Забвение. Пепел истины

Маркус усмехается и выравнивается. Сегодня он в футболке, из-за чего виднеются подкаченные мышцы рук, и я невольно фиксирую, как его мускулы напряжены. Браслет подает сигнал, и я снова его проверяю – всё в пределах нормы.

– Куда мы поедем? – задаю вопрос и смотрю сначала на протянутую ко мне руку, а затем на него.

– В более безопасное для разговора место, чем лес, полный животными и, возможно, вашими солдатами, – спокойно отвечает Маркус, всё ещё ожидая, когда я протяну руку в ответ.

– Нашими солдатами? – удивлюсь я.

– Всё по порядку, Леа. А сейчас залазь на лошадь, иначе у нас будет меньше времени.

Я подхожу ближе и, схватившись за Маркуса, забираюсь на Хельгу. Маркус разворачивает лошадь и отдает команду идти. Единственное за что мне остаётся держаться – это за парня, поэтому я с осторожностью кладу руки на его талию. Мы сворачиваем на тропинку, по которой я ещё не ходила, поэтому я рассматриваю всё, что находится вокруг нас. Сейчас в полной тишине можно услышать звуки, которые издаёт сова, и даже отдалённо слышно пение других птиц.

– Я говорила с папой, – нарушаю я тишину.

– Что он рассказал тебе? – интересуется Маркус, и мне становится даже спокойней. Ему не безразлично наше общения, и это уже хорошо.

– Практически ничего. Запретил что-либо узнавать.

– Но ты оказалась любопытной и настойчивой и все-таки пришла сюда, чтобы узнать у меня информацию.

Не видя его лица, понимаю, что он ухмыляется.

– Ну, возможно. Я просто не могу сидеть и ждать чуда, – хмыкаю я и поворачиваю голову вбок.

Мы выходим на более просторную местность, а если точнее – туда, где вчера была наша последняя остановка, и разгоняемся по дороге. Я разглядываю реку, а затем другой берег, который также окутан деревьями. Интересно, сможет ли Маркус провести меня ближе к своему городу?

Спустя пару минут мы сворачиваем в лес и вновь замедляемся. Буквально через несколько метров оказываемся около небольшого двухэтажного дома, больше похожего на заброшенный.

– Тут кто-то живет? – интересуюсь я и слезаю с лошади. Маркус повторяет за мной и привязывает Хельгу.

– Нет. Это заброшенный дом. Не знаю, кто здесь жил, но здесь удобно делать остановку, чтобы передохнуть.

Я вздыхаю и осматриваюсь по сторонам. Что ж это во всяком случае лучше, чем нахождение в опасном, по словам Маркуса, лесу. Да и дом не выглядит слишком страшным. Напротив, он создает некий уют несмотря на то, что ему, возможно, не один десяток лет.

Я замечаю, как внимание Маркуса сосредоточено на доме, а не на мне. Это позволяет мне снова обрести контроль над ситуацией.

– Пошли? – нарушает тишину он и кивает в сторону входа.

Я сдержано киваю.

– Да, пошли.

Глава 5. Настоящая история

Мы заходим внутрь, и Маркус закрывает за нами дверь. Он берет мою руку в свою и достает тот же прибор, что и при первой встрече, прикладывает к браслету, и тот медленно темнеет. Сердце сжимается от этого касания, и я фиксирую свой взгляд на Маркусе, пока он нахмурено ждет полного отключения браслета.

– Это на случай ярких вспышек эмоций, – объясняет он, отступая, и я не могу не заметить, как его взгляд задерживается на моём лице, будто пытаясь уловить что-то важное.

Я разглядываю просторную комнату, в которой мы оказались. Чуть правее проход на кухню, а слева лестница на второй этаж. Гостиная выглядит пустой, ведь единственное, что в ней есть – это диван, кресло, журнальный столик и небольшой шкаф, заполненный книгами. Маркус проходит дальше и зажигает светильник, стоящий на столике. Огонёк разгорается и освещает пространство около дивана.

Перемявшись с ноги на ногу, подхожу к Маркусу и сажусь на диван. Он же усаживается в кресло и складывает руки в замок.

– Для начала, я бы хотел извиниться, – начинает говорить Маркус.

– За что ты хочешь извиниться? – не понимаю я и хмурюсь. Честно говоря, меня даже удивляет это. Думала, он нехотя расскажет о Сапсанах и объявит, что на этом его миссия окончена.

– Когда мы впервые встретились, я повёл себя, мягко сказать, невежливо, – объясняет он. Маркус поступает правильно, уделив этому моменту внимание. – Ты не подумай, что я весь такой грозный и серьёзный. У меня есть чувства. И я могу быть понимающим.

– Хорошо. На самом деле, у тебя была вполне объяснимая реакция, но ты меня очень сильно напугал, – отвечаю я и хмыкаю, а Маркус слабо улыбается и опускает голову.

– Что же на счёт Сапсанов, – вздыхает Маркус, и разговор вмиг приобретает более серьёзный вид. – Даже не знаю, с чего начать.

Я продолжаю его слушать, но ощущаю, как мои пальцы сжимаются на коленях, пытаясь удержать себя в руках.

– Почему вы – не часть нашего государства? Я поняла, что у вас противостояние, но как так вышло? Что скрывает наше правительство? – помогаю Маркусу и задаю вопросы.

– Да, будет неплохим стартом моей речи, но помни, что мы оба сейчас подвергаемся опасности. Если кто-то узнает о наших встречах, нам обоим очень сильно влетит. Понимаешь?

– Я не маленькая, Маркус. Это будет нашей тайной, – обещаю ему и закрываю свой рот на воображаемый замок.

– Хорошо. Около семидесяти лет назад всё человечество потрясло новое научное открытие – машина, некий прибор, который может стереть из памяти людей любое событие, которое только пожелаешь – будь то твой завтрак или же событие мирового масштаба, которое длилось определённое время, например, кризис. Однако из-за противоречивости такого прибора, разразился настоящий спор, который быстро набрал обороты и превратился в разрушающую войну. Одни выдвигали идеологию о процветающем государстве, которое может быть таковым после введения обязательной проверки памяти. Вторые же выступали против, так как понимали, что таким образом людьми станет легче манипулировать. Правительству будет на руку прибор очистки памяти. Возможно была и третья сторона, но о ней нам особо не рассказывали. В любом случае каждый боролся за своё мнение, поэтому было решено поделить территорию. Вроде бы всё сложилось как хотела каждая сторона, но до сих пор иногда происходят столкновения. Новум хочет захватить под власть Сапсанов, а мы же отбиваемся и пытаемся добраться до вашей территории, чтобы разрушить изнутри партийный аппарат, да и всю вашу идеологию и страну в целом. Люди имеют право на правду. Когда мы раскроем им глаза, они поймут всё.

Я слушаю, но мысли уносят меня далеко. Слова о прошлом, об идеологии, о правде, скрытой за стенами правительства – всё это звучит как далекая угроза, но я не могу поверить ему. В голове проносятся слова отца, его взгляды, его уверенность в правильности государства. И вот теперь я понимаю, что всё это разрушается прямо на глазах.

Чувствую, как внутренний конфликт захватывает меня. Я пытаюсь отбросить его, но он не уходит. Кажется, что я стою между двумя мирами, которые уже не могут существовать одновременно.

Нет. Леа, ты не можешь позволить себе это.

Мысли вихрем проносятся, но я глушу их, даже если они требуют выхода. Всё слишком сложно. Слишком много на одной чаше весов. Я не могу допустить, чтобы меня поймали.

Резко поднимаюсь, чтобы помочь себе сбалансировать эмоции, и обхожу диван, остановившись у шкафа.

– Люди Новума жили здесь, не зная, как давно создано наше государство и почему построено на таких условиях, но именно это нас и устраивало. Мне ещё тяжело понять тебя, Маркус, как и тебе меня, потому что мы выросли по разные стороны. Возможно, мы и правда не такие идеальные, как пишут в книгах и говорят со всех сторон, но для нас эта жизнь нормальна. Многие люди не захотят ничего менять, потому что Новум даёт много хорошего нам, а мы взамен следуем законам нашего государства.

– В тебе сейчас говорят учебники, которых ты начиталась, и слова правительства, которые ты слышишь с детства. Но сама подумай, разве твой папа, поддерживал бы ваше государство, если бы оно действительно было таким хорошим?

Его вопрос звучит так, как будто он только что потряс мой мир. Я задерживаю на нем взгляд и не могу отвергнуть его слова, так как они заставляют меня сомневаться. Но другая часть меня продолжает сопротивляться.

– Он изначально был на стороне Сапсанов, если так подумать. Он не знал, какого это – жить там. Я же с самого рождения была верна своей стране, – я вздыхаю и встречаюсь взглядом с парнем. Я чувствую, как напряжение внутри меня возрастает, и сжимаю руки, стараясь контролировать себя.

– Ты ещё не всё знаешь о нас, – его голос снова привлекает моё внимание. – Пока ты знаешь только свою сторону, и то не полностью, ведь всё грязное скрыто за стенами правительства. Вы ведь даже не знаете, кто этот Архонт, который управляет Новумом. Я хочу, чтобы ты лучше узнала о нас, и тогда поменяешь своё мнение, поймёшь своего папу.

Я медленно опускаюсь на пол, чувствуя, как холодный, твёрдый ковёр поглощает колени. Браслет на запястье остаётся тёмным и холодным, как забытый камень. Он больше не подаёт знаков, не диктует мне, когда и как себя вести и как оставаться в стабильности.

Пульс в ушах очень сильно бьет, глушит меня. Это не просто правда. Это не просто слова или факты. Это какое-то потрясение, которое находит путь внутрь меня, прямо в грудь, и разрывает там пространство, оставив вместо воздуха только пустоту.

Маркус молчит, его взгляд сосредоточен, но я чувствую, как он следит за каждым моим движением. Это не похоже на то, как я привыкла ощущать, когда эмоции легко скрываются под плотной оболочкой мыслей. Я не могу спрятать себя. Я не могу просто объяснить это болью в животе или лёгким головокружением.

Я ощущаю, как что-то тяжёлое лежит в груди, как будто не просто камень, а целая гора, и мне нужно научиться с ней жить. Это не просто давление. Это что-то, что разливается в теле, проникает в кровь, сжимает горло. Моя рука вновь инстинктивно тянется к запястью, к браслету, и сжимает его – крепко, до боли – как будто он может каким-то чудом вернуть мне контроль. Но ничего не происходит. Браслет молчит. Он больше не решает за меня. Я не могу больше утверждать, что это просто раздражение или стресс. Это не физика. Это не болезнь. Это – я. То, что внутри меня уже невозможно описать химическими или физическими реакциями на происходящее

Неведомая боль растекается по мне, охватывает и затягивает в тот момент, когда я понимаю, что всё, что я знала о мире, было ложью. И вот оно – чувство. Тот момент, когда оно не просто проходит через меня, не просто вспыхивает, как вспышка молнии, и исчезает. Оно остаётся. Оно растёт, заполняет пространство между нами, как нечто, что всегда было скрыто.

Я не могу объяснить, что именно происходит внутри меня, потому что ни одно слово не может охватить всё, что я переживаю. И тогда я пытаюсь впервые назвать это.

Грусть? Я пытаюсь прошептать, но сам звук кажется чужим, как если бы я пыталась примерить слово, которое не подходит. Это не совсем она. Я прикусываю губу и оглядываю пространство, пытаясь найти ответ в этом молчаливом, простом окружении. Это не пустая тревога и не бессильная злость. Злость на что-то далёкое… на всё…. Нет, это слишком узкое определение. Злость на Сапсан? На Новум? На всю систему? Нет, это не только злость. Это что-то большее.

– Это… невыносимо, – на выдохе шепчу я и наконец чувствую, как это слово тоже не совсем моё. Но оно ближе, чем всё остальное. Я замолкаю, замираю. Я не знаю, как объяснить, как назвать.

В голове слова Маркуса: "Ваше государство заставляет вас забывать". В груди всё рвётся наружу, как сорванный с привязи зверь. Я пытаюсь сдержаться, прикусываю губу, зажимаю рот ладонями, но сдавленный всхлип всё равно вырывается. И за ним – ещё один. И ещё.

Я плачу. Плачу от горечи всего, что я не знала, от обиды на ту самую идеальную жизнь, которой меня заставили гордиться.

Слёзы капают на запястья, оставляя крошечные пятна на коже. Я утираю их, но они всё равно текут – тёплые, солёные, настоящие. В какой-то момент я смеюсь сквозь них – совершенно тихо, беспомощно, потому что впервые в жизни никто меня не остановит, потому что можно, потому что я – живая.

Я чувствую, как пальцы дрожат, и не сразу понимаю от холода или от того, что сломалось внутри. Отворачиваюсь и вытираю слёзы тыльной стороной ладони – резко, как будто можно было стереть не только их, но и то, что привело к ним.

Зачем я это сделала? Я же результат, я же расчёт, а не это вот всё. Не слёзы, не голос, срывающийся от боли.

Я заставляю себя молчать. Молчание – дисциплина. Молчание – контроль, а контроль – стабильность.

Всё внутри меня хочет спрятаться обратно в оболочку, в пустоту, но не получается, словно открылась трещина, и наружу вылилось всё, что я держала внутри.

Это была ошибка. Я не должна была.

Я до боли сжимаю пальцы, чтобы напомнить себе, что я ещё держусь, что я не из тех, кто плачет. Я не хочу быть такой. Я выросла в системе, где за эмоции наказывали, где чувства называли ошибкой. И сейчас я была ошибкой.

Я – ошибка.

Я бросаю короткий взгляд на Маркуса, будто проверяю: видит ли он? Понимает ли, насколько я сейчас ничтожна, сломана, слаба? Но он смотрит спокойно, не осуждающе, будто все нормально. И его молчание говорит больше, чем тысячи слов: "Я вижу тебя. И ты имеешь право быть собой". Он не пытается заставить меня найти ответы, он просто ждёт, пока я сама их открою. И вдруг я понимаю, что не обязательно сразу называть это чувство. Это не просто процесс разума – это нечто, что выходит из глубины меня.

Я не должна быть такой, не правда ли? Или я все-таки заблуждаюсь?

Стискиваю зубы и хочу повторить себе, что всё под контролем, что сейчас соберусь, вытру лицо, и всё – опять стану той, кто умеет идти дальше. Но внутри будто кто-то шепчет: А если не надо собираться? Если в первый раз в жизни тебе разрешено просто быть?

Я остаюсь. Не ухожу, не встаю, не отворачиваюсь и не прячусь. Я слышу, как Маркус тихо вдыхает, а потом – выдох. Долгий. Словно боится говорить, но всё же решается.

– Ты не ошибка, – говорит он тихо и ровно, но как будто резко срывает с меня последнюю броню.

Я замираю, и все во мне жаждет оттолкнуть слова, но я вдруг понимаю, что не могу так больше. И не хочу. Слёзы снова потекли: не бурно, не истерично. Просто текли. Я не вытираю их и позволяю себе просто быть.

Маркус лишь слегка приближается ко мне, оставляя безопасное расстояние, но так, чтобы напомнить, что я не одна.

Может, быть слабой не так страшно, если есть кто-то, кто не уходит.

Я долго сижу на полу, пока слёзы не высыхают, а грудь не наполняется странным спокойствием. Когда поднимаюсь, мир кажется другим, будто бы чище. Он настоящий… как и я.

Маркус стоит всё там же, около дивана, но теперь, краем глаза, я замечаю, как он смотрит на мой браслет. Его губы едва заметно дрожат в лёгкой, почти незаметной улыбке. Не насмешливой – понимающей, тёплой, словно он знал, словно хотел, чтобы я сама прошла через это.

Я сжимаю запястье пальцами, чувствуя, как холодный металл больше не давит на меня, не вызывает тревожность, не подает сигналы, и я осознаю: я могу чувствовать. Я имею право.

Раньше я бы подумала – «странное состояние». Так учили: не чувство, а реакция; не переживание, а симптом. Но внутри меня рождается слово, которого я прежде не произносила вслух. Оно звучит непривычно, как будто чужое. Я пробую его мысленно, осторожно, будто оно может навредить: спокойствие.

Или… доверие?

Наши взгляды встречаются, и в этот миг между нами рождается что-то хрупкое и живое. Не то, что можно зафиксировать в протоколе или передать врачу. Ни отчёт, ни контроль – только молчаливая истина. Я не уверена, можно ли её ощущать, но я её знаю.

– Почему ты помогаешь мне? – тихо спрашиваю я. Маркус садится на диван, откидывается назад и кусает губы, обдумывая ответ. Я занимаю место на кресле и опускаю взгляд на его значок, разглядывая птицу. Хотелось бы увидеть такую вживую.

– Потому что твой папа – Сапсан. Да, он не готов пока рассказать тебе всё, зато это сделаю я. К тому же я ненавижу Новум. Будет лучше, если ты откроешь глаза шире. Страна, в которой ты живешь, пытается скрыть ваши чувства, пытается скрыть прошлое, но от этого не убежишь, так как оно настигнет тебя в любом случае. Прошлое – это часть тебя.

– Ты ненавидишь нас, потому что так сказало ваше правительство или ты сам так решил?

Нельзя исключать тот факт, что Маркус, находясь по другую сторону, может быть таким, как я. Откуда мне знать?

– Личные причины, – бросает Маркус, глядя куда-то вперёд. – У нас есть разные взгляды. Есть те, кто просто не принимает вас, а есть те, кто… не может простить.

Я не спрашиваю, почему. Очевидно, данная тема задевает Маркуса. Я понимаю: его раны глубже, чем он хочет показать.

– Интересно, а если бы мы знали о вас, что бы было? Мы бы тоже ненавидели вас, как вы нас?

– Государство бы сильнее настраивало вас против нас. Возможно, довольно быстро разразилась бы война. Именно поэтому у вас так всё строго с контролем чувств, памяти, событий и в целом истории «новой идеальной» страны. Вас и отрезали от всего. Вам стерли прошлое, переписали настоящее и назвали это свободой. Но свобода – это не отсутствие выбора. Это способность сделать выбор самому.

Я улыбаюсь горько, не произнося вслух: в Новуме свободу измеряют стабильностью. Выбирай, если выбор одобрен.

– Так странно, я всю жизнь считала, что вижу всё правильно… – я снова встаю, подхожу к шкафу с книгами. Хочется зацепиться за что-то знакомое.

– В этом и смысл идеологии, – отзывается Маркус. – Делать ложь комфортной.

Мой взгляд бегает по корешкам книг. Ни одна из них не одобрена Архивным комитетом. Я вытаскиваю первую попавшуюся и листаю. Она пахнет старой бумагой, не как стерильные носители в Новуме. Настоящая книга.

– «Пролетая над гнездом кукушки». Хороший выбор, – слышится позади голос Маркуса. Бросаю на него взгляд, пока он стоит, сложив руки на груди, и вновь с интересом разглядываю книгу.

– Здесь нет морали про долг перед государством? – спрашиваю и вновь смотрю на Маркуса, подняв брови. Он смеётся и качает головой.

– Конечно, нет. В книге, которую ты держишь, говорится о том, что человек рождается свободным и всегда должен бороться за свою свободу. Если хочешь, можешь взять почитать. Возможно, тебе понравится.

Я расширяю глаза и внимательно разглядываю Маркуса. Он не шутит и правда готов дать мне книгу на время. Такая реакция не потому, что он разрешает, а потому что я впервые не спрашиваю разрешения у Системы. Только у себя.

– Правда? Спасибо, Маркус.

Он кивает. В его лице нет превосходства – только уважение. Это новое для меня чувство. Нет, не состояние. Чувство.

– Ты всегда можешь взять отсюда, что хочешь. Я перечитал все книги в этом шкафу и смогу посоветовать что-нибудь.

Моё настроение значительно улучшилось после слов Маркуса. Я буду рада прочесть книги, которые отличаются от тех, что есть в нашем государстве. Довольно интересный опыт.

Пока я пролистываю уже совсем не белые страницы, Маркус терпеливо стоит рядом. Интересно, есть ли у меня возможность познакомиться с его друзьями? Как минимум, одна знакомая у него есть. Согласится ли Маркус?

Я уже собираюсь задать свой вопрос, как Маркус опережает меня и подходит ближе.

– Что это за следы на висках? – интересуется он, внимательно разглядывая меня. Я машинально прижимаю пряди волос.

– От аппарата. Когда проводят процедуру, к вискам крепят сенсоры. Возможно, от нагрева или давления остаются следы. Они со временем почти исчезают.

Ответив на вопрос Маркуса, я прячу книгу в рюкзак и закидываю его на плечо. Маркус хмурится от услышанного и о чём-то раздумывается.

– Вас неплохо так мучают. Ты хоть помнишь, что происходит в том кабинете?

– Я только помню, как захожу туда и как врачи говорят, что процедура прошла успешно. Посередине пустота, словно прошла секунда между двумя событиями, – отвечаю, вспоминая ощущения до и после процедуры.

– Выходит, вы даёте добровольное согласие на… вырезание воспоминаний? – рассуждает Маркус и идёт к дивану, усаживаясь. Я следую за ним и медлю с ответом.

– Мы не даём согласие. Мы выполняем предписание. Это… долг. Каждые пят лет проходить гигиену сознания для предотвращения ментальных заболеваний.

– И заодно для очистки мыслей, которые хоть как-то искажают мнение о стране? – говорит Маркус, подводя меня к мыслям о настоящей цели гигиены сознания. Но я не отвечаю, поэтому от него следует еще один вопрос: – Так, когда твоя следующая процедура?

– Осенью. После моего двадцатого дня рождения меня пригласят в больницу и проведут процедуру.

Я сажусь рядом с Маркусом и складываю руки на колени.

– И что же ты будешь делать с запрещенной информацией, о которой узнала? Ты знаешь, что теперь ты не такая, как раньше. Тебя же сразу раскусят и обвинят в предательстве.

Маркус заставляет меня глубоко задуматься. А ведь правда, что теперь будет? Правительство узнает об отце? О Маркусе? Мне же не избежать процедуры. Теперь всё оборачивается куда сложнее, чем я представляла.

– Тебе стоит поговорить с папой. Он поможет, – дает совет Маркус, вырывая меня из своих тревожных мыслей. Кусая губы, я опускаю голову. Браслет на запястье по-прежнему молчит.

– Да, возможно. Это так неправильно. Я впервые могу не исполнить свой долг, – меня всё ещё тревожит это. Тяжело сломать твердые убеждения, построившиеся ещё с детства.

– Запомни, Леа, никому нельзя верить в этом мире, особенно политической стороне, – серьёзно произносит Маркус, глядя мне в глаза. – Все идеологии – это лишь нажива на людях, которые глупо в них верят. Попробуй воспринять свою страну по-другому, и ты увидишь её истинное лицо. Ты чувствуешь. Ты – жива. И это уже больше, чем у многих в Новуме.

– Но если…

Я не успеваю договорить, как меня обрывает громкий стук в дверь, а затем кто-то открывает её. Маркус подрывается на ноги и достаёт пистолет из своей кобуры, а я вся сжимаюсь. Сердце колотится. Воздух становится плотным. У меня даже нет ничего для своей защиты. Я задерживаю дыхание, но увидев, кто зашёл, расслабленно выдыхаю, но остаюсь в небольшом напряжении.

Перед нами оказывается девушка, которую я видела, когда она приезжала за Маркусом. Кажется, это Ханна. Она одета в такую же военную форму, что и Маркус, а тёмные волосы завязаны в хвост.

Она удивлённо смотрит на нас, в особенности на меня. Я замираю под её взглядом, как тогда, впервые встретив Маркуса.

– Маркус? – Ханна вопросительно смотрит на него и сводит брови. Маркус прячет пистолет и подходит к девушке. Я остаюсь сидеть, не представляя, какая последует реакция от неё и как события развернутся дальше.

– Я сейчас всё объясню, – произносит Маркус, глядя на Ханну.

Объяснить нашу ситуацию будет непросто.

Глава 6. Третий лишний

Я стараюсь не нервничать и держать эмоции под контролем. К счастью, это у меня удаётся.

– Ханна, познакомься, это Леа, – начинает говорить Маркус и поворачивается ко мне. Он не представляет мне Ханну, понимая, что я и так уже знаю её имя. – Помнишь Томаса, который работает на «новых»?

– Помню, – отвечает Ханна, сведя брови. Её напряжение острое, словно запах озона перед грозой, а недоверие такое же резкое, как у Маркуса до того, как он узнал, кто я.

– Леа – его дочь. Он не рассказывал ей о нас, но она случайно нашла карту и когда вышла за границу, столкнулась со мной. Я вызвался помочь и рассказать о нас.

– Ты совсем сдурел, Маркус? – срывается Ханна, и её голос режет воздух. Мне кажется, даже Маркус не ожидал такой реакции, а я уж тем более. Даже дышать страшно от такой злости и негодования. – Ты понимаешь, что подставляешь нас всех? Что если её просканируют? Если найдут хоть один образ, одну фразу, хоть один след? Мне плевать, кто её папа. Она может нас уничтожить.

Её слова звучат жёстко, но я не могу злиться. Она права. Если бы я была на её месте… я бы сказала то же. Молчаливо принимаю её гнев, потому что в нём страх. За своих.

– Она не глупа, Ханна. Я верю ей. Леа может быть полезна нам, и она готова помочь, потому что и мы можем помочь ей, – спокойно говорит Маркус, ровно и холодно.

– Почему ты обязан помогать ей, а не её папочка? – спрашивает Ханна, подняв брови.

Маркус шумно выдыхает, хватает её за руку и выходит из дома. Я слышу приглушённые голоса, обрывки фраз, но не шевелюсь. Любопытство борется с самосохранением, и второе побеждает.

Я сажусь на диван, глядя в пол. Браслет холодит запястье. Он не пищит, не мерцает, но я чувствую его тяжесть. Я не просто нарушила правила, я перешла черту, которую никто не должен был даже видеть. Впервые за всю свою жизнь я не знаю, кем должна быть.

Несмотря на тяжелое знакомство с Маркусом и осознание того, что он не так уж плох, мне не хочется, чтобы у него были проблемы из-за меня. Я и правда могу быть опасна, даже того не хотя. Могу уже и смириться с тем, что Маркус может отказать в помощи, когда вернётся. И я его пойму.