Многоликие

Его, матерь божья, душа.

– Не нравится? – художница возвращает Джонатана в реальность, и слава богу – он уже почти потерялся где-то в шаге от разговора с почившим Юнгом в собственной голове. Вот кто смог бы объяснить, какую тень вытащила из него незнакомая девчонка, на которую Джонатан теперь смотрел совершенно иным взглядом.

– Наоборот. Это… очень сильно, – он стряхивает с себя наваждение и делает попытку улыбнуться. Наверно, выглядит не особо правдоподобно, но и притворяться едва ли имеет смысл – если она нарисовала его так, то любую фальшь наверняка раскусит, не прилагая усилий. – Я просто немного в шоке. Ты чертовски талантлива. Правда.

– Спасибо, – она прикрывает глаза и делает такой глубокий вздох, что кажется – с его плеч тоже свалился какой-то непомерно тяжёлый груз. Только сейчас до Джонатана доходит, как всё это должно было выглядеть с её стороны – и как подобный ступор мог больно ударить по фанатскому сердцу. Надо исправлять ситуацию.

– Как тебя зовут?

– Эмма.

– А я Джон.

– О, я в курсе, – её губы растягиваются в улыбке, а взгляд вновь обретает потерянную на миг силу. – Надеюсь, вам действительно понравилось. Я вложила в неё душу.

– И смогла увидеть мою.

Восхищение на грани фола. Честность запредельного уровня. Мурашки по спине.

– Только то, что позволили вы сами, – уклончиво отвечает она и, оборачиваясь на заждавшихся позади себя людей, переводит тему в то русло, в котором они и должны были плыть изначально, но что-то пошло не так.

– Можно сфотографироваться?

– Конечно.

Дальше всё происходит, как в ускоренной съёмке: лёгкое объятие за талию для фото, едва уловимый цитрусовый аромат парфюма, коллеги, подтянувшиеся по его просьбе для общего снимка, автограф в маленьком кожаном блокноте, улыбка на прощание.

И мысль. Назойливая, настойчивая мысль, которую, если упустить, будет призраком ходить за Джоном и не давать ему покоя ещё чёрт пойми сколько времени.

Её шаг в сторону он прерывает вопросом, который можно расценить очень по-разному. Чтобы ни подумала сейчас Эмма, будет полуправдой и недоложью, потому что Джон и сам до конца не осознаёт, зачем ему это.

Нужно и точка. С остальным он разберётся позже.

– Как с тобой связаться?

На её лице – ожидаемый шок. Что ж, взаимное остолбенение – весьма интересное начало знакомства. Такое точно не забудешь.

– Я… сейчас.

Она быстро, почти нервно вырывает из блокнота листок и на такой же неумолимой скорости размашистой прописью оставляет свои контакты. Джон не может сдержать усмешки – памяти всплывают картинки из прошлого: время, когда девчонки писали свои домашние номера и адреса вот так на бумаге, и ты, звоня им домой, надеялся не нарваться на предков, чтобы не отвечать на дурацкие старческие вопросы. А теперь он и сам в том возрасте, и ничего зазорного в том, чтобы узнать, что за новый парень появился у его дочери, бегущей на свидание сломя голову, Джонатан больше не видит.

Что ж, старость действительно не за горами, но чертовски сложно думать о приближающейся деменции и других прелестях преклонных лет, когда интересная молодая женщина со вспыхнувшим на щеках румянцем складывает листок с номером и отдаёт его прямо в руки.

– Спасибо, Эмма.

– Спасибо за ваше творчество. Оно… спасает, – и, словно опомнившись, она сворачивает разговор. Теперь уж наверняка.

– Доброй ночи.

– Доброй, – только и успевает ответить Джонатан, прежде чем она скрывается за чужими спинами, а потом и вовсе пропадает из поля зрения.

Он просит кого-то из координации – не Дженни – отнести картину в гримёрную комнату, а сам возвращается к энергетическому конвейеру: улыбка, автограф, «хэй, как дела, приятель?», фото на память.

Всё, как и всегда, но что-то – неуловимое, но уже витающее в воздухе, как мотив ещё не созданной музыки – меняется. Возможно, у поразившей его картины найдутся ответы.

Джонатан не уверен, но проверить проверит, без сомнений.

***

Нестандартный тайминг «Meet & greet», проведённый не до, а после концерта, забирает последние силы, и растянутая шеренга – Джонатан, Брайдс и Стэнли – на диване в гримёрке Никсона тому прямое и неоспоримое доказательство. Усталость дикая, но уж как-то да переживут – кидать друга в таком состоянии нельзя.

К счастью, между концертами в Оклахоме и Канзасе есть удачный трёхдневный разрыв. Сегодня они остановятся отеле, а не в дороге, и спешить особо некуда.

И когда Брайдс лениво открывает вторую бутылку пива, Никсон после телефонных переговоров с женой возвращается к ним.

– Ну, как малой? – спрашивает Джонатан, сжимая ладони до хруста. Видит бог, он переживает за ребёнка друга – не меньше, чем за своего. Да он бы с ума сошёл, узнай, что Лесли оказался в больнице, а он сам – чёрт пойми где вдали от дома, без возможности оказаться рядом.

Лучше об этом не думать.

– Обкололи жаропонижающим, уснул, – Никсон падает на стул и роняет голову с выбритыми висками на грудь, будто сломавшись в один момент. – Я, блин, говорил – нахер ваш горнолыжный курорт, но нет – всё равно попёрлись. И вот результат.

– Уже случилось, – у Брайдса хладнокровие японского самурая, которому можно только позавидовать. И даже харакири взгляда Никсона ему нипочем – поразительный человек. Джонатану такому искусству учиться и учиться.

– Спустись ей всё на тормозах? Ты к этому клонишь?

– Я тому, что хера толку рассуждать о причинах, когда нужно справляться с их последствиями. Не кипятись, ладно? Я ж не зла желаю.

– Врачи сделают всё, как надо. Я уверен на сто процентов, – вклинивается Стэнли, чтобы потушить разгорающийся пожар.

Джонатан понимает: проблема сейчас не только в болезни Джексона. И чтобы не тянуть кота за яйца, он говорит прямо. Может, это и жестоко, и самому неприятно, но нужна конкретика – от решения Никсона зависит слишком многое.

– Хочешь остановить тур? Как бы ты не решил – я поддержу.

Он оборачивается к парням, и те, немного ошарашенные таким напором, кивают следом, но все взгляды тут же устремляются на гитариста. Никсон на миг задумывается, щёлкая пальцами без остановки, и выдаёт ответ быстрее, чем Джонатан ожидал услышать.

– Нет. Третьего просранного из-за меня тура не будет. Я в деле.

– Уверен?

– Не смеши, – усмехается он с горечью. И Джонатану тоже горько, но не всегда бывает так, как хочется. Существует известное каждому в мире «надо».

– К утру ему станет лучше, – Стэнли – бронебойный поезд с позитивом. Впрочем, едва ли им всем помешает надежда и вера в лучшее. – У меня лет семь назад Зак слёг с сорокетом, думал, что сгорит… Но своевременная помощь творит чудеса, бро.

–Ты не говорил об этом.

Джонатан хоть убей не помнит этой стрёмной истории болезни среднего сына Стэнли от танцовщицы go-go. Та ещё штучка, палец в рот не клади, но пацан у них получился – дай бог каждому: умный, улыбчивый и, хрен пойми как это возможно в принципе с такими родителями, скромный до невозможности. Парадокс да и только.

– Потому что благополучно забыл об этом дерьме, как только оно кончилось. В жопу такие истории – я тогда чуть не поседел.

– Ваша поддержка… бесценна.

У Никсона вырывается неврастенический смешок, и остальные подхватывают хоть немного ползущее вверх настроение. Брайдс же и вовсе отличается – с почтением в полуреверансе преподносит Никсону безалкогольное пиво, которое тот принимает, опустошая половину за раз.

Его программа анонимных алкоголиков не особо приветствует вливание в себя нулёвки галлонами, но Никсон срать хотел, что они там приветствуют – если способ работает, то он его использует на полную катушку. Такой уж он человек: всё или ничего.

Сегодня он выбирает ничего, и это вызывает глубочайшее уважение.

Когда парни рассасываются по гримёркам собирать вещи, Джонатан остаётся с Никсоном наедине.

– Впервые жалею, что мои опасения не оправдались. Лучше бы ты набухался, чем всё это.

Никсон не злится на эту зубодробящую прямоту. Лишь кивает, плотно сжав губы и встретив взгляд – говоря этим больше, чем мог бы произнести вслух. На то они и друзья.

– Да, Джонни, лучше бы так.

– Если передумаешь – плевать, сделаем, как нужно. Сессионник, отмена, без разницы. Не хочу, чтобы ты думал, что… мне плевать. Это не так, Ник.

Они знают друг друга со старшей школы, и чего только не случалось за эти бесконечно долгие годы, но Джонатан всё равно чувствует себя сволочью за то, что ему пришлось включить голос разума и принять весь удар на себя.

Кто-то же должен.

– Не гони. Пока я клал болт на нашу работу, ты прикрывал мою задницу. Всегда. И делаешь это даже сейчас, так что заткнись и поехали в отель. Надо отдохнуть перед дорогой.

– Я тебя тоже люблю, – он хлопает друга по плечу, и на руку ложится мозолистая от струн пятерня.

Уже ночью в гостиничном номере Джонатан выдаёт пронзительные стихи об одиночестве и бессилии маленького человека под инфернальный взгляд другого Джонатана. Нет, это даже не взгляд, а клетка без выхода. У Эммы определённо талант в психологическом насилии через краски и кисти.

Он заносит её номер в телефонную книгу смартфона, но вырванный из блокнота лист выбросить не поднимается рука. В размашистой искренности Эммы, умещённой в трёх словах – «спасибо за всё», – Джонатан между строк читает какую-то глубоко личную историю, которую вряд ли можно назвать счастливой. Их музыку не слушают от радости – ею заглушают боль и с ней восстают из пепла.

Это не тщеславие и не самообман – просто язык фактов. Перед его глазами прошли тысячи фанатских писем, и каждое из них как вдохновляло, так и отправляло в нокаут. И ни одно – Джонатан готов поклясться, – не оставляло равнодушным.

Как и сейчас.

Места Планту, девчонке и воздушному поцелую сегодня в текстах не находится. Джонатан оставляет затею для другого настроения и погружается в глубокую бездонную яму подсознания. На короткий миг кажется, что другой, многоликий Джонатан падение вниз одобряет.

Процесс рождения всегда проходит через неминуемую фазу страдания. И отдирая своё «я» по кускам, рассматривая картину и каждый её образ под разными ракурсами, Джонатан вновь делает открытие.

Операция на собственном открытом сердце потом станет музыкой. Чертовски хорошей музыкой, которая, быть может, спасёт кого-нибудь.

Иначе… в чём смысл?

Примечания к Главе 1:

Рехаб (сленг) – реабилитационный центр для зависимых

Роберт Плант – британский рок-вокалист, участник хард-рок группы Led Zeppelin

Винс Нил – американский вокалист, участник глэм-метал группы Motley Crue

Motley Crue – скандально известная американская глэм-метал группа, созданная в Лос-Анджелесе в 1981 году

Led Zeppelin – британская хард-рок группа из Лондона, основанная в 1968 году. Признана одной из самых влиятельных групп в истории музыки.

Meet & greet – встреча с артистом или группой. В основном встреча проводится перед концертом с возможностью сделать фото с артистами, а иногда – увидеть саундчек артиста или группы.

Глава 2

Без картины – непривычно пусто. За два месяца, рождённая в муках, она настолько вписалась в интерьер, что теперь Эмму преследовало острое чувство потери чего-то жизненно важного для неё лично.

Быть может, так прикипают к своей же боли – холят её в душе, лишь делая вид, что готовы отпустить и идти дальше. Быть может, «Многоликий» – название, которое случайно дала картине сестра, прижилось само собой, – имеет значение куда большее, чем Эмма предполагала изначально.

Но уже неважно. Дело сделано – она подарила полотно тому, кто на нём изображён. Так и задумывалось. Терзания сейчас – пустая трата времени и нервов. Остаётся надеяться, что Джонатану Линклейтеру – её путеводной звезде в самые тёмные времена, – действительно понравилось, и душой он не покривил.

Эмма ставит на мольберт одну из картин, морщится в недовольстве, меняет на другую – снова не то. После серии неудачных попыток бросает затею, оставляя место трагически пустым. Пожалуй, повышенную тревожность можно списать и на крышесносный концерт, и встречу с любимой группой, и на лёгкое расстройство, что пришлось расстаться с собственным творением, пусть и таким приятным образом, но…

Он взял её номер.

Джонатан Линклейтер.

Её чёртов номер.

Мозг сопротивляется невозможности ситуации, но память транслирует один из самых ярких моментов в жизни, и Эмма чувствует, что ещё чуть-чуть – и она самовозгорится.

– Соберись, соберись, – шипит отражению в зеркале и умывается ледяной водой, чтобы привести себя в адекватное состояние. Новая «влагостойкая» тушь на деле оказывается полным отстоем – выдержать первое столкновение с водой ей не удаётся. Чёрные неровные подтёки растекаются по щекам.

Ебаная тушь.

И приходят слёзы. Наверно, это просто напряжение, копившееся в ней снежным комом, находит выход, когда реальных причин для рыданий нет. А, может, очищение – как докатывается до слуха ещё далёкий гром, предвестник ливня, так и к Эмме подползают не вышедшие до конца эмоции на концерте.

Если бы она могла сломать раковину голыми руками, то сделала бы это, так сильно сцеплены её пальцы на керамике. Эмма знает, откуда последние пятнадцать лет черпает свои силы её гнев, но вся терапия вместе взятая не может потушить этот дикий огонь, кипящий в венах, сводящий дыхание до прерывистых вздохах.

Рисование и музыка – вот её грёбаная скорая помощь. Рок на всю громкость в ушах, кисть в руку, и ярость, будто змея, управляемая умелым заклинателем, становится податливой и гибкой, ложась на полотно без сопротивления.

Но почему сейчас? На что, чёрт возьми, тут злиться?

Она шмыгает носом, отрывая руки от раковины, и начинает дышать на четыре счёта.

Один… два… три… четыре.

Открыть глаза. Перестать ненавидеть идиотскую тушь. Вернуться из тьмы.

Четыре… три… два… один.

Вдохнуть полной грудью. Стереть остатки макияжа. Разрешить себе быть такой, какая есть. Другой уже не будет – тридцать лет прожитой жизни что-то да доказали в этой теореме.

А как хотелось выпустить весь пар под любимую музыку и не тащить это добро обратно домой. Хорошо, что сестра ещё не вернулась – точно бы решила, что на концерте случилось что-то плохое, когда на деле – лучше и не придумаешь.

Ну а впрочем… Кто бы на её месте не заплакал, получив такой шанс? Подарить любимому артисту картину лично в руки, получить автограф, сделать несколько удачных фото с самим Линклейтером и в довершение всего оставить свой номер по его просьбе.

«Чёрт, я не верю!»

Слишком много событий за один день. Для её размеренного существования в скучной Оклахома-Сити – действительно перебор.

Вывод, к которому она приходит, немного успокаивает. Он похож на правду. Но даже если всё не так, то копаться в этом дерьме сегодня она не будет. Ни за что.

Душ, банка пива и сон – вот и всё, что нужно, для хорошего завершения дня. Об остальном можно подумать завтра, как завещала Скарлетт О’Хара всем женщинам на земле, а они взяли да и воспользовались посланием на полную катушку.

Вычеркнутая из уравнения младшая сестра – фатальный просчёт, из-за которого за покерным столом Эмму по головке бы не погладили. Сравнивать Лизу с отданным по ошибке банком проигравшему игроку даже немного стыдно, но мысль рождается сама собой. И старая рабочая ситуация, обернувшаяся для Эммы крупным штрафом однажды, передёргивает её плечи дрожью.

Лиз, конечно, знать всё это ни к чему, поэтому Эмма лишь салютует ей банкой пива, не отрываясь от дивана. По телику уже полчаса идёт какой-то боевик, смысла которого она не улавливает и близко, и хлопнувшая входная дверь вместе ворвавшийся в гостиную вихрь кукольной внешности возвращают обратно в реальность.

– Ну, рассказывай! Я летела на всех парах.

Кидает сумку на кресло и плюхается туда же следом. Глаза горят таким неподдельным интересом, что хочешь не хочешь, улыбнёшься. Детская непосредственность Лиззи – черта и раздражающая, и умиляющая одновременно, и сегодня чаша весов остаётся за умилением.

В двадцать два года девчонка и должна быть такой, как Лиз. Немного взбалмошной, мимолётной, как дуновение ветерка, и не парящейся о будущем. Точнее, будущее рисуется в её голове весьма светлым и беззаботным. Эмма не спорит – пускай так и будет. Сестре она действительно желает лучшей жизни, чем своей.

– Всё было классно, я довольна.

– Издеваешься? – восклицает Лиза, ударяя себя по коленкам. – Ты эту картину два месяца рисовала почти безвылазно, как сумасшедшая вампирша, и это всё, что ты можешь сказать? «Я довольна»? Серьёзно?

– Ну, попрошу заметить, что я ходила на работу и за продуктами – не похоже на безвылазный вампиризм. И что это вообще за хрень такая, а?

– Не меняй тему, Эмма, – в ход идёт прищуренный взгляд, будто это опасно и страшно. Эмма демонстративно растягивает паузу неспешными глотками холодного пива. Будет знать, как забывать о её вкладе в семейное благополучие.

– Я подарила её лично ему. Передала прямо в руки.

– Он посмотрел? Что сказал? Боже, такое чувство, что это я была на концерте, а не ты!

Эмма закатывает – быть может, упомянутый всуе господь пошлёт ей каплю терпения? Или хотя бы Лиззи – способность помолчать секунду-другую? Мечты куда более несбыточные, чем оказаться в контактах любимого музыканта, но раз сегодня удача её благоволит, то может стоит мыслить масштабнее и смелее.

– Если перестанешь меня перебивать, может, и расскажу что-нибудь.

И – о, чудо! – Лиз ловит тишину. Продолжает буравить упрямым взглядом, но молчит. Эмма собирает мысли в кучу и наконец продолжает:

– Спасибо. Теперь – по порядку. Я простояла в очереди четыре часа с картиной наперевес, задолбалась отвечать на вопросы: «А что там нарисовано?», «Это подарок группе?», и прочую чушь. А ещё слёзно упрашивала администратора оставить «Многоликого» у них на время концерта.

И вот он, один из спусковых крючков ярости, который стоил бы им раковины, будь она Халком, а не хрупкой девчонкой. Трясучка за сохранность картины в таких диких условиях гармонии Эмме не прибавила. Точно нет.

– Согласились?

– Да. Они пошли мне на встречу, за что им – моя вечная благодарность. Иначе я не знаю, как бы тащилась с ней сквозь толпу. Скажи мне, ну как можно было поставить встречу с фанатами после концерта, а не до него?

Вопрос риторический, и Лиз сочувственно сжимает её ногу – дважды, словно тренируясь на эспандере. И Эмму сразу отпускает. Может, в теле есть точка, которая просто отключает негативные эмоции? А может всё куда проще, и милый жест близкого человека работает куда лучше, чем заумные речи психотерапевтов и книги по саморазвитию. Не важно, главное – имеет эффект.

– Конечно, когда начался концерт, я забыла обо всём на свете и просто… Отдалась моменту. Даже почти не снимала – насколько ушла в музыку.

– Запишись на массаж, – со смешком комментирует Лиза.

Эмма послушно кивает, но тут же окидывается обратно на подушку – шея болит нещадно, а завтра будет ещё хуже. Но оно того стоило.

– Непременно. В общем, концерт был нереальным. Лучше, чем я могла себе представить, а у ж мой концертный опыт, сама знаешь… Есть с чем сравнить.

Сестра перехватывает из рук банку пива и игриво подмигивает. Да, Майк не просто так сходит с ума от этой невинной на первый взгляд чертовки.

– Подбираемся к самому интересному, да?

– Типа того, – усмехается Эмма, попутно размышляя, стоит ли рассказывать о неожиданной просьбе вокалиста или пока оставить при себе.

Сообщить напрямую, и начнутся ожидания из рода сверхъестественного: Лиза успеет выдумать им свадьбу и детей, а Эмма будет ощущать себя ничтожеством, если никаких признаков жизни Линклейтер не подаст и благополучно забудет о ей существовании. Сама она, конечно, о таком не мечтает – на земле стоит твёрдо, даже творчески отлетая от мира, – но дурацкая девчачья мысль всё равно сожрёт ей голову, если повторять её с завидной регулярностью. Поэтому правильное решение не заставляет себя ждать.

«Прости, Лиз».

– Смотри сама, – Эмма протягивает телефон.

Сестра в нетерпении перехватывает его, листая фото.

– И автограф в блокноте. Он там, на столе.

– Вау, вау, вау! – пищит от восторга Лиз за них двоих, хотя и близко не является фанаткой металла. Просто умеет радоваться за другого человека искренне, что нынче редкость, какую хрен сыщешь.

– А картина… Мне показалось, что Джонатан немного растерялся, когда её увидел. Лицо будто изменилось… Я надеюсь, что всё-таки ему понравилось. Он сказал что-то в духе: «Ты смогла увидеть мою душу». Надо было внимательнее слушать, но я была как в трансе. Обратно шла на автомате, даже не помню, как в машину села, – она забирает банку и телефон обратно и выдыхает. – Вот и всё.

– Ему не могло не понравится. Это видно по глазам, – выдаёт свою порцию умозаключений Лиз, чем и вызывает смех у Эммы.

– Не неси херню. Увидел и забыл. У них таких рисунков тысячи.

– Побуду твоей нормальной самооценкой и скажу иначе – ты охренеть какая талантливая, сестрёнка. И я думаю, что тот, для кого ты писала её, заметил это. Не мог не заметить.

– Спасибо, Лиз, – отвечает Эмма, чувствуя, как сердце ускоряется.

Как бы там ни было, но с одним фактом она не могла тягаться – её номер теперь был у него.

Эмма заклинает себя не думать о этом, но, ложась спать, всё равно прокручивает их встречу в голове снова и снова.

Как любимую песню на повторе.

***

Таскаться с картиной из города в город – дерьмовая затея. После полуночных посиделок с «самим собой» тет-а-тет у Джонатана треть исписанного блокнота стихами и идеями насчёт концепции нового альбома. Но хорошего понемногу – душой и телом он должен быть здесь, в туре. А значит, своего демонического близнеца нужно отправить сегодня же домой в Лос-Анджелес.

Утром Джонатана будит звонок от Никсона. Новость о спаде температуры у крестника решают сразу две проблемы разом: Джонатан выдыхает и за здоровье ребёнка, и за гастроли, которые едва не сорвались. На радостях, даже не встав, он заказывает на Amazon чёртов замок из LEGO на четыре тысячи деталей, представляя, как малой обалдеет, увидев этот крышеснос. Второй набор из коллекции «Звёздных воин» он следом заказывает сыну – два довольных пацана куда лучше одного.

Вдали от дома они уже полмесяца, а впереди – ещё один. Острая тоска по детям заставляет его позвонить каждому по видеосвязи.

– Па, ну чего ты звонишь в такую рань?

Стэйси пошла в него – вставать раньше одиннадцати для них самое страшное зло. Но миром правят жаворонки, и приходится подстраиваться под этот дурацкий режим.

Она чуть растрёпана после сна, но прекрасна, как богиня. Это она унаследовала от матери. И пусть они с Джулией уже давно разошлись, он всё равно считает её одной из самых красивых женщин планеты.

– Ну, твой старик соскучился – это во-первых, а во-вторых – есть просьба.

Он усмехается с поддельной строгостью, поправляя дреды, падающие на глаза.

– Эх, детка, я надеялся, что ты хотя бы изобразишь радость, увидев меня.

– Пап, конечно, я рада, просто ты меня разбудил. Ты где сейчас?

– Оклахома-Сити, потом едем в Канзас.

– Ну просто американская мечта! Как прошёл концерт?

Джонатан косится на картину, стоящую у стены и, вспоминая знакомство с её создательницей, отвечает немного расплывчато.

– Скажем так – продуктивно. Кстати, насчёт просьбы… Можешь встретить посылку? Мне кое-что подарили, но таскать это с собой весь тур – извращение. Я попрошу кого-нибудь из помощников отправить сегодня. Лады?

– Это что же там такое, что ты решил прямо посреди тура отправить домой отдельным лотом?

– Картина.

Толку ломать комедию и нагонять туманности, если Стэйси так и так её увидит.

– Охрененная работа. Очень глубокая. Я даже вдохновился и кое-что набросал вчера. Посмотрим, что из этого выйдет.

– Ты меня заинтриговал, – отвечает дочь с хитрой улыбкой, точно маленькая лисица. – Отправляй, сделаем всё в лучшем виде.

– Спасибо, малышка. Я знал, что на тебя можно положиться. Теперь выкладывай, как дела?

Стэйси ещё минут десять щебечет о своих бесконечно юных, но таких серьёзных проблемах, а Джонатан только и делает, что кивает и улыбается. Как только он взял её на руки – пищащую и красную, как помидор – двадцать лет назад, то сразу понял: большей любви уже не случится. Правда, рождение сына это утверждение разрушило до основания. И прекрасно – любовь в его сердце просто умножилась и затопила собой всё.

– Люблю тебя, пап, – напоследок воркует Стэйси. – Передай остальным привет.

– И я люблю тебя. Передам.

Со вторым ребёнком всё складывается не так круто. Вместо Лесли отвечает его мать – бывшая Джонатана. Наверное, сам господь бог приложил к этому руку, потому что иначе как благословением то, что он не женился на Алисии, не назвать. Хотя, и без штампа в паспорте она устроила ему не жизнь, а настоящие русские горки. Уже два года, как он освобождён, но одного взгляда хватает, чтобы снова ощутить себя, как в клетке.