Доктор Постников. Ягодная повинность

Доктор Постников

Ягодная повинность

Владимир Сназин

© Владимир Сназин, 2025

ISBN 978-5-0067-3891-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава первая.

Страх

Medice, cura te ipsum1 [1] [1].

К рассвету дождь закончился. Рваные серые облака плавно плыли по небу, унося дождь на восток. Вдалеке слышался колокольный звон, призывающий прихожан к заутрене. Конный разъезд Стрелецкого приказа объезжал заставы, проверяя, не спят ли дозорщики. Первой от ночной дремы пробуждалась паперть. Калеки, увечные и убогие, покинув обжитые ночлежки неспешно занимали места, оголив свои язвы и струпья: кто на нижних ступенях, кто ближе к дверям церкви. Во дворах слышался собачий лай, гомонили дворовые, на дорогах появлялись первые пешие люди, спешащие кто в церковь, кто на торговую площадь к Кремлю. Зоркие молодые парни, изображая инвалидов и немощных, шныряли на крестце близь кружала и блюли порядок, – высматривая, нет ли в округе чужаков, желающих приглядеть себе ночлег или застолбить проходное место для сбора подаяния. И если таковые находились, то их заталкивали в угол и очень убедительно, приставив стилет к горлу, предлагали заплатить пеню за использование чужой территории. Одним словом, Москва медленно просыпалась.

Весть о смерти царя, Великого князя Федора III Алексеевича, почившего совсем еще в юном возрасте от родовой болезни, распространялась по Московскому государству со скоростью лесного пожара в сильную засуху. С первых же дневных часов, чуть только рассвет коснулся небосвода, во все концы державы помчались гонцы, разнося печальную весть. Народ, узнав о смерти царя, стекался со всей округи к Москве, чтобы успеть с ним проститься. Похороны по тогдашнему обычаю были назначены на следующий день после его кончины.

Повозка, в которой находились новоиспеченный подлекарь Аптекарского приказа Петр Постников и его друг и наставник аптекарь-алхимист Готфрид Грегори, обогнув в Замоскворечье Климентовский острог, съехала с бревенчатого настила на Большую Ордынку и сразу же за Серпуховскими воротами бухнулась в размытый дождем и талыми водами, Тульский тракт. Наших героев сопровождали три стрельца – назначенные им в помощники – возница и два верховых. Увязая по самую ось в густой грязи, повозка медленно двигалась в направлении Белгородского воеводства – к своему пункту назначения – Верхососенску. По заданию главы Аптекарского приказа путники направлялись в степи Белгородчины на сбор лекарственных трав для пополнения царской аптеки.

Ехали молча. Несмотря на ухабистость дороги, клонило ко сну. Укрывшись овчиной от утренней мороси, каждый был погружен в свои размышления. А подумать им было о чем, особенно Петру. Страх, который нагнал на него боярин Языков, он ощущал почти физически.

Третьего дня царь Федор проводил инспекцию по испытанию учеников лекарской школы Аптекарского приказа на знание учениками лечебных навыков. И, когда, на вопрос царя – знакома ли студиозу Постникову такая хвороба, как скорбут – а царь страдал родовым скорбутом, – тот, вспомнив лекцию ректора школы доктора Блюментроста, рассказал, что этим недугом чаще всего болеют невольники на галерах, потому что питаются однообразной пищей. Но, как только они попадали на берега Африканского континента и находили в прибрежных лесах цитрусовые фрукты, родниковую воду и особенно кислую траву, то в течение нескольких дней почти все выздоравливали.

Это известие сначала вызвало у царя удивление, а потом на него накатил приступ гнева. Как такое может быть? Он, Великий князь. Царь всея Руси, которого уже много лет лечат лучшие доктора Европы, но не могут избавить его от проклятого недуга. А какие-то галерщики, рабы, просто поев лимонов и кислой травы за несколько дней выздоравливали… От ярости его затрясло, он затопал ногами, стал задыхаться, хотел что-то сказать Языкову, но неожиданно у него носом пошла кровь, царь размяк, затих и, медленно сползая с кресла, завалился на бок. Присутствующие доктора констатировали у государя беспамятство на фоне пароксизма.

После случившегося боярин Языков заподозрил иноземных докторов в неправильном лечении. Ему казалось, что «немчура» умышленно подменяла снадобье, чтобы извести правителя. Он мог бы подвергнуть пытке любого из докторов, чтобы узнать, почему от кислой травы, свежих фруктов и ключевой воды у рабов – галерщиков скорбут быстро излечивается, а у государя от такого же лечения только пухли брюхо и ноги. Но для розыска требовалось дозволение самого царя. А он находится в беспамятном состоянии. Возможно, царь Федор в порыве гнева и хотел что-то сказать своему фавориту. Но пароксизм сомкнул государевы уста. А Языков, хоть и ближайший царский боярин, не мог без его повеления принимать самостоятельные решения. Единственный, у кого он мог узнать правду, не спрашивая на это дозволения, – это у студиоза Постникова. Поэтому Петр и боялся, что если Языкову станет известно о его отъезде, то он непременно снарядит за ним погоню. И на первой же заставе его уже будут поджидать стрельцы Разбойного приказа.

Откинув край рогожи, Петр облокотился о борт повозки и безучастно смотрел на дорогу. По тракту им навстречу двигался нескончаемый поток телег, таратаек, бричек, верховых стрельцов и пешего люда. Все торопились в Москву.

– Филипп, – сдвинув овчину с головы, позвал возницу Готфрид, – ты бывал в тех краях, куда мы направляемся?

– Дважды. Последний раз возил в ссылку на Изюмскую черту нашего брата-стрельца, – сказал возница, лихо ожигая кнутом крупы обоих меринов. – Да ты, аптекарь, должон помнить, как в прошлую годину ректор вашей лекарской школы, кажись Блюментрост, отправил туда двоих учеников. Один был такой здоровяк рыжий, а второй молодой с раскидистыми усами, похожий на казачка.

– Это не те ли, которым он тогда разбор учинил?

– Ну да, они самые.

– И долго вы добирались?

– Почитай, ден шесть. Правда, дозорщики тогда не шибко баловали…

– Да, – как бы про себя проговорил Готфрид, – шесть дней трястись в повозке, хоть и на соломе… бока как подошвы станут. – И он рукой подтянул под свой овечий тулуп пучок соломы.

– Да уж как получится, аптекарь, – сказал Филипп, снова раскручивая кнут. – Бог даст, може, и в пять ден уложимся, а ежели на заставах решеточники захотят какое-нить баловство ученить… – то сам понимаешь… – И он снова с перекладкой чиркнул кнутом обоих меринов по бочинам. – А ну давай, ретивые!

– О чем задумался? – спросил Готфрид Петра.

– Да не выходят из головы вчерашние слова твоего дяди об угрозе боярина Языкова учинить расспрос иноземным докторам, а заодно и меня вздернуть на дыбе, – грустно произнес Петр. – Неужто он все-таки снарядит за нами погоню?

– Надеюсь, этого не случится, – ответил аптекарь. – Пока Милославские и Нарышкины делят власть, Языкову будет не до нас. У него, как сказал вчера дядя, сейчас одна забота – остаться у трона и не потерять ту силу, которую он имеет. Поэтому успокойся, не переживай, наслаждайся окрестностями. Вон, взгляни на небо. Уже голубые просветы появились. Мы едем на юг, в теплые края, скоро выйдет солнышко, будет тепло, и все вокруг зацветет. Думай о травах, мой друг. – Готфрид широкой ладонью захватил пук соломы и протянул Петру:

– На-ка вот, подстели, мягче будет, ехать еще долго.

– Хотелось бы, чтобы было так, – сказал Петр, подсовывая солому себе в изголовье. – Но твой дядя так же сказал: если победят Нарышкины, то Языков может остаться у трона. И тогда непременно вспомнит про меня. Не приведи, Господи, конечно! Я с самого утра об этом думаю. Каждый раз с опаской смотрю на верхового из Москвы, все кажется, что скачет он по мою душу.

– Чем дальше мы уедем от Москвы, тем сложнее нас будет найти. А еще вспомни, что было третьего дня перед Спасскими воротами. Стрелецкий бунт! Сколько полегло там народу?.. Ух, стрельцы сейчас злы… Когда патриарх будет венчать Петра на царство, возлагая на него бармы, бояре горло перегрызут друг другу, лишь бы стоять подле государя. И первым в этой толчее постарается быть Языков. А когда все закончится, ему опять станет не до тебя: бунтовщиков усмирять надо, неугодных бояр ссылать… Да мало ли какие еще могут возникнуть у него заботы. А потом, царь-то, поди, молодой и здоровый и кислая трава ему не нужна. К этому времени мы уже будем в Белгородском воеводстве. И до нас ли ему будет дело?

– Долго ли нам до Верхососенска ехать? – спросил Петр, продолжая разглядывать на противоположной стороне дороги спешащий к Москве людской поток.

– Филипп сказал, что не меньше шести дней.

– Шесть дней! – удивился Петр. – Это где ж этот Верхососенск находится-то?

– Ой… далеко, дьяче! – усмехнулся слышавший их разговор Филипп.

От слов Готфрида Петр успокоился, склонил голову набок, прикрыл глаза и стал просто смотреть на уже значительно поредевшую к вечеру встречную толпу путников. Больше встречались крестьянские таратайки и верховые. Редкие же пешие одиночки спешно двигались, стараясь еще до темноты укрыться на постоялом дворе или в какой ни на есть дорожной поварне.

– Кажись, там постоялый… – воскликнул впереди идущий верховой, показывая кнутовищем на едва заметную в сумеречном свете хижину на пригорке. – Вона и свет в окне. А там, поди, и еда, и ночлег…

– Похоже на двор! – подтвердил возница-Филипп, всматриваясь в черный силуэт избы. – А вот и тропа к нему. – На земле чернели две глубокие колеи.

Возница стал разворачивать повозку в ту сторону.

– Постой, Филипп! Не торопись, – сказал Готфрид, останавливая жестом стрельца. – Сто верст – от Москвы – это только кажется, что далеко… Хоть я и надеюсь, что Языкову сейчас не до нас, но лучше поостеречься… Не ровен час, снарядит конвой… А у Разбойного приказа весьма быстроногие кони… Не успеем проснуться… Тепленькими возьмут нас у печки. И тогда один Бог знает, что с нами будет.

Наступила пауза. Все представили себе нарисованную Готфридом картину.

– Нет! – наконец произнес он. – Надо поостеречься. Едем до следующего села, а там видно будет. Повечерять можно в пути тем, что осталось. Что у нас впереди, Филипп? – Готфрид посмотрел на стрельца.

– Акромя Тулы, других сел впереди нема! А это сто с лишком верст.

– Раздай всем харчи – и в путь! – Готфрид посмотрел на Петра и добавил: – Осторожность не помешает мой друг.

Возница открыл ящик на передке, достал увесистый куль, размотал веревку, развернул полотенце, вынул каравай черного хлеба и разделил его на пятерых. В другом свертке был массивный кусок солонины. Острым ножом он ловко отрезал несколько полосок и положил по одной на каждый кусок хлеба.

Дорога петляла по лиственничному лесу, в котором еще толстым слоем лежал подтаявший снег. К ночи подморозило, пешего люда на дороге почти не стало, да и где тот смельчак, что отважится заночевать в холодном лесу? Верховые так же спешили к ночи укрыться от холода на ближайших постоялых дворах.

Наст подмерз. Повозка уже не так глубоко увязала в снегу. Ехали молча. Сказывалась усталость. После трапезы клонило ко сну. Некоторое время Петр, приподняв рогожу, всматривался в ночную мглу. Но кроме темного мрачного леса и искрящегося в лунном свете снега, ничего разглядеть не смог. Редкий конный возок, визжа полозьями по замерзшему снегу, быстро проезжал мимо и скрывался в темноте. Он посмотрел на Готфрида, тот лежал навзничь, обмотав толстым шарфом шею и натянув на голову овечий тулуп. Сквозь шуршание колес Петр слышал его равномерное дыхание. Страх, который всю дорогу его преследовал, отступил. Он так же, как и его друг, укутавшись в овчину, попытался уснуть.

Глава вторая.

Сон Петра

Петр расслабился и погрузился в свои мысли. Спать не хотелось. Он вспомнил заплаканное лицо матушки и суровый, но печальный облик отца. Представил, как сейчас беспокойная дворовая девка Глашка носится по двору и громко раздает указания его дядьке Миколе, чтобы он не забыл сделать то-то, и то-то, натопить баню или натаскать сена в конюшню. «Интересно, – подумал Петр, – как там мой братик? Спит еще или уже проснулся и просит есть?» От воспоминаний на глаза навернулись слезы. Казалось, миновал только день с тех пор, как он покинул дом, а сердце в груди уже заныло тоской. Чтобы отвлечься, Петр снова откинул край рогожи и выглянул наружу. Непроглядный мрак застилал все вокруг. От колючего ветра заслезились глаза. Неожиданно мрак рассеялся, и дорогу заполнила толчея повозок с путниками. Было темно, но Петр их отчетливо видел. Вдруг лицо коренастого мужика в сермяжном кафтане, который вел в поводу облезлого коротконогого мерина, запряженного в одну из телег, показалось ему знакомым. Он стал вспомнить. «Кого же мне напоминает этот мужик своим широким лицом с большим шишковидным носом? – подумал Петр. И, взглянув на свои руки, тут же сообразил: – Да он же похож на алхимиста Шилова! Только у того шея толще».

Петр сразу вспомнил уроки медицинской ботаники, которые он постигал на аптекарском огороде за Мясницкими воротами под руководством алхимиста Василия Шилова. Тот по-мужицки грубо, но с отеческой теплотой выхаживал покалеченные руки Петра и рассказывал о секретах и премудростях лечебных трав. Вспомнил он и жалобно скулящих щенков, и «ползущий» к ним корень ненавистного ему чистотела. Но между всеми этими картинами вклинивалась – сначала робко и мутно, но потом все настойчивее и ярче – сцена, в которой с государем случился пароксизм. А рядом с царем почему-то всплывало страшное лицо боярина Языкова. Петр вздрогнул, тряхнул головой – и видение исчезло. «Ух!» – выдохнул он. Чуть шире отдернул полог и полностью отдался созерцанию дивной природы. Наконец от монотонной езды его веки отяжелели, и он, безвольно уронив голову на грудь, незаметно заснул. Ему снился братец, который хохоча выбежал из усадьбы и спрятался в ближайшей роще за кустом, а Глашка носилась среди деревьев и громко звала малыша. Вдруг Петру привиделось, что рядом никого нет: ни Готфрида, ни Филиппа, ни стрельцов – никого! А повозка без возницы с большой скоростью несется к дремучему лесу. Деревья в лесу толстые, с большими колючими сучьями. Они стоят так плотно, что между ними не то, чтобы проехать на повозке, человеку протиснуться невозможно. Петр хотел взять в руки поводья, но их не оказалось. Лошади неслись, не замечая препятствий. Расстояние между лесом и повозкой быстро сокращалось. «О боже, сейчас мы врежемся в дерево», – подумал он. И от безысходности положившись на судьбу, обхватил голову руками и распластался на дне повозки, зарывшись лицом в солому. Прошла секунда, две, три… Ничего не происходило. Неизвестность пугала Петра. Наконец, не выдержав, он поднял голову и увидел, что лес неожиданно расступился, и взору открылась бескрайняя ковыльная степь, по которой теперь неслась неуправляемая повозка. Он никогда не видел настоящей степи. От изумления Петр широко раскрыл глаза… И тут среди колосьев ковыля как из-под земли стали появляться красные кафтаны. Петр оторопел. Это были кафтаны стрельцов Разбойного приказа.

Растопырив свои щупальца, ибо рук у них не было, они шли к повозке, которая ловко их объезжала, но стрельцы вновь и вновь вырастали перед ней. Наконец несколько щупалец ухватили ее за край и стали оплетать… Петр огляделся и увидел дорогу. В ужасе, собрав все силы, он перепрыгнул через стрельцов и, пока они путались в своих длиннополых кафтанах, побежал по ней к ближайшему перелеску, надеясь скрыться в нем от преследования. Стрельцы устремились за ним. Число их постоянно росло. Они обходили Петра со всех сторон и почти дотягивались до его ферязи. Но он сделал обманное движение, как когда-то его учил дядька Микола, увернулся от них и стремительно проскользнул в перелесок. «Все! – выдохнул он. – Кажется, ушел!» Но надежды его оказались напрасными. В то же мгновение перед ним выросли несколько зловещих фигур: боярин Языков и два дьяка с помощниками. В руках боярин держал по пучку травы и, тряся ими, кричал: «Вот он, держите вора! Он все мне расскажет!» Оба дьяка набросились на Петра, а помощники заломили ему руки за спину. Петра подвели к боярину. «Ну что, беглец, попался? – услышал он голос Языкова. – Сейчас ты мне все расскажешь об этой кислой траве! Я хочу все о ней узнать, ты понял? – И он стал хлестать пучками травы по лицу пленника, приговаривая: – Где иноземцы прячут чудодейственную траву? Как она называется? А ну, сказывай, холоп!» Петр кричал, выворачивался, звал на помощь отца, своего друга Готфрида, его дядю доктора Блюментроста… Они стояли в отдалении и почему-то с осуждением смотрели на него. На их лицах он читал: «Будь благоразумен, Петр, скажи ему правду, иначе мы не сможем тебе помочь». Дальше разум его замутился, и он стал проваливаться в какую-то бездну…

– Стой! – сквозь сон услышал он грозный окрик. Попытался открыть глаза, но они не открывались. И только когда почувствовал, что кто-то его сильно трясет за плечи, наконец проснулся и осознал, что лежит на дне повозки ничком и тычется лицом в солому.

– Что случилось? – испуганно спросил он. – Где мы? – И стал судорожно озираться по сторонам.

– Застава! Дозорщики идут, – тихо произнес Готфрид и кивнул в сторону приближающегося к ним стражника.

Глава третья.

Дозорщики

Петр вздрогнул. Выглянул из-за плеча возницы и увидел вооруженных стрельцов в красно-коричневых кафтанах, которые перегораживали решеткой дорогу, а двое с саблями не спеша направлялись к повозке. «Ну вот и конец твоему путешествию, лекарь, – подумал он. – Сейчас тебя арестуют, закуют в железа и, как вора, в кандалах отправят обратно в Москву на расспрос в съезжую избу Разбойного приказа. Господи! – воскликнул он про себя. – За что ты меня караешь?»

Он стал истово креститься, а в его воспаленном мозгу в это время стали возникать картины одна страшнее другой. Вдруг в голове мелькнула мысль: «Бежать! – Но он тут же обуздал свой безумный порыв: – Куда бежать? И почему? Разве я преступник? В чем я виноват? А кроме того, на следующей же заставе меня схватят, скрутят веревками и кнутом погонят по грязи к Москве». Он воздел руки к небу и, прошептав молитву, попросил у Бога защиты. А когда увидел, что стрельцы приближаются, обмяк, обхватил свою сумку с хирургическими инструментами и, подумав про себя: «Как будет угодно Богу!» – отдался на волю судьбы…

– Кто такие? Отколь и куда едете? Есть ли что запретное для провоза? – спросил дозорщик с насупленными бровями, видимо старший.

Готфрид, спрыгнул через борт повозки и подошел к стрельцам.

– Мы московские доктора и едем в сопровождении стрельцов по распоряжению главы Аптекарского приказа в Белгородское воеводство по ягодной повинности. Ничего запретного не везем, – сказал он.

– Имеешь ли подорожную бумагу или проезжую грамоту? – допытывался дозорщик, при этом он заглянул в повозку и всмотрелся в каждого, как бы выискивая в них подозрительные черты.

Сердце у Петра готово было выпрыгнуть из груди. Он отвернулся и старался не смотреть на стрельца таможенной службы, чтобы не вызвать у того подозрения.

– Как не иметь, – ответил Готфрид и, вынув из-за обшлага кафтана бумагу, протянул стрельцу.

Тот внимательно осмотрел документ со всех сторон, покрутил его и так, и этак, потом передал товарищу:

– Кирюха, прочти, что там прописано.

Другой стрелец взял лист и, разглядывая, пальцем пощупал восковую печать. Затем перевернул его и по складам прочитал:

– «По государеву цареву и великого князя всея… указу… из Московии в Верхососенск…»

– Эй, служилый, – перебил стрельца сидевший на передке Филипп, – ты только печатку-то не поломай. А то грамотка так не доживет до Верхососенска.

Стрелец нахмурился, зло посмотрел на Филиппа и ответил вознице:

– Не бойсь, цела будет твоя печатка. Чай не впервой! – Он аккуратно по изгибам сложил грамоту и хотел было ее отдать.

– Погодь-ка, Кирюха, – сказал старший. Он хитро подмигнул товарищу и снова развернул документ. – А кем подписана твоя грамотка, дохтур? – спросил он Готфрида.

– Да вот же, смотри, роспись дьяка Виниуса! Видишь? – Готфрид ткнул пальцем в бумагу, одновременно другой рукой что-то вкладывая начальнику заставы в ладошку.

– О, теперь вижу – грамотка правильная, – сказал дружелюбно начальный стрелец. – Вот, держи свой документ, служилый. Сдвигай рогатину, ребята, пущай добрые люди едут. Бог вам в помощь. – И еще не дождавшись, когда отъедут путешественники, раскрыл ладонь и стал разглядывать, что ему в руку вложил иноземец.

Только когда они отъехали на две-три версты от заставы, Петр смог расслабиться и свободно вздохнуть.

– Ну что, как ты? – улыбаясь спросил друга Готфрид. – На-ка вот, протри лицо, – он протянул Петру салфетку, пропитанную уксусной водой, – а то у тебя вид такой, будто из бочки вынули. Я видел, как тебя передернуло, когда стрелец направился к повозке. Я и сам, признаться, немного перепугался… А когда он почувствовал в своей руке алтын…

– Так ты что, аптекарь, начальнику посул дал? – удивленно спросил Филипп. – То-то я смотрю, он сразу подобрел…

– А ты думал, он тебе просто так доброго пути пожелал?

Все засмеялись и начали наперебой шутить на эту тему, вспоминая различные случаи из жизни. Светило яркое солнце. Повозка, плавно колыхаясь, ехала по бугристой дороге. Перед взором Петра простирались холмистые степи с редкими низкорослыми деревьями и кустарником. Хвойная и широколиственная растительность медленно сменялась на мелколесье и кустарник, сквозь который проглядывали цветистые луга. Кругом слышалось щебетание птиц.

«Господи! – подумал он. – Степь и тот же кустарник… Какое-то наваждение».

– Где мы? – ни к кому не обращаясь, спросил Петр.

– Ой, дьяче, далече! – воскликнул улыбаясь возница. – Ну, ты и спишь, богатырь! Почитай, верст двести продрых, не меньше! Видать, хорошо тебя умотало… – И он на радостях дважды оходил крупы обоих меринов.

– Ты так метался и размахивал руками во сне, думали, уж не родимчик ли у тебя случился, – проговорил Готфрид. – Стали тебя будить, а тут как раз и застава.

– Сколько же я проспал?

– Да почти сразу заснул, как только Лебедянскую развилку проехали, – сказал Готфрид.

Петр рассказал про сон.

– Теперь мы далеко, можешь успокоиться. Здесь он нас уже не достанет.

Петр откинул край рогожки и посмотрел на дорогу:

– Что это? Откуда столько стрельцов? Да все с саблями и при пищалях. Куда они идут?

Глава четвертая.

Переправа

Действительно, примерно полсотни верховых стрельцов в малиновых и зеленых кафтанах во главе с пятидесятником, шумно перекликаясь, беспорядочной толпой двигались по тракту в сторону Москвы. Некоторые из них размахивали саблями и бердышами, другие же, зарядив пищали, с оглушительным грохотом стреляли вверх, выкрикивая при этом: «Вот так мы будем разговаривать с этими изменщиками!»

– Филипп говорит, что это московские стрельцы из Белгородского разряда. Идут мстить за своих товарищей, которых на Красной площади тогда посекли… Помнишь, ты сам рассказывал?

– Еще бы не помнить. Было страшно!

– Так что, мой друг, похоже, в Москве новый бунт намечается, – сказал Готфрид. – Это подтверждение того, что, даже если Языков останется у власти, то ему сначала нужно будет с ними справиться. А их видишь сколько? Да и с других уездов, наверное, тоже стрельцы к Москве подтягиваются. Вот и попробуй усмири их. Нет, не до тебя ему теперь.

– Где мы едем? – спросил Петр.

– Подъезжаем к Ливнам, – откликнулся Филипп. – Здесь заночуем, дадим отдых лошадям, а завтра уже будем на месте, в Верхососенске.

Петр обвел взглядом окрестности, дорогу и вдруг обратил внимание, что встречные ездоки и пеший люд почему-то все идут мокрые.

– Глянь, Готфрид, отчего народ-то весь мокрый? Дождя вроде как нет.

– Да бес их знает, – ответил тот. – Может, с реки? Река-то, вон она, за кустами течет.

– Так холодно же, – возразил Петр и поежился, показывая, что не хотел бы быть на их месте. – Может, спросить?

– Зачем? – вмешался в их разговор Филипп, – скоро сами увидим.

Он разогнал лошадей под небольшую горку, и они средней рысью, обдуваемые весенним теплым ветром понеслись вперед. Чтобы не вывалиться из повозки, друзья легли на солому и ухватились за края. Вдруг повозка, не снижая скорости, круто повернула влево, и тут же раздался голос возницы:

– Тпру!

Лошади, почти встав на дыбы, резко остановились.

– Ты что, бесов сын, под конец угробить нас решил? – чуть не вылетев за борт, закричал на возницу Готфрид. – Что случилось?

– А вон погляди, аптекарь. – И Филипп кнутовищем показал вперед.

– Вот те на! – в один голос воскликнули Петр и Готфрид.

Спрыгнув с повозки на землю, они подошли к двум своим стрельцам, которые, спешившись, удивленно смотрели на открывшуюся перед ними картину. А посмотреть там было на что. Поперек дороги бурным потоком по каменистой переправе текла река саженей в десять шириной. Вода на камнях закручивалась в водоворот, а затем всей своей массой падала в низину русла. Это было самое узкое и мелководное место, где можно было перейти на другую сторону. Вереницы повозок, телег и верховых, подталкивая друг друга и колтыхаясь на камнях, медленно переправлялись через реку. Течение было не сильное, но пешему люду приходилось упираться в дно ногами, чтобы их не снесло. Некоторые, неудачно прыгнув, соскальзывали с камня, теряли равновесие и падали вместе с вещами в воду. Водный поток сбивал с ног, и течение уносило их. Иные, выпростав руку с узлом над водой, а другой размахивая в воздухе, взывали к соседу о помощи. Идущие следом шарахались от них и, не оборачиваясь, торопливо обходили несчастных.