Патриархат: истоки и древность

Известно, что у ближайших человеку приматов шимпанзе самки обычно покидают группу, в которой родились, и в поисках спариваний уходят в другие группы. Самцы этот процесс не контролируют. Человек же когда-то поставил эти женские перемещения между группами под мужской контроль. Несмотря на пестроту данных по приматам и вопреки популярному мнению, у обезьян нет чёткого господства самцов над самками: жизнь самцов и самок сильно похожа на существование двух параллельных групп, отдельные представители которых лишь периодически пересекаются. Отличительной особенностью группы самцов является борьба за статус, для чего устраиваются сложные политические игры, заключаются самые настоящие союзы, причём самки в этом процессе играют важную роль, потому что без их поддержки стать альфа-самцом затруднительно. Поэтому особи, претендующие на роль вожака, стараются заслужить расположение самок. Кроме этого, приматологам известны случаи, когда альфа-самец терял благосклонность самок, и тогда они агрессивно загоняли того на дерево, демонстрируя силу своей солидарности. Попытки господствовать над самками наблюдаются у разных видов обезьян, но в целом «в отряде приматов отсутствует однозначная закономерность доминирования мужского пола над женским», указывают приматологи [28]. Но особенно показателен пример бонобо, у которых обычно даже самки доминируют над самцами: как показывают последние данные, это достигается тем, что самки образуют коалиции, направленные на урезонивание наиболее агрессивных самцов [219].

Антропологи отметили ещё один аспект брачных отношений. Для типичной схемы характерно то, что мужчина обретает не только жену, но и союзников в лице её отца, дяди и братьев. То есть брак выступал способом налаживания политических союзов между мужчинами. Хотя это и важный момент, но вряд ли он был главным мотивом обзавестись женой, скорее просто существенным бонусом, ведь в случае реального похищения невесты (без сговора с родственниками), такой муж никаких союзников не обретал, а даже наоборот наживал врагов.

Антрополог Менелаос Апостолоу [105] собрал данные по 190 обществам собирателей, чтобы понять широту распространения договорных браков – то есть когда брачного партнёра выбирают родители или другие близкие родственники, – и выявил, что такая организация брака является ведущей в 87% этих обществ. Причём в большинстве случаев решающий голос принадлежал именно мужчинам. Кроме очевидного, Апостолоу обратил внимание, что такая организация браков свидетельствует об отсутствии полового отбора в том виде, как его преподносят спекулятивные гипотезы социобиологов и эволюционных психологов, так как муж и жена здесь не выбирают друг друга прямо за какие-либо качества. Апостолоу отдельно подчеркнул: «Интересен тот факт, что такие черты, как физическая привлекательность, не учитываются родителями при оценке потенциальных родственников», что ещё раз говорит о большой умозрительности гипотез о роли генов в выборе партнёра. Впрочем, и без того нельзя было сказать, что биологизация брака, то есть взгляд на поиск партнёра как на способ решения каких-то биологических вопросов (секс, размножение, гены), является магистральным в антропологии: какая-то часть специалистов действительно считает это важным фактором, но всё же значительную поддержку получает взгляд, что брак скорее решает какие-то политические вопросы, выступает механизмом создания союзов между мужчинами; в крайнем случае кто-то считает, что брак решает хозяйственные вопросы, обусловленные половым разделением труда (хотя этот взгляд уже устарел). Этнография слишком богата данными, не укладывающимися в биологический подход к браку. Некоторые индейцы Северных равнин (манданы, хидатса, арапахо и др.) делились своими жёнами с сильными и статусными мужчинами, так как верили, что через сексуальную связь с женщиной могут перенимать силу друг друга; у многих других народов вовсе существовали праздники, во время которых дозволялся внебрачный секс с любым партнёром (в советской литературе – оргиастические праздники) – так было и у австралийцев, и у эгалитарных амазонских пираха. Порой встречаются сведения, как в том или ином обществе мужчина может отказаться от жены или обзавестись второй, если первая не может родить, но нюанс в том, что даже в этом случае работает интерпретация брака как механизма по созданию политических союзов между мужчинами. Дело в том, что имеющий детей мужчина является обладателем дочери, которую в будущем можно отдать другому мужчине в обмен на его поддержку, или обладателем сына, который сам однажды получит чью-то дочь и, следовательно, также вовлечёт отца в ширящуюся сеть политических связей. Широкая родственная сеть действительно важна для многих собирателей. «Назвать аборигена «сиротой», «безродным» – значило оскорбить его самым тяжким образом», пишет О. Ю. Артёмова об австралийцах [5, с. 317]. «Считалось, что у каждого человека в определённом возрасте должен быть некоторый минимум «собственных» родственников, чтобы он мог жить сравнительно благополучно». Кроме прочих трактовок такого положения, возможна и та, в которой большая родственная сеть выглядит реальной силой, устрашающим механизмом, повышающим статус аборигена. Конфликт с таким автоматически означал бы последующий риск отмщения со стороны его братьев, отца, дяди и других мужчин, с которыми абориген мог заключить союзы путём брака на их дочерях или выдавая за них своих собственных. В кулуарах одной конференции такая трактовка была метко охарактеризована фразой «У него брат боксёр», хорошо понятной каждому. Между прочим, такая трактовка заодно означает, что создание института брака в древности происходило в условиях высококонфликтного общества. Высказывалась и мысль, что ближайшие родственные человеку обезьяны потому патрилокальны – то есть самцы остаются в стаде, где родились, а самки свободно уходят в другие стада, – потому что самцы разных групп весьма агрессивны друг к другу, и в случае перехода им грозит смерть. Это снова может говорить о древней конфликтности предков человека.

Другая группа учёных использовала данные Апостолоу в исследовании с использованием митохондриальной ДНК многих собирателей, чтобы выявить древность практики договорных браков [228]: поскольку они оказались характерны для собирателей всех континентов, то практика эта зародилась либо до выхода первых сапиенсов из Африки, либо же сразу после этого – авторы дают осторожную датировку «не позднее 50 тысяч лет назад». При этом в исследовании возникает неопределённость относительно древнейшей африканской популяции сапиенсов, предковых для всего позднего человечества: были ли у них договорные браки или же браки по ухаживанию и личной симпатии, так как в выборке собирателей Африки отмечены обе формы брака. Авторы всё же взяли смелость заключить, что для древнейших людей (ещё до выхода из Африки) всё же были характерны именно договорные браки, а браки же по личной симпатии возникли у некоторых популяций позже – только под влиянием экспансии скотоводов банту несколько тысячелетий назад. Кроме этого, пигмеи мбути в исследовании были отнесены к обществам с браком по личной симпатии, но это очень спорный вопрос, учитывая приведённый выше демонстративный случай принуждения к браку пигмейки её братом (который вряд ли был единичным). Известно, что пигмейские женщины часто переходили жить в деревни соседей-земледельцев и рожали детей в смешанных браках. В XX веке в деревнях негров-земледельцев пигмеек становилось всё больше, а у самих пигмеев их становилось всё меньше. Но как так сложилось? Дело в том, что соседи банту просто скупали у пигмеев их женщин. Но кто же продавал неграм юных пигмеек, если не отцы, дяди или братья? Действительно, известно, что пигмейские отцы порой становились должниками деревенских негров и взамен обязались отдать им свою дочь – даже ещё нерождённую: «судьба девушки определяется заранее – ещё до её рождения или в раннем детстве» [222]. Генетика показывает, что скрещивание пигмеев с соседями началось около 1000 лет назад, и при этом имело одну особенность: «оно происходило односторонним образом», пишет генетик Кинтана-Мурси. «Мужчины-земледельцы скрещивались с женщинами-пигмеями, но вот обратный случай – большая редкость!» [54]. Такой дисбаланс дополнительно свидетельствует в пользу продажи женщин мужчинами, в связи с чем пигмеев трудно отнести к обществам с браком по личной симпатии.

Выдача замуж против воли описана почти во всех обществах, и это о чём-то говорит. Брачные обряды самых разных обществ содержат символику насильственного завладения женщиной или даже добывания её в качестве дичи. Почему у собирателей всего мира именно мужчины испытывают такое сильное рвение ко вступлению в брак, что готовы заключать его даже против воли будущей жены и с применением насилия? Что за смыслы видел мужчина-охотник в браке, что соглашался ради него на многое: выкупить невесту, отработать за неё перед родителями и даже вступить в кровавый конфликт с другой группой, а порой и применить физическую силу к самой женщине? Ради чего всё это? В антропологии это всегда оставалось большой загадкой, и в финале книги будет предложен ответ.

Конечно, практика договорных браков касалась не только невест, но и женихов, но нюанс в том, что если этнографы когда и фиксировали сопротивление брачному выбору родни, то оно почти всегда было со стороны невесты: жених относился к своей участи куда спокойнее. Ему будто бы вообще было без разницы, кто будет его женой. Антропологи подробно описывали, что главные преимущества от брака получают именно мужчины, тогда как положение женщины ухудшается, свобода её значительно ограничивается, а бытовых обязанностей прибавляется. В разрозненном виде такое положение вещей подчёркивали многие, но в 1981-м Джейн Коллиер и Мишель Розальдо взялись внимательно изучить роль брака в жизни мужчин и женщин у африканских !кунг, австралийских мурнгин и филиппинских илонготов. Авторы пришли к выводу, что брак был ориентирован именно на мужчину, так как это его статус резко повышался после женитьбы, а вот статус замужней женщины менялся в меньшей степени. Поэтому логично, что в то время, когда молодые мужчины нуждались в жёнах, молодые женщины не считали себя нуждающимися в мужьях, и поэтому брак почти всегда сводился к тому, что мужчина старался задобрить родственников конкретной невесты.

«Брак знаменует собой критический переход в жизненном пути мужчины. Из странника и нарушителя спокойствия он превращается в уравновешенного и ответственного взрослого человека. Как только у него появится жена, которая будет поддерживать огонь и строить себе жилище, он получит место в лагере… Кроме того, брак позволяет мужчине стать эффективным социальным действующим лицом. Он может играть роль хозяина и приглашать других разделить очаг, еду, а в некоторых случаях и сексуальные услуги, оказываемые его женой. Он может высказывать своё мнение и рассчитывать, что его услышат на общественных собраниях. И как мужчина, чьи основные потребности обеспечены, он может посвятить своё время построению сетей обмена, которые повышают социальное влияние и престиж» [127].

Об этом же писали исследователи южноамериканских индейцев тукано: «Все тукано признают, что, вступая в брак, женщина идёт на бóльшие жертвы, чем мужчина» [168]. Досконально изучив браки африканских хадза, Николас Блёртон-Джонс приходил к тому же выводу, что брак оказывался выгоднее для мужчин, чем для женщин [118, p. 310]. Такой же была участь жены у бушменов. В предыдущем разделе жизнь женщины в браке была описана весьма подробно. Как сложился столь фундаментальный институт, свойственный всем обществам без исключения, плата за который для женщин так высока, для антропологии до сих пор загадка.

Насилие в браке

К концу XIX века так сложилось, что культура австралийских аборигенов была изучена куда лучше, чем культуры других собирателей, и этнографам было отлично известно, что мир австралийцев – это мир сурового патриархата. Мужья жёстко доминировали над жёнами, культурой было закреплено право мужа избивать жену за любую провинность, а за некоторые даже убить. Женщина была исключена из религиозной сферы, за все важные ритуалы отвечали мужчины, все мифы и предания также хранили они. Патриархальная культура австралийцев недвусмысленно намекала, что о равенстве полов в древности думать совсем не обязательно. Если большинство западных учёных отнеслись к австралийскому патриархату как к факту, Энгельс обошёлся с ним более творчески. Угнетение женщин у охотников-собирателей, не знающих частной собственности, было фундаментальным противоречием гипотезам марксизма, а потому в первом издании «Происхождения семьи, частной собственности и государства» (1884) Энгельс пытался свести упоминания об австралийцах к минимуму: он прямо предложил просто игнорировать пример австралийцев, потому что «их организация носит столь единичный характер, что нам незачем принимать это во внимание». Но уже в четвёртом издании книги (1891) Энгельс, вопреки собственному запрету, вынужденно обратился к австралийским аборигенам, но совсем не для того, чтобы упомянуть об их патриархате, а с целью доказательства группового брака (что ему всё равно не удалось). Об угнетении женщин, противоречащем гипотезе, он решил умолчать. Но культура австралийцев оказалась проблемой только для идеологически ангажированных авторов – объективные учёные продолжали её изучение, и за 150 лет был накоплен впечатляющий массив данных о патриархате Зелёного континента. Под идеологическим прессингом советская наука пыталась выставить австралийцев некой аномалией среди собирателей, исключением из общего правила, но интересным было другое реальное исключение: австралийцы были народом, столкнувшимся с европейской цивилизацией позже всех, а значит, именно они, чисто гипотетически, и могли сохранять свои исконные традиции дольше других. Вот лишь некоторые наблюдения за жизнью австралийцев [5].

«По понятиям аборигенов, честь мужа заключалась в его способности держать жену в повиновении, а долг жены – подчиняться мужу» (с. 351). Одним из самых частых поводов для демонстрации мужской жестокости у австралийцев была измена жены: случаи побегов супруги с любовником, широко описаны в этнографии, и всё это несмотря на то, что наказание могло быть самым суровым. Выглядело оно примерно так: «муж безжалостно пронзает копьём свою жену, чтобы она больше не встречалась с другим мужчиной. Он почти что убил её»; «мужчина бьёт свою жену палкой или бумерангом, бьёт и бьёт её, а не просто ударит один раз»; «мужчина бьёт жену безжалостно, бьёт, пока она не ранена, вся в кровоподтёках из-за его битья»; «Он перестал её бить, бедняжка лежит вся израненная, не может даже сесть».

Мужчина мог наказать за измену не только свою жену, но и её любовника, так как вступление в сексуальную связь с женой какого-либо мужчины оказывалось покушением на его собственность. Но не только муж и не только любовника можно было наказывать за измену жены: «Женщину, которая ушла с другим мужчиной, будут бить оба – и её муж, и её сын. Муж может пронзить также и мать этой женщины, свою тёщу, за то, что её дочь так себя вела… В случаях менее тяжёлых проступков ограничивались ударом дубинки по голове или ударом копья в бедро, в понятиях аборигенов – почти символическим наказанием».

Иначе говоря, жена была собственностью мужа, полностью ему подконтрольная. И опять же, нет повода думать, будто ревность мужа была вызвана беспокойством о потенциальном отцовстве будущих детей, поскольку австралийские мужчины имели манеру делить своих жён с друзьями.

«Повсюду в Австралии были распространены обычаи одалживания женщин и обмена жёнами на время или навсегда. У мужчин-аборигенов было принято предоставлять своих жён другим мужчинам, чтобы укрепить или завязать с ними дружбу, проявить сочувствие или просто вежливость, возместить нанесённую ранее обиду, получить взамен какие-нибудь услуги или вещи. Например, в Новом Южном Уэльсе классификационные братья, которые были в ссоре и хотели помириться, обменивались на время жёнами. Хауит рассказывает об аборигене курнаи, который отдал на время одну из своих двух жён другу, отправлявшемуся в продолжительное путешествие, сказав при этом: «Бедный парень, он вдовец, а ему предстоит идти долгий путь, и он будет чувствовать себя одиноким».

«Когда женщина вступала в близкие отношения с посторонним мужчиной по распоряжению мужа или, по крайней мере, с его ведома, это считалось нормой; если же она встречалась с мужчиной по собственному желанию, и она, и её избранник подлежали наказанию. Свидетельства наблюдателей дают многочисленные примеры тому».

Распоряжение мужей своими жёнами у австралийцев было просто частью мужского господства: жена должна была исполнять волю мужа. Иными словами, подчинённое положение женщины у австралийцев давно и хорошо установленный факт. Можно допустить, как некоторые энтузиасты, что в линии австралийских аборигенов однажды просто «что-то пошло не так», возможно, они одичали и т.д., но факт, что для подчинённого положения женщины не требуется производящая экономика, остаётся. Как было уже сказано, аналогичное положение было и у тасманийцев – ближайших соседей австралийцев, которые некогда составляли с ними одно целое, но после повышения уровня океана Тасмания была изолирована от материка. Факт угнетения женщин у двух соседних народов с общим прошлым указывает, что угнетение это сложилось ещё до их разделения – то есть не позднее 14 тысяч лет назад. Но, по правде говоря, нет никаких оснований думать, что даже 60 тысяч лет назад, когда аборигены и прибыли в Австралию, было как-то иначе.

Самым распространённым элементом брака, демонстрирующим мужское господство, по всему миру была реакция на супружескую измену. Неверная жена порицалась куда сильнее неверного мужа: если мужа могли просто отчитать, то жена же подлежала не только осуждению, но и физическому наказанию – вплоть до убийства. Речь именно об охотниках-собирателях. Данные по 190 обществам собирателей со всех континентов показывают, что наказание жены за супружескую измену предусмотрено в 97% из них. При этом суровое наказание (нанесение серьёзных увечий вплоть до убийства) отмечено в 60,6% обществ, а умеренное (лишь избиение) – в 36,4% [105]. Наказания за мужскую измену не было или оно сводилось лишь к порицанию.

Эдвард Уильям Нельсон высвечивал проблемы супружеских отношений у эскимосов: «Когда муж обнаруживает, что его жена неверна, он может избить её, но он редко мстит соответствующему мужчине… Один старик рассказал мне, что в древние времена, когда муж и любовник ссорились из-за женщины, их обезоруживали соседи, а затем давали им решить проблему посредством борьбы, и победитель забирал женщину» [190, p. 293]. Здесь, как и у австралийцев, отчётливо видно право мужа не только контролировать женскую сексуальность, но и в целом распоряжаться женщиной – включая возможность отдать её другому. Причём контроль женской сексуальности в данном случае опять не укладывается в биологические гипотезы о происхождении брака, согласно которым муж стремится ограждать жену от других мужчин, чтобы быть уверенным, что растит своё потомство, так как у эскимосов существовал такой известный феномен, как «товарищество по жене»: желающие закрепить дружбу открывали доступ к своим жёнам. Когда один придёт в гости, то имеет право пользоваться ложем друга и его женой. Так что культурное право мужа избить неверную жену не связано с борьбой за собственный генофонд, а скорее являлось именно демонстрацией мужского господства. Кроме этого о мужском господстве говорит и тот факт, что муж может положить в постель жены любого, с кем хочет закрепить дружбу, – разрешения у жены спрашивать не надо.

Сходные практики существовали и у скотоводов масаи: мужчины, вместе прошедшие обряд инициации, имеют право прибегать к сексуальным услугам жён друг друга. При этом, аналогично с австралийцами и эскимосами, муж имел право наказать жену за самовольную сексуальную связь с мужчинами из других возрастных групп, а самого же любовника дозволялось убить. Подобное явление описано и бушменов !кунг под названием /kamheri, которое означает особый тип мужской близости, когда они позволяют друг другу вступать в сексуальную связь со своими жёнами, но при этом, в отличие от эскимосов и австралийцев, важно было согласие жён на такой обмен. «Если ты хочешь переспать с чьей-то женой, ты уговариваешь его переспать с твоей, и тогда никто из вас не гонится за другим с отравленными стрелами», пояснял Лорне Маршалл бушмен плюсы такой практики [184]. Но если бы жена самовольно вступила в связь с другим мужчиной, её ждало избиение, а любовника – смерть. Как видно, при разных типах хозяйствования, брачные практики вполне одинаковы.

В 1907 году, не вдаваясь в подробности, Зигфрид Пассарге заметил, что среди бушменов «прелюбодеяние очень часто приводит к убийству» [193, p. 106]. Исаак Шапера описывал другие наблюдения начала века за брачными нравами разных групп бушменов: у нарон «мужчина, уличивший свою жену в плохом поведении, пытается убить её любовника и избивает её», у ауен «прелюбодея, если возможно, убивают, а жену избивают более или менее жестоко, в зависимости от нрава мужа; её, очевидно, никогда не убивали» [206, p. 108]. Вместе с тем Шапера сетовал, что никто из путешественников не сообщал о наказании мужей за их измены, но это, как понятно, симптоматично. При этом Ричард Ли всё же приводил трагический случай из 1920-х, где жена-изменница не отделалась простыми побоями: «В гневе из-за её измены мужчина пронзает жену отравленной стрелой и убивает её» [178, p. 128].

Картина с сексуальной ревностью (которая так называется только по недоразумению, ведь речь идёт скорее просто о гневе за неповиновение мужскому контролю) для людей универсальна. Если углубиться в семейное насилие бушменов, то до 23% убийств среди них связаны с сексуальной ревностью [177]. То есть, как и во всём мире, мужья-бушмены убивают своих жён или их любовников. «Домашнее насилие распространено среди семей бушменов на юге Африки. Согласно сообщениям женщин, бойфренды и мужья били их, наносили ножевые ранения или ожоги. Часто мужчины были пьяны, но также случалось, что они били женщин за то, что те не выполняли приказы делать или не делать что-то», указано в докладе намибийского «Центра правовой помощи» [142, p. 57]. Да и если бы мужчины и женщины бушменов действительно были равноправны, а в их семьях царила гармония, то пришлось бы тогда взрослой бушменке успокаивать девочку-подростка, боявшуюся предстоящей ей свадьбы, поясняя: «Мужчина тебя не убьёт; он женится на тебе и станет для тебя как отец или как старший брат»? Аналогичный эпизод приводил и Ричард Ли, когда мама утешала плачущую 16-летнюю девочку, обещанную в жёны: «Это человек, которому мы тебя отдали, он не чужой, он наш человек и хороший, он тебя не обидит» [178, p. 89].

Кто-то утверждает, что семейное насилие у бушменов возникло сравнительно недавно из-за усиливающегося воздействия цивилизации и всё приближающихся городов, но вот если верить самим бушменкам уже преклонного возраста, «в старые времена, то есть в молодости, когда они жили в центральной части Калахари, сексуальная ревность играла доминирующую роль, как и "недопонимание" между мужьями и жёнами… Драку всегда начинали мужчины». У бушменов также оказались распространены изнасилования, включая и групповые, указано в докладе «Центра» [142, p. 61].

У африканских хадза, считающихся эгалитарными, картина сходна с бушменами: «Почти все убийства хадза другими хадза связаны с мужской ревностью. Мужчина может обнаружить, что у его жены был роман, и в этом случае он может убить другого мужчину и избить свою жену, или убить их обоих. Однако чаще всего это происходит, когда двое мужчин соперничают за одну и ту же одинокую женщину» [182, p. 175].

Точно так же и у аборигенов Андаманских островов, «измена жены может грозить смертью не только ей, но и её возлюбленному» [72, с. 154] – и это притом, что обычно андаманцев принято описывать как народ с выраженным равенством полов. Как и везде, если за измену жены возможна смерть, за измену мужа не полагалось ничего, кроме осуждения. Такое вот равенство полов. Но если прелюбодеяние рассматривалось андаманцами «как форма воровства» (с. 146), то можно заключить, что жена рассматривалась как форма собственности. Аналогичную картину описывал Коль-Ларсен для хадза: «единственным наказуемым проступком является воровство», писал исследователь и добавлял, что «убийство прелюбодея ядовитой стрелой» преступлением не считалось [57, с. 18]. На вопрос, что будет, если застанет с женой другого мужчину, хадза отвечал: «Только стрелы» – и жестом показывал выстрел из лука [118, p. 285].