Немота

Мистер Фарелл зашел в библиотеку, состоящую из нескольких смежных комнат, и с восторгом принялся осматривать высокие шкафы, доверху набитые книгами. Здесь было все: от детских сказок до научных исследований, от древних эпосов до сборников поэзии и анекдотов, множество книг по философии, астрономии, истории стояли на полках. Некоторые шкафы оказались заперты и, несмотря на трухлявый вид, не поддавались попыткам Остина открыть их. Он тщетно рылся в ящиках столов в поисках ключей – некоторые секреты Эстерфилда никогда не будут раскрыты.

Остин зашел в очередную комнату, в которой, по всей видимости, и начался пожар: в ней повреждения были особенно сильны. Осмотрев помещение и уже собравшись уйти, мистер Фарелл неожиданно заметил металлический блеск, пробивающийся из расщелины между выгоревших досок пола. Присев на корточки и присмотревшись, Остин убедился, что под досками что-то есть. Разломав пол ближайшим подсвечником, мистер Фарелл извлек старую бронзовую шкатулку, отделанную белым мрамором. Она практически не пострадала от огня и оставалась похороненной в забытом Эстерфилде несколько десятков лет. Дрожащими руками Остин открыл шкатулку и достал из нее толстую записную книжку, он тут же ее открыл. На первой странице аккуратным округлым почерком было написано: «Принадлежит Чарльзу Эдгару Беркли».

Глава III

Сердце Остина яростно билось в его груди, пока он трясся в экипаже по направлению дома мистера Беркли. Кучер ждал его у Эстерфилда и, казалось, совсем не был удивлен виду взволнованного Остина, прижимающего к груди потрепанный блокнот и требующего отвезти его обратно. Он кивнул и резво хлестнул лошадь, разворачивая экипаж. Мистер Фарелл так бережно, как только мог, перелистывал пожелтевшие страницы дневника Чарльза. В темноте различить отдельные буквы было практически невозможно, и Остин подносил дневник так близко к глазам, что его нос смог уловить запах пыли и гари, запечатавшийся среди страниц. Многие страницы были вырваны, у некоторых листов отсутствовала часть, некоторые были смяты и вложены стопкой ближе к середине дневника, словом, дневник представлял из себя хаотичный набор заметок, разобраться в которых было непростой задачей. Чем ближе к началу он листал, тем аккуратнее и мельче становился почерк, клякс, ошибок и вырванных листов тоже становилось все меньше, на полях появились даты, рука становилась тверже, мысли конструктивнее. На полях стали появляться забавные небольшие рисунки человечков, схематичные изображения цветов, лошадей, женские и мужские портреты в профиль, до нелепости простые и кривые. Но не записи заставили Остина ехать обратно, не желание вернуть дневник. Когда мистер Фарелл поднял дневник из тайника, тот раскрылся, и на пол выпали две фотографии.

На первой был изображен мужчина, по всей видимости мистер Чарльз Беркли, среднего роста, с вытянутым подбородком и высоким лбом. Он был немного полноват, имел тонкие, несколько выставленные вперед губы и крупный нос, одет был в хороший темный костюм и выглядел благородно, пускай и несколько изнеженно. Чарльз стоял возле двоих детей – своих племянников. Он положил руку на плечо неказистому худому мальчику лет двенадцати, девочка же сидела на высоком табурете рядом. Остин с трудом смог узнать в этом мальчике Майкла Беркли, и опознал его скорее логически: мальчик был невысок и угловат, с приплюснутой головой и оттопыренными ушами. Теперь в нем не осталось ничего, напоминающее о том, как он выглядел ранее: даже взгляд его темно-серых глаз переменился до неузнаваемости. Зато Полли будто бы не изменилась: черты и пропорции ее лица претерпели не так много изменений, и миссис Белл была очень хорошо узнаваема, даже озорное выражение ее лица осталось прежним.

На второй же фотографии была изображена стройная молодая женщина, стоящая прямо, горделиво поднимая голову. У нее были правильные и ровные черты лица, но распознать их точнее было проблематично. Девушка смотрела в объектив камеры слегка раскосыми глазами, и свет, казалось, проходил сквозь ее платье и тело, делая ее фигуру размытой и полупрозрачной. На обратной стороне ровным почерком, который мистер Фарелл потом безошибочно узнал в дневнике Чарльза, было написано: «Портрет графини Б.Ч. ноябрь 1841» Разумеется, Остин сразу же подумал о том, что фотография повредилась из-за долгого прибывания под полом, но почему тогда вторая фотография сохранилась, а мебель на втором снимке не потерпела таких же изменений и осталась четко видна? Мистер Фарелл никогда не был суеверным и в приведений никогда не верил, но волшебная таинственность той ночи, странный сумасшедший отшельник, заброшенное богатство и один большой секрет, объединявший все перечисленное и хранимый в этом дневнике, заставил его захотеть поверить в потустороннее и вернуться к дому мистера Беркли.

Самые первые записи датировались январем одна тысяча восемьсот сорокового года и содержали обычные записи, мысли, описание работы, поездок, приемов, волнение за племянников, так рано оставшихся без родителей. Остина же заинтересовали более поздние его записи, перечитывая которые он не мог поверить своим глазам:

«3 августа 1841 года

Аукцион мистера Челтона наконец состоялся! Крупнейшее мероприятие, которое мне посчастливилось посетить за последние полгода: встретил несколько старых друзей, в том числе и мистера Уоллеса, какое счастье, что его болезнь отступила, и он в добром здравии, все так же весел и даже ест весьма охотно. Другие же люди меня не особо интересовали, я знал их поверхностно, а общество мистера Уоллеса и мистера Челтона меня вполне устраивало. Мистер Челтон, к слову, превосходно образован и в высшей степени джентльмен, я был бы рад встретиться с ним еще раз. На мое приглашение навестить нас в Эстерфилде он ответил размыто, сославшись на обилие работы, связанной с продажей имущества почившего отца. Я тут же выразил ему мои соболезнования, но мистера Челтона это не особо печалило. Это или очень стойкий человек, или очень прагматичный: подумать только, с таким хладнокровием расставаться с вещами покойного!

Сам же аукцион поражает масштабом и роскошью: будь у меня чуть больше вкуса (или жена), то Эстерфилд бы выглядел не хуже поместья графа, но – увы и ах, приходится, словно сорока, тащить в дом все, что блестит. Маргарет говорит, что красоту красотой не испортить, предпочту верить ей, пусть даже ее слова – всего лишь попытка меня утешить. Но я все же подумываю над тем, чтобы избавиться от части моей коллекции или хотя бы перевести ее в другое место: из-за обилия пыли в Эстерфилде стало труднее дышать. Мои легкие, привыкшие к сухости и духоте моего кабинета, совсем этого не ощущают, чего не скажешь о детях.

Аукцион длился два дня. Один торг проиграл: мистер Брэдли выложил за антикварную статую женщины, держащей на голове чашу с виноградом, пятьсот фунтов против моих трехсот. Расстроен не сильно, торг за нее доставил мне весьма посредственное удовольствие, даже не знаю, куда бы я ее поставил, если бы купил.

Купил три картины: портрет, натюрморт, пейзаж из коллекции покойного графа. Натюрморт и пейзаж повешу в холле, что делать с портретом пока не решил. Мастерство художника поражает! Впервые вижу портрет такой восхитительной детализации, поражен настолько, что глаз не могу оторвать. Пришлось отдать за него восемьсот фунтов, какое счастье, что мистер Брэдли к тому времени уже потратил достаточно, чтобы не пытаться меня перегнать. Не без злорадства я поздравил его с приобретением статуи, портрет же достался мне.

Уезжал с чувством глубокого удовлетворения и вдохновения. Думал о портрете так много, что мне приснилась миссис Челтон. Не буду вдаваться в подробности сна, он непристоен.»

«8 августа 1841 года

Чувствую себя тревожно, думаю, переволновался из-за внезапной болезни Микки. Малыша внезапно начало лихорадить, но недуг быстро прошел. Не знаю, чем он вызван, остается лишь надеяться, что ничего серьезного он за собой не повлечет. Сегодня же прикажу убрать часть коллекции на чердак, детям нужен чистый воздух.»

«14 августа 1841 года

Мне неспокойно. Позже опишу. Майкл здоров. Я тоже.»

«23 августа 1841 года

Возвращаюсь к своим записям в приподнятом расположении духа. Недуг Микки прошел бесследно, видимо, виной тому действительно была скопившаяся пыль. Терзавшая меня тревога, из-за которой я прервал записи, тоже утихла только лишь для того, чтобы снова возобновиться с новой силой. Две ночи почти не спал: было четкое ощущение, что кто-то на меня пристально смотрит, хотя в комнате я был один. Последний раз схожее чувство я испытывал в далеком детстве, когда мой брат прятался в шкафу, чтобы напугать меня. Сейчас же я был убежден, что в комнате, помимо меня, никого нет, но что-то не давало мне покоя. Потом я стал слышать шаги, совсем тихие, больше похожие на шорох, но они преследовали меня по всему дому, лишь выехав из Эстерфилда, я избавился от навязчивых видений. Думал отругать детей за их шалости, но вовремя понял, что они не при чем. Слишком много работаю, вот и мерещится всякое. Принял снотворное, чтобы лучше спалось, завтра поеду к мисс Портер – ее присутствие всегда идет мне на пользу.»

«25 августа 1841 года

Смог немного поспать, сидя в кресле в библиотеке. Сам того не заметил, как роман и тихий треск горящего камина разморили меня. Проснулся от звука открывающихся ставней, а, когда открыл глаза, то заметил женский силуэт у окна. Ее лицо смутно кажется мне знакомым, но я никак не могу вспомнить, где же я ее видел. Она стояла ко мне спиной, вглядываясь в темноту ночи, и я сумел разглядеть только длинные светлые волосы и развивающуюся от прохладного ветра ткань платья. Поняв, что я на нее смотрю, женщина растворилась в воздухе за считанные мгновения. Всю ночь пил со страху так, что на утро еле встал, стыдно перед детьми. Быть может, то был просто сон, но я точно помню, что оставлял окно закрытым. Отчитал служанку, хоть она и уверяла, что к окну не прикасалась.

Портрет миссис Челтон тоже немало меня волнует. Вероятно, я слишком много времени провел, рассматривая его, пытаясь понять, что же меня к нему влечет, поэтому миссис Челтон приснилась мне и второй раз. Эта версия несколько успокоила меня, я не суеверный человек, но рассказы о призраках и злых духах, которые мне читали в детстве, дают о себе знать до сих пор. Сплю при свете. Микки точно что-то знает: он подолгу смотрит на портрет. Прогоняю его лишь для того, чтобы смотреть самому.»

Чтение прервал крик кучера и фырчанье лошадей: экипаж вновь остановился у дома Майкла Беркли. В темноте он выглядел еще страшнее, чем при свете дня, и если бы Остина не трясло от разрывающего его грудь интереса, то он бы ни на версту к этому дому не подошел. Служанка сильно удивилась его возвращению, но впустила Остина внутрь.

Мистер Беркли все так же сидел в своем кресле-качалке, откинувшись назад и прикрыв глаза. Он медленно раскачивался, погруженный в собственные мысли, убаюканный скрипом кресла, и на звук открывания двери никак не отреагировал. Остин окликнул его, и только тогда Майкл обратил на него внимание. Обожжённая кожа, на которой когда-то были брови, поползла наверх от удивления, а губы растянулись в зловонной улыбке.

– Мистер Фарелл? Не ждал вас так скоро, – Мистер Беркли несколько удивленно смотрел гостя, его измазанные грязью брюки, жилет, запачканный пылью и сажей, растрепанные волосы и взволнованный внешний вид говорили о том, что мистер Фарелл пережил какое-то поразившее его приключение. Остин тут сел рядом и протянул ему дневник Чарльза. Майкл недоуменно взял его и открыл на первой странице. Его лицо тут же замерло в гримасе тупой боли, превратив его всего в один изнывающий ком потери и сожаления. Мистер Беркли, крепко сжимая корешок книги, в молчаливом крике нагнулся вперед и уткнулся лбом в пожелтевшие страницы. Он вновь откинулся на спинку кресла, его дыхание было коротким и частым, истощенные плечи тряслись, а из открытого рта раздался хрип. Его припадок был настолько болезненным, насколько и тихим. В таком состоянии мистер Беркли провел около двух минут, казалось, что последняя искра жизни вот-вот покинет это обезображенное тело, но Майкл оставался жив. Он жил, и вместе с ним жила его нескончаемая агония. Наконец, придя в себя, Майкл громко выдохнул и закрыл дневник, оставив его у себя на коленях.

– Где вы его нашли? – спросил он, сверля мистера Фарелла взглядом.

– В Эстерфилде…

– Ложь! – истерично повысил голос Майкл, – я обыскал каждый угол и каждую щель Эстерфилда, и его нигде не было.

– Он был спрятан в шкатулке под половицей в комнате на втором этаже. Доски прогнили, и я смог его найти.

– Для чего вы поехали в Эстерфилд? Не терпится сломать себе шею? – Майкл по привычке огрызался, но злобы в его голосе уже не было, было лишь беспокойство и напряжение.

– Я не могу объяснить, – пробормотал мистер Фарелл, – мне стало любопытно.

– Советую выбирать для исследования светлое время суток, а также брать с собой слуг. Не говорите Полли, что вы туда ходили, не стоит ее волновать. Поместьем до сих пор владею я, и зла за вторжение на вас не держу, – старик провел рукой по обложке дневника, – Эстерфилд сильно плох? – Остин промолчал.

– Понятно, – мистер Беркли прикрыл глаза, – вы прочитали дневник?

– Не все. Вы мне сможете рассказать эту историю намного подробнее.

Майкл достал вложенные в дневник фотографии и внимательно на них посмотрел. Остин не мог распознать выражение его скрытого в тени лица, но был почти уверен, что по одной из обожженных щек пробежала слеза. Мистер Беркли долго вглядывался в фотографию дяди, провел по его лицу пальцем и бережно коснулся изображения Полли: на мальчика на снимке он смотрел скорее с жалостью, но никак ее не выразил. Эту фотографию он положил поверх дневника, и в течение своего рассказа то и дело брал ее в руки и рассматривал. На фотографию миссис Челтон Майкл смотрел не так долго и, казалось, что раздраженно, после чего убрал ее обратно в дневник.

– Вы будете меня слушать?

– Да.

– И вы поверите мне? – мистер Фарелл сел возле старика и трижды коротко кивнул.

– Отчего не дождались утра, тоже было любопытно? Любопытство не порок, а большое свинство. Вы, видимо, считаете меня отчаявшимся или сумасшедшим, раз рассчитывали на то, что я посреди ночи приму вас и продолжу рассказ. Не извиняйтесь, ведь вы правы, более того, вы вернули мне записи Чарльза, и хотя бы в благодарность за это я удовлетворю ваше любопытство, – мистер Фарелл благодарно, но все же немного виновато вновь кивнул.

– Так и быть, – Мистер Беркли, не скрывая самодовольной улыбки, вытянулся в кресле и продолжил рассказ, неторопливо поглаживая дневник своего дяди большим пальцем. В окна начал стучать теплый летний дождь, обещающий собой приход страшной бури.

– Как и обещал дядя Чарльз, пару недель спустя он устроил в Эстерфилде прием. Такие события не были частыми, но всегда покоряли приезжающих красотой поместья и изысканностью стола. Дядя любил вкусно поесть и выпить и не смел отказывать в этом гостям, поэтому во время приемов столы ломились от обилия мяса, закусок, сыров и фруктов. Слуги сбивались с ног, принося новые и новые блюда, а кухарки начинали приготовление обеда за три дня до его проведения. Для любителей сладкого они готовили кремовые пирожные с тающей карамелью и орехами, рулетики, набитые сливками и ягодами, всевозможные конфеты были высыпаны в хрустальные вазы, которые постоянно пополнялись. Мужчины, предпочитающие плотно поесть, налегали на жаркое из оленины и говядины, макая нежное мясо в брусничный соус, после чего переходили к нарезкам из трески, форели или других видов рыб. Среди женщин популярностью пользовались супы или же свежие салаты под трюфельным соусом, к которым прекрасно подходило ароматное красное вино из нашего погреба. Те, кто не боялся оставить пятно или два на своих костюмах, налегали на ребрышки и гребешки.

Маргарет была в восторге: она смеялась, порхая от одного гостя к другому, одаривала всех лучезарной улыбкой и вела себя, как хозяйка праздника, коей искренне себя считала. Одета она была по своему обыкновению ярко и дорого, ей нравилось быть в центре внимания, чего она успешно и умело добавилась. Корсет туго стягивал ее талию и подчеркивал объемную грудь, коей она беззастенчиво смущала молодых людей и вызывала неодобрительные вздохи гостей постарше. Маргарет кокетливо то поднимала, то опускало плечо, и завороженные взгляды приковывались к крохотной родинке под ее ключицей, и мисс Портер это внимание льстило. Маргарет знала о том, что она красива, а в те годы она была еще и молода, и если бы не ее любовь к Чарльзу, она бы наверняка нашла себе еще более выгодную партию, но сердце ее было занято, поэтому ее многочисленные воздыхатели довольствовались малым. Зная, что Чарльз не испытывает ни малейшей ревности, она соглашалась на танцы, тихие прогулки вдвоем, игриво выставляла крохотную ножку в нежных туфельках из-под кринолина, но при этом не давала никому себя целовать. Ей нравилось видеть иступленный желанием взгляд своих обожателей, нравилось давать им призрачные надежды на взаимность, и она всегда яростно недоумевала, когда кто-то из ее свиты начинал ухаживать за другой девушкой.

Среди гостей было множество знакомых и друзей мисс Портер, которых она познакомила с Чарльзом, сам же он не проявлял к ним никакого интереса, но общества которых любезно терпел. Он много раз признавался мне в том, что говорить ему с ними совершенно не о чем, и в их присутствии от ощущает себя серой молью возле роя пестрых бабочек.