Западня, или Как убить Ахилла

И отпил из фляжки пару глотков, и протянул фляжку мне. – Что это? – поинтересовался я. – Это классная вещь! Водка, настоянная на лимонных корках, сам делал. Я молча взял флягу, выдохнул, и, стараясь не касаться губами фляги, отпил два глотка. Напиток был хороший, он приятно проскользнул вниз, оставляя за собой шлейф цитрусового вкуса и тепла.

– Хорошая, – одобрил я искренне. – Я же говорю тебе, – обрадовался Данила. – Ты где живешь?

– Тут, совсем недалеко. – А я на Лейквью парк, – сказал Данила. Лейквью парк – это был небольшой квартал, состоящий из маленьких домиков, которые по структуре и виду напоминали строительные бытовки, только больше по размеру, это было льготное жилье для городской бедноты. Домики называются трейлеры, а люди, живущие в этих домиках, получили прозвище «трейлерный мусор», что созвучно с «бледнолицый мусор» или «красные шеи» для работяг, которые вкалывают весь день на улице, или «нигер» для черных, – я никогда не мог принять этих кличек, как бы я ни относился к данному человеку, меня коробило внутри, словно кто-то царапал гвоздем стекло, и я всегда презирал людей, которые их употребляют. Я заметил, что люди, которые стереотипно подпадают под одну из этих категорий, чаще всего употребляют эти прозвища по отношению к другим. Мы побрели от озера к улице, где была припаркована Данилина машина. Машина оказалась небольшой, частично проржавевший «Фольксваген», белого цвета, что было видно даже в темноте уличного света. Данила открыл машину обычным ключом, нырнул в машину по пояс и вынырнул с зажигалкой. Тут же прикурил от зажигалки, и было видно, что первая затяжка доставила ему несказанное блаженство. На его лице появилась довольная улыбка. – Давай еще по глоточку, – предложил Данила, доставая заветную фляжку. – Совсем почти ничего не осталось.

Он открутил крышку, чуть отпил и протянул фляжку мне. Я заколебался, не хотелось допивать последнее. – Да ладно, допивай, я обойдусь, у меня не горит, – отказался я. – Нет, давай глотни, тут всего несколько капель, так, для порядка. Я молча взял флягу и опрокинул ее в рот, оттуда вылился один крошечный глоточек. – Слушай, а давай в здешний магазин подскочим. Догонимся, – вдруг радостно предложил Данила. Я стоял под дождем на вечерней пустой улице, по которой изредка проезжали машины, выстреливая брандспойтом брызги из-под колес в окружающее пространство, тем самым нарушая ленивую монотонность падающей с неба под тяжестью собственного минимального веса воды, и все было странно, ново и непривычно. У меня в жизни пропал ритм, удары ритма сменились на равномерный поток течения, события переходили одно в другое вследствие метаморфозного изменения, поэтому движения не чувствовалось. Мой новый знакомый, распивание с ним водки из фляжки, в прежней жизни казалось просто невозможным, а сейчас это происходит в реальности, а не во сне. В моей облегченной от ненужностей жизни все воспринималось по другой шкале, Данилина искренность была настоящей. Я прочувствовал, ему не столько хотелось выпить, сколько было просто одиноко. – Ты давно здесь живешь? – поинтересовался я. – Скоро будет пять лет, – быстро ответил Данила. – Так что, в магазин подскочим? – У меня денег с собой нет, – ответил я. – Да, ерунда, у меня есть. Мы же по чуть-чуть. Возьмем по чекушке на брата и по шоколадке, и нормально. – Ну, коли ты угощаешь, то поехали, – согласился я. – Я здесь почти четыре года, а тебя раньше не встречал. – Да, я как-то ни с кем не общаюсь. По-честному, все от меня рожи воротят, я же живу в трейлер-парке, работаю на лесопилке, а все вокруг господа: кто врач, кто инженер, кто бухгалтер, кто просто где-то в офисе работает. Ты кем работаешь? – Я аспирант, диссертацию пишу в университете, – как можно скромнее ответил я. – Диссертацию по чему? – По Древней Греции. – И кем ты будешь, когда защитишься? – недоуменно спросил Данила. – Надеюсь, что преподавателем. – Ну, пока ты студент, давай выпьем, – почти серьезно сказал Данила, забираясь в машину. Мы съездили в магазин, купили по чекушке и шоколадки и вернулись к озеру, нашли столик у воды, сели на лавку, лицом к воде, опершись спинами на стол, открыли чекушки, распечатали шоколадки. – Давай, Жека, за знакомство, – произнес Данила и протянул ко мне бутылочку, чтобы чокнуться со мной.

– За знакомство, Данила, – я чокнулся бутылочкой. Мы отпили из горлышка своих чекушек. – Ты как в Вестоне оказался? – спросил Данила, прожевав шоколадку. Я коротко рассказал свою историю. – Так ты сын академика! – удивился Данила, почему-то из всего рассказа этот факт больше всего поразил его. – Да. – А я из Кемерово, автослесарь. Я машины знаю, как свои пять пальцев, я никого не знаю, кто знал бы машины лучше меня. Американцы – дебилы, машин не знают, их учат только – компьютер воткнул и все, а я могу взять палочку, к движку прислонить и прослушать клапана. Ну, неважно. Я открыл с другом автомастерскую, он занимался организацией и бухгалтерией, а я производственной частью. Большая мастерская была, как все в автосервисе, я был при всех понтах, смешно вспомнить: ондатровая шапка, на пальце гайка, значит, золотая печатка, глупости одни. Но работу мы знали четко, весь город к нам ездил на ремонт, и начальник местного КГБ, и менты, и бандюки. У меня все строго было, я был мастер, делал самые сложные вещи и смотрел, чтобы все работали быстро и хорошо. Один раз придурок один, смотрю, тянет, машина стоит разобранная, он все не чешется, я ему один раз сказал, а он: мол, все нормально будет, я знаю все. Хорошо, смотрю, дело не движется, я ему опять, а он опять тоже самое. Ладно, думаю, поглядим. Потом вижу, время подходит, уже скоро клиент придет, а движок разобран, конь там не валялся. Я его за хобот взял, отвел в сторонку, и так легонько как дал ему по бороде, а я кандидат в мастера по боксу, и говорю, чтобы к завтрашнему вечеру все было готово. Он на следующий день, сволочь, не пришел. Пришлось все самому доделывать.

Все шло хорошо, работы было выше крыши, деньги текли рекой. С женой у меня тогда отношения разладились, она сама по себе, а я сам по себе. Баб было море. Я особенно не пил, пить с работой некогда, но баб любил. Тогда же встретил и мою теперешнюю, она моложе меня на пятнадцать лет. Так вот, все было хорошо, наехали на нас, и крыша у нас была, но там у бандюков, похоже, свои разборки начались. Один раз пришли к нам двое, я одному как дал по бороде, он с копыт свалился, в полную отключку, я его дружку сказал: «Ты, давай, забирай своего другана, а то сейчас тебе тоже по бороде въеду, и тогда уже вывозить вас буду я сам. А куда я вас вывезу, там вы сами себя не найдете». Они свалили. И вот однажды, возвращаюсь домой, уже поздно, чуть под банкой, но немного, так, чуть-чуть, вышел из такси, иду к дому, вдруг из темноты выскакивает человек, прям передо мной, вижу, у него что-то в руке, и он на меня направляет, я только и успел чуть отклониться, только помню, яркая вспышка, и такая адская боль вдруг, и все, сознание потерял.

– Ты видел, кто это был? – спросил я, увлеченный рассказом Данилы.

– Нет. Темно было, и все так быстро произошло, что рассмотреть ничего не успел. Очнулся в луже крови, боль такая, что терпенья нет. Я пополз к дому, там меня кто-то заметил, скорую вызвали, отвезли в больницу. Там кровь переливали, две недели лежал без сознания, бинтами к кровати привязанный. Потом потихонечку в себя пришел. Стреляли мне в лицо из обреза дробью, но промахнулись, а то бы мне голову снесло, но в лице дробинок куча, плечо повредили, сустав до сих пор плохо работает, и ухо оглохло, а так все ничего, живой остался. – Повезло тебе, или среагировать успел, – отозвался я, пораженной всей историей. Теперь было ясно, что на лице у Данилы были не оспинки, а мелкие рубцы от дробинок. – Повезло. Поэтому я решил судьбу больше не испытывать и уехал в Америку, как турист, а здесь убежища попросил. – Дали? – Я им показал им свой рентген рожи, там столько дроби, как звезд на небе, – мне сразу убежище дали.

– Ты так и не узнал, кто в тебя стрелял? – Нет. Мне сказали, чтобы я не волновался, что разберутся. Не знаю, разобрались – не разобрались, но я решил уехать. Я помню, сидели с моим другом, с кем мы мастерскую держали, выпивали перед моим отъездом, перед нами журнальный столик, заваленный деньгами, просто гора денег. Мне друг говорит: «Ну, куда ты от этого едешь? Посмотри, сколько денег, где ты еще столько заработаешь?» Я ему тогда сказал, что второй выстрел в лицо я уже не выдержу. – Если он уговаривал остаться, значит, он не мог это организовать. Знаешь, бывает, что люди хотят быть единоличными хозяевами бизнеса. Я не хочу обидеть твоего друга, просто так, со стороны, рассматриваю разные варианты, – осторожно заключил я. – Если честно, я сам думал об этом, просто, исходя из того, что друзья проверяются не в беде, – в беде многие помогут, – а тогда, когда деньги начинают делить. Тут все и начинается, и дружба забывается. Но я не думаю, что это он, я Кормуху с детства знаю, мы вместе много всего прошли, да и потом через полтора года после моего отъезда его самого убили. Нашли на улице с пробитой головой. Так что если бы я не уехал, то меня либо бы убили, либо бы посадили. А здесь я живу хрен знает в чем, работаю на этой гребаной лесопилке, чтоб она сгорела, но зато жив, близнецы родились. Я потом свою бабу, Илону, выписал, мы здесь поженились, и у меня на старости лет близнецы родились: Антони и Айрин. Жизнь идет. – Хороший тост. Давай, за жизнь. Пусть идет, – предложил я.

– Будем живы и здоровы! – откликнулся Данила. Моя жизнь казалась серой и неприглядной по сравнению с Данилиной, он в армии служил в хоккейной команде СКА, то есть профессионально играл в хоккей, был автогонщиком, постоянно дрался с кем-то, потому что «терпеть не мог, когда кого-то обижают или какая несправедливость».

– Как в таком возрасте с близнецами справился, когда они груднички были, – поинтересовался я, – говорят, с возрастом тяжелее не спать? – Мне утром на работу, а Илонка дома с ними; они, когда ночью начинали плакать, то я поворачивался в кровати, ложился на подушку здоровым ухом, и все тихо. – Логично. Передо мной промелькнули обрывки чьей-то жизни, которая все время шла по другому направлению, чем моя линия жизни, и мы вряд ли бы пересеклись дома, мы совсем разные, и тем не менее, мы сидим попиваем водочку, закусываем шоколадками, и я чувствую, что нас что-то связывает. Мы молча смотрели в темноту над озером, озера видно не было, но было слышно, как оно плещется у берега, я представил невидимое озеро по воспоминаниям дня, его сейчас темную, невидимую поверхность, и вдруг представил его темную глубину, которая еще темней, чем поверхность, и в этой глубине, тихо плывущую в невесомости воды, рыбу. Я чуть тряхнул головой, чтобы сбросить видение. – Данила, остался совсем глоточек, на последний тост, у меня есть один тост, я потом тебе расскажу, откуда он взялся. За окончание гражданской войны! – я поднял свою чекушку. – Как скажешь, Жека, – он как-то запросто с самого начала стал называть меня Жекой: – за окончание гражданской войны. Мы выпили все, что оставалось в наших бутылочках. – Жека, причем здесь гражданская война? – спросил Данила. – Вот это я тебе скажу в следующий раз, – ответил я. Давай обменяемся телефонами, созвонимся, может, на выходных, или когда получится, встретимся, выпивка за мной, я должник. А то неудобно получается. – Да о чем ты говоришь! Какой должник? – всплеснулся Данила. – Это ерунда, хорошо посидели, познакомились. Слушай, а может еще в магазин сгоняем, ведь совсем близко, деньги у меня есть, – вдруг загорелся Данила, было видно ему не хотелось меня отпускать. – Нет, на сегодня хватит. Завтра на работу, время уже позднее, давай созвонимся, встретимся, посидим потреплемся, я тебе расскажу про тост. Мы обменялись телефонами и разошлись. Я, подвыпивший, брел домой по сырому, безлюдному городу, и в моих мыслях опять появилась рыба в темной глубине озера. Данила оказался преданный друг, но переносить его в больших количествах было тяжело.

Прошло пару месяцев, подходил мой день рождения, – это должен был быть первый день рождения, который я должен был отмечать один, в Москве было достаточно друзей, которых я приглашал, и мама всегда устраивала праздник дома, здесь Катя собирала, как оказалась, своих друзей на мой день рождения, но во всяком случае были люди. Сейчас же я жил в одиночестве, два человека, с которыми я общался, не знали друг друга, и я плохо представлял их вместе, отмечать день рождения с каждым по отдельности было неинтересно, терялось ощущения праздника, и только усиливало чувство одиночества, легче было просто не отмечать день рождения вообще. Я обмолвился об этом Боре, Боря не согласился со мной и сказал, что отмечать нужно, и что если мы соберемся втроем, где-нибудь в парке, пожарим шашлыки, выпьем, и если сибирский человек не начнет буйствовать и не отмудохает нас, то день рождения можно будет считать удавшимся, а если все закончится дракой и скандалом, то это будет памятный день рождения, – будет что вспомнить. Боря вызвался принести водку в качестве подарка, Данила, узнав о дне рождения, неимоверно возбудился и сказал, что в качестве подарка сделает шашлыки. Я сказал ему о Боре, что нас будет трое, если он хочет, то может прийти с женой, хотя в душе я надеялся, что он этого не сделает, я познакомился с ней, и желания продолжать с ней общаться совсем не было. Данила, без малейшей паузы, отверг вариант с женой: «У нее свои планы, там со своими бабами-соседками. Мы собираемся одни мужики», – заключил он. Я обеспечивал место в парке, жаровню под навесом надо было бронировать через офис, закуску, запивку, стаканы, бумажные тарелки, и, может быть, вилки. В назначенный день, в самый мой день рождения, который пришелся на вторник, то есть народу в парке вообще не было, мы собрались у нашей жаровни, которая стояла внутри открытой беседки рядом с деревянным столом. Я представил Борю и Данилу друг другу, они пожали друг другу руки, и Данила с невозмутимым видом, но с присущим ему напором, принялся за дело: угли, которые я купил в магазине, для жарки шашлыка не годились, «потому что они пропитаны всяким говном, чтобы лучше горели, поэтому он привез настоящие дрова, и угли для шашлыка – это самое главное, ветра нет и это хорошо, разжигать легче, воду он привез из родника в горах, он там всегда набирает воду для питья». И вдруг среди этой кипучей деятельности он остановился, повернулся к Боре и сказал совсем просто, как будто знал Борю всю свою жизнь: «Борисыч, ты на водке, давай открывай, пока суть да дело, надо за именинника по чуть-чуть, да и за знакомство». Боря сдержал смех, и абсолютно серьезно сказал: «Нет вопросов. Какие могут быть проблемы?» И начал открывать здоровенную бутылку «Серого гуся». Я скоропостижно открыл металлическую банку с икрой, открывал целлофановый мешочек с русским, точнее литовским, хлебом, салями, и грибочки, все приобретенное в русском магазине по случаю праздника.

Мы стояли с поднятыми хрустальными рюмками вокруг стола с закуской и с бутылкой водки, с высоты которой над всем столом парили в свободном полете гуси на этикетке. Рядом потрескивали щепки, все больше погружаясь в разгорающийся огонь костра.

– За окончание гражданской войны, – произнес тост Боря. – Сейчас же день рождения, – удивился Данила. – Это не имеет значения, – отозвался я, – он всегда первый, это как за родителей.

– Хорошо, за окончание гражданской войны, – отозвался Данила. Мы чокнулись и дружно выпили. Данила кинулся опять к огню, начал подкладывать дрова, потом принес маринованные шашлыки, две кастрюли. – Это свиные, а это говяжье, для тебя, Борисыч. Сам мариновал, специальный засол. – А ты что, свиных мне не дашь? – с тихой зловредной усмешкой спросил Боря.

Я понял, что Данила сам вошел в эту ситуацию, а Боря, конечно же, не мог пройти мимо, чтобы не повеселиться. Данила опешил. – Да, ну как же, да ради бога, ешь сколько хочешь. Я просто думал, ты не ешь свинину, пожалуйста, сколько хочешь. Я же подумал, что, а вдруг он не ест свинину, а свиные шашлыки самые вкусные, то что тогда делать, – оправдывался растерянный Данила. – Данила-мастер, свиные шашлыки самые вкусные после бараньих, – смеясь, сказал Борис, – я ем все, а пью только водку. Давай, по второй, за именинника, – предложил Борис, и разлил всем по рюмкам.

Мы выпили, и тепло холодного спирта водки растопило последний лед непонимания после знакомства. Данила положил в разгоревшийся огонь привезенные им дрова, и мы расселись вокруг стола, у нас было время поболтать, пока дрова превращались в угли для шашлыка.

– Слушай, Данила, Женька сказал, что в машинах хорошо разбираешься. У меня рулевое колесо вибрирует, недавно стало. Мне сказали, что надо все рулевое управление менять надо, а мне что-то не верится. Лажа какая-то.

– И правильно не верится, чем быстрее скорость, тем хуже вибрирует? – Да, точно, – подтвердил Боря. – Это просто, это колеса. Нужно сделать алайнмент. Жулики эти твои мастера. Иди к другим, и скажи им просто, что руль вибрирует, надо сделать алайнмент, – уверено сказал Данила. – Понял, – обрадовался Боря. – Кругом одни жулики, никому верить нельзя. – Либо жулики, либо жлобы, – я тут намедни заехал домой к своему хозяину, у него своя лесопилка, денег немерено, а дома ходит в старых носках: у них пятка протерлась, так он их перевернул дырявой пяткой вперед и так ходит. Ну, что за жлоб! И платит так же. Надоел он мне, я ему на все руки мастер, и там починю, и здесь, и на машинах лес пилю, все делаю, а он мне платит копейки. Уйду я от него в дальнобойщики, там и платят лучше, и страну посмотрю, а то сижу на его вонючей лесопилке и ничего не вижу, а он из меня все соки выжимает, платить нормально не хочет. – А революцию устроить не думал? – спросил Боря. – Какую революцию? – не понял Данила. – Социалистическую, – как ни в чем не бывало ответил Боря. – Борисыч, я не пойму, когда ты шутишь, а когда серьезно говоришь. Одну страну в жопу загнали, теперь другую загнать, что ли? И потом, я свою порцию дроби получил – с меня хватит. – Революция в России была построена на зависти, – начал развивать мысль Боря. – Так, – вмешался я, – надо повторить тост «За окончание гражданской войны».

Я разлил по рюмкам. – Я не коммунист и не большевик, но я марксист, – вполне серьезно продолжил Боря. – За окончание гражданской войны, – поднял я рюмку. Все согласились и выпили. – Люди поделены на классы. На бедных и… – Боря сделал паузу, как бы спрашивая продолжения у Данилы. – И богатых? – неуверенно ответил Данила.

– Нет, Данила. И очень-очень богатых, богатых настолько, что у них больше денег, чем в бюджете отдельных государств. Маленькая группка людей владеет основными богатствами планеты. В чем разница между человеком, живущем в трейлере, и человеком, живущем в доме за полмиллиона или семьсот тысяч баксов? В чем? – В чем? – все больше недоумевая, отозвался Данила. Я входил в такое же недоумение, как и Данила. – Да ни в чем, – спокойно ответил Боря, жуя бутерброд с икрой. – Подавляющее большинство людей, живущих в этих дорогих домах, живут в них, выплачивая ссуду банку. У кого-то своя небольшая компания, кто-то работает начальником в большой компании, но вот обстоятельства изменились, экономика упала, дела пошли в жопу, и вот ссуду банку платить нечем, дом не продается, и все, банкротство! И человек переезжает в трейлер. И вот два соседа: один живет в трейлере всю свою жизнь, а другой переехал туда из большого дома. Кто будет злее? Кстати, революцию в России делали те, кто жил в трейлерах, против тех, кто жил в больших домах, мотивированные обычной человеческой завистью. Внутри одного класса. Ну убрали анахронизм монархии, она и так бы отмерла, как в Англии. Пропасть между очень-очень-очень богатыми и всеми остальными всю глубже и глубже, вся эта глобализация, отмена пошлинных границ, позволяет супербогатым делать деньги, которые сто лет назад и не снились их предкам.

– Боря, при чем здесь хозяин Данилиной лесопилки и глобализация? – взмолился я. – Да ни при чем. Это мне так навеяло. Я подумал недавно, что все эти очень-очень богатые люди, умные люди, иначе они не были бы такими богатыми, они должны думать о том, как удержать в повиновении все эти массы копошащихся где-то там внизу, людишек. И я понял одну простую вещь; откровенно давить не получится, люди, когда задеты за живое, будут жертвовать жизнями, все, что есть, чтобы добиться справедливости, во всяком случае, как они ее понимают. Но скорее всего, могут стать разбойниками с большой дороги, просто начать охотиться, если узнают, за кем. Человек всегда к чему-то стремится, к деньгам, к свободе, счастью, к чему-то, чего у него нет. И вот возникает вопрос, как они контролируют людей, какие пути? По большому счету мне все равно, у меня чисто академический интерес. Я решил начать собирать теории заговоров, от самых фантастичных до самых реальных, придумывать самому, то, что услышу, то, что покажется подозрительным. Данила молча, не моргая, смотрел на поверхность стола, потом молча разлил водку. – Борисыч, тогда начни с теории, что евреи правят миром, – невозмутимо произнес Данила и поднял рюмку. Я засмеялся. Боря закатил глаза. – Меня никто править миром не приглашал. А знаешь, почему? Потому что денег нет. Все дело в деньгах. Все дело в деньгах. Если у тебя денег больше, чем весь бюджет какой-нибудь Буркина-Фасо, то тогда, возможно, ты будешь среди тех людей. Саудовские принцы втихаря сотрудничают с Израилем, сотрудничают с Америкой, и никакие религиозные различия никого не смущают: две политики – для толпы и для денег. И в этом вторая часть моего марксизма – интернационализм. Для меня глобализм – это когда очень-очень богатые загоняют всех в одно общее стойло, а интернационализм – когда простые люди находят общий язык.

– Ты в Бога веришь? – вдруг неожиданно спросил Данила, обращаясь к Борису. – Не знаю, честно не знаю. С религией просто – не признаю никакую. За религией трудно рассмотреть Бога, без религии трудно увидеть Бога. Я не знаю, значит, агностик.

– Атеист? – не понял Данила. – Да нет, Данила. Агностик. Человек, который не знает, есть Бог или нет. – А мне однажды Бог приснился. Несколько лет назад, я уже в Америке был. – То есть как приснился? – удивился я и насторожился одновременно. – Я Его во сне не видел как фигуру, но чувствовал, чувствовал, что он здесь со мной, знаешь, как бывает во сне, ты знаешь и все. И мне так хорошо было, я не могу тебе этого передать, – лицо Данилы расплылось в млеющей, блаженствующей улыбке, – какое-то тепло разлилось по всему телу, и чувство такого счастья, мне так хорошо никогда не было. И хотелось, чтобы так всегда было. А Он стал уходить, я Ему говорю, Господи, не уходи, пожалуйста, останься, мне так хорошо с тобой, мы с тобой бизнес откроем.

– Что??

Мы с Борей взревели в один голос, удержаться было невозможно, слишком неожиданный был поворот. – Бизнес с Богом? – Я знаю, – грустно отозвался Данила, – чего во сне не скажешь только. Очень не хотелось, чтобы он уходил. А знаешь, что он мне сказал? Еще не время. Мы перестали смеяться. Мне тогда подумалось: а нам с Борей Господь не снился.

Прошло почти десять лет с того знаменательного дня рождения, когда собралась наша троица, и как ни удивительно, но мы до сих пор вместе, мы периодически встречаемся просто поболтать, выпить водки, посмеяться от души, обменяться анекдотами. В нашей компании я был связующим звеном, Боря и Данила были связаны через меня, напрямую они общались только по делам: Данила сделал ремонт в Бориной квартире за очень уместную цену, он всегда помогал нам с машинами. Данила ушел с лесопилки и стал дальнобойщиком. Его история такова: «Один придурок с работы подходит ко мне и говорит: «фак то, фак се», а я ему говорю: «Ну че ты все материшься». А он мне: «Фак ю». Ну, я так не сильно, открытой ладонью, дал ему по уху, и ведь не сильно дал, а он стоит, так вперед наклонился, головой трясет, оглоушенный, а я думаю: «Добавить ему кулаком слева по бороде, что ли?» Но не стал, подумал, что если залупнется, то уже въеду, так чтобы с копыт слетел. Он очухался, побежал к хозяину, тот прибежал, раскричался. Я понял тогда, что надо отваливать, а то это все добром не кончится. Я сказал хозяину, что все, ухожу, так он потом просил меня не уходить, даже обещал денег прибавить, но я все – сказал, что ухожу, значит, ухожу.» Данила закончил курсы дальнобойщиков: «меня на курсах все за гения держали, потому что я знал материальную часть, как никто другой», и стал мотаться по всей стране, набираться впечатлений об Америке, и, что удивительно, он продолжать влетать в разные истории, но теперь уже на огромном грузовике с прицепом. Боря, по его словам, из управдома вырос в уважаемого управдома, продолжал заниматься половым разбоем, много путешествовал и был в отличной физической форме. Как хобби писал книгу о заговорах, по его теории, вопросы о заговорах появляются в больном обществе, и чем больнее общество, тем больше теорий заговоров. Каждая отдельная теория заговора есть отражение определенной язвы в обществе, например, теория о том, что пресса контролируется какой-то маленькой группой людей, версии разные; это могут быть евреи, масоны, несколько богатых семей, или гомосексуалисты, но все это отражает тот факт, что люди видят, что пресса врет, что их не слышат, что нет свободы слова, и так далее. Он создал вокруг себя странный мир, где правда могла оказаться враньем, а полная абсурдность оказаться правдой. Его возмущал термин «фейк-ньюз», почему это называют фейк-ньюз, когда это обычное вранье? Потому что те, кто употребляют этот термин, сами и создают эти самые фейк-ньюз, и они не употребляют слово вранье, потому что это может привести к употреблению слова «правда», а это что они просто боятся даже произнести вслух. По всему земному шару распространяется, как ядовитое облако иприта, глобальная геббельсовская пропаганда, и хотя один геббельс схлестывается с другим, правды не выражает ни один из них, она где-то между ними, как в клубке удавов констрикторов, задыхается и чахнет. Борино первое правило: ничему не верь. Правило второе: ничего не отвергай. Правило третье: проверяй первое и второе. Этот мир, где нет право и лево, верха и низа, где правдоподобная ложь и невероятная правда – безымянны, не имеют своих ярлыков, и единственное мерило правдивости – это реальный факт, этот мир стал для Бори тем же, чем для меня Древняя Греция. Только в моей Древней Греции главное – это честь, за нее не жалели жизни, и не только чужие, но и свои, а в Борином, то есть современном мире, главное это – прибыль, за которую не жалеют только чужие жизни, ведь никто не хочет жертвовать свою жизнь ради денег, мертвым деньги не нужны. Боря оставался марксистом электронного века.