Многоликие

Дина Иванова

Многоликие

Глава 1

Посвящается рок-музыке, силе искусства и любви, источник которой

живёт в каждом из нас

Последний трек – силы на исходе, связки на пределе, но рёв толпы, многоголосый гомон, соединяющийся в единый поток энергии, держит на плаву, широко растягивая улыбку на взмокшем лице. Взрывающееся счастье пульсирует во всём теле, и оно не похоже ни на что другое. Любовь к женщине – счастье глубокое и страстное, рождение ребёнка – очищающее, пронзительное и нежное, а происходящее на шоу – квинтэссенция творчества, драйва и сумасшествия.

Фанаты на концерте – огромное живое сердце, а Джонатан и группа – дефибриллятор, запускающий его с новой силой. Стоит выйти на сцену, вскинуть руки вверх в знак приветствия, и сердце это разгоняется до немыслимой скорости, поглощая в себя весь мир. Ничего вне стен стадиона или площадки не существует больше – только они, дарующие музыку людям, только люди, возвращающие всё в стократном размере обратно. Каждый такой обмен опустошает и наполняет, делает несчастным и счастливым, вызывает слёзы и смех – оживляет.

Джонатан чувствует себя живым прямо сейчас, улыбаясь тысячам лиц одновременно. Столько лет он видит эту картину перед глазами, но привыкнуть к ней невозможно – даже если набить зал до отказа сотни раз подряд. Новый концерт – и он снова впадает в прострацию от мощи и безудержной любви, пульсирующей из зала в каждую клетку тела. Порой ему кажется, что от бурлящего потока эмоций можно взорваться на месте, но каким-то чудом удаётся уместить всё это в себе снова и продолжить жить дальше.

Впрочем, это та же доза, и так просто с неё не слезешь – похлеще любой наркоты, с которой он имел глупость столкнуться в молодости. Всю ту дрянь смог бросить – спасибо высшим силам за рождение Стэйси и Лесли, – но с главной зависимостью распрощаться так и не вышло. Хотя, чего греха таить, такие мысли в минуты страшной депрессии и посещали его нагромождённую хламом голову.

С высоты лет же стало понятно, что закончи он с музыкой, и его бы тут просто не было. Да, случались плохие времена, когда Джонатан связывал всё то дерьмо, что с ним происходило, с творчеством. Иногда думалось: «Чёрт возьми, будь ты как все – офис, дом, барбекю по выходным, футбол с друзьями, что ещё надо?», но такие мысли рождались от ярости, и далеко не от души. И, как ни крути, справляться с самим собой выходило лишь через музыку. Злость и отчаяние – первоклассное топливо. Как оказалось на деле, миллионы людей считали так же: они покупали кассеты, а потом и CD-диски, приходили на концерты и делились с ним болью, что терзала их каждый день.

Да, он не Мессия, но миссия у него всё же имелась.

Сыну Божьему было дано превращать воду в вино и лечить раны прикосновением, а Джонатану – боль своей души трансформировать в музыку и тексты, и голосом исцелять тех, кому это было необходимо. Откажись он однажды от дара – что стало бы с ним самим?

Он знает, и потому опускается перед толпой в низкий поклон. Как он спасает их, так и они спасают его. Добровольный обмен, где все на какой-то момент времени пронзительно счастливы и чисты. Заново рождены и бессмертны.

– Спасибо вам, ребята! Мы чертовски любим вас, слышите? Боже… Очень сильно, до безумия! Спасибо за этот вечер, Оклахома! Обещаем, что вернёмся, до встречи!

Софиты мигают в психоделическом припадке, а фанаты оглушительно кричат и без остановки скандируют их имена. Джонатан обнимает Сэма Брайдса, басиста с широченными плечами и кучей тёмно-русых косичек на голове, и тот бросает в одуревший от эйфории зал пригоршню медиаторов с неизменной эмблемой группы. Брайдс, по мнению Джонатана, только ради этого момента и играет столько грёбаных лет – ещё ни у одного артиста он не видел такого восторга на лице, с каким тот наблюдает за людьми, едва ли не бьющимися за брошенный в них малюсенький кусочек пластика. Дело тут, кстати говоря, не в жестокости или тщеславии – Брайдсу просто доставляет животная энергия и завоевательный дух, что плещется в глубине горящих глаз напротив. Мало кто так щедр, если уж по-честному: вместо стандартных трёх-пяти медиаторов от других музыкантов, ревущим фанатам от Брайдса всегда достаётся штук двадцать, не меньше. Ещё одна причина, по которой здоровяка любят безумной любовью, помимо основной – таланта извергать из баса такие звуки, что самой бездне не снилось.

Крепкое рукопожатие и прижатый ко лбу лоб Никсона – старая, как мир, традиция. Наверно, они изменяли ей раз десять от силы за всю историю группы: в девяностых из-за крутой сексапильной девчонки, которая штырила всех в радиусе мили, и в нулевых, разругавшись в пух и прах из-за расхождения мнений в концепции звучания и смысла нового альбома. Джон ратовал за эксперименты, Никсон же на полную катушку врубил ретрограда – оправдал своё политическое прозвище по полной программе, – и ни в какую не хотел уступать. Как один из основателей группы имел полное на то право, но как долбанный лучший друг выбешивал до трясучки, поэтому в первой половине тура по Америке они благополучно обходили друг друга стороной как на сцене, так за кулисами. Боже, даже великолепные мастерские рифы, вылетающие из-под пальцев гитариста, превратились для Джонатана в пытку, настолько Никсон довёл его своей узколобостью и упрямством.

То, что виной всему были спиды, на которых уже в нон-стопе двигался Никсон, они оба признали позже. Рехаб открыл глаза, и стыд надолго засел в груди Джона, потому что он должен был помочь, разглядеть проблему, а потом уже разбираться, что за чертовщина происходила с их музлом.

Когда бдительные фанаты снова увидели тот самый жест двух лучших друзей, то взорвались настоящими овациями, и они оба чуть не пустили слезу прямо на сцене. С того далёкого момента традиции больше не изменяли, хоть порой и собачились, как два придурка. Возраст тушил горячие головы, и оставалось признать один факт – они вместе до конца, как престарелая пара, проклинающая друг друга на чём свет стоит, но, в то же время, испытывающая нежные чувства не смотря ни на что.

– Увидимся! – кричит из-за барабанной установки Стэнли Джи, и траектория полёта палочек сопровождается утробным гулом. Секунда, и девчачьи громкие визги знаменуют победительниц уходящего дня. Джон напоследок оборачивается и ловит рукой воздушный поцелуй растрёпанной, но умопомрачительно счастливой двадцатилетки, прижимая его к груди и подмигивая ей. Ему почти сорок пять, порой нещадно болит спина, как у самого настоящего старика, зрение садится с каждым прожитым годом, но для этих милых прекрасных дам он – чёртов секс-символ. И, видит Бог, они и в самом деле делают его моложе, смотря своими широко распахнутыми глазами так, как сейчас.

«Интересно, секрет сногсшибательной энергии Роберта Планта в его уважаемые года именно в этом?»

Джонатан обещает себе спросить при встрече с мастодонтом рок-н-ролла, если, конечно, не струсит. Перед такими великими людьми он и по сей день чувствует себя мальчишкой, репетирующим в гараже со школьными друзьями, сколько бы наград они в совокупности ни взяли, сколько бы миллионных копий альбомов ни продали.

По пути в гримёрку он выпивает галлон воды, параллельно отбивая пятерню команде – серым кардиналам каждого шоу. Организаторы, гастрольные менеджеры, художники по свету, звукорежиссеры, координаторы и многие другие причастные к процессу специалисты – без их закулисной работы, важность которой Джонатаном оценивается в добрые восемьдесят процентов успеха, ничего бы не было. Едва ли когда-то удастся поблагодарить каждого лично за вклад в общее дело – люди и лица меняются, как и города в гастрольном туре, – но тех, с кем он имеет возможность перекинуться парой фраз, он благодарит.

Рука руку моет. Обмен, который работает всегда.

У них есть полчаса на всё про всё перед раздачей автографов и фотосессией для купивших vip-билеты. В гримёрной он первым делом скидывает с себя пропитанные потом футболку и штаны-трубы. В зеркале отражается татуированный запыхавшийся мужик с взлохмаченными длинными дредами, и Джонатан признаёт в нём себя, усмехаясь и прижимая горящие огнём ладони к лицу. Нужно несколько минут, чтобы перевести дух – после такого адреналинового всплеска кровь ещё долго бурлит, соображать здраво удаётся не сразу.

В девяностых на большинстве площадок и не думали о такой роскоши, как душ, но уже к началу нулевых прогресс шагнул вперёд, и теперь, в интересные и завершающие свой неумолимый ход десятые можно не отходя от кассы почувствовать себя человеком. Плюсы быть звездой – бытовой райдер от омара до проституток с кокаином, когда по факту важны лишь наличие личного пространства и ванной комнаты после концерта.

В душевой, упираясь лбом в белый кафель, Джон постепенно выравнивает дыхание. Откидывает дреды за спину, стараясь не намочить, и просто пытается собраться с мыслями. Опустошение после шоу всегда докатывается мягкой, медленной волной, и эти моменты ему по душе. Положение наблюдателя, которому чужды страхи, печали, заботы и вообще что-либо земное. Ты просто есть, был и, вполне вероятно, будешь всегда – а остальное не имеет значения. Блаженное состояние всегда проходит, растворяется, словно дымка, и держаться за него бессмысленно. Раньше он пытался, но опыт показал, что попытки удержать лишь ускоряют процесс исчезновения магии, и Джонатан в дела больше него самого вмешиваться перестал, отдаваясь потоку без сожалений о его скором конце.

Наблюдатель испаряется, будто его и не было вовсе, но умиротворённость остаётся. Всего себя Джонатан выдал на сцене, каждая ломящая в теле мышца напоминает об этом. А вот голова, напротив, оказывается в режиме просветления, впору садиться и писать новую песню. Жаль, времени нет, так бы определённо что-то да вышло. Какой-то ещё пока неясный мотив всё равно застревает в сознании и, на ходу вытираясь полотенцем, свободной рукой он хватает ручку со стола и черкает в мерчевый блокнот напоминание, понятное только ему одному:

«Плант, девчонка, воздушный поцелуй».

Идея надрывно визжит в голове голосом Винса Нила. Что ж, если не ляжет на их музыку, то он обязательно позвонит ему и предложит новый материал для Motley Crue – чего добру пропадать даром? Конечно, велика вероятность быть посланным – «Плант, ты серьёзно, Джонни?» – но чем чёрт не шутит.

В чистой одежде даже дышится легче, но приятный эффект тут же разрушается башкой коллеги, возникающей в дверном проёме. Ворвись Стэнли на минуту раньше, то голую задницу Джонатана успели бы лицезреть пара человек за его спиной. И это – как минимум.

– Блять, – коротко декларирует Джонатан, но взбалмошное сорокалетнее с гаком существо так просто не пронять: подобные мелочи он не замечает срок больший, чем сидят за убийство, поэтому надеяться особо не на что и в этот раз. Одно хорошо – всё рассеянное внимание мистера Джи ушло в музыку и частично распространилось на женщин. Иначе откуда взяться столь говорящему прозвищу, да?

– Мужики возятся хер пойми с чем: Брайдс как с голодного края, Никсон что ли решил прикорнуть – я не понял. Пиздец, ну ты хотя бы сделай вид, что ещё молод душой, а? Не хочу раздавать автографы в одиночку, как хренов самурай.

– Поэтому пусть разорвут меня, старину Джона не жалко.

Хитрый, но быстро разгаданный план сверкает подленькой ухмылочкой на лице с недельной щетиной, и Джонатану остаётся сдаться: Стэнли не отстанет и будет висеть над душой, пока не продавит своё. Хотя сегодня их планы совпадают – опаздывает он в крайних случаях из-за недомогания или ещё какие-нибудь непредвиденных обстоятельств. Фанаты подождут, это точно, но они и так стоят чуть ли не утра в очереди, чтобы увидеть своих кумиров. В силах Джонотана – не продлевать эту агонию ещё дольше и хотя бы пунктуальностью уважить их преданность и любовь. Долг чести, если хотите. И он сменяет так и не вспыхнувший гнев на братскую милость.

– Зайди, перехватим что-нибудь и пойдём.

Стэнли тут же опадает на кожаный чёрный диван и вытягивает ноги на половину гримерной. Джон и сам то далеко не карлик, шесть футов с лишним, но отличие в пять дюймов между ними всегда разительно: комплекция, мать её за ногу. Теперь Стэнли кажется ему огромной линейкой, которой конца и края не видно.

– Ноги просто в мясо, —сообщает он с тяжёлым выдохом, и Джон с пониманием кивает, выхватывая из фруктовой корзины блестящее зелёное яблоко и запивая кока-колой.

– Кинь мне тоже.

Джон угадывает, о чём речь, и отправляет в полёт яблоко, хруст которого тут же разносится по всей комнате. Они оба морщатся – странное дело, но после мегаваттовых сабов, ударных и остальной аппаратуры звуки в тишине кажутся чем-то грому подобным.

– У меня отваливается шея, – выдаёт свою порцию жалоб Джон, потирая позвонки. – Напомни, почему в этот тур мы не взяли массажиста?

– Не знаю, все вопросы к Робу. Видимо он решил, что нам уже ни хера не поможет, так зачем тратить лишние бабки?

Джон про себя решает, что стоит сказать пару ласковых их любимому менеджеру на досуге. Обычно за Робом не водится упускать такие немаловажные моменты, и он надеется, что этому найдётся адекватное объяснение. Хотя, какая разница, что там будут за аргументы, когда шею можно выбрасывать на мусорку уже сейчас.

– И, исправляю тебя – массажистку, – усмехается Джи, и Джонатан с вымученной улыбкой пожимает плечами – да всё равно, лишь бы эта боль отпустила. Впрочем, виноват сам: вертеть башкой он мог бы и поменьше, но на сцене всегда кажется, что тебе двадцать, а не за сорокет. За ошибки приходится платить – правило, исключений которому нет. По крайней мере, у Джона такой радости на памяти не случалось.

– Ты трахнул бы её после первого же концерта, и на этом спа закончилось бы. Спасибо, удружил.

– Если бы я её трахнул, то уж поверь, она бы колесила с нами до скончания времён.

Спорить с ним бесполезно, а девичья фан-база уже давным-давно подняла самооценку Стэнли до поднебесных вершин. Не то чтобы у других были с этим какие-то проблемы – о, нет, куролесили они все дай боже, – но просто кто-то сумел остепениться и завести серьёзные отношения (пусть и с весьма переменным успехом), а кто-то – Стэнли грёбаный Джи.

– Что ты там уже строчишь, м?

– Да так, кое-что пришло, – отмахивается Джонатан, не сводя глаз с блокнота. Образ Планта всё ярче сияет в его голове, и видимо это знак, что пора бы вернуться к истокам и послушать Led Zeppelin, пока они будут катить от Оклахомы до Канзаса. Быть может, там скрывается то, что пытается обрести форму так настойчиво и упрямо.

– Ладно, потом покажешь. Ужин закончился, погнали, мистер Линклейтер.

Ужин, конечно, так себе – даже вегетарианец бы возмутился, но, деваться некуда: их уже ждут. Выходя из гримёрной, Джонатан едва не пришибает дверью миловидную девушку-координатора, которая, по всей видимости, должна провести их со Стэнли до нужного места.

– Чёрт! Прости, не ударилась?

– Всё хорошо, не волнуйтесь, – Дженни – если бейджик не врёт, – сияет лучезарной улыбкой, и Джонатан бы сказал, что исключительно профессиональной, но нет – потаённые искорки в глазах от его внимания не ускользают.

«Проходили, знаем».

– Ещё раз прости, Дженни, – он мягко сжимает её плечо и кивает, на что девчонка млеет и кажется прощает его за всех женщин вместе взятых, которых он волей-неволей обидел в своей жизни.

– Пустяки. Пойдёмте за мной.

После перестрелки многозначительными взглядами координатор кое-как возвращается в работу, опережая их на два шага. А Стэнли, будь он не ладен, тут же вставляет свой похабный комментарий:

– Вы только гляньте, сама любезность! Не забудь взять её номерок, иначе за тебя это сделаю я.

– Пошёл ты! – напевает Джон на высокой ноте и точечно впечатывает локоть остроумному приятелю меж рёбер. Под несчастные вздохи Стэнли дорога становится капельку веселее.

– Эй, а если я?

– Поздно, – сверкает Джонатан победоносной улыбкой и заворачивает за угол, где в просторном помещении светлого холла уже столпилось человек двадцать.

–Джонатан, Стэнли!

Под фанатские возгласы они оставляют шуточные междоусобицы за ширмой – здесь и сейчас всё внимание – к людям. Каждый из них хочет личного, пусть и короткого общения с кумиром: несколько добрых слов, улыбку, фото на память, автографа в тетрадке или на теле… Туж кто на что горазд, удивляться давно не приходится.

Встречи с фанатами – дело энергозатратное, но Джонатан старается подходить к этому обстоятельно. Не будь этих людей, они бы здесь и вовсе не стояли, поэтому жаловаться – значит прослыть полным козлом. В былые годы он мог себе позволить не выйти к поклонникам, выбрать вместо них бухло, наркотики, девчонок или элементарно вырубиться без задних ног, но сейчас многое изменилось – возраст заставил пересмотреть взгляды на многие вещи. По крайней мере, в этой значительной части жизни Джон хочет соответствовать своим представлениям о порядочности.

Его и Стэнли теперь разделяет несколько человек, но Джон то и дело пересекается с ним взглядом. Нарастает неприятная тревожность, и её коллега по цеху явно разделяет. За столько лет они научились понимать друг друга без слов, и сейчас его нахмурившихся на короткий миг бровей хватает, чтобы прочесть одну-единственную мысль: «Где, мать твою, их носит?».

У Джонатана есть несколько отстойных идей, но они все уже побывали и в голове Джи – тут гадать не приходится. Они прекрасно знают, что может случиться с Никсоном в туре, как и понимают, что Брайдс, как личный катализатор гитариста, возьмёт на себя миссию привести того в чувства. Или даже прочесть целую хренову нотацию – будто это когда-то помогало. Не то чтобы тот сам являлся святошей, но к обязанностям перед группой и фанатами относился со всей серьёзностью. И если его нет, что-то точно, блять, случилось.

Благо, от всей этой херни отвлекает пришедший народ, и Джонатан оказывается, как на конвейере: улыбка, приветствие, «хэй, как дела, приятель?», благодарность, через одного – принятие подарка, снова благодарность, автограф и несколько фоток на айфоны. Порядок иногда меняется, но в сущности – никаких особых отличий.

Впрочем, малышка лет пяти в футболочке – самодельном мерче, видимо сделанным с любовью и к ребёнку, и к группе, – всё-таки заставляет Джона на миг остолбенеть.

– Мисси обожает вас, – восклицает низкая брюнетка с чуть передутыми губами, которые и растягивает во всю ширину рта – то ли мамочка, то ли сестра, так с виду и не поймёшь. И Мисси благополучно оказывается у Джонатана на руках.

– Привет, малышка! Ты правда нас слушаешь?

Вокруг начинается всеобщее умиление, вспышки камер тут и там, но он не отвлекается, с улыбкой наблюдая за девочкой и её реакцией на него самого.

Он всегда любил детей – за исключением случаев, когда дети были его ровесниками. Отношения в школе не клеились, и то время осталось тёмным отпечатком в памяти. Но вот иметь своих оболтусов он хотел всегда – и, собственно, мечта сбылась и даже дважды, хоть и не совсем так, как он представлял изначально.

– Да, – девочка немного стесняется, но в подтверждение начинает трясти кудрями: мол, смотри, я знаю, как надо отрываться.

– Джи, ты глянь на неё! – барабанщик перед кем-то спешно извиняется и плывёт к нему сквозь людское столпотворение. О, Джон в курсе: Стэнли – папаша троих пацанов от разных женщин, – всегда мечтал о дочке, поэтому Мисси точно не могла оставить его равнодушным.

– Вот это я понимаю! Дай пять, красотка! – и малышка, заливаясь смехом, бьёт по растопыренной мужской ладони.

От няшканья с ребёнком всех отвлекает разнобойный рёв, и Джонатан на миг задерживает дыхание. Если Никсон внезапно решил набухаться, он лично задушит его после того, как наваляет люлей на пару со Стэнли. Терпение рано или поздно кончается. Какой по счёту может быть раз сейчас он старается не вспоминать.

– Никсон!

– Брайдс!

– Привет, народ!

Джонатан сквозь гомон слышит звонкий, мелодичный не по годам голос Никсона, и сковавшее тревогой сердце начинает отпускать. Ещё с детства он научился различать по интонациям – даже по одному грёбаному слову – выпил отец или нет, и эта не то чтобы сильно полезная способность осталась с ним на всю оставшуюся жизнь. И сейчас он сразу понимает: Никсон трезв. Джон выдыхает.

Их тур не полетит к чёртовой матери. Труды не будут смыты в унитаз.

«Прекрасно».

Наконец Брайдс и Никсон появляются в зоне видимости, и поклонники, не давая опомниться, начинают фотографироваться с полным составом группы. Впрочем, Брайдсу удаётся подловить момент и прошмыгнуть к Джону. Тоном заговорщика он сообщает:

– Всё в порядке. Ну… не совсем, но не то, что вы подумали.

– Что случилось?

Брайдс косится на Никсона, который уже во всю общается с каким-то длинновязым пацаном лет пятнадцати, и продолжает, наклоняя голову под неестественным ракурсом – Мисси решает ни в чем себе не отказывать, раз выпал такой случай. Очевидно, косички ей по душе больше, чем дреды.

– У Джексона воспаление лёгких, Сара там с ума сходит. В общем, дела семейные. Я ждал, пока он всё выяснит.

– Чёрт, – Джонатан передаёт девочку брюнетке, сохраняя улыбку, будто ничего не случилось, но тревога возвращается. Ни хрена приятного в такой новости нет – Джексон ему как сын, и их связь не просто так подтверждена крещением.

– Потом, – Брайдс, как голос разума, возвращает его в настоящее, и Джонатан кивает. Полчаса ничего не решат, и если Никсон вышел к людям – значит, всё терпимо.

Они вчетвером так давно вместе, что о ментальной связи могут говорить на полном серьёзе – музыка связала их намертво, а дружба сделала кем-то вроде духовных братьев. Да, кто-то кому-то ближе, у кого-то чаще случаются недопонимания, а у других – вечный штиль в отношениях, но факт остаётся фактом: они понимают друг друга на уровне мимолётных взглядов, знаков, невысказанных слов. На сцене иначе нельзя, но дело не только в ней – пущенные корни намного глубже.

И сейчас Джонатан подмигивает Стэнли, а тот, кивая, уже смотрит на Никсона, и всё становится на свои места. Никсон вскидывает большой палец вверх – фанаты наверняка примут жест за одобрение или что-то в таком духе, но Джонатан знает, послание адресовано только им троим.

Всё в порядке. Двигаемся дальше.

– Привет! Концерт был мощным!

Джонатан отвлекается от мыслей о крестнике и его отца и фокусируется на девушке, стоящей прямо перед ним. Невысокая, футов пять, но из-за ровной, как натянутая струна спины, кажется, будто они наравне. Каштановые распущенные волосы до плеч, глаза аккуратно подведены стрелками – выразительные, цепкие, прямые. Возраст определить сложно, но явно не меньше двадцати пяти – жизненный опыт имеет свойство отражаться на лице, и он у неё точно имелся.

– Спасибо, что пришла, – дежурно отвечает он с улыбкой и переводит взгляд на холст в её руках. Может в голосе и не слышно волнение, но вот крепко сжатые пальцы выдают её без слов.

– О, что там такое? Картина?

– Да. Посмотрите?

– Ещё бы!

Творчество фанатов занимает особое место в душе Джонатана. Удивительно, что кто-то вместо всего на свете тратит своё время на то, чтобы сделать подарок группе. За долгую карьеру он видел и слышал много прекрасного и лишь убедился: искусство – связующая нить между людьми, через которую сердца открываются по-настоящему.

Он осторожно, чтобы не задеть холст, разрывает плотную обёрточную бумагу – и на миг мир сходит с орбиты. Голоса людей становятся словно сквозь вату – далеки, неразборчивы, а те, кто стоят рядом, просто перестают существовать. Остаётся только эта девушка – терпеливо, будто не дыша вовсе, ожидает его реакции. А Джону требуется время, чтобы прийти в себя от того, что он увидел.

Он смотрит на самого себя через глаза художника, и не может поверить, что незнакомый человек с такой хирургической точностью и глубиной смог отразить его чувства. И вроде бы ничего сверхъестественного – Джонатан на картине с широко расставленными ногами восседает на стуле, стойка с микрофоном валяется у его ног, будто скинутая в порыве ярости, а вот он сам… Стиснутые в руке волосы, где ещё немного – вырвет их с корнем, и взгляд, направленный, точно стрела, в смотрящего. Тяжёлый, весом в тонну, пришибающий к земле ниже и ниже и не отпускающий ни на секунду.

И, всё бы ничего, но лики, вырывающиеся из его головы, многогранность картины разгоняют до страшных смыслов. Дымки, образы – каждый из них содержит то, что Джонатан понимает подкожно, потому что под своей шкурой и носит всех этих демонов и знает каждого по имени.

И страшно то, что на картине они берут над ним верх. Была ли задумана на полотне надежда – Джонатан не уверен даже близко, но прижатая к сердцу раскрытая ладонь – что-то на неё отдалённо похожее.

А так, настоящее и гениальное по всем параметрам сумасшествие: иссиня-чёрные линии, бордовые, точно венозная кровь, широкие мазки и, закованная в картину, душа живого человека.