Немота

Анна Миронова

Немота

Глава I

Хэмиш Винсент Фарелл происходил из древнего, пусть и не знатного рода. Его семейство веками обитало на севере Англии, где сырость уже давно пропитала как стены их фамильного особняка, так и самих Фареллов, сделав их до унылого приземленными и практичными людьми. В их доме никогда не было дорогих блюд, предметов роскоши или влиятельных гостей. Они неплохо ладили с соседями, при этом не залезая к ним в душу и не давая оказывать на себя никакого влияния. Все Фареллы были одинаково молчаливыми, спокойными и гордыми, предпочитая общественный порядок и уважение душевной близости и светским приемам, хлеб –пирожным и лен – шелкам. Их семья обладала участком земли, приносившим около тысячи фунтов в год, из которых тратилось чуть больше половины, остальное мистер Фарелл откладывал на черный день, который все никак не наступал.

Хэмиш же был в семье белой вороной. Будучи четвертым ребенком своих родителей, он появился на свет в душный летний день, когда и Фареллы, и прислуга, изнемогали от жары так, что приходилось окунать ноги в ведра с водой и постоянно обмахиваться веерами или, в случае его отца, утренней газетой.

С первых же лет жизни Хэмиш нарушил вековой семейный устой: он не терпел тишины, говорил громко, звонко и очень много, из-за чего у его старших сестер часто болела голова. Он задорно музицировал, любил конные прогулки и не мог понять, отчего его семье так полюбилась скука. Отец боялся, что непутевый сын растранжирит наследство до последнего пенни и отсыпал дочерям весьма щедрое приданое, считая их куда более рассудительными и экономными. Скромное наследство ничуть не смущало Хэмиша, на большее он и не рассчитывал.

Юноша с ранних лет проявлял недюжинный интерес к учебе, особенно выделяя естественные науки, и его с легкостью приняли в университет, который он успешно окончил, при этом заработав репутацию прилежного ученика и получив за это большое уважение со стороны преподавателей.

Он, ощущая небывалую легкость, за гроши продал дом, в котором родилось и умерло несколько поколений его предков, и, преисполнившись верой в светлое будущее, навсегда оставил те края. Бедность страшила его куда меньше, чем жизнь, полная скуки и рутины, и мистер Фарелл ни о чем не жалел.

Гостя у одного из приятелей в Лондоне, он понял, чего ему не хватало в отцовском доме. Он влюбился в городскую суету, светские приемы и ужины. Не проходило и дня, чтобы его никуда не пригласили. В театре он нередко скучал, предпочитая банкеты, скачки или же охоту, но от приглашений никогда не отказывался. В обществе Хэмиш держался уверенно, но мягко, не увлекался картами и выпивкой, всегда был приветлив и обходителен. Ему льстило общественное внимание, и он умел его получать, не прибегая при этом к лести. Люди ценили в нем доброту и острый ум, который отнюдь не портила его провинциальная простота или наивное детское восхищение прелестями большого города. Одевался Хэмиш по привычке просто, пускай и засматривался на дэнди и даже примерял схожие костюмы, но ему всегда казалось, что он выглядит в них нелепо и неказисто. «Это словно натянуть кружева на сапог!» – возмущался он, стоя перед зеркалом и тщательно рассматривая свой наряд, потом бранился про себя и вновь натягивал свой поношенный пиджак – единственное, что он забрал из родного дома.

      Чтобы выглядеть подобающе, Хэмиш отпустил усы и небольшую бородку, которую позже сбрил от неудобства, и уж слишком большое внимание начал уделять подбору подходящих шляп и часов. А позже, когда после неудачного падения с лошади, начал прихрамывать на левую ногу, приобрел себе элегантную трость с золотым наконечником.

На одном из званных ужинов он познакомился с Джейн Порксли – дочерью отставного военного, с которым был хорошо знаком. Джейн сначала не проявляла к нему никакого интереса: в начале вечера она музицировала, а потом смущенно улыбалась молодым офицерам, которые облепили ее со всех сторон. И не спроста: Джейн была очень хорошенькой молодой леди, только недавно вышедшей в свет, и тут же собравшей вокруг себя толпу восхищенных поклонников. Им нравились ее округлые мягкие черты лица, чуть вздернутый носик с аккуратными ноздрями, в ее еще детской фигуре уже проглядывались очертания женщины, и многие сулили ей еще большую красоту в будущем. А пока, она только начинала догадываться о своей привлекательности, кокетство ее было наивным и нежным, и оттого она была еще милей. Хэмиш стал все чаще появляться у них дома под разными предлогами, и наконец Джейн не смогла устоять перед его природным обаянием, и они поженились.

Джейн и Хэмиш Фареллы осели в Лондоне: Хэмиш не мог представить себе жизнь где-либо еще, а Джейн хотела быть ближе к родителям, до того была к ним привязана. Имея весьма неплохой доход, они купили дом в престижном районе и могли себе позволить до конца своих дней ни о чем не беспокоиться: несколько мясных и бакалейный лавок, открытых Хэмишем, а так же приданное Джейн, не давали им причины экономить. Супружеская чета часто появлялась на публике, не изменяя своим привычкам, и через год после свадьбы у них родился первенец, которого они назвали Остином.

Остин унаследовал непоседливость отца и артистизм матери, не проявлял ни малейшего интереса к точным наукам, но зато страстно полюбил литературу. Талантом он обделен не был, да и фамилия сделала свое дело – произведения Остина начали печатать, и вскоре он стал довольно известен в узких кругах. Он окружил себя друзьями, которые, как и слепо любящие его родители, наперебой восхищались его писательскими изысками, и уже после публикации первого сборника рассказов Остин ощущал себя непревзойденным писателем.

Критики же говорили, что его работы сумбурны и противоречивы, что автору не только не хватает опыта, но и его идеи не новы. Остин по началу не принимал критику близко к сердцу, будучи абсолютно уверенным в своем творчестве. Однако, сравнение его последней работы с дешевым бульварным романом и колоссальный провал продаж выбили мистера Фарелла из колеи.

Остин писал о том, чего не знал, но очень пытался вообразить. Героями его историй становились или искаженные отражения его знакомых, или же он сам, чего он нисколько не скрывал. Прототипами написанных им женщин часто становилась мать, вот только ее мягкость Остин превращал в неописуемый инфантилизм, который мог понравиться лишь самым романтичным натурам, романтизм которых граничил с глупостью. Себя же мистер Фарелл выставлял в лучшем свете, приписывая себе черты, редко сочетающиеся в одном человеке. Таким образом, он был чрезвычайно отважным и резким, но в то же время ранимым и чутким, говорил о высокой морали, после чего не скупился на любовные связи, словом, был воплощением того, кем хочет казаться человек, запертый в четырех стенах и прикованный к печатной машинке. Несмотря на обилие написанных им рассказов и немаленький писательский опыт, Остин был абсолютно лишен какого-либо литературного таланта. Он писал скучно и однообразно, не имея своего стиля, он, вдохновляясь новым прочитанным произведением, заимствовал слог оттуда, и тогда его произведения становились сносными или даже неплохими. Но спустя несколько дней запал проходил, и его рукописи вновь обретали посредственный и нелепый вид. Книги мистера Фарелла представляли собой хаотичное и нелепое собрание его мыслей, криво сшитых в единое пестрое полотно, которое он искренне считал воплощением своей гениальности.

Прямолинейные заявления критиков разрушали образ, который он сам себе создал, и от осознания своей мелочности и бесталанности мистер Фарелл приходил в ужас. Он перечитывал свои книги вновь и вновь, сам себя убеждая в том, что читатели правы, и, что, как писатель, он полное ничтожество. В одночастье у него открылись глаза на то, что его склонности к литературе недостаточно для создания чего-то по-настоящему стоящего, гением ему никогда не стать, и он, возвышавший себя над другими второсортными авторами, на самом деле был им подобен. Несколько лет своей жизни, которые он посвятил литературе, теперь казались ему напрасно прожитыми и лишенными всякого смысла.

      Остин не слушал никого, кто бы пытался его поддержать или переубедить, последней каплей стало его желание изъять все свои книги с прилавков, ведь он утверждал, что каждый раз, как кто-то открывает его книгу, то сразу же высмеивает несчастного автора, а терпеть такой позор мистер Фарелл был не намерен. Его нежные розовые мечты были растоптаны в прах и втоптаны в грязь, оставив Остина в полнейшей растерянности и унынии.

Обеспокоенные родители посчитали, что если Остин еще хотя бы на месяц останется в Лондоне, то сойдет с ума сам или сведет с ума их, поэтому было принято решение срочно сменить обстановку. Хэмиш Фарелл снял для сына небольшой дом на природе, в надежде, что это улучшит его состояние, и оказался прав.

Как только Остин, юная и ранимая душа, выехал за пределы Лондона и внимание его переключилось на предстоящий продолжительный отдых, он тут же смог отбросить мысли о своих прошлых книгах, сосредоточившись на придумывании новых. Будучи оптимистично настроенным человеком, мистер Фарелл не был склонен к продолжительной меланхолии и настроение его значительно улучшилось.

– Здесь просто превосходно! – всплеснул руками мистер Остин Фарелл, осматривая небольшую уютную гостиную. Это был высокий и крепко сложенный молодой человек с прямыми черными волосами и гладко выбритым подбородком. Одет он был просто, но опрятно, без излишеств, хоть и костюм его был сшит безупречно – этому он научился у отца. Мистер Фарелл постоянно находился в движении: во время беседы он активно жестикулировал, ходил из комнаты в комнату, рассматривая дом. Он не стеснялся выражать свой восторг по поводу всего, что видел, а его мимика была настолько живой, что в его возрасте на лице уже были видны мелкие морщинки. Уши его были слегка оттопырены, а нос был длинным и прямым: это сочетание нелепости и благородности в его внешности всегда его забавляло. По-женски оформленные губы ниточкой имели приподнятые уголки и нежно-розовый персиковый оттенок, которому, как и длинным густым ресницам, могла позавидовать любая леди.

Настежь распахнутые окна дома выходили на затененный сад, настолько ухоженный, что походил на сад с подарочной открытки. От ветра его прятали левое и правое крыло, так же двухэтажные, а от солнца четыре крупных дерева, растущих по периметру. Здесь же были несколько благоухающих клумб и две скамьи, стоящие в разных углах сада. Благодаря тени, утренняя роса оставалась на траве чуть дольше обычного, и в полдень воздух все еще был насыщен влагой, питающей и цветы, и деревья, и самого Остина. От зноя тут прятались различные пташки, песни которых мистер Фарелл, как городской житель, раньше не слышал, и оттого любил еще сильнее. Остин провел рукой по дубовому письменному столу, явно старому, на поверхности осталось множество засечек, которые совсем не смущали мистера Фарелла. Его больше волновали изогнутые элегантные ножки стола и кованные розы на ручках ящиков, и он рассматривал их с особенным восхищением. Тихое лето и уединенный дом на юго-востоке Шеффилда, как ничто иное вдохновляли на продуктивную и тщательную работу. Будучи натурой крайне увлекающейся, он сразу представил, как будет работать за этим столом над очередной рукописью, которая должна восстановить его репутацию писателя и задетое самомнение.

– Все нравится? – спросил стоящий в дверях тучный мужчина в костюме, поправляя круглые очки. Он был плохо выбрит и скрывал то, что начинает лысеть, серой шляпой, но все равно у него получалось производить впечатление человека мыслящего и прыткого. Мистер Норрис, коим и являлся этот мужчина, был среднего возраста и роста, хороший, пускай и старый, костюм на нем сидел туго, но сумма, которую он просил за помощь в съеме жилья, не позволяла ему одеваться проще. Было видно, что мистер Норрис не находит этот дом таким восхитительным, каким его считает Остин, но ни за что не будет его переубеждать.

– Дом безупречен! – мистер Фарелл вошел в спальню и присел на кровать, почувствовав непривычную твердость матраса. Старые, в некоторых местах слегка пожелтевшие обои, были расписаны причудливыми птицами, которые тут же привлекли внимание Остина: они были похожи цапель или журавлей, вот только меньше и с более короткими клювами. Здесь же стоял диванчик из светлого дерева, обитый жаккардом, и две тумбы по бокам, на одной стояла фарфоровая ваза, на второй – часы, – в жизни не видел домика чудеснее! Пару лет назад снимал дом на лето в близи Лестера, и за три месяца там пришлось трижды чинить крышу, ведь она постоянно подтекала. К тому же, в доме было невыносимо жарко!

– Об этом не беспокойтесь, – широко улыбнулся мужчина в очках, демонстрируя мелкие зубы, – дом в прекрасном состоянии. К слову, я сам живу в паре миль отсюда, так что, если возникнут какие-то вопросы – можете смело ко мне обращаться.

– Могу осмотреть второй этаж?

– Безусловно. – Остин поднялся на второй этаж по широкой деревянной лестнице, оставшись удовлетворенным надежностью перил. Гостевая спальня была очень похожа на хозяйскую, лишь вместо птиц обои были расписаны причудливыми вензелями. Мистер Фарелл оперся о подоконник и по пояс высунулся на улицу: ему открывался вид на небольшую рабочую пристройку и вымощенную дорогу, ведущую в небольшой лесок, дальше в поле и на холм.

– Надеюсь дом не кажется слишком маленьким? Вероятно, живя в Лондоне, вы к такому не привыкли. – мистер Норрис, последовавший за Остином, вновь оказался в дверном проеме, – как я понимаю, вы намерены проживать здесь один?

– Именно так.

– Тогда размер дома не будет вас смущать. Здесь, к слову, есть чудесная мансарда.

– Чудесно! Дом замечательный! – Остин не мог сдержать своей радости и затряс руку мужчины так быстро, что его круглые очки подпрыгивали на широком коротком носе, – именно за этим я сюда и ехал. А какие люди живут в округе?

– Всего лишь несколько семей, очень приятные люди, я со всеми знаком. До Шеффилда можно доехать на поезде за пару часов, я покажу вам станцию.

– Было бы прекрасно! Я сегодня же всех поприветствую.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны.

– Дом и сад – само очарование. Дом обставляла ваша жена?

– О нет, мы здесь никогда не жили. Этот дом принадлежал господам, владевшим поместьем неподалеку, но они продали его, когда переехали.

– Отчего ж переехали? – мистер Норрис пожал плечами.

– От того же, отчего вы приехали. У всех дела, дела, то тут, то там. Но уезжают отсюда редко, – поспешил добавить он, – это чудо, а не место, просто райский уголок! И с домом вам очень повезло, а потому, что вы, мистер Фарелл, так мне приятны, я даже сделаю вам скидку!

– По рукам! Вы и представить себе не можете, как я рад наконец-то вырваться из города и очутиться здесь!

– Поверьте, могу.

– Не смею больше вас задерживать. Сейчас же пошлю в город за вещами, – мужчина в очках вновь пожал мистеру Фареллу руку и, дав распоряжение нерасторопному кучеру подготавливать экипаж, вышел из дома, довольно похлопывая себя по карману, в котором лежал конверт с авансом.

Через пару часов вдохновенный мистер Фарелл уже подскакивал в седле своей рябой кобылы, исследуя окрестности. Лошадь, уморенная жарой, лениво мотала головой, но молодой человек был полон энтузиазма. Один пейзаж сменял другой и ничуть ему не уступал по красоте, казалось, весь мир цвел и благоухал. Небольшая роща встретила его прохладой и шелестом листвы, которая в это время года была особенно напитана солнцем, а из-за небольшого размера парка Остин не волновался о встрече с диким зверем. Пчел, птиц и бабочек же наоборот было в достатке. Поле, благоухающее и цветущее, переходило в пологий холм, и, казалось, уходило в небо, бесконечно чистое и голубое, наполненное лишь жужжаньем стрекоз и прочих насекомых.

Остановив скакуна на вершине холма, Остин вновь всплеснул руками от восторга. Ему открывался чудесный вид на, казалось, бесконечное поле, куда большее, чем он только что проезжал, прерываемое лишь неширокой рекой, уходящей куда-то на север. Там же виднелся темный лес, судя по всему, хвойный, и где-то вдалеке слышался гул поездов. Ароматы сотен различных цветов смешивались в один приносимый ветром запах жизни и благодати, от которого у Остина уже начинала кружиться голова. Солнце медленно начинало садиться, оно отражалось в тихой реке, заставляя гладь воды сверкать и искриться. Отсюда же можно было разглядеть несколько жилых домов, разбросанных по округе: один был лучше другого, и разноцветные крыши разных форм и размеров, казались такими же естественными, как и разнообразные растущие на поле цветы. Почти сказочный пейзаж нарушало лишь старое, давно сгоревшее здание, стоявшее западнее реки в глубине поля.

Оно было достаточно внушительного размера, чтобы с высоты холма можно было без труда посчитать, сколько в близстоящем крыле окон. Серый камень, их которого был построен особняк, потемнел от пожара, а в тех местах, докуда огонь не дошел – от времени, и оттого здание казалось практически полностью черным, лишь с редкими проблесками своего настоящего цвета. Крыша в нескольких местах была обрушена, стекол в оконных рамах не было и подавно, и сквозь пустые оконные проемы едва ли можно было разглядеть хоть малую часть когда-то богатого убранства. Прекрасное поле по мере приближения к особняку высыхало и выцветало, та же участь постигла редкие деревья и кусты, и дом казался отрезанным от праздника жизни одной четкой границей. Проехав чуть дальше, Остин смог получше разглядеть главное здание. Оно было величественным и прямым с большими окнами и высоким крыльцом, парадная дверь была заколочена несколькими широкими досками, что не мешало ветру врываться в открытые окна и гулять по особняку.

Казалось, жизнь, переполнявшая и поле, и реку, сторонилась этого дома, боялась его необъяснимой скорби. Будто бы старый прогнивший гроб с разлагающимся мертвецом выкопали и поставили на свадебный стол. Лошадь отвернулась от здания и сделала несколько шагов в сторону. Мистер Фарелл успокаивающе похлопал ее по шее и, бросив последний взгляд на печальный особняк, двинулся дальше. Неприятное впечатление от увиденного тут же забылось, сменившись непреодолимой радостью от красоты здешних мест, и вскоре Остин и думать забыл о встреченном им здании.

Мистер Фарелл ехал по широкой дороге в сторону соседского дома, который заприметил, еще будучи на холме. От реки веяло прохладой, лошадь, видимо, переняла настрой всадника, и бойко стучала копытами, отвечая на похвалы и разговоры мотанием головы. К дому его соседей вела ухоженная аллея, на подъезде к зданию сменившаяся пышным садом, еще более внушительным, чем в доме, в котором остановился мистер Фарелл. Встретившая Остина в дверях соседского дома старушка-служанка в чепце убежала внутрь, чтобы оповестить хозяйку дома о госте. Лошадь мистера Фарелла тут же увели двое молодых ребят, оставив Остина стоять на белоснежной, недавно выкрашенной веранде. Здесь же стояло несколько кресел, укрытых пледами, плетеная корзина, заполненная сорванными полевыми цветами, и круглый стол. На одном из кресел лежала, нежась в лучах солнца, толстая пятнистая кошка, она с подозрением осматривала гостя, постукивая хвостом. Деревянные балки оплетал пышный плющ, из дома доносился приглушенный звук рояля, запах свежего хлеба и жареной рыбы. Наконец мистера Фарелла пригласили войти. Кошка тут же шмыгнула в открытую дверь и взбежала по лестнице на второй этаж.

Интерьер дома соответствовал его внешнему виду. Он был выполнен в светлых природных тонах, причем выполнен аккуратно и дорого. Здесь жили люди далеко не бедные, притом с хорошим вкусом и образованием: об этом свидетельствовали картины на стенах и сборники книг в шкафах, которые Остин нашел особенно интересными. Пройдя через несколько чудесно обставленных комнат, мистер Фарелл попал в небольшую гостиную, где его ждали.

Хозяйка оказалась высокой упитанной женщиной тридцати пяти лет. Светлые кудри были заколоты золотой шпилькой, но одна прядь все же игриво выбивалась из прически и спадала на высокий лоб. Глаза у нее были голубовато-серые, добрые и смешливые, словно детские, и эта детская наивность и непосредственность отражалась во всем ее лице. Она расправила подол тщательно выглаженного платья с высоким воротом и бантами на рукавах и посмотрела на гостя, заинтересованно склонив голову на бок. Несмотря на то, что вечер был теплым, в комнате тлел камин, а на ручках кресел и дивана висели плотные пледы и шали. Через открытую дверь в соседнюю комнату был виден рояль, блестящий от падающих на него лучей солнца.

– Добрый вечер, – Остин коротко поклонился, – я ваш новый сосед, Остин Фарелл. Очень рад видеть вас. Спешу выразить восхищение домом и садом.

– Здравствуйте, мистер Фарелл. Так приятно видеть новое лицо, вы недавно приехали? – ее голос был низким, а темп речи размеренным.

–Так и есть. Снял на лето дом неподалеку.

– Миссис Патриция Белл, можете звать просто Полли, – женщина с улыбкой кивнула, на ее круглых румяных щеках появились ямочки, – не смущайтесь, в наших краях все друг другу домашние, вы сами сможете в этом убедиться. Мой муж поехал за соседкой, но они скоро должны вернуться. Не хотите ли присоединиться к нам за ужином?

– С превеликим удовольствием, но я бы не хотел доставлять неудобств.

– Бросьте! Какие неудобства! – покачала головой миссис Белл и приказала служанкам накрыть стол для еще одной персоны, – откуда вы к нам приехали?

– Из Лондона, – Остин уселся в кресло напротив хозяйского, отметив, что кресла мягче этого видеть ему не доводилось, – захотел сменить обстановку.

– Вам у нас нравится?

– Очень. Я планирую задержаться на несколько месяцев.

– Это чудесно, – миссис Белл с нежностью в глазах улыбнулась, – мистер Норрис помог вам с жильем?

– Да. Вы знакомы?

– Конечно, здесь все друг друга знают. Мистер Норрис хороший человек, очень честный. Я представлю вас соседям, когда вам это будет удобно, – она вновь улыбнулась.

– Премного признателен.

– Чем вы занимаетесь, мистер Фарелл?

– Я писатель.

– Писатель? – изумилась миссис Белл, опираясь подбородком на руку. В этом не лишенном кокетства жесте было исключительно дружеское участие, но Остин все равно почувствовал себя несколько неловко, – как это чудесно! Обожаю чтение! О чем вы пишете?

– О всяком, – Остин смущенно отвел глаза. После провала своего последнего романа, он очень стыдился своих работ и в глубине души был рад, что миссис Белл не узнала его фамилию. Мистер Фарелл поспешил сменить тему, – вы давно здесь живете?

– Всю жизнь. Несколько лет, правда, мы с братом и тетей жили в Шеффилде, но потом я вышла замуж за Джона, и мы переехали сюда. Это его фамильный дом. В детстве я часто приходила сюда, ведь мы жили совсем неподалеку, здесь совсем ничего не изменилось с того времени.

– Не скучаете по городу?

– Скучать здесь не приходится, – вновь улыбнулась миссис Белл, – тем более детям лучше на свежем воздухе. Малышка Сьюзан – совсем слабая девочка, город бы точно не пошел ей на пользу. Там столько заразы, Боже упаси! А здесь самый чистый воздух во всей Англии. Да и сыновьями нужен глаз да глаз.

– Тоже болезненные?

– Резвые. Совсем не пойму, в кого они такие! Мы с мужем все детство были послушными, покладистыми детьми, а Томас и Джеффри ни минуты не могут усидеть на месте, учат друг друга плохому.

– Мальчишки.

– И не говорите! – тепло улыбнулась миссис Белл, – вы тоже были озорником?

– Не сказал бы. Хотя однажды отец выпорол меня за то, что я кинул чернильницей в учителя. Вот вам и мой самый большой грех!

– Ужасно! – рассмеялась Полли, – за что же вы его так наказали?

– Уже и не припомню, – мистер Фарелл, чуть стыдливо, но все же улыбаясь, почесал подбородок, – может, я заскучал.

– Прошу, если заскучаете у нас – не кидайтесь ничем, мы уж придумаем вам какое-нибудь развлечение.

– Конечно, прошу прощения.

– Довольно, мистер Фарелл, мы же шутим! Видели бы вы, как Томасу тяжело дается учеба – вы бы не считали себя грешником за такую шалость. Наверное, вам уже наскучили разговоры о детях, но что поделать! Я только и думаю о том, как бы их получше приструнить.

– А ваш муж?

– Джон не видит в этом надобности. Быть может, он и прав, ему виднее, как растить сыновей.

Двери гостиной отворились, и в комнату вошел невысокий мужчина лет сорока шести с короткой, но густой бородой темно-русого цвета. Он был одет в прекрасно сшитый серый костюм с жилеткой, шел немного в вразвалочку и был вполне пристойной наружности, несмотря на громоздкие и рыхлые черты лица и отекшие ноги. Завидя гостя, он расправил плечи и поправил воротник. С ним появилась пожилая худая женщина, утопающая в рюшах и бантах. Своей сухой, похожей на куриную ножку, рукой она держала мужчину под локоть, второй же придерживала подол платья. Гостья была угловатая и словно выцветшая: весь цвет ее лица давно сошел, наряды она выбирала самые яркие, и оттого казалась еще бледнее.