Последний полупринц

Красный Шиймоку так и не показывался. Лишь однажды мелькнули его бордовые одежды между перекрытиями стен и пропали, словно затухающие языки пламени.

– Думаю: храм следует возвести, – задумчиво говорил Мукогава, выслушав долгую, утомившую половину двора полемику между Хироми, Харатой и пришлыми просителями: монахом храма Хирисацу и советником даймё одной из провинций.

– Богоугодные дела помогут благословить вашу власть, повелитель, – поддакивал монах.

– Смею надеяться, моя власть уже благословлена, да пребудет Будда на своём престоле во веки веков, – Мукогава в ответ постарался сделать улыбку благожелательной.

Монах склонился глубже, тряся яшмовыми чётками. Среди придворных пронёсся согласный гул: просьбы, перемежающиеся некоторым, пожалуй, излишним количеством предупреждений, вызвали раздражение.

– Храм мы построим, – Шинджи оглянулся по сторонам, читая по лицам, – но, думаю, провинция Моока слишком далека. Не будем лишать подданых нашей дорогой Мацумото шанса поклониться стопам будды. Пусть храм встанет ближе к нам, допустим, на границе Эбизу. Там есть прекрасное место, насколько я знаю.

Монах поперхнулся воздухом, и чётки затряслись с участившимся щёлканьем. От радости, как понял Мукогава. А вот даймё позади монаха решение не особо понравилось. Что ж, больше не быть ему любимцем Будды среди половины востока.

Но решение правителя, высказанное перед всеми, было уже не оспорить. Стали раскланиваться.

Чётки плясали, богатые кимоно колыхались, как листья деревьев, лбы обнажали бритые и лысеющие макушки. Мукогава мысленно вздыхал. Раскрытые настежь двери уже впускали следующего просителя. На этот раз, к счастью, только посыльного. Выслушивать устные просьбы снова пока не хотелось.

К посыльному устремился Киришима, но Ничихиро успел первым. Он принял письмо и поднёс Мукогаве.

Шинджи вновь пришлось сделать вид, что не замечает неловкого скольжения помощника на коленях. Словно свиток с красной печатью уже привлёк его внимание. Однако, в этот раз падение увидел не только он.

– Не трогайте!

Свиток зелёной молнией выбило у него из рук. Одновременно с бумагой на пол упал и Ничихиро. Голова Юске запрокинулась, он забился, как головастик в пересохшем ручье, а на губах появилась белёсая пена.

– Отрава! – вскричал Хафуцуки, отпихивая свиток к стене пинком ноги.

К счастью, нога была в гати, и второго танца угря в раскалённом масле не последовало.

Отбросив растерянность и нелепые сравнения, так и лезущие в голову, Мукогава кинулся к Ничихиро.

– Держись! Позовите лекаря, лекаря!

– Лекаря! – закричал Хироми.

– Лекаря! – вторили ему советники.

– Шамана! – завыл кто-то.

Конвульсии Ничихиро продолжались недолго. Шинджи удалось сдержать его за плечи, чтобы он не нанёс себе травм ударами об пол. Вскоре он замер, хрипя, а его глаза закатились, являя белки, словно под действием варварского дурмана.

– Лекарь явился, повелитель! – послышался голос Хироми.

Подняв глаза от подёргивающегося лица Ничихиро, Мукогава увидел прибежавшего молодого лекаря. Того же, который провожал императора в последний путь. Правитель посторонился, выпустив напряжённые плечи.

Все сгрудились в кучу, наблюдая. Лекарь принялся считать удары сердца Ничихиро и заглядывать тому под веки. Дыхание становилось громче и более хриплым. Вскоре появились ещё лекари и слуги. Вместе они подняли обмякшее тело на лёгкие носилки и понесли куда-то вглубь дворца. Часть придворных последовала за ними.

Мукогава поражённо огляделся, заметив наконец, что Хафуцуки удерживает кого-то, обхватив рукой за шею и заломив локоть. Приглядевшись, Шинджи узнал посыльного, передавшего свиток.

– Измена! – громко провозгласил Хироми.

Толпа вокруг пришла в движение. Мукогаву вытолкнуло прочь, а вокруг замерших пойманного отравителя и державшего его мечника словно закружился диковинный танец.

Посыльного скрутили верёвками и поставили на колени. Невесть откуда выбежали самураи с мечами наголо и стражники. Чуть ли не каждое лезвие в их руках замерло, казалось, на расстоянии волоса от его шеи.

– Говори, кто послал тебя! – заговорил Киришима.

Посыльный, чьи щёки покрылись налётом текущей со лба воды, молчал. Тёмные глаза упрямо, как у быка, смотрели точно на Мукогаву.

– Отвечай! – второй советник императора разъярился и хлестнул пленника по лицу.

– Стойте, советник Киришима, – едва слышно во всеобщем гаме раздался тонкий голос.

Гам тут же стих. В дверях самураи раздались в стороны, пропуская низкорослую фигуру шамана. Дым окружал того кольцами и уже тянулся к отравителю. Мукогава вдруг понял, что ни угрозы, ни побои, ни пытки уже не нужны.

Язык дыма стрелой взметнулся из трубки. Он накрыл голову и лицо отравителя словно саван и, как оживший спрут, впился щупальцами в глазницы и ноздри. Раздалось беспомощное приглушённое мычание.

– Э-эй-ма! – низко запел носом старик. – Да не скроешь ты ни мысли, ни духа. Э-эй-ма!

– Спрашивайте, – сказал он, когда пение прекратилось.

Мукогава растерялся, не зная, ему ли следует задавать вопросы, но советники оказались первыми.

– Ты хотел отравить правителя Мукогаву? – спросил Хироми.

– Кому ты служишь? – одновременно с ним задал свой вопрос Киришима.

Голос, вырвавшийся изо рта пленника, казалось, исходил не от человека, таким низким и горловым тот был. Отравитель сопротивлялся чарам шамана, как только мог. Но этого было недостаточно.

– Отравить, убить Мукогаву Шинджи, – прорычал он.

– Кому ты служишь?! – вновь повысил голос Киришима.

– Хозяину, – пленный сплюнул туманным сгустком.

Его тело задёргалось, несколько лезвий проткнули кожу, и кровь принялась впитываться в тёмную рубаху. Новая порция дыма обхватила его голову. Лицо полностью скрылось в тумане. Шаман кивнул Киришиме.

– Кто послал тебя?

– Хо-хоз…, – рык наполнил грудь пленного. Но ненадолго. – И-ии… Исикава Кэтсуо!

Поражённые вздохи пробежали среди присутствующих. Отравитель качнулся в удерживающих его руках и рванулся прочь. Прямо на лезвия. Его шею располосовало, словно в кожевенной лавке. На десяток ремней.

Второе тело рухнуло на пол за день. В этот раз умирающий скончался быстро.

Мукогава отшатнулся дальше, толком не зная от чего: то ли от смерти, то ли от крови, растекающейся между дощатых швов. Самураи и вассалы замерли вокруг тела: не прошло и пары мгновений, как каждый из них понял, что прозвучало. Все замерли, ожидая, когда правитель решит, что делать со своим троюродным братом и дядей – Красным Шиймоку, отцом Исикавы Кэтсуо.

Тело вскоре унесли и доски замыли от крови. Мукогава дожидаться не стал и перешёл в тронный зал – смущённый, растерянный, испуганный. И злой.

Злость скапливалась где-то под ключицами, мешая дышать и связно думать. Ему казалось, словно всё вокруг покрывает туман: так путались мысли. Однако, усевшись на трон, и заметив в императорском зеркале бордовые отблески, он усмирил и злобу, и свой страх разоблачения. Ни Шиймоку, ни его сын не имели большее право на императорский трон, чем он и кто-либо ещё. Так велели духи. Духи и гневались. Бусина нагревалась на груди.

Он сжал её в кулаке, встретившись взглядом с дядей.

Шиймоку был хмур и простоволос. Знаменитый хвост не добавлял ему больше роста, а на коленях старый воин и вовсе выглядел усмирённым зверем. Его сына здесь не было. Вероломное дело совершалось издалека, лишь посыльный и отец рисковали расстаться с головами немедленно.

– Что вы скажете, дядя? – тихо обратился Мукогава к Красному Шиймоку.

– Это ошибка, – глухо и упрямо заговорил второй сёгун. – Или подлость и ложь! Не мог мой сын пойти против императора.

– Подлость? – нарочито удивился Шинджи. – А не подлость ли посылать ядовитые свитки? Если были у вас какие-то счёты со мной или, быть может, с моим благословенным отцом, не лучше ли было обсудить их лицом к лицу? Не потому ли вы так задержались здесь, дядя? И не отправились обратно к войску?

– Нет у меня к тебе никаких счетов! – прикрикнул Шиймоку. – Я знать тебя не знаю, как и половину щенков до тебя! Но коли брат решил посадить вас на трон, так я принял его волю безоговорочно. Лишь кровь императора покорит великого духа.

– Не поминайте духов, дядя, – Мукогава поморщился, вновь почувствовав жар над грудью. – Они сказали против вас.

Шаман, сидевший неподалёку, среди множества вассалов и помощников вокруг, кивнул.

– Великий Дзёмэй Сэйчоку не мог ошибиться. Отравитель назвал имя вашего сына. Значит, ваш сын послал его.

– Так может, это духи подсказали ему не то имя?! – намекнул сёгун.

Бусина начала теплеть вновь. Разозлился и шаман. Белёсые глаза старика заблестели, и в бельмах словно выглянул хищный чёрный зрачок.

– Духи знают лишь то, что хотят знать, – сказал он. – Я не могу заставить их сказать другое.

Мукогава прислушался. Шаман говорил своё слово сейчас. Красный Шиймоку провопил всё время, пока его тащили трое самураев, отобрав мечи и связав, словно ската сетями. Советники, да и все, кто присутствовал, когда отравился Ничихиро и захватили и допрашивали посыльного, ждали только приказа. Стоит ему сказать слово правителя, как головы брата императора и его сына слетят с плеч.

И только один своего слова ещё не говорил. Ребёнок. Чью тень он увидел, стоило лишь коснуться горячей бусины. Золотые глаза блеснули, то ли наяву, то ли в глубине памяти.

– Скажите мне, дядя.

Подумав, Мукогава вновь коснулся бусины так, чтобы каждый увидел это. Ему показалось, стоило заговорить, как даже отражение внутри бронзы затрепетало.

– Скажите, вы или ваш сын посылали ко мне убийцу? Пытались ли вы как-то навредить мне, моим помощникам или вассалам?

– Нет, не посылал, – Шиймоку склонил голову, видимо, поняв, что это последний вопрос, с которым повелитель сегодня обратится к нему.

Молчание, словно зимняя стужа, пало на головы всех, кто ожидал решения Мукогавы. Он же замер, раздумывая. Растерянность постепенно уходила, а злость пропала совсем. Бусина остыла. Золотые глаза больше не изучали пристально красноволосую голову.

– Я верю вам, дядя, – тихо сказал Мукогава, зная: во дворце его услышит каждый. – Но один из моих первых помощников лежит при смерти, и имя вашего сына прозвучало из уст отравителя.

Красный Шиймоку поднял на него глаза. Шинджи понял, что боится этого взгляда, но отчасти и ждёт. Взгляд приговорённого, но смирившегося, признавшего над собой власть будущего императора.

– А потому, ваш сын лишается титула наследника. Отныне он ронин. Никто из моих подданых не даст ему земли и надела. Вам наследует младший сын – Исикава Хикару. Надеюсь, он будет мне добрым братом. Вы же, Исикава Шиймоку, второй сёгун Сейрейгадоточи, искупите сомнения в вас на войне. Пока варвары не отойдут от наших границ на пять сотен ри, вам запрещается возвращаться в столицу.

Глухой удар прозвучал в тронном зале. Это Красный Шиймоку грянулся лбом об пол в порыве благодарности. Мукогава вздохнул и разрешил ему уйти, уже без помощи самураев. Он надеялся: не пожалеет о том, что пощадил названого родственника и поверил в неясные знаки.

Чуть позже он остался над постелью Ничихиро, наблюдая, как того медленно покидает жизнь. Вместе с Хафуцуки они ждали решающего часа, отослав слуг, лекарей и советников. Только шаман ещё долго сидел вместе с ними в молчании, словно топя умирающего в белой призрачной влаге. Даже он оказался не в силах справиться с ядом.

Лицо Ничихиро, прежде белевшее как цветки яблони, покраснело налившимся плодом. Глаза побелели и больше не открывались. И Мукогава, и Хафуцуки молчали. Ни правитель, ни недавний ронин не знали, что можно ещё предпринять. Их товарищ медленно умирал, приняв на себя судьбу, уготовленную наследнику императора.

– Возможно, он отправился за мной в чёрный час, – прошептал Мукогава.

– Это глупо, – тихо буркнул Хафуцуки, оставив церемонии. – Вам не нужно брать на себя ответственность за преступников. Для Ничихиро честь вам служить, как и всем остальным.

– Думает ли он так же теперь?

Они снова посмотрели на часто дышащего умирающего. По словам шамана, уже началась агония. Ещё час, и можно будет звать лекаря и монаха.

Мукогава то следил за подёргиваниями багровеющего лица, то отводил глаза, чувствуя, как холодеет спина. Он мог бы лежать тут вместо Ничихиро. Он обязан помощнику жизнью.

– Он лишь хотел получить место при дворе, так мне передали, – Шинджи поник головой. – Если бы ему не отдали поручение императора, он бы оставался вторым помощником главного судьи в Тогае. И был бы жив и здоров.

– Вы не могли этого знать. Он тоже не мог.

Хафуцуки успокаивал правителя как мог, со смирением и отстранённостью. Только правый глаз щурился, сдерживая эмоции внутри нечитаемого лица. Мукогава порадовался, зная, что несмотря на неизбежную и скорую смерть Ничихиро, хотя бы один из новых друзей останется с ним.

– Он случайно не рассказал тебе, отчего его понизили? – спросил он, смутившись.

– Рассказал, – мечник скованно ухмыльнулся. – Проиграл в карты почти трёхмесячную зарплату. И вынужден был закрыть глаза на показания по одному делу, где проходил его займодатель. Об этом узнали.

– Ему было очень стыдно за это, – добавил Хафуцуки чуть понизив голос.

Они обменялись улыбками рядом с умирающим. Ничихиро был хорошим человеком и пытался оставаться таким в меру своих сил.

Мукогава, отбросив страх, взял его за руку. Ладонь была горячей и мягкой. Спустя некоторое время, которое они провели в молчании, конвульсии тела стали видимыми и ощутимыми. Багровевшие щёки окрасились в цвет мороженой сливы. Дрожь прошла по руке, отозвавшись в сердце правителя, и Ничихиро Юске умер, оставив семье пенсию, достаточную для достойной жизни детей.

Второй сёгун отложил кисть. Два свитка остались лежать перед ним. Первое письмо было измарано в чернилах, словно в слезах, и переписано раз десять: так часто он переходил на ругань и угрозы. Второе было сухим и пресным, как лист придорожного дерева, запылённого и чаще поливавшегося собаками, чем дождём. В первом он вопрошал: что за духи надоумили сына так поступить, что за чёрные козни? Во втором приказывал: отлучение, изгнание, забвение. У него остался лишь один сын, и, да благословит Будда нового правителя, всё ещё одна голова. Не будь Мукогава Шинджи так добр, и он бы лёг рядом с братом, в лучшем случае. В худшем, его закопали бы в канаве под тем же безымянным деревом.