Патриархат: истоки и древность

Подобные спасительные формулировки были популярны в советской литературе. С. А. Токарев, ещё в 1933 году описавший тяжёлое положение женщины в меланезийских обществах, где они вынуждены были выполнять самые изнуряющие работы и просто являлись рабынями у мужчин, сопроводил это комментарием: «Если женщина и несёт на себе большую часть хозяйственных работ, то это не означает её угнетения и не порождает его, а скорее является для неё вопросом гордости и чести». Отдельно интересно, как автор преподносил тот факт, что меланезийские мужчины с помощью особых ритуалов буквально терроризировали женщин, когда дело доходило до насилия и даже убийств (подробнее рассмотрим эти практики в главе Древний мужской культ). По гипотезе Токарева, вынужденной соответствовать тезисам марксизма, мужчины восстали против некогда царившего материнского права и таким образом насаждали новое право – отцовское. «Это было внезапное и насильственное вторжение новой организации, хотя уже самая быстрота и лёгкость распространения… по широкой территории свидетельствуют о том, что эта новая организация удовлетворяла назревшей потребности общества», писал автор [91]. Иными словами, мужчины стали терроризировать женщин, так как в этом возникла потребность у «общества». Согласно этой формулировке, либо женщины не являлись частью общества, либо только мужчины чувствовали эту «общественную потребность», что, конечно же, весьма курьёзно. Если бы кто в те годы сказал, что господство буржуазии выражает потребности общества, на него бы свалилась масса проблем.

Этим же руслом идёт Иэн Моррис, пытаясь доказать, будто охотникам-собирателям свойственно равенство и отсутствие иерархий. Он приводит слова бушмена, утверждавшего, что у них нет вождей, а точнее, есть, но каждый сам себе вождь. Затем Моррис цитирует мужчину племени óна – аборигенов Огненной Земли, – полагая, будто тот сказал то же самое, что бушмен: «У нас много вождей. У нас все мужчины – капитаны, а женщины – матросы» [74, с. 78]. Положение женщин у огнеземельцев этнографы всегда описывали как подчинённое, но этот момент просто выпадает из концепции Морриса, так как, похоже, он, как и Вудбёрн, говорит только о мужчинах.

Как видно, низкое положение женщин в научной литературе просто оставалось незамеченным или порой скрывалось за хитроумными формулировками. Дэвид Грэбер даёт другой пример, рассказывая о слепоте своего предшественника – Пьера Кластра, изучавшего индейцев Южной Америки в первой половине XX века: «Кластру удаётся беспечно рассуждать о "бескомпромиссном эгалитаризме" тех самых обществ Амазонии, которые известны использованием групповых изнасилований в качестве метода подавления женщин, выходящих за рамки привычных гендерных ролей. Это столь вопиюще, что некоторые могли бы удивиться, как он мог упустить этот факт из виду… Кластр во многих отношениях – наивный романтик» [38, с. 22]. Дальше уже сам Грэбер перечисляет ряд эгалитарных народов Южной Америки, но при этом честно замечает: «Ни одно из данных сообществ не является полностью эгалитарным: в них всегда существуют ключевые формы доминирования, по меньшей мере, мужчин над женщинами, старших над младшими».

Грэбер напоминает, как опрометчиво верить авторам, склонным давать какие-либо обобщающие характеристики тем или иным обществам. Если человек привык видеть женщину угнетённой и считать это «естественным», то он не заметит её угнетения и в других обществах. В записях Фритьофа Нансена о положении женщин у эскимосов видна аналогичная тенденция. Он говорит, что не согласен с авторами, считающими положение женщины здесь угнетённым, и добавляет: «Конечно, согласно первобытным взглядам эскимосов, женщина считается собственностью мужчины: они могут украсть, купить или обменять своих жён, иметь их несколько, если у них на то есть средства. Тем не менее, обращение с женщинами всегда хорошее, пожалуй, даже лучше, чем у других народов, где взгляд на женщин как будто несколько иной» [75, с. 52]. И уже дальше полярник подробно описывает положение дел: в обязанности мужчины входит только охота на крупную дичь, а затем уже в дело вступают женщины – они должны разделать эту добычу, а также «варить кушанье, дубить кожи, обтягивать ими каяки и другие лодки, шить одежды и справлять всякие домашние работы. Если семья выехала на оленью охоту, то мужчины только убивают животное, а женщины волокут убитого зверя к шатру, что иногда представляет весьма нелёгкую задачу… Мужчина проводит большую часть времени на море, а женщина сидит дома и почти постоянно занята работой; мужчины, вернувшись домой, обыкновенно только лентяйничают, спят или занимаются рассказами. Единственным их занятием на суше является чистка и починка охотничьих снарядов». То есть Нансен рисовал самую типичную картину для всех традиционных народов (даже скотоводческих и земледельческих), где женщины выполняют преимущественную часть работ, тогда как свободное время бывает только у мужчин, но исследователями это просто обозначается как «традиционное разделение труда», и вопрос считается закрытым. Нансен писал дальше: «Правда, в общественном отношении между мужчиной и женщиной существует известная разница. За обедом мужчинам, и, в особенности, отважным охотникам, еда и кофе предлагается прежде всего. После них едят женщины и дети. Эскимосы не выказывают также особенной вежливости по отношению к женщинам, и, когда те заняты тяжёлой работой, только смотрят на них да посмеиваются, не думая о том, чтобы помочь им… Даже умирающая женщина пользуется меньшим вниманием, чем мужчина; её готовы похоронить чуть ли не живьём, что иногда, к сожалению, и случалось».

В тему положения женщин в обществе эскимосов можно вспомнить и пламенную речь эскимоса c Кадьяка, который в конце XIX века кричал русским завоевателям: «Вас мы считаем хуже баб» – реплика наглядно характеризует отношение к женщинам. К этому можно добавить, что эскимос не может отправляться в дальний поход без жены. А если жена почему-то не может, то он должен одолжить жену у соседа. Зачем? Затем, что помимо приготовления пищи и починки одежды в задачи жены входит и разжёвывание замёрзших подошв обуви мужа по утрам. Обратная картина – чтобы муж жевал обувь жены – немыслима для всех традиционных обществ.

Самый же интересный пример слепоты по отношению к подчинённому положению женщин тот, в котором слепоту проявляет сама женщина. Луиза Мишель – французская революционерка и феминистка, в 1873-м сосланная за свою деятельность в Меланезию на Новую Каледонию. Мишель пришла в восторг от аборигенов канаков, которые, как ей казалось, выступили идеальным подтверждением её анархических взглядов: они виделись ей живущими такой идиллически чистой, первозданной жизнью, какой только и могло жить общество без капитала и государств. Мишель написала о канаках несколько работ, делая акцент на их равенстве, но при этом она удивительным образом обходила вниманием суровое угнетение женщин в их обществе. В одной книге она отмечала, что в языке канаков женщина обозначается аналогом слова «ничто» [186, p. 46]. В другой работе Мишель писала: «Мужчины…часто ревнуют своих женщин. Говорят, что в случае доказательства вины женщины, её могут убить. В случае неверности жены, соплеменники мужа совершают возмездие, подвергая изменницу ужасающим оскорблениям (так называемые "последние негодования"). Мужчины, при этом, могут иметь столько жён, сколько они в состоянии прокормить; обычно они делают их своими рабынями» [187, p. 213]. Но в целом в своих работах темы эти Мишель не развивала. Она предпочитала считать общество канаков эгалитарным, просто закрыв глаза на положение женщин.

Небрежение дочерьми и престижность сына

Нансен писал об эскимосах: «Тот факт, что женщины не пользуются таким значением, как мужчины, отчасти обнаруживается и при рождении ребенка. Если родится мальчик, отец и мать так и сияют от счастья; если же родится дочь, оба плачут или выказывают своё полное неудовольствие. Но можно ли этому удивляться? Хотя эскимос и очень добр по природе, но ведь и он только человек. Мальчик представляется для него будущим охотником, опорой семьи и кормильцем престарелых родителей, а с другой стороны он находит, что девочек уж и так довольно на свете». Рассуждения Нансена об опоре семьи, которую представляют собой лишь мальчики-охотники, выглядят необычно после его же списка женских трудов и обвинений мужчин в лености. Американский этнолог Эдвард Уильям Нельсон также писал, как эскимосы даже имели обычай убивать маленьких девочек по причине их низкой ценности (в современной науке это общеизвестный факт). «Когда младенцев убивают, их выводят обнажёнными на кладбище и там выставляют на холод, наполняя их рты снегом, так что они быстро замерзают насмерть» [190, p. 289].

Убийство девочек в действительности являлось обычной практикой среди многих собирателей. Например, у венесуэльских индейцев хиви (гуахибо) родители избавляются от младенцев-девочек аж в 4 раза чаще, чем от младенцев-мальчиков [165]. Знаменитые воинственные яномамо Южной Америки убивали значительную часть своих новорожденных девочек, при этом их женщины «очень хотят иметь сыновей. Рождение сына повышает престиж матери, возвышает её в глазах соплеменников, так как из мальчика вырастет будущий воин, защитник. Что же касается девочки, то на неё смотрят безразлично. Рождение дочери для яноама плохо не само по себе, а потому, что оно на долгий срок откладывает надежду иметь сына» [13, с. 122]. Вопрос престижности сына действительно характерен для разных народов планеты, а отнюдь не только для более поздних земледельческих, как часто принято считать. Среди выдвинутых гипотез о причинах такого положения дел была и высокая воинственность народов собирателей, в условиях чего значение мальчиков как будущих воинов вырастало. «Проанализировав данные по половозрастной структуре 160 племён Азии, Африки, Океании и Америки, собранные в то время, когда эти народы ещё вели межплеменные войны, исследователи пришли к выводу, что во всех случаях мальчиков на треть или четверть больше, чем девочек. Когда под влиянием европейской колонизации межплеменные войны прекращались, пропорция выравнивалась» (с. 123).

Впрочем, версию о влиянии именно войн на высокий престиж сыновей нельзя считать доказанной и убедительной, ведь европейская колонизация прекратила не только межплеменные столкновения аборигенов, но и многие другие их культурные традиции: охоту за головами, ритуальный каннибализм и особые мужские ритуалы с насилием против женщин. В число прекращённых практик могло войти и уничтожение девочек – вне прямой связи с войнами.

Сейчас нельзя сказать, был ли инфантицид девочек всеобщей культурной практикой древних народов, но его широкое распространение не оставляет сомнений, а ещё очевиднее – большая престижность сына. Это сложилось не в условиях производящей экономики, а гораздо раньше. По какой-то причине значимость мужчины оказалась такой большой, что даже тысячелетия спустя, уже в индустриально развитых странах, люди чаще предпочитают делать аборт, узнав, что у них родится дочка. Только за последние полвека по всему миру в результате избирательных абортов не родилось около 23 млн девочек [126]. Бóльшая ценность рождения мальчика отражалась и в брачном обряде славян, когда на колени невесте усаживали ребёнка того пола, которого ей желали родить, – как правило, это был именно мальчик. Более того, фольклористы утверждают, что на Руси, женщин, рожающих девочек, даже считали «пустыми», неплодными [20, с. 98]. Исследователи отмечают, что «когда речь заходит о рождении первого ребёнка, родители в два раза чаще называют предпочтительным появление мальчика, среди отцов эта цифра равна четырём. Даже слово, которое существует в русском языке для обозначения первого ребёнка – «первенец», мужского рода. Аналога женского рода не существует… Дети приходят в мир, где мальчикам отдаётся явное предпочтение» [56, с. 130]. При этом речь идёт уже о вполне себе современном индустриальном обществе, и все обоснования большей значимости сыновей в духе «будущий кормилец семьи» или «наследник хозяйства» явно несостоятельны. Даже в соцсетях родители делают заметки о сыновьях чаще, чем о дочерях, и эти заметки также получают больше лайков [213]. Причины этого кроются в загадочной культурной установке, корни которой ещё только предстоит установить. Впрочем, этому и посвящена данная книга.

Эксплуатация женщин

Долгое время была популярна мысль, что эксплуатация женского труда развивается со становлением земледелия. Об этом было написано много работ в конце XIX века и ещё больше – за весь XX. Этнография показывает, что всё это в корне неверно. Всегда и всюду женский труд отнимал несравненно больше времени, чем мужской, и вместе с тем был более изнуряющим. При этом в интервью женщины разных народов – собирателей или примитивных садоводов – о мужских занятиях нередко высказывались со скепсисом и усмешкой.

Зная о мужском господстве в обществах большинства южноамериканских индейцев, учёные отмечали: «Не приходится удивляться и тому, что на долю женщин в первобытных индейских обществах, как правило, выпадает значительно больше тяжёлой и неприятной работы, чем на долю мужчин. В частности, при переселениях и походах мужчина обычно несёт лишь собственное оружие, тогда как его жена – весь остальной скарб весом в несколько десятков килограммов» [13, с. 128]. Эти наблюдения не единичны, а характерны для всех народов всех континентов – причём снова вне зависимости от типа экономики: присваивающей или производящей.

Возможно, слегка неожиданной характеристикой женского труда во многих культурах окажется таскание тяжестей. Стереотипно считается, будто именно мужчины занимаются наиболее тяжёлой работой, но, вероятно, это лишь легенда индустриально развитой цивилизации. Изучая быт папуасов в XIX веке, Миклухо-Маклай писал: «Ежедневно, жена приносит с поля плоды и собирает дрова на ночь для огня; она же таскает воду с морского берега или из ручья. Часто вечером можно видеть женщин, возвращающихся с поля тяжело нагруженными. На спине у них висят два мешка, прикрепленные к верёвке, обвивающей лоб: нижний – с плодами, верхний – с ребенком. На голове, сильно нагнутой вперед, благодаря тяжести мешков, они несут ещё большие вязанки сухих дров, в правой руке часто держат пучок сахарного тростника, а на левой висит ещё один маленький ребенок. Такой труд, при жаре и при узких тропинках, должен очень утомлять: свежесть и здоровье молодой женщины уносятся поэтому очень скоро» [73, с. 443].

«Картина, знакомая многим, кто бывал в Африке: по обочине налегке шагает африканец, а за ним – с тяжелой поклажей на голове его жена» [7]. Женщины многих африканских народов таскают воду и собирают древесину для костра, и за этим им приходится преодолевать по много километров с тяжёлым грузом, в то время как мужчины ведут более праздный образ жизни – особенно после женитьбы. Культурный же идеал мужчин этих народов состоит в планировании и управлении, поэтому они позволяют себе проводить время в играх и танцах. Аналогичная картина и у пигмеев, где женщины всегда нагружены чем-то: детьми или вязанками фруктов. Как отмечали этнографы о пигмеях эфе, «ассоциация переноски ноши с женской работой настолько сильна, что, когда мужчины убивают очень крупное животное, они проходят значительные расстояния до лагеря, чтобы позвать женщин для переноски мяса, а не несут его сами» [195, p. 356]. Доротея Блик, описывая трудовые будни женщин бушменов нарон, откровенно поражалась: «Удивительно, какой груз они могут нести» [117, p. 8]. Мужчины этим никогда не занимались.

Дальше можно привести большой фрагмент из работы австраловеда О. Ю. Артёмовой «Колено Исава» (с. 353-382).

«Многие наблюдатели сообщали, что традиционные хозяйственные обязанности и заботы женщин занимали гораздо больше времени и требовали большего труда, чем хозяйственные занятия мужчин… Абориген обычно старается переложить на своих жён всю работу, особенно если жён у него несколько, сам же охотится на кенгуру, валлаби и эму или бьёт копьём рыбу только тогда, когда у него бывает настроение… Мужчины постоянно заставляют ловить рыбу женщин, а сами спят или просто отдыхают в это время на стоянках… Когда женщины возвращаются с пустыми руками, мужья сурово наказывают их.

В Центральной Австралии мужчины много времени проводили в лагере, иногда вообще ничего не делая, женщины же целый день были заняты поисками пищи… Экономика общины основана в первую очередь на женском труде. Если в общине много женщин, то забот у мужчин немного. Если в общине мало женщин, мужчины должны трудиться от темна до темна… Подавляющую часть пищи добывали женщины, причём не только растительную, но и мясную: мелких сумчатых, ящериц, змей и т.п. Мужчины охотились редко, кушанья из добычи, принесённой ими (крупные виды кенгуру, морские животные, крупные птицы), считались деликатесами.

Даже в засушливых районах страны, где количество растительной пищи ограничено, доля продуктов женского труда в пищевом рационе аборигенов составляла 60%, а в плодородных тропических районах севера женщины добывали около 90% всей пищи…

Во время обычных переходов аборигенов с одной стоянки на другую женщины несли все пожитки, а также маленьких детей, мужчины же шли налегке. Некоторые авторы связывали этот обычай с тем, что у мужчины должны быть свободными руки, чтобы он мог в любую минуту броситься преследовать пробегающее мимо животное. Такое объяснение не очень убедительно; возможно, оно позаимствовано у мужчин-аборигенов, которые пытались оправдать свои порядки в глазах осуждавших их европейцев. Мужчины во время перекочёвок иногда заставляли женщин нести в придачу к другим вещам и свои копья. В Западной пустыне женщины перетаскивали тяжёлые камни для зернотёрок. Базедов писал, что жёны у аборигенов рассматривались как "средство транспортировки" всего имущества».

Один из австралийцев, жена которого ушла к другому мужчине, сказал ему: «Зачем ты увёл у меня жену? Она собирает много пищи, и так как у меня нет других жён, я хочу получить её назад».

«Однако, несмотря на то, что женщины добывали большую часть пищи, несли подавляющую часть забот, связанных с уходом за детьми, и выполняли множество других обязанностей, их значение в жизни общества оценивалось много ниже, чем значение мужчин. Похороны женщины, как правило, сопровождались более скромной и менее сложной обрядностью, чем похороны мужчины. Отмщение за убийство женщины, действительное или предполагаемое, не считалось делом столь важным и необходимым, как месть за смерть взрослого инициированного мужчины. Обида или физические увечья, нанесенные женщине, гораздо реже бывали отомщены, чем обида или увечья, полученные мужчиной».

Идентичная картина была характерна и для тасманийцев, и для новогвинейских папуасов, о которых Джаред Даймонд писал: «впереди шёл муж, в руках которого не было ничего, кроме лука и стрел, а позади плелась жена, сгибаясь под тяжестью собранного хвороста, плодов и младенца. Мужские охотничьи вылазки, похоже, затевались в основном ради возможности провести время с друзьями: изрядную часть добычи съедали сами охотники прямо в лесу. Женщин продавали, покупали или бросали, не спрашивая их согласия» [42].

Некоторые антропологи предполагают, что у аборигенов Центральной Австралии многожёнство со временем исчезло с появлением там верблюдов, которых европейцы активно завозили в конце XIX века. Абориген, которого спросили, почему у него всего одна жена, ответил: «А зачем мне ещё жена? Вот этот, – он показал на принадлежащего ему верблюда, – снесёт больше, чем десять жён». Здесь видно, что не обязательно женщина, но и вьючный скот может спасать мужчину от непрестижных занятий.

О канадских атапасках XVIII века Моуэт Фарли писал в своей знаменитой «Следы на снегу» (1985), что они «женщин держат на расстоянии и ставят очень низко. Даже жёнам и дочерям вождя не положено приступать к еде, пока все мужчины, включая слуг, не закончат трапезу. Поэтому в голодное время женщинам нередко не достаётся ни крошки. Естественно, наверно, предположить, что они питаются тайком, но делать им это приходится с величайшими предосторожностями – разоблачение грозит сильными побоями». Фарли описывал, как один из индейцев скупал себе жён (у него их было семь). «Почти каждая была под стать хорошему гренадеру. Матонаби заметно гордился высоким ростом и силой своих жён и частенько говаривал, что редкая женщина способна тянуть более тяжёлую поклажу. И хотя они были мужеподобны, он предпочитал их товаркам более хрупкого телосложения». Далее Фарли сообщал, что в женщинах очень ценится среди прочего умение «переносить сто сорок фунтов [около 63 кг] на спине летом или вдвое больше тащить за собой по снегу зимой». Этнографы вообще утверждают, что в доколониальный период у индейцев американского севера сани таскали именно женщины, а создание же собачьей упряжки стало возможным, только когда европейцы завезли ружья, что позволило индейцам лучше охотиться, а значит, кормить и содержать достаточно собак [97, с. 144]. Как видно, не только верблюды, но и собаки освобождали женщин от тяжёлого труда.

Женщин андаманских аборигенов этнографы описывали очень выносливыми: «несмотря на малый рост при лесных переходах именно на их долю достаётся переноска наиболее тяжёлых грузов». При этом дальше следовало дежурное обоснование, будто руки мужчин должны быть свободны для оружия на случай нападения врагов или для броска в подвернувшегося зверя. Но при этом и в лагере удивительным образом все заботы снова лежали на женских плечах: «Она добывает дрова для очага и воду, готовит циновки и место для ночлега, варит еду. Кроме того, она должна уметь делать ещё множество вещей: брить мужа, наносить татуировку, приготовлять глину для украшения тела и другие красители, изготовлять несложные украшения из подручных средств и ещё многое другое. Как мы видим, забот у жены полно» [72, с. 152].

У аборигенов Огненной Земли яганов «женщина занимается многими делами, которые не оставляют ей даже мгновения, чтобы лениво положить руки на колени. Она шевелится весь день и часто ночью. Мужчина же, с другой стороны, имеет право на отдых в несколько часов подряд всякий раз, когда он истощает себя в чрезвычайных физических усилиях» [220]. И всё это притом, что женщина также участвует в добычи пропитания, включая и помощь в мужской охоте с гарпуном, когда она служит на лодке гребцом, – после этого женщина высаживает мужа на берегу, а сама должна отогнать лодку в другое место и добираться до берега вплавь. Антрополог Паола Табет писала: «Разница принципиальна со всех точек зрения, в том числе и с точки зрения досуга, посвящённого интеллектуальной деятельности, будь то танцы, ритуалы или инструменты. Действительно, навязывая и требуя у женщин больше работы, мужчины гарантируют себе больше свободного времени. Для женщин возможности отдыха самые ограниченные. Эта экспроприация женского времени является фундаментальным аспектом их эксплуатации» [220].

У хадза половое разделение труда происходит не только по линии «охота/собирательство», но и касается работ в лагере: как и у народов всего мира, женщины носят дрова и воду, строят хижины и занимаются детьми. Чем занимаются мужчины? Как отвечают женщины-хадза, мужчины «охотятся и отдыхают» [118, p. 420] – то есть мужчины «трудятся» только вне лагеря, тогда как женщины и вне лагеря, и внутри него. «Женщины целый день трудились под палящим солнцем, выкапывая клубни, затем возвращались в лагерь и до темноты разбивали семена баобаба, в то время как мужчины сидели в тени, разговаривали, курили и возились со своими стрелами… Лишь изредка мужчины, называвшие себя заядлыми охотниками, появлялись с мясом» (p. 282). Мужчины хадза придавали значительно большее значение тому, чтобы жена была трудолюбивой («хорошей добытчицей»), чем мужчины американских колледжей [182, p. 187]. Интересно, как об идентичной проблеме у бушменов сообщал Алан Барнард: «Учитывая, что охота – это в равной степени и спорт, и работа, женщины и старшие дети, как правило, работают больше мужчин» [107]. Здесь мы слегка забегаем вперёд, проводя параллели между охотой и спортом, то есть способом интересно скоротать время, но в дальнейших главах рассмотрим этот вопрос подробнее.

Антрополог Джэнис Стокард перечисляет бонусы, получаемые бушменом после женитьбы: «Как муж, он будет иметь жену, чтобы обеспечить себя многими вещами. Она построит ему дом вокруг центральной площади в лагере и будет поддерживать очаг, над которым она будет готовить еду из продуктов, которые собирает для мужа ежедневно» [218, p. 30]. Неудивительно поэтому, что «женихи, судя по всему, охотно берут на себя брачные обязательства, в то время как невесты обычно возражают, а иногда и яростно сопротивляются. Больше всего юная невеста возражает против замужества, потому что тогда от неё ожидают, даже от 10-летней девочки, вести себя как взрослая замужняя женщина и начинать работу жены, оставив в прошлом игры, которые она хотела бы продолжить. Ожидается, что она будет жить с незнакомцем и начнёт «ведение домашнего хозяйства» для своего мужа, собирая для него еду и готовя пищу у очага, который она должна хранить».