Немота

– Добрый вечер, – мужчина пожал Остину руку, – Джон Белл, к вашим услугам. Никак не мог знать, что вы придете, иначе бы встретил вас сам.

– Мистер Фарелл недавно приехал из Лондона, – заметила миссис Белл, помогая своей подруге сесть на диван.

– Ах Лондон! – мечтательно сказала гостья, с почти хищным интересом рассматривая Остина, – как давно я там не была! Между прочим, многие мои друзья живут в Лондоне, причем очень важные друзья, очень!

– Поспешу вам представить, миссис Маргарет Уоллес, – миссис Белл накрыла ее руку своей, – наша с Джоном давняя подруга.

– Очень рад знакомству, – кивнул Остин.

– Скажите, мистер Фарелл, – миссис Уоллес беззастенчиво разглядывала гостя, – а вы, случаем, не женат? Моя младшая дочь – прелестница, но я с ног сбилась искать ей подходящую партию.

– Маргарет, ну что вы, – одернула ее миссис Белл, – как можно такое спрашивать?

– Я сразу заметила, что мистер Фарелл статный и обеспеченный человек. Отчего бы не спросить? Оставь свою скромность при себе, дорогая, а моя Элизабет скоро прослывёт старой девой. Чтобы моя дочь и старая дева, да никогда, какой позор!

– Прошу прощения, –откашлялся Остин, – я не женат.

– А сколько вам лет? – миссис Уоллес совсем не смущал неуместный характер ее вопросов, после того, как мистер Фарелл сказал, что не женат, ее уже было не остановить.

– Мне двадцать пять.

– Я познакомлю вас с Элизабет, – кивнула Маргарет, даже не спрашивая, а объявляя это как факт.

Непринужденно о чем-то беседуя, из гостиной чета Беллов и их гости перешли в столовую, где слуги подали ужин. Мистер Белл ел молча и жадно в то время, как миссис Белл едва притронулась к еде. Одна из служанок доложила, что ее дочери стало хуже, поэтому миссис Полли, не желая обидеть гостя своим уходом из-за стола, осталась, но было видно, как ей неспокойно. Миссис Уоллес, в прочем, ничем эта новость не огорчила: она сказала, что сильный человек справится с любой болезнью, а если Сьюзан хотя бы на треть пошла в свою мать или отца, то она, несомненно, сильный человек.

– Но Маргарет, она уже третью неделю не встает с постели, как вы можете так спокойно об этом говорить? – миссис Белл посмотрела на подругу, поджав губы.

– Дорогая, на вашем месте я бы не предавала этому большого значения. Люди смертны, дети не являются исключением. Посмотри на своих сыновей: Томас в свои восемнадцать на голову выше тебя, а в плечах в два раза шире Джона. Шестнадцатилетний Джеффри падал с лошади чаще, чем открывал книгу, и что же? Здоровее него юноши я не встречала. Кто-то обделен здоровьем, кто-то умом или вкусом, мало кто способен сочетать в себе все, – она многозначительно кивнула, явно намекая на свою персону, не догадываясь, что в этом наряде выглядит как потрепанная кошкой птица, пытающаяся растопырить свои редкие перышки , – не поймите меня неправильно, Сьюзан – чудесный ребенок, и я питаю к ней исключительно теплые чувства. Но стоит ли тревожиться из-за того, что рано или поздно должно произойти. Я же права, мистер Фарелл? Вам не стоит волноваться, мы здоровы, и вам ничего не грозит.

– Я уверен, современная медицина делает все возможное, – Остин тщательно старался подобрать нужные слова, он не хотел еще больше расстраивать взволнованную миссис Белл, но и с миссис Уоллес спорить не собирался, – и я искренне надеюсь, что Сьюзан поправится.

– Поправится, а потом снова сляжет от малейшей простуды, – миссис Уоллес совсем не стеснялась икать от шампанского, принципиально не замечая того, какое воздействие ее слова имеют на сидящую рядом миссис Белл, – нечего корпеть над теми, кому жить попросту не дано. Вообще чудо, что она дожила до тринадцати лет.

– Не чудо, а тяжелая работа лучших врачей, – заметил мистер Белл. Он наконец доел и откинулся на спинку стула, довольно положив руку на живот, – миссис Уоллес права. У меня умерли две старших сестры, опустили ли руки мои родители? Нет! И я сейчас перед вами, живее всех живых. Я люблю Сьюзан, но я понял, что переживу ее, сразу как мне ее принесли после родов. Настолько хилого младенца нужно еще поискать, сначала доктору показалось, что она родилась мертвой. А до чего тяжелыми были роды!

– Джон! – вспыхнула миссис Белл, – не при госте!

– И все же медицина не стоит на месте, – попытался подбодрить миссис Белл Остин, видя, как после каждого слова ее мужа она становится все бледнее и бледнее, – я уверен, что все обойдется, – миссис Полли подняла на Остина грустный, но благодарный взгляд, а потом встала из-за стола.

– Прошу меня простить, я отлучусь. – она торопливо вышла из комнаты, миссис Уоллес лишь хмыкнула, а мистер Белл положил себе еще утки.

– Простите за это, мистер Фарелл, – добавил он, – моя жена чрезмерно тревожна, но я бы не хотел, чтобы у вас из-за этого сложилось неверное о ней представление. Она никак не может смириться, что Сьюзан попросту суждено умереть. Полли чудная мать и потому никак не может это принять. Будь ее воля, она бы поселила в соседней комнате доктора, если не двух или трех, но я не даю волю ее тревогам. Мистер Стюарт, врач из Шеффилда, и так приезжает каждую неделю, глаза б мои его не видели.

– Обдирает их до нитки, – икнула миссис Уоллес.

– Смерть ребенка – большой удар для любого родителя.

– Безусловно. Если бы Томас, к примеру, сгорел от болезни за месяц – это была бы огромная утрата для всех нас. Но поймите, если ребенок болен постоянно – к этому просто привыкаешь. Ее смерть не станет ни для кого неожиданностью, как бы Полли ни старалась поддерживать видимость того, что Сью идет на поправку – в последние полгода она едва ли выходила на улицу.

– Именно! – поддержала соседа миссис Маргарет, – я считаю, что Полли проявляет жестокость, стараясь ее выходить. Малышка так страдает! Дали бы ей отмучаться и дело с концом.

– Никак не могу с вами согласиться.

– В вас говорит юношеское стремление к справедливости, – Джон неодобрительно посмотрел на гостя, но махнул рукой, – не берите в голову. Не хотите ли еще рагу?

Желая загладить конфуз, миссис Белл пригласила Остина на следующий день на чай. Она ни словом не обмолвилась о произошедшем, была мила и обходительна, по просьбе мистера Фарелла сыграла на рояле и проявила большой интерес к его творчеству, но видя, что этот разговор Остину неприятен, перевела тему. Джон представил мистеру Фареллу своих сыновей, но они надолго не задержались и вскоре уехали верхом. Миссис Уоллес рассказала, что они вдвоем ухаживают за девушкой, живущей в Шеффилде, и не долог тот час, когда Томас, к которому она питает большую симпатию, сделает ей предложение, и тогда ссоры между братьями не избежать.

– Вот если бы Джеффри позвал замуж мою Элизабет, – ворчала Маргарет, – тогда бы он понял, что будет устроен в жизни куда лучше, чем его брат.

– Не позавидую тому, кто утром увидит с собой в одной постели Элизабет Уоллес, – сказал мистер Белл на ухо Остину и расхохотался. Маргарет сделала вид, что не услышала его подколки, и продолжила свои рассуждения.

Беззаботные вечера омрачала лишь миссис Белл. Как бы она ни пыталась скрыть свое волнение, это редко у нее получалось. Она много времени проводила с дочерью, и ее натянутая улыбка уже никого не могла обмануть. Чем хуже становилось Сьюзан, тем движения ее матери становились все более автоматическими и лишенными любой живости, она знала, какой должна быть порядочная хозяйка, и соответствовала этому образу, пускай фарфоровые чашки все чаще падали из ее дрожащих рук. Но как бы миссис Белл ни пыталась держать лицо и изображать любезное безразличие, она то и дело проговаривалась мистеру Фареллу о своих настоящих чувствах. Это происходило крайне редко и лишь в те моменты, когда у Полли настолько затуманивалось сознание от тревоги и бессонных ночей, что она, сама того не ведая, роняла обрывки фраз о своих страхах и усталости, но тут же, встрепенувшись, извинялась и переводила тему. Остин ни о чем ее не расспрашивал.

Однако, в очередной раз придя к Беллам на ужин, после которого планировалась игра в карты, мистер Фарелл не обнаружил миссис Белл за столом. Джон с Маргарет о чем-то непринужденно говорили и убедили Остина, что, несмотря на отсутствие за столом миссис Белл, игра в карты все же состоится, они уже отправили приглашения соседям.

– Очень милая супружеская чета, только Джон, прошу вас, не подливайте мистеру Уинслоу, он снова начнет говорить о политике. Может, вам с мистером Фареллом это и будет интересно, но мы с его женой его треп просто не выносим. И я крайне оскорблена тем, что вы не пригласили Элизабет!

– Маргарет, мы же хотим играть в карты, а не учувствовать в ваших интригах. У вас была возможность представить мисс Элизабет мистеру Фареллу в прошлый вторник во время крикета.

– Ну знаете ли!

– Могу ли я спросить, почему миссис Белл не придет? – осторожно спросил Остин, садясь по левую руку мистера Белла. Они с Маргарет быстро переглянулись, Джон вздохнул:

– Сью совсем плоха, жена от нее не отходит. Не переживайте, такое случается, не отменять же покер из-за этого. Но мы не много потеряли: Полли никудышный игрок. Мисс Элизабет, к слову, тоже.

Мистер Фарелл молчал. Он испытывал к миссис Белл чувство глубокой симпатии и не знал, как будет правильно поступить. Он уважал Джона и не стал бы противиться его воле в его доме, но и наслаждаться карточной игрой, пока этажом выше безутешная мать оплакивает своего ребенка, он тоже не мог. Заметя его смятение, мистер Белл, под неодобрительный свист Маргарет, предложил:

– Можете проведать Полли, если вам так угодно. Убедитесь, что волноваться не о чем и возвращайтесь к нам, служанка вас отведет. – Остин быстро поблагодарил и вышел из-за стола, предпочитая не вслушиваться в то, как миссис Уоллес отчитывает Джона.

Детская находилась на втором этаже. Остин с большим интересом рассматривал обстановку коридора, мебель, портреты семьи и их знакомых, множество мелочей, которые придавали дому особый уют и дарили ему душу. Комоды и тумбы в коридоре и в гостиной явно были из одного гарнитура, в обоях и коврах различались одни оттенки, даже запах на втором этаже был тот же: запах тепла и семьи. Здесь же висел большой семейный портрет: мистер Белл обнимает жену за талию, а та смотрит вперед веселыми, полными любви глазами. Возле них стоят два мальчика, в которых Остин без труда узнал Томаса и Джеффри, на холсте они выглядели куда опрятнее и интеллигентнее, чем в жизни: чистые, причесанные, с накрахмаленными воротничками, в темно-синих жилетках, они совсем не походили на юношей, держащих в страхе все соседские дома. Возле братьев стояла розовощекая девочка, на вид совершенно здоровая, полноватая, в пышном белом платье она походила на порцию взбитых сливок на торте. Остин с удивлением подумал о том, насколько судьба бывает жестока. А ведь Полли проходит мимо этой картины каждый раз, когда навещает дочь!

Волшебное единство дома заканчивалось в конце коридора. От двери в детскую словно веяло холодом, мистер Фарелл понимал, что та добрая сказка с непринужденными беседами, играми в карты и прочими приятными мелочами осталась дальше по коридору, внизу в столовой, а дверь, что перед ним, ведет в реальный жестокий мир, полный горечи, болезней и потерь. На мгновение Остин остановился. Стоит ли оно того? До сих пор у него не было повода навестить больную, так и теперь она может остаться для него загадкой за закрытой дверью, и он продолжит вежливо делать вид, что не замечает переживаний миссис Белл. Чего доброго, он проникнется сочувствием, и тогда скорая смерть Сьюзан станет для него личной потерей. Прежний мир казался ему таким дружелюбным и привычным, что неизвестность за дверью казалась практически отвратительной, пускай к женщине по ту сторону двери он испытывал исключительно теплые чувства. Вдруг, когда Остин переступит этот порог, он больше не сможет жить той же жизнью, что раньше, вдруг этот полюбившийся ему мир изрыгнет его, как непригодного, если он предаст его в пользу мира за этой дверью.

Мистер Фарелл уже думал развернуться и спуститься на первый этаж, сказав, к большому их удовольствию, мистеру Беллу и миссис Портер, что не посмел тревожить Полли, как услышал возню из детской. Этот звук привел его в чувства и Остин, быстро, чтобы не успеть передумать, открыл дверь, впуская теплый свет в комнату.

Большую часть спальни занимала кровать, у которой стояла давно не тронутая лошадь-качалка. Несколько кукол так же покинуто стояли на крышке сундука. Комната пропиталась едким запахом лекарств и отваров, шторы были плотно задернуты, единственным источником света в комнате была тусклая керосиновая лампа, стоящая на прикроватной тумбе. Миссис Белл стояла на коленях перед кроватью, держа за руку лежащую девочку. Она была бледной и крошечной, смотрела на мать пустыми глазами и медленно моргала, казалось, у нее не было сил, чтобы что-либо сказать или сменить положение. Для тринадцати лет она была довольно низкой и худой, с короткими руками и бледно-серым цветом кожи. Редкие тонкие волосы, такие же светлые, как у Полли, были разбросаны по подушке. Сьюзан тяжело дышала, ее рот был всегда приоткрыт, на лбу появилась испарина, а с каждым ее вдохом было слышно, как по горлу поднимается мокрота. В какой-то момент, глядя на страдающего ребенка, Остин подумал, что миссис Маргарет была права, и дать девочке отмучаться было бы милосердно. Полли, услышав звук открывающейся двери, обернулась и смахнула с ресниц слезы.

– Мистер Фарелл? – удивленно спросила она. Девочка перевела взгляд на вошедшего, но ничего не произнесла, мать так же крепко держала ее руку.

– Прошу прощения, я не хотел вам мешать, зашел поздороваться. Добрый день, мисс, – обратился Остин к лежащей Сьюзан, – меня зовут Остин Фарелл, я ваш новый сосед, рад знакомству.

– Я благодарна за заботу, но вам не стоило приходить, – миссис Белл встала с колен и настойчиво вытолкала гостя из комнаты, закрыв за собой дверь, – я понимаю, что вы человек благородный и действуете из лучших побуждений, не желая причинить боль мне или моей семье, но Сью не нужна ваша жалость.

– Это ничуть не жалость.

– Это добродетель, о которой вас не просили.

– Миссис Белл, я не представляю, через что вам приходится проходить, моя добродетель – это не жалость и не снисходительность, но я глубоко вам сочувствую, и мне бы хотелось, чтобы вы знали, что я с охотой и удовольствием поддержу вас в этот час.

– Не подумайте, что я неблагодарна, – вымученно произнесла Полли, – я крайне вам признательна, но ни мне, ни моей дочери вы помочь не сможете. Спускайтесь в столовую и не забивайте себе этим голову, – мистер Фарелл, смутившись, коротко извинился и спустился на первый этаж, Полли же вернулась к дочери. Мистер Белл и миссис Уоллес ждали его в столовой с ехидными улыбками. К этому моменту остальные гости уже подъехали, и остаток вечера прошел за игрой в карты.

– Вы хороший человек, мистер Фарелл, – признался Джон, – но вы сами можете видеть, как ревностно моя жена относится к Сью. Не принимайте ее слова близко к сердцу, и скоро вы привыкнете и к ней, и к Сьюзан, и это больше не будет вас волновать. Не хотите ли бренди?

Остин провел у Беллов еще несколько часов, после чего, душевно попрощавшись с ними, уехал домой. Миссис Белл так же вышла его проводить, она смотрела на него с чуть большим интересом, чем раньше, тепло поблагодарила за визит и заверила, что будет рада видеть его снова. Выходя из дома, Остин бросил взгляд на окна второго этажа, мысленно попрощавшись с девочкой, скрытой шторами.

С тех пор, как мистер Фарелл стал свидетелем секрета, запертого на втором этаже, скрывать от него что-либо больше не имело смысла. Сьюзан бил озноб, поэтому в доме не прекращая горел камин, Джон ворчал, но жене ничего не говорил. Он рассказал, что Сьюзан больна пневмонией, и доктор обещал, что она продержится не больше месяца, который уже вот-вот подойдет к концу. Девочка растворялась на глазах, а у миссис Белл, казалось, больше не осталось слез: она днями и ночами сидела у кровати дочери. В редкие моменты ее сознания, Сью тихо, едва слышно говорила. Она спросила у Остина, какого это – жить в Лондоне и сказала, что непременно навестит его там, когда поправится. Сьюзан любила музыку, и, когда Полли играла на рояле на первом этаже, девочка прикрывала глаза и, чуть приподнимая кончики пальцев, отстукивала по одеялу ритм – это была единственная игра, на которую она была способна. Отец к ней не заходил, братья тоже. Они предпочитали не замечать сухой кашель, доносящийся со второго этажа, с приходящим врачом ни словом не обмолвливались о состоянии Сью, вверив заботу о ней матери.

Полли хотела, чтобы Сью хотя бы иногда спускали на первый этаж если не в семье, то хотя бы недолго посидеть на крыльце, показать ей мир, спрятанный за шторами и стенами, но Джон, обычно не препятствующий жене, решительно был настроен против. Он не столько боялся заразиться, сколько не хотел видеть больную, мысленно он уже давно похоронил дочь и ненавидел, когда ему напоминали о действительности, в которой она все еще была жива. Остин помог перенести одно из уличных кресел и поставить его у окна в детской, чтобы Сью могла смотреть в окно. Утопая в подушках, девочка медленно моргала и рассматривала сад, аллею и поле вдалеке. Слабым голосом она спрашивала о том, что находится там, дальше, за полем, за лесом, за железнодорожной станцией, на ее губах появлялась легкая улыбка, и Сьюзан засыпала.

– Мне жаль, что вы прибыли к нам именно в это время, мой друг, – как-то раз сказал мистер Белл, неторопливо прикуривая сигару, – пусть судьба Сью вас не тревожит, пускай при вашей доброте это и невозможно. Нас всех ждет тяжелая неделя, после чего мы все вздохнем полной грудью. Как вы смотрите на то, чтобы устроить ужин на природе?

В один день Сью резко стало лучше. Остин впервые увидел ее распахнутые глаза, полные интереса, девочка ровно сидела и даже с аппетитом ела. Она сказала, что скучает по отцу и братьям, и хотела бы, чтобы они к ней заходили хотя бы изредка, а еще она думает, что мистер Фарелл очень хорош собой, и что ей неловко говорить с молодым человеком, пока она в ночной рубашке. Она показа Остину все свои куклы, назвала их по именам, одну звали Патриция, в честь матери, и сказала, что, когда она выздоровеет, то купит себе еще много-много кукол. Полли, казалось, помолодела, она нарвала в саду цветов и поставила их в вазу напротив кровати дочери, все упрашивала мужа прийти, но тот никак не соглашался.

Улучшение состояния было кратким, и Сьюзан Белл вскоре умерла. Вечером девочке стало хуже, ее охватило несколько приступов сильнейшего кашля, сопровождающихся жаром и судорогами. Задыхаясь, она царапала себе горло, и на тонкой бледной коже оставались широкие красные полосы. Когда она наконец смогла уснуть, то выглядела почти умиротворенно, и в один момент ее дыхание остановилось.

– Могу ли я что-то для вас сделать? – спросил Остин у миссис Белл, когда те остались наедине. Джон поехал отвозить приглашения на похороны, мальчишки шлялись невесть где, в доме было тихо и умиротворенно, про смерть Сьюзан напоминал лишь потухший камин, без нее стало холоднее. Полли стала мягче относиться к словам сочувствия, вероятно, за время их знакомства, она прониклась доверием к мистеру Фареллу и поняла, что он абсолютно с ней искренен.

– Можете. Исполните одну мою просьбу.

– Все, что угодно.

– Я уже упоминала, что какое-то время мы с братом провели в Шеффилде. Это случилось после того, как дом нашего дяди, поместье Эстерфилд, сгорел. Вы наверняка видели его по дороге сюда. Мой брат, мистер Майкл Беркли, живет к западу отсюда, он нелюдим, но в этом нет его вины. Мы многие годы не видели друг друга, но мне бы хотелось, чтобы он пришел на похороны Сьюзан. Но я боюсь, что он откажет в моей просьбе, как отказывался от встречи в течение последних нескольких лет. Если бы вы убедили его приехать, я была бы очень вам обязана.

– Конечно, миссис Белл, я приложу все усилия, – мистер Фарелл не стал спрашивать, почему Полли или ее муж не хотят пригласить мистера Беркли самолично, хотя и задался этим вопросом. Он рассудил, что на то есть причина, которую он рано или поздно узнает, а сейчас был бы жестоко по отношению к миссис Белл донимать ее лишними расспросами. Поэтому на следующий день Остин выехал в назначенном направлении, старательно подбирая слова для оповещения такой печальной новости. О Майкле Беркли он по сути ничего не знал, а его портрет был составлен из обрывков фраз, брошенными Беллами. Полли говорила о нем с грустью, Джон же с раздражением, но по всей видимости, никому из них этот разговор не был приятен, поэтому Остин тактично переводил тему.

Глава II

Дом мистера Беркли был небольшим и невзрачным. Чтобы до него добраться, с холма, который так поразил мистера Фарелла в первый день его прибывания в пригороде, нужно было спуститься к полю и, не доезжая до сгоревшего особняка, повернуть западнее. Там, заросшая полевой травой, все же была различима дорога, уводящая в небольшую рощу, постепенно переходящую в заболоченную низину. Переход этот был более резким, чем можно было себе вообразить. Прекрасное залитое солнцем поле, домики соседей и все то, что так полюбилось Остину, осталось где-то там, за поворотом, теперь же кроны деревьев смыкались так плотно, что с трудом можно было увидеть хоть маленький кусочек неба или, обернувшись назад, увидеть что-то, кроме их суровых стволов. Остин продолжил свой путь, и вскоре дорога, усеянная ямами и рытвинами, привела его на небольшой участок земли, окруженный деревьями, как самым надежным забором.

Дом, который увидел мистер Фарелл, смущал его не столько своей простотой, сколько неухоженностью и заброшенностью. Это было утопающее в старых вязах двухэтажное здание с покосившейся крышей и гниющим крыльцом, у которого плотным рядом росли кусты почти два фута в высоту, уродливые и колючие, без какого-либо намека на листья или цветы. Быть может, когда-то на них что-то росло, Остин видел нечто похожее в загородном доме своих друзей, но эти кусты, выросшие на болоте и спрятанные в тени, будто бы не были созданы для чего-то красивого. Конечно, после чудесного сада Беллов или безупречно белоснежного крыльца Уинслоу, домик Майкла Беркли доверия не внушал. Остин привык к тому, чтобы из дома доносилась музыка, запах выпечки, смех, чтобы, подъезжая к дому, лошадь уверенно шла по ровной дороге, а после стояла в удобном стойле. Чтобы слуги были такие же чистенькие и опрятные, как и хозяева дома, чтобы на столах лежали салфетки, десерты ели серебряными ложечками, за столом обсуждалась поэзия, поездки и визиты, чтобы на каминных полках фарфоровые статуэтки стояли в ряд, а полы были до блеска вычищены. К этому мистер Фарелл привык, такую жизнь он знал. И дом, перед которым он остановился, был так же далек от этого образа, как боров далек от воробья. Лишь по скрипу проседающих под его ногами ступенек крыльца, Остин понял, что это будет незабываемый визит, и пожалел, что приехал сюда в белых брюках.

После непродолжительного стука в дверь, ему открыла немолодая служанка в засаленной юбке. Она, казалось, была удивлена даже сильнее, чем Остин, и пропустила его в дом, после чего, причитая, сама пошла привязывать лошадь – больше слуг в доме не было.

Остин вошел в дом и сразу поежился: несмотря на сухость и жару, в доме было сыро, доски пола громко скрипели, и оттого каждый шаг мистера Фарелла эхом разлетался по всему дому. Грязные голые стены крошились и осыпались, мелкой крошкой забиваясь в щели между половицами. На полу не было ковров, на стенах – картин, единственным примечательным в коридоре были двери, все запертые, кроме одной – на которую указала служанка, она была чуть приоткрыта. Борясь с желанием посмотреть в щелку, мистер Фарелл постучал. Ответом ему было бессвязное бормотание и, не получив более внятного приглашения, Остин осмелился войти.

Комната оказалась небольшой и квадратной, плотные шторы глухо перекрывали два окна, и из-за этого в комнате было довольно темно. Как и коридор, комната не отличалась богатым убранством. В углу стоял самый обыкновенный комод, на вид сделанный небрежно и дешево, на нем лежали нитки, бусины и прочий мелкий мусор, а также стояла керосиновая лампа, служившая единственным источником света. В противоположном углу, напротив комода, стояли четыре стула, поставленных вразнобой, без какого-либо четкого рисунка или назначения. Стулья тоже были старыми, но даже в полутьме Остин узнал в них стулья из гостиного гарнитура Беллов: чудесный гарнитур из двенадцати обитых цветочным гобеленом стульев был главным украшением их гостиной. Оказалось, что четверо таких же стульев бесцельно простаивают здесь.

Майкл Беркли сидел у комода, его мрачный силуэт лишь немного освещал тусклый свет лампы. Он сидел в кресле-качалке, казавшемся слишком большим для его тощего и маленького тела, и был укутан в толстый клетчатый плед. Майкл сидел, съехав по спинке кресла и опустив голову на грудь. При звуке открывающейся двери он вздрогнул, его дыхание сбилось. Было в нем что-то жуткое. Будто бы вросший в свое кресло, он был похож на уродливую горгулью, украшающую фасад готического здания, замершую в самой отвратительной и уродливой позе. Он дернулся и посмотрел на гостя с подозрением.