тех, кто «опорочивает военную деятельность Александра I и имена таких достойных (как бы «всего лишь» – прим.авт.) людей, как Кутузов, Барклай-де-Толли и Багратион (о которых написано больше, чем об Александре I)».

Вполне можно ограничиться фантасмагорией главы «Противоборство Александра I с Наполеоном в войне 1812 года». Ну, тесс, как там «Полководческий талант Александра I раскрывается…»?

Теперь становится понятным, почему одно приближение императора к армии, оказывало на неё парализующее действие, о чём он сам жаловался Катиш…

– «Согласно обнародованному перед войной «Учреждению об управлении большой действующей армией – «присутствие Государя слагает с главнокомандующего начальство над армией, разве бы отдано было в приказ, что главнокомандующий остается в полном действии»

– «Так, находясь при 1-й армии, в письме к Барклаю-де-Толли он пишет: «Я не буду делать им [корпусным командирам] никаких предписаний, чтобы не расстраивать Ваших распоряжений. И так как Вы, генерал, будете давать им наставления, какие сочтете нужными…», – но в том же (!) письме он «счел нужным указать свое право в отношении к князю Багратиону. Оно и естественно, последний был главнокомандующим армией, а потому Александр I лично руководил и его действиями»

Значит, «естественно»…. Хоть на этом спасибо! Аустерлица ему оказалось мало, Александр и далее пребывал в полной самовлюблённости в свои таланты и полагал военное дело совершенно и окончательно бумажным предприятием.

(А ведь именно об этом говорил Наполеон Балашеву, в свою очередь изумляясь столь поверхностному представлению Александра о способности к военоначалию:

– «Я слышу, что Александр сам предводительствует войсками. Зачем ему это? Чтобы взять на себя ответственность, если они будут разбиты? Он император по рождению, он должен царствовать, а руководство войсками поручить главнокомандующему. При этом, если он хорошо будет действовать, то награждать его … если же он будет действовать дурно, то прогнать и наказать».

Наполеон политтехнологически прав, усматривая недолжное смешение специализаций новоевропейского «разделения труда». Ему пришлось канонадой прорываться из «граждан» – «за братом моим» в правящую аристократию Европы. Он прекрасно понимает выгоды сословной презумпции править по праву рождения. Но он понял бы и то, что грузинские цари в своей истории не дожили до привилегии нового времени – царствуя, не предводительствовать войсками лично. Для Багратиона здесь отправная точка самосознания.)

Историк Лобов храбро усматривает разумность во всём! Например, что «Логическая связь этого приказания с его планом и повелениями от 12 июня состоит в том, что оно служит их дополнением»… И далее, возвеличивая военную стратегию Александра, совершенно не упоминает всеми высмеянного Пфуля и бессмысленное Александрово ему поклонение (видимо, чтобы не раздразнить против себя исторически грамотных гусей).

Приводимые им в качестве доводов цитаты и пояснения поистине несообразны с элементарным здравым смыслом. Но он \этого не замечает!

– «…то если Платов и Багратион не будут действовать с должной осторожностью, то могут быть совершенно отрезаны от сообщений с 1-й армией…».

В тот же день он повторяет:

 «Я чрезвычайно опасаюсь, чтобы он [Багратион] не замешкался долго в Волковиске и чтобы не случилось бы с ним чего-нибудь неожиданного, так же как и с Платовым, от которого мы не имеем даже никаких известий» – какое детское представление императора об условиях военных действий!

– «Из позднейших писем Александра I видна его своеобразная система

отдачи приказаний, по которой исполнителям сообщались их задачи не сразу, а по частям. Тем самым соблюдался элемент скрытости и секретности» – можно ли придумать что-либо более глупое по отношению к командармам?!

– «Во всяком случае ясно, что оба повеления (от 16 и 18 июня) не противоречат желанию Александра I, а вытекают из известного только ему замысла и его заботы о Москве» – как можно оправдывать «ясность», известную только самому автору её? – это большой вопрос…

А вот так историк, в духе устроителя сего, Александра I, играючи описывает, надлежащее бы им обоим, маневрирование 2-й армии:

– «А так как последние мешали ему идти на соединение, то он отходил все далее, желая обойти его без боя, сохраняя свои силы, и выполнить задачу, при этом внося определенную нервозность и вселяя неуверенность в неприятеля».

Это он так изящно абстрагирует выход Багратиона из смертельного капкана в который его загнал Александр:

– «П И Баrpатион – А П Тормасову 12 июля 1812 из фольварка Сапежина при Старом Быхове

…Вашему высокопревосходительству известно было мое непременное намерение вытеснить из Могилева неприятеля, и что Сысоев, разбивший часть авангарда маршала Даву, находившийся в самом ближайшем расстоянии от Могилева, с появлением пехоты и артиллерии, принужден был отступить и потом соединиться с авангардом моей армии. Неприятель, имея более пяти дивизий в Могилеве и по дороге к Дашковке, пользуясь отлично выгодным лесистым местоположением при Новоселке, прикрытым речкою, вышел в 9 часов утра атаковать 7 корпус, бывший при Дашковке. генераллейтенант Раевский, отразив неприятеля, опрокинул eгo ....

…Местные выгоды неприятельской позиции, противу коей невозможно даже расположить войска, чтобы могли удобно и совокупно действовать, как я сказал выше, и уверенность в полученных сведениях, что неприятель имеет непомерно превосходные силы противу 2й армии и что lя армия уже у Витебска, к соединению с коею можно теперь искать менее опасных средств, принуждают меня отступить от своих намерений и принять другое направление…»153

Выворачиваются наизнанку и подаются хвалебно самые отвратительные последствия политики императора, затащившего войну внутрь страны. Словами историка :

– «Александр I осознавал, что главная борьба еще впереди и одной армией с Наполеоном не справиться. Нужны силы, а сила – это народ».

– «Оставив армию, Александр I не назначил главнокомандующего всеми армиями, предоставив обоим командующим свободу действий. Каждый главнокомандующий понимал свою задачу. Барклай-де-Толли полагал, что она состоит в том, чтобы действиями против главных сил Наполеона отвлекать их от петербургского направления. Багратион предполагал в равной мере противодействовать Наполеону, если тот пойдет на Петербург или Москву»

Самое интересное – есть ли у историка Лобова степень доктора наук, настолько мастерски он трактует слова Багратиона об этом же моменте, а вернее, просто …академически лжёт:

– «П И Баrpатион –  П.В.Чичаrову 15 августа 1812.

Собств. приписка

Р. S. Ретирады наши никуда не годятся. Не ведаю никак, кто сему причиною. Я сделал мой долг: отброшенной от армии преодолел все препоны – соединился. Я, хотя и старее eгo, но государю неугодно, чтобы один командовал; а ему велено все: стало, хоть не рад, да будь я готов. .Я кричу – вперед, а он – назад. Вот и дойдем скоро до Москвы! Хороши мы будем»154

В качестве примера неплохи и следующие два эпизода. О состоянии 1й армии Барклая, его выбора позиции генерального сражения и причины скепсиса Кутузова уже шла речь ранее. Историк продолжает:

– «Нужно сказать, что маневр Багратиона и Барклая-де-Толли был произведен блестяще. Обе армии отходили в целом организованно, сохраняя свои силы. Западные военные теоретики отмечали, что Барклай-де-Толли «осуществил отход с замечательным искусством». Это в равной мере относится и к Багратиону»