Многоликие

Красивые черты лица обманчивы и совершенно не соответствуют стальному нутру и стервозному характеру. Джонатан сталкивается с ледяными глазами и тяжело вздыхает.

«Ну, понеслась».

– Теперь твоё утро по-настоящему стало добрым.

– О, да это просто манна небесная. Только тебя мне для полного счастья и не хватало.

Обмен колкостями с бывшей – действительно, что может быть лучше? Стоило бы сбросить звонок, но Джонатан решает, что хрена с два она победит в этой схватке.

–Где наш сын?

– Забыл телефон дома. Иначе с чего бы мне отвечать?

Джонатан прикрывает глаза и откидывается на подушку, держа телефон над головой. Эта невозможная женщина способна завести его с полуоборота, даже ничего толком не делая.

– Ладно. Как у него дела, всё в порядке?

Алисия выдерживает драматическую паузу, не спеша наливая в стакан апельсиновый сок в квартире, подаренной им вместе со всем остальным.

Впрочем, финансовая поддержка на этом не заканчивается. Конечно, ради ребёнка и душевного спокойствия он готов на многое. До совершеннолетия Лесли он будет ей платить – потом пусть разбирается сама. Если не дура, то сумеет отложить эти деньги на безбедную старость.

– Всё нормально, Джон. Если бы что-то случилось, ты бы уже знал.

– А ты?

Она вскидывает брови, будто это что-то странное и дикое – узнавать, как у неё дела. В том, что между ними теперь огромный каньон противоречий, обид и боли, виноваты оба. Но начало всему положила она.

Измена не входила в список того, что способен простить Джон. Он пробовал – не получилось. Пришлось двигаться дальше. И время ясно показало, что так лучше для всех.

– Давай не будем ни о моих делах, ни о твоих, ладно? Сегодня у меня нет настроения на всё это дерьмо.

– Как скажешь, – кивает он, поднимая руку в знак прощания и чувствуя неприятный осадок от их идиотского разговора. – Передай Лесли, чтобы перезвонил, ладно?

– Передам. Пока, Джон.

– Пока, Алисия.

И хуже всего – они ведь были счастливы. И он до одурения любил её, боготворил. Может, поэтому этот нож до сих пор и торчит в спине – слишком велика была любовь. Под стать ей оказалась и боль.

Джонатан утешает себя мыслью, что это кара за первый брак – там он нагрешил дай боже, и это вернулось ему через Алисию. Чтобы понял, какую боль причинял сам человеку, что его любил. Той, кто была с ним, когда он был никем и ничем.

Это справедливо по всем статьям, но мысли о бывших надо выкинуть – да побыстрее. Через три часа – дорога в Канзас-Сити, и на всё это дерьмо и в правду нет настроения. Хоть в чём-то Алисия действительно права.

Он бросает взгляд на картину, вспоминает об Эмме и усмехается самому себе. Хоть о какой-то женщине он может думать без тоски и печали.

Джон ловит себя на интересной и туманной мысли, что сейчас бы не улыбался, если бы не взял её номер.

И сомнения в правильности импульсивного поступка медленно отступают. Он позвонит ей. Когда, как и зачем – чёрт знает, но позвонит.

***

Можно ли называть гастрольный тур рутиной? Вопрос хороший, и каждый лиз команды ответит на него по-своему. Для Джона рутина – это когда всё идёт свои чередом и по плану. Отсутствие внештатных ситуаций: ни отмен, ни аварий на дороге, ни вышедшего из строя оборудования, ни заболевших коллег. Скучновато, конечно, но для человека, исколесившего мир вдоль и поперёк, и познавшего все прелести жизни – от лучшего до самого низменного – это в самый раз.

Молодость на то и молодость, чтобы отрываться и не думать ни о чем, кроме девчонок и денег. А зрелость… Она либо приходит, либо нет. К счастью, Джонатан ощутил её поступь за своей спиной лет восемь назад – где-то в тот период, когда родился Лесли. Как раз вовремя взялся за голову.

Слава – развращающая сознание вещь, особенно если сталкиваешься с ней так рано. Джону потребовались годы, чтобы научиться с ней жить. Но перед просветлением пришлось скатиться в такую яму, что, оборачиваясь назад, и поверить сложно: как вообще удалось выбраться?

Мировое турне – проверка того, кто ты есть на самом деле. Вдали от дома и близких, без рамок и наставлении. В постоянном окружении самых разных женщин, готовых по одному щелчку пальцев исполнить любое желание. В бесконечном потоке алкоголя. В наркотиках, возникающих, словно из воздуха.

«Who you are?»

По-настоящему честно Джонатан смог ответить на этот злосчастный, мучивший его невыносимо долго вопрос, лишь ближе к сорока годам. Песню, которую так и назвал, он по сей день не исполняет в живую. Она выдирает ему душу острыми хищными когтями и показывает, кто живёт там, под кожей и костями. Он слушает её в минуты отчаяния, когда чувствует, что начинает сворачивать не туда, и она спасает.

Он вспоминает прошлое и делает выбор снова. Тот, кто живёт по кожей, прячется в самый тёмный угол сознания, и Джонатан знает – вернётся, всегда возвращается. В его же силах сделать только выбор. Снова и снова.

И потому – рутина, а не дикие тусовки с потерей памяти, сознания и самоуважения. У всего есть срок, и время его безумий кончилось.

Дети, творчество, упорная работа – три столпа, на котором стоит его мир. Возможно, именно поэтому за последнее десятилетие что-то в группе незримо изменилось, и роли перераспределились. Брайдс – великий музыкант и ещё более великий человек – верой и правдой тащил их всех на своём горбу. Пожалуй, группа сохранилась лишь благодаря его несгибаемой воле и умению терпеть их всех. Только всему есть предел, и у Брайдса он настал как раз в тот момент, когда Джонатан искал новый путь. Они даже не договаривались – просто расставили свои фигуры на доске иначе, и это сработало. Теперь Брайдс снова вдохновлён и пишет музыку, а Джон – ведёт их корабль по заданному курсу.

И этот курс уносит их всё дальше от Оклахомы, но мысли Джонатана всё возвращаются туда.

Примечание к Главе 2:

Amazon – самый популярный маркетплейс в США

Who you are? (пер с англ.) – Кто ты?

Глава 3

В суете дней прошедший концерт медленно, но верно становится воспоминанием. Правда, какое-то время Эмма всё равно на автомате ищет глазами картину – словно человек, убравший с привычного места циферблат часов и теперь то и дело поднимающий голову на пустующее место на стене. Условный рефлекс в действии.

Она делает попытки что-то написать, но ничего путного не выходит. И не сказать, что Эмма уж больно плодовитый художник, парящий на волне вдохновения без остановки, но подобного штиля с ней не случалось уже давно. Впрочем, небольшие наброски – от руки и на планшете – у неё всё-таки получаются. Значит, повода для тревоги пока нет.

И, если быть предельно честной, совсем не странно, что её силы иссякли. В подарок Джонатану действительно вложено много личного. Его образ прекрасно лёг в её внутренние переживания, и в итоге вышло то, что вышло.

Мрачное, тягучее и бросающее вызов нечто.

Крик её души. Маски, которые носят люди – маски, которые носит она сама. Страдание, ярость и тяготы жизни. Желание врезать всему миру разом, а после свернуться внутри себя и рыдать, как ребёнок.

Пожалуй и хорошо, что картина больше не маячит перед взглядом – всё, что можно было сказать, она высказала. Чтобы помнить, видеть её не обязательно.

А жизнь… она продолжает течь, как и всегда. Работа в казино, поездки к маме и бабушке раз в неделю, чтобы не прослыть хреновой дочерью, бар на выходных со старыми друзьями и вполне себе уютное одиночество, в котором она привыкла существовать.

Саймон не в счёт – это всего лишь перепихон пару раз в месяц здоровья ради и только. К счастью, его устраивает такое положение вещей и к большей близости он не стремится. Хотя с последней встречи прошло несколько недель, Эмма не спешит возвращаться в его объятия и на приглашения отвечает уклончиво, ссылаясь на занятость, усталость и бог знает что ещё.

Свой телефон с завидной регулярностью она проверяет по другой причине. Невозможной. Безумной. Просто идиотской и наивной для женщины, которой стукнуло тридцать лет.

Это наваждение длится первые дни после концерта, а потом она даёт себе слово не страдать херней и жить дальше, как жила. С какого хрена он, мировая звезда, чёртов бог металла, должен писать ей – жалкой доморощенной художнице из Оклахомы?

Попросил номер… Да господи, может, он просит его у любой, кто ему приглянулся хоть чуть-чуть, а потом забывает об этом, едва её след простывает.

Лишняя смена на работе приходится кстати – если несколько дней подряд раздавать карты в техасском холдеме, то любые мысли выбьет из черепной коробки, как ни бывало. Покерный стол – вот где кипят настоящие страсти. Чем выше ставки – тем острее внимание, тем меньше тебя самой. Крупье – человек-функция, не имеющий право на ошибку, и после такой адреналиновой встряски многие жизненные трудности кажутся не такими уж неразрешимыми.

Казино не то чтобы предел её мечтаний, но в Оклахоме, не имея колледжа за плечами, вариантов не так уж и много: либо так, либо обслуживающий персонал с продажами. Эмма со своих семнадцати лет успела побывать во множестве ролей разной степени паршивости, и покер – самый удачный выбор из возможного.

Кто знает, как сложилась бы её жизнь, если бы папа не умер в то проклятое утро от сердечного приступа, а мама не слетела бы от горя с катушек и не начала пить, забив на дочерей. Кому-то нужно было кормить семью, и это бремя рухнуло на плечи Эммы.

Деньги на колледж отец откладывал, но когда пришлось выбирать – поступать и голодать всем семейством или работать – Эмма все свои амбиции скрутила в плотный рулон и засунула в самую глубокую задницу. Лизе было девять, надеяться на маму в том состоянии значило выписать себе билет в ад, и Эмма похоронила мечты в тот же год, когда похоронила папу.

Отложенные средства помогли им продержаться на плаву какое-то время, пока Эмма подрабатывала где придётся. На ту зарплату самой бы выжить, поэтому решение с колледжем было единственно верным. И пусть надежда стать профессиональным художником рассыпалась в прах, Эмма всё равно продолжала рисовать.

После художественной школы занималась самостоятельно – по учебникам и роликам на YouTube, подражая в стиле любимым художникам, набивая руку в разных стилях и пытаясь понять, что ей близко, а что вообще не имеет к ней отношения. Она успокаивала себя, что это всё временно, и однажды что-то да выйдет. А работы всё копились и копились в стол…

Школьная подруга Мия, закончившая учёбу годом ранее, однажды позвала её работать в казино: мол, деньги хорошие, куда лучше, чем торговать пончиками в кафе, и Эмма решилась. Мия не соврала – доход оказалась выше, чем везде, и никакие сокращения ей не грозили: как-никак Оклахома являлась одним из самых игровых штатов Америки.

Нужно было думать о будущем Лизы – Эмма и близко не могла допустить, чтобы сестра пошла по её пути, а не отучилась по-человечески, как все нормальные люди. На себя она уже не делала ставок.

Ставки сделаны, ставок больше нет.

Может, именно поэтому она и не позволяет себе мечтать о невозможном. Ведь та девочка, что наполовину осиротела в семнадцать лет, так и осталась запертой где-то глубоко внутри, за семью замками, не имея права голоса, хороня своими же руками любые мечты и возможности. У Эммы, выросшей так рано и болезненно, существовало бесконечное «надо, надо, надо» и никогда – «хочу».

Всё, что может дать Эмма этой девочке, – концерты пару раз в год, музыку в наушниках и хобби. Больше ей предложить нечего. По крайней мере, с годами она привыкает считать так и никак иначе.

***

Из школьной компании друзья разъехались кто куда, но те, кто остались в ОКС – всегда рядом. Удачно складывается в жизни не так много вещей, но к дружбе у Эммы претензий нет. И пусть половина уже женаты и замужем, а остальная половина всё ещё ищет своё счастье – они находят время и силы на встречи.

В пятничный и душный вечер ей удаётся вырваться вместе с Джессикой и Арчи, и попойка на троих в любимом баре выглядит не так уж и скучно. Всем лучше, чем одной.

От Арены до Шиссортейл-Парка они идут пешком, и под нескончаемую болтовню Джессики Эмма постепенно приходит в себя после сумасшедшей рабочей недели. С приходом лета в их края потащились любители пошвырять деньги на ветер, и от разноплановых личностей за покерным столом голова шла кругом и уже почти что дымилась.

Не помешало бы отвлечься на чужие проблемы – и у друзей их хватало. Да, рассказы о сложностях воспитания двухлетки Эмму интересуют не слишком, но она слушает Джесс со всем вниманием, на которое способна.

– Давай поменяемся на неделю, – восклицает Арчи после её монолога, и все взгляды устремляются на него. – Я буду неделю сидеть с твоим спиногрызом, а ты позаключай сделки по недвижимости. Гарантию, вернёшься к Марти с превеликим удовольствием.

– О, вот и любитель обесценить всё, что можно, подключился! То-то я думаю: чего ты сегодня такой тихий… а тут просто готовился бросок кобры, – мгновенно парирует Джессика и сверкает взглядом.

Что-что, но срач между Арчи и Джессикой – константа их мира. В школе они были самой сумасшедшей парочкой, а после расставания сохранили огонь во взаимоотношениях. Годами они заряжают этой неумолимой энергией всех, кто находится в зоне их видимости, и сегодня участь зарядиться выпадает на долю Эммы.

Она уверена: рано или поздно, судьба опять сведёт их вместе. Ну а пока Джессика пытается строить отношения со своим нерадивым муженьком, а Арчи без зазрения совести цепляется за каждую юбку, попадающуюся ему на пути.

– Боже, а мы ещё даже не выпили…

– Но, мы к этому близки, – усмехается Арчи, кивая на вывеску бара. – Предлагаю перекурить.

Эмма не курит регулярно, но иногда позволяет себе эту слабость – просто так, за компанию. Одна сигарета после трудной недели – неплохой вариант для расслабления.

– Найду наш столик, – Джессика цокает каблуками на всю округу, и парочка мужиков оглядываются на её подтянутый зад. Не удивительно – следит она за собой, мама не горюй.

– Отстань ты от неё, – просит Эмма, выпуская дым из лёгких и наблюдая, как он исчезает в воздухе. – Ей и правда нелегко. От Питера толку в воспитании ноль, кому ей ещё жаловаться?

– Ох, Эмма, я же любя, – он поправляет свою пижонскую причёску взмахом руки с зажатой в зубах сигаретой и напоминает своим видом какого-то актёра из девяностых, имя которого Эмма хоть убей не может вспомнить. – Наши разногласия – вопрос риторики, а тема же никогда не будет первостепенной.

– Завязывай со своими книжками. Звучишь, как претензионный придурок.

– И это говорит мне та, что запирается на чёрт знает сколько в четырёх стенах, чтобы нарисовать очередной шедевр, который, конечно же, дальше этих стен не выйдет.

У Арчи врождённый талант давить на больные точки и выводить человека из равновесия. И он прекрасно знает, что сказать, чтобы довести Эмму до белого каления, даже не прикладывая особых усилий.

В груди вспыхивает огненный комок неповиновения, злость мгновенно прокатывается по задёргавшимся желвакам, и былое спокойствие летит по касательной вниз. Эмма выжигает на лбу друга мишень и сквозь зубы выплёвывает:

– Ты мудила, в курсе?

Арчи всё ни по чём, и летящие в него стрелы лишь разжигают задор.

– Хватит воспринимать мои слова в штыки. Я пытаюсь дать тебе мотивацию на большее, потому что ты на это способна. Просто засунула голову в песок и торчишь жопой кверху, как страус.

– С чего ты вообще решил, что такое дерьмо может кого-то замотивировать?

– Ярость – отличный движок. Сама знаешь.

– Ну, пока ты замотивировал меня ударить тебя по яйцам.

Арчи предусмотрительно отступает назад, но, кажется, предупреждение подействовало: он немного сбавляет тон. Эмма же просто пытается не взорваться на месте от этих бесцеремонных заявлений, которые уже запустили в ней процесс распада.

Творчество – слишком запретная и острая тема. Будто она сама не понимает, что пора выходить из своей ракушки и показывать работы хоть кому-то кроме сестры и кучки близких друзей. Как будто она не знает, что так и останется ни с чем, если продолжит прятаться от чужих глаз. Страх возможной неудачи куда больше и глубже, чем может показаться на первый взгляд, и уже тот факт, что она смогла подарить картину знаменитому артисту, делает её героиней для самой себя. А вот такие «мотивирующие» советы от друга, напротив, прибивают к земле и вводят в парализацию.

– Ладно, не дуйся. Пошли к Джесс.

У Арчи всё просто – меняешь тему и больше не о чем волноваться. А Эмма и близко не так отходчива, и потому ещё добрые полчаса за столом пытается перестать злиться, отвечая на его вопросы односложно и коротко.

– Этот придурок обосрал настроение не только мне?

– Дамы, дамы! – Арчи стучит вилкой по бокалу с пивом, призывая к вниманию. Эмма переглядывается с Джессикой, и они смотрят на него, как на дурака. Сам виноват. – Я правда не хотел вас обидеть. Давайте забудем наши стычки и проведём вечер в гармонии и любви.

– Это ты так извиняешься? – Эмма щурится, всматриваясь в его лицо в поисках издёвки. Злиться на Арчи вечность невозможно, и она чувствует, как её отпускает.

– Да. Я бы не прав. Прошу понять и простить. Мир?

Актёрские курсы, которыми Арчи имел честь увлекаться лет пять назад, даром для него не прошли. Драматургия на высшем уровне. И какой чёрт его понёс продавать дома? Ах да, оказалось, что на ролях в массовке особо не заработаешь, и Город Ангелов сжирает таких, как он, пачками. Злорадство – чувство из разряда запрещёнки, но Эмма не испытывает вины по этому поводу, впрочем, как и не планирует цепляться к неудачам прошлого. В отличие от Арчи, к чужим болевым точкам Эмма относится на порядок бережнее: уподобляться подобному значит оказаться ничем не лучше по сути.

– С тебя пиво, – Джессика переводит разговор в конструктивное русло. Действительно, за свои грехи нужно платить, и десять баксов – плата куда предпочтительнее, чем звенящие от удара яйца. – Обеим.

– Замётано, – он подмигивает и тут же идёт исполнять приказ, зависая на барной стойке дольше, чем наливают пиво.

Миловидная шатенка с розовыми губами в соблазнительном мини явно попала и от ухажёра не отвертится, пока не расстанется со своим номером. Если не дурочка, то напишет цифры наобум, а если нет… Что ж, пусть разбирается сама. Ловить, как известно всем, кто знает Арчи хоть немного, там нечего. На длительные отношения ему не хватает ни запала, ни терпения, но зато он точно может гарантировать несколько славных недель эмоциональных качелей и прочих радостей от близости с ним.

Он возвращается довольный и светящийся – значит, дело в шляпе. Будто могло быть иначе. Эмма заказывает глаза, но оставляет ситуацию без комментариев. За всю жизнь к его насыщенной любовной активности привыкли даже уличные собаки, а друзья – так и подавно.

Алкоголь и обстановка бара постепенно делают своё дело: после второго бокала все расслабляются и начинают трещать обо всём на свете. Эмма вскользь упоминает Serenity in Chaos, не особо акцентируя внимание на общении с Джонатаном, а тем более не распространяясь насчёт подарка. Это не страх быть высмеянной, но осознанное решение не делиться сокровенным, пусть и с самими близкими людьми, дабы избежать любых возможных расспросов. Достаточно того, что в курсе Лиза – остальное останется ей и только.

– Как там миссис Лэнгли?

– Нормально, насколько возможно с учётом состояния бабушки, – Эмма не любитель касаться семейных тем, но от Арчи и Джесс скрывать особо и нечего. И то, что имеет ввиду Джесс, спрашивая о маме, является беспокойством за неё саму. – Но она правда молодец. Пьёт куда реже, чем раньше. Не думаю, что когда-то сможет завязать насовсем, но видимо ответственность за мать влияет на неё лучше, чем я могла себе представить.

– Я рада, что так.

– Маме респект, – Арчи больше не играет, и Эмма мягко улыбается, не зная, как выразить свою признательность иначе.

Пожалуй, каждый из них помнил те времена, когда ей приходилось несладко. Каждый выручал, как мог: Джессика сидела с Лизой и помогала с уроками, когда Эмма работала. Арчи подкидывал деньги и никогда – никогда, чёрт возьми! – не требовал их обратно, хоть Эмма и пыталась всеми правдами и неправдами их вернуть.

Пусть он иногда и бывает невозможным заносчивым придурком, но эта черта нисколько не умаляет положительных качеств его характера.

Поэтому они так долго рядом.

Дружба, проверенная временем, печалями и радостями – ценность, а не пустой звук. Они её понимают и принимают, и Эмма старается платить им той же монетой.

Пока Джессика с упоением жалуется на неспособность Питера заниматься ребёнком, на смартфон Эммы приходит уведомление с коротким звуком. Без задней мысли и без особого интереса, она опускает взгляд на экран – и замирает каменным изваянием.

«Не может быть. Нет».

Глаза уже десятый раз за полминуты перечитывают сообщение, пока мозг судорожно пытается осмыслить новую реальность, в которую Эмма только что угодила, словно Алиса в страну долбанных чудес.

– Арчи, дай сигарету и зажигалку.

– Эй, всё в порядке? Ты как привидение.

– Да, просто с работы написали. Надо выйти, я быстро.

Она самозабвенно врёт, но цепляет на лицо улыбку в стиле «всё круто, лучше и не бывает». Может, так и есть, но Эмма к подобным поворотам не готова и близко.

Получив заветную отраву, она старается контролировать походку, чтобы ненароком не побежать. На улицу уже опустились сумерки, и пятничный ОКС сияет яркими огнями, кипит жизнью и всеобщим хмельным весельем.

А ей не до смеха. Она заворачивает за угол кирпичной стены, лихорадочно щёлкает зажигалкой и с третьей попытки подкуривает.

Со стороны наверняка кажется, что её вот-вот хватит удар, но, видит бог, реагировать иначе просто не получается.

Её самообладание трещит по швам – на экране светится одно сообщение. Одно сообщение, которое переворачивает мир вверх тормашками и заставляет затягиваться сигаретным дымом всё глубже и глубже, до ожога лёгких, до скачущих перед глазами чёрных мушек.

«привет, Эмма. это Джон Линклейтер. как поживаешь? прости, если пишу поздно – в туре время течёт иначе, потерялся в днях. сам не пойму, когда и как успел попасть в чёртов Индианаполис)

и да, никаких мистеров и прочей ереси – не делай меня старше, чем я есть, лады?»

Нужно что-то ответить. Хотя бы начать дышать. Но пальцы зависают над экраном, а сердце стучит в груди, как бешеное.

– Господи, он и в самом деле написал, – говорит себе под нос, добивает сигарету до фильтра и понемногу начинает приходить в себя.

Пока её не хватились, надо быстро ответить и идти обратно. Причём с таким видом, будто ничего особенного не случилось. Актёрские курсы сейчас бы пригодились, но придётся выкручиваться, как умеет.

«Привет! Это чертовский неожиданно. Я на грани истерии. Боже!»

«Привет! Ого, не ожидала, что ты вспомнишь. Рада знать, что не забыл. Твою мать!!!»

«Э:

Привет! Очень неожиданно) Не беспокойся, в это время я обычно не сплю) Всё отлично, а как ты? Тур идёт по плану?»

– Плевать.

Эмма с силой тычет пальцем в экран, не веря, что ответила так легко и непринуждённо. Внутри же – хаос. Щеки полыхают, но пора прекращать истерию, пока не стало слишком поздно и она не спалилась перед друзьями.

– Эй, за время твоих «переговоров» можно знатно накидаться, – Арчи протягивает ей новый бокал со светлым пивом. – Твоя штрафная.

– Что хотели? – Джессика любопытная – от этого прищура с нарощенными ресницами мало кто ускользал. Эмма решает играть по-крупному – как никак за столом она почти десять лет, и чему-чему, а удерживать лицо она научилась.

– Просят завтра выйти. Сказала, что подумаю.

– А могла послать сразу! Эмма, я не узнаю тебя в гриме.

Арчи морщит нос и вертит головой из стороны в сторону, но Эмма едва ли обращает внимание на то, что происходит вокруг, вливая половину бокала пива в себя залпом.

И, как назло, телефон снова издаёт сигнал о входящем смс.

Нужно держать лицо, не подавать виду, сделать всё, чтобы друзья не начали копать глубже, а она по итогу не раскололась и не выложила на стол все карты.

С напускным спокойствием она берёт телефон в руки, бегло читая сообщение и давая себе время на осмысление каждого слова.

«не понимаю, где я, кто я и какой сейчас год, а в остальном всё полный класс) хотел спросить: можем ли мы как-нибудь созвониться? твоя картина не даёт мне покоя. в самом хорошем смысле этого слова».

Находиться в баре с друзьями и одновременно вести переписку со своим кумиром, будто он старый-добрый знакомый, в умения Эммы не входило. Она чувствует, как дёргается мускул на лице, а сердце превращается в скоростной болид. Хвала небесам, что беседа Джессика и Арчи набирает обороты, превращаясь в незатейливый спор. Это снижает шансы того, что они разгадают её ложь.