Кляпа. Полная версия

Свет в спальне горел тускло, как будто и сам чувствовал неловкость происходящего. Торшер в углу дрожал от сквозняка или от предчувствия своей судьбы. На тумбочке лежала упаковка салфеток, несколько конфет в фольге и провод от зарядки, спутавшийся с какой—то резинкой для волос. На кровати – простынь с героями комиксов, которые явно не давали согласия на участие в этом мероприятии.

Паша, довольный, как человек, которому наконец—то выдали премию за стаж, уже разулся, отбросил носки под кровать и лёг на бок, глядя на Валентину с неподдельным, добродушным любопытством. Как будто ожидал, что она вот—вот достанет фокусную шляпу, откуда появится сценарий их ночи.

А Валентина стояла, как солдат накануне несанкционированного прыжка с крыши. Дрожащими руками она стянула кофту, осталась в майке, тут же подумала, что зря, натянула её обратно – майка зацепилась за бра, который, в свою очередь, пытался сбежать в неизвестность. В голове гремело:

– Дыши. Не думай. Не падай.

Кляпа заговорила с интонацией главного инструктора по позорному выживанию:

– Выгни спину. Не так. Ты сейчас не соблазняешь – ты изображаешь парализованного лебедя на суше. Поясницу! Локти! Не щурься, ты же не на допросе у светильника.

Паша, тем временем, радостно откинул плед, раскинул руки и с доброй простотой сказал:

– Устраивайся. Здесь никто не кусается. Только если очень попросить.

Валентина пыталась залезть на кровать грациозно, но нога соскользнула, пятка угодила в гантель, гантель отскочила, ударила в ножку стула. Стул вздрогнул, не выдержал и начал наклоняться в сторону торшера, который, предчувствуя падение, начал мигать лампочкой. Атмосфера стала походить на дискотеку для пенсионеров в подвале заброшенного ЖЭКа.

Кляпа вопила:

– Только не тронь свет! Свет – это всё, что ещё держит иллюзию цивилизованности! Не дергайся, не дыши, не думай! Ты должна быть соблазнительной, а не как в мультфильме «Чип и Дейл спешат на помощь»!

Но Валентина уже опрокинулась на матрас, соскользнув по простыне, словно по льду. Паша, напротив, выглядел очарованным. Он встретил её как счастливый турист, который не ожидал, но получил апгрейд номера. Улыбка – добрая, широкая, как у дяди, подарившего племяннице пластилин.

Она попыталась выгнуться. Кляпа скомандовала: «Бёдра!» – Валентина дёрнула таз. «Грудь!» – и дёрнулась вверх. «Улыбнись!» – получилось что—то между судорогой и рекламой зубной пасты. Паша, не замечая нелепости, положил руку ей на плечо, наклонился и сказал:

– Знаешь… я чувствую себя… ну, как будто это впервые. В хорошем смысле. По—честному. Без понтов. Просто ты и я.

Валентина вдруг поняла: он правда счастлив. Не из—за формы её носков или изгиба спины. А потому что она здесь. С ним. В этом странном, пыльном, но искреннем пространстве. От этого внутри чуть потеплело. И в то же время захотелось выть.

Она закрыла глаза. Сосредоточилась. Вдох. Выдох. Потянулась к нему – и локтем задела торшер. Тот вздрогнул. Начал мигать, словно пытался отправить сообщение в морзянке. «Уходите!», – возможно, думал он. Или «SOS».

Кляпа стонала:

– Отлично. Всё. Финал. Фиаско. Ты буквально превратила постельную сцену в светотехнический кошмар.

Но Паша только хихикнул. Ему нравилось. Он прижал Валентину ближе, уткнулся носом в её плечо и прошептал:

– У тебя кожа… как у человека. Это приятно. Я думал, всё будет пластмассово, а тут… живое.

И тут, в самый кульминационный момент, когда тело Валентины уже смирилось, свет торшера замигал особенно истерично, потом раздался предсмертный щелчок, лампа погасла, и весь торшер рухнул на пол с металлическим звоном, как последняя нота симфонии отчаяния.

В тишине, в полумраке, под пледом с комиксами, среди гантелей, зарядки и героев мультфильмов, Паша, не поднимаясь, произнёс:

– Ну… зато со светом разобрались.

Валентина рассмеялась. Уже без паники. Просто потому, что всё это было настолько нелепо, что стало родным.

Плед сполз с кровати, как сбежавшая третья сторона, не выдержавшая неловкости происходящего. Простыня под ними была тёплой, немного мятой, с едва ощутимым запахом стирального порошка и тела. Где—то под подушкой щёлкнуло – может, пружина, может, старая ложка, застрявшая в матрасе после чьей—то бурной молодости. Но ни один из них не обратил на это внимания.

Паша держал Валентину за запястье, но некрепко – скорее, как будто боялся, что она исчезнет. Его пальцы были тёплыми, чуть шершавыми, он вёл ими вдоль её руки, почти невесомо, будто проводил по поверхности воды. Он смотрел на неё, не отрываясь, с сосредоточенностью, от которой у неё перехватывало дыхание. В его взгляде не было похоти, не было торопливости. Там была нежность, удивление и осторожность человека, который впервые касается чего—то важного.

Дыхание Валентины сбивалось. Не от волнения – от слишком плотной реальности. Всё, что с ней происходило за последние дни, будто рассыпалось в пыль, и осталась только эта ночь, это помещение с облезлыми обоями, комиксами на простыне и человеком, который не делал вид, что он другой. Он просто был. Рядом.

Паша провёл ладонью по её щеке – медленно, с вниманием, будто проверял, действительно ли она здесь. Она закрыла глаза и кивнула, не произнеся ни слова. Кляпа молчала. И это было самым громким молчанием за весь вечер. Тишина стояла такая, в которой слышны даже внутренние сомнения. Но сейчас они умолкли.

Он вошёл в неё, как входят в воду, которая сначала пугает своей прохладой, а потом обнимает со всех сторон, впитывая. Не резко, не смело, а с осторожностью, с паузой – чтобы она успела привыкнуть. Чтобы не напугать. Чтобы не вторгнуться. Всё внутри у неё сжалось – от неожиданности, от чужого тепла, от того, что она действительно этого хотела. Хотела быть рядом. Быть нужной. Быть с ним.

Тела подстроились друг под друга, как две половины чего—то давно забытого, но всё же целого. Его движения были медленными, почти рассеянными, будто он всё ещё сомневался, правильно ли понял, можно ли, нужно ли, не перебор ли. Но её рука скользнула ему на шею – не как команда, а как приглашение. И это приглашение он понял правильно.

Сначала она чувствовала всё – каждый вдох, каждый миллиметр соприкосновения, каждый изгиб его тела, каждую точку давления. Потом границы размылись, всё слилось в единое дыхание, в общий ритм, в дрожь матраса под ними. Он двигался медленно, сдержанно, будто считал это процессом духовным, а не техническим. Она повторяла его движение, не задумываясь, но в каждом движении было принятие.

Никаких слов. Только взгляды, дыхание, тепло, влажность в ладонях, напряжение плеч. Он обнимал её так, будто она была последним в этом мире. Она прижималась к нему, как будто боялась проснуться.

Иногда он останавливался – не потому, что не знал, что делать, а потому что ему казалось важным запомнить это. Как пахнет её шея. Как дышит её грудь. Как изгибается её спина, если положить руку на лопатку. Как она смотрит, если чуть отстраниться.

Иногда она стонала – негромко, словно не могла сдержать ту часть себя, которую годами приучала молчать. И каждый раз, когда он слышал её голос, он будто оживал ещё больше. Её стоны были как музыка из старого радио: с шипением, с дрожью, но настоящая, тёплая, будто передаётся по каналу, где больше никто не говорит.

Кляпа всё это время молчала. Не саркастично. Не обиженно. А как будто слушала. Или смотрела. Или вспоминала, что у неё тоже когда—то было тело. Или не было. Или оно было чужим. Но сейчас – она молчала.

Комната наполнялась их звуками. Не словами, не именами. Звуками. Где—то гудел холодильник, шуршал плед, дрожала пустая бутылка на полу. Но всё это было фоном. Главным звуком стали стоны. Их стоны – растущие, тёплые, живые. Они не кричали, не выдыхали имён, не взывали к звёздам. Они звучали, как две скрипки в несогласованном оркестре, но при этом гармоничных до слёз. Симфония двоих, впервые попавших в нужную тональность.

Их тела двигались вместе – с ошибками, с паузами, с неловкостями, но в этих неловкостях было больше смысла, чем в любом академическом построении. Это была близость. Без инструкций. Без миссий. Без статистики. Близость, как она есть. Без обещаний. Но с искренностью.

Когда всё закончилось – не резко и не бурно, а как заход солнца: медленно, с теплом, с усталостью – они остались лежать рядом. Не отодвинулись. Не спрятались в стыд. Просто лежали.

Он гладил её плечо. Она чувствовала его ладонь, и внутри у неё будто стало тише. А потом она прошептала:

– Спасибо.

Паша не ответил. Просто притянул её ближе. И снова ничего не сказал. И в этой тишине было всё.

Балкон скрипнул, как будто хотел высказаться о происходящем, но передумал. Валентина стояла, закутавшись в одеяло, накинутое на плечи, как хламида у философа—подрядчика. Волосы спутались, плечо чесалось, где—то на спине прилип кусок фантика – возможно, от конфеты, возможно, от воспоминаний. Ноги мерзли, но отступать не хотелось.

Город внизу дышал медленно. Фонари мигали с ленцой, как пьяные свидетели свадьбы. Где—то хлопнула дверь, залаяла собака, заскрипели тормоза маршрутки, которой в это время уже не должно было быть. Воздух был прохладным, но не злым – он пах то ли мокрой тряпкой, то ли уставшим асфальтом, то ли тем, что остаётся после дня, полного событий, которых никто не заказывал.

Паша стоял рядом, босиком, в одних трениках, с сигаретой в пальцах. Курил медленно, с таким выражением лица, будто в дыме можно найти философский смысл. Временами он бросал взгляд на Валентину, потом – в небо, где не было звёзд – только отблеск подсветки от ближайшего ТЦ. Он не говорил ничего. Даже не предлагал кофту. Просто стоял. Был. Существовал. И, удивительно, но этого было достаточно.

– Всё нормально? – наконец спросил он. Голос тихий не из—за деликатности, а потому что громко говорить здесь было как—то неуместно. Балкон напоминал исповедальню на открытом воздухе.

Валентина кивнула. Сначала машинально, потом осознанно. На секунду удивилась, как легко этот кивок дался. Обычно ей надо было три слоя внутреннего анализа, чтобы подтвердить любое «да».

– Даже… – начала она, и сама себе не поверила, – даже хорошо.

Паша усмехнулся. С таким видом, как будто поймал комара и отпустил. Сделал затяжку, выпустил дым в сторону улицы, а не на неё – маленькое, но значимое уважение. И снова замолчал.

Кляпа появилась в голове без фанфар, но с хорошо узнаваемой интонацией победителя районной олимпиады по сарказму:

– Поздравляю, Валя. Миссия выполнена. Первый объект – пройден. Протокол зафиксирован. Всё по графику. Даже немного с душой, если честно. И, раз уж ты начала получать удовольствие – завтра у нас новый кандидат.

Валентина тяжело выдохнула. Не от страха. От предчувствия. Слишком короткой оказалась пауза между «ты молодец» и «а теперь – снова в бой».

– Можно мне один день без миссий? – прошептала она про себя.

Кляпа фыркнула:

– Можно. Через шесть лет. После отчетного собрания планетарного Совета. И если родишь минимум троих. Лучше сразу двойню и хомяка.

Паша бросил окурок в пепельницу, стоящую на балконе. Пепельницей была крышкой от кастрюли. Удивительным образом идеально подходила по диаметру. Валентина посмотрела на этот факт с какой—то необъяснимой нежностью. В этом жесте – в кастрюльной пепельнице, в тишине, в сигарете – было больше искренности, чем во всех её прошлых «отношениях».

Потом посмотрела вниз, на город, и подумала: «Если выжила сегодня – может, переживу и весь этот ваш космос репродуктивных катастроф». Сказала это про себя, но так отчётливо, что, кажется, даже пластиковый стул в углу балкона понял её настрой.

Паша вдруг наклонился, чиркнул зажигалкой и поднёс ко второй сигарете. Спросил:

– Не хочешь?

Валентина покачала головой. Но не резко. Без отвращения. Просто не сейчас. Не сегодня. Сегодня ей хватило ощущений, чтобы весь организм по очереди отписался от рассылок тревоги.

Плечом она невольно коснулась его руки. Не специально. Просто стояли близко. Тепло от его кожи было реальным. Не фантазийным, не от кино, не от ожиданий. Просто живое тепло от человека, который тоже не знал, как правильно, но делал по—своему.

И в этот момент ей показалось, что всё возможно. Даже справиться с Кляпой. Даже не испугаться завтра. Даже не превращать каждое движение в трагедию с эпилогом. Просто – жить. Хотя бы пару дней. Без инструкции.

Глава 6

Валентина проснулась от запаха чипсов и чего—то невыразимо тёплого – не как одеяло, а скорее как компромисс. Компромисс между тем, кем она была, и тем, с кем легла. Комната Паши казалась в это утро не столько чужой, сколько нечаянной: всё в ней было словно случайно – пыль на мониторе, пустая банка из—под газировки на подоконнике, пижамные шорты, присыпанные хлебными крошками. Её тело – скомканное, натянутое, будто ночевало не в постели, а в футляре от музыкального инструмента, которому давно пора на профилактику.

Паша ещё спал. Он сопел в подушку, повернувшись к стене, как кот, которому всё равно, кто с ним делил ночь, лишь бы не трогали. Из—под одеяла торчала одна пятка и край футболки с логотипом, стершимся до состояния археологического артефакта. Казалось, он спал с таким упоением, будто участвовал в соревновании по бессознательности. Его дыхание было равномерным, почти утробным, и от этого всё происходящее казалось ещё нелепее.

Она едва перевернулась, понадеявшись, что можно ещё немного не жить, как в голове активизировалась Кляпа.

– Подъём, боевая единица, – заявила она бодро, как диспетчер из гиперреалистичного сна. – Сегодня выходной, но не для яйцеклеток. Собирайся. Домой. Хватит валяться в берлоге сантехнической страсти. У нас график. Тем более, что зачатия с этим молокососом не вышло. Даже микрофлора воздержалась от сотрудничества.

Голос Кляпы прозвучал не просто отчётливо, а с особым металлическим резонансом, как объявление в аэропорту, где рейс на Бали заменили на поездку к стоматологу. Валентина застонала – хрипло, со стыдом и вялой надеждой на то, что всё это был сон. Она ещё не открыла глаза, а уже чувствовала, как моральная часть личности прячется под кроватью.

Внутри было ощущение, что организм сегодня встал без разрешения, как школьник, которого не вызывали. Мышцы болели от неловкой позы, в которой она уснула, позвоночник напоминал кипу чеков из супермаркета – длинную, ненужную и подозрительно хрупкую. Всё тело протестовало, умоляло лечь обратно, стать бесполезным. Но Кляпа уже активизировала воображаемый слайд—шоу.

– Итак, диаграмма репродуктивной активности за сутки, – начала она, будто выступала на закрытом симпозиуме. – Смотри, вот тут резкий спад. Это ты, когда решила «ещё чуть—чуть полежу». А вот тут – провал, потому что ты дала Паше уйти без предложений продления подписки на свои гены.

Пока Кляпа читала вслух сводку неудач, Валентина попыталась нащупать лифчик. Вместо этого наступила босой ногой на крышку от кастрюли, которую Паша, судя по всему, использовал как пепельницу. Крышка издала предсмертный металлический хруст, Валентина – вслух проклятие, а её лодыжка – лёгкий щелчок, как будто решила «хватит с меня». В следующий момент она уже пыталась балансировать на одной ноге, придерживая локтем грудь, чтобы не вывалиться из чужой майки.

– Если мы не уйдём отсюда в течение двадцати минут, – продолжала Кляпа с холодной деловитостью, – у тебя на лбу проступит клеймо «осталась на завтрак». Это социальная смерть, Валя. Выйти из этой квартиры после восьми утра – всё равно что махать флагом с надписью «я эмоционально привязалась к человеку с гантелями под кроватью».

Валентина распрямила юбку, которую накануне так неловко задрала, пытаясь сесть поудобнее на диване, и поправила подол – мятая ткань села криво, отчего левая сторона смотрелась длиннее правой. Кофта была мятая, под мышкой пахла чужим сном, а волосы на затылке стояли в комическом намёке на электрошок. В отражении зеркала она видела не женщину, вышедшую из ночи, а скульптуру, слепленную из вялого настроения и хлебных крошек.

Образ напоминал фрилансера с посттравматическим синдромом или, в лучшем случае, человека, который только что родил разочарование. Ноги ныли, как будто не спали, а карабкались по горам. Обувь нашлась под креслом: один ботинок смотрел вперёд, другой – в себя. Нацепив их с лицом паломника, Валентина покачнулась, выпрямилась и обречённо шагнула к зеркалу, как к последнему дознанию перед судом внутренней этики.

Кляпа не унималась:

– Никаких «пять минут ещё». У тебя миссия, не дремота. Один объект – не зачёт. А пока ты тут стонешь, где—то на планете плачет нерождённый гений космической инженерии. Его звали бы Саша. Он был бы левшой. И выигрывал бы олимпиады. Но теперь… увы. Мы кормим вселенную Пашами.

Валентина, сжав зубы и волю, открыла дверь. Воздух в подъезде пах газетами, котами и вечным ремонтом. Шаг за порог дался ей с усилием, будто она покидала укрытие не от войны, а от себя. Кляпа хлопнула воображаемым пультом – и, как всегда, перешла к следующему пункту повестки.

– Следующий – айтишник. Мозг, очки, худи. Работаем по плану. Восемь часов на подготовку, один шанс на попадание. Убедительная просьба не шептать ему про кофеин и Бога. В прошлый раз это выглядело как вербовка в секту.

Валентина фыркнула. Хотелось просто лечь в сугроб, пока тот не растаял, и не вставать. Вместо этого она бродила по утреннему городу, как антигероиня рекламной кампании прокладок: бледная, смятая, растерянная. По пути в метро купила булочку, которую не стала есть – просто подержала в руке, как напоминание, что в мире ещё осталась простая еда без миссии.

– Сегодня выходной, – прошептала она почти молитвенно, с надеждой, что инопланетная программа репродуктивного вторжения учитывает праздники.

– У оргазма нет выходных, – отрезала Кляпа. – Вперёд, солдат. Планета ждёт.

И в этот момент Валентина осознала, что больше всего в жизни хочет не мужчины, не тишины и даже не чая, а чтобы хоть одна реплика в её голове не звучала как из устава военного колледжа для женщин с чувством вины.

И всё же пошла. Не потому, что верила в миссию. А потому, что знала: вернуться назад значило остаться там, где пахнет чипсами, а подставка для телевизора стоит на табуретке.

Она вышла из квартиры так тихо, как только могла. На цыпочках, будто под ней был не линолеум, а минное поле из воспоминаний. Дверную ручку поворачивала медленно, с трепетом хирурга, вынимающего осколок. Паша спал – и Валентина надеялась, что не проснётся до тех пор, пока она не исчезнет окончательно. Не хотелось слов, взглядов, ничего. Только тишины, которой она не могла добиться ни снаружи, ни внутри.

Выходные закончились, как заканчиваются затянувшиеся каникулы в аду – с лёгким чувством стыда, недоумением и каким—то внутренним укачиванием. Валентина ехала в метро, крепко сжав сумочку, будто в ней был не блокнот и кошелёк, а план побега с территории здравого смысла. В вагоне пахло чем—то между мокрой одеждой и недовольством. Через три станции стало понятно – пахнет ею.

Кляпа уже разложила стратегию на квадранты и категории: «Итак, у нас айтишник. Объект: интроверт. Среда обитания: open space. Оружие: слова, запах тела, немного отчаяния и правильное расположение бедра у кулера». Голос звучал как аудиогид по анатомии провала. Валентина внутренне стонала.

Она вспоминала, как Иван однажды уронил флешку, и ей пришлось смотреть, как он на четвереньках ползёт между столами. В тот момент не возникло ничего – ни сочувствия, ни интереса, ни возбуждения. Только одна мысль: «Какой же длинный провод у наушников». А теперь ей предлагали уронить его туда же – но уже без флешки. Или без одежды. Или без здравого смысла.

– Он любит Star Wars – говори про звёзды, – диктовала Кляпа с вдохновением продюсера дешёвого свидания. – Он пишет на Python – свернись клубком. Он не любит женщин – стань настолько женщиной, чтобы он засомневался в себе.

– А может, он любит философию? Или стихи? – слабо возразила Валентина.

– Да, – вздохнула Кляпа с выражением вселенской тоски, – особенно если Мандельштам когда—то крутил пилон. Ну ты подумай сама: человек, который с детства мечтал быть сервером, явно не ведётся на метафоры.

Она посмотрела на своё отражение в стекле вагона. Вместо женщины в расцвете обольстительного идиотизма там находилось что—то, напоминающее насекомое в панике. То ли муравей, попавший в отдел женских тренингов, то ли таракан, переодетый в человека, которого всё равно никто не хочет.

На станции «Парк культуры» зашла женщина в деловом костюме. Рядом с ней Валентина почувствовала себя документом, забытым в принтере: смятым, бледным, не до конца напечатанным. Она попыталась вытянуть спину, но юбка зацепилась за край сиденья, и вместо грациозности вышло напряжённое положение «на грани судороги».

– Сделай лицо, – подсказала Кляпа, – не как в бухгалтерии, а как в рекламе духов.

Валентина попыталась. Получилось нечто между удушенной улиткой и преподавателем труда на пенсии. Кляпа завела монолог:

– Ну что, операция «интеллектуальный доступ» провалилась ещё на стадии обёртки. Ты же не можешь быть роковой, пока у тебя под ногтями следы кекса и страх. Но ничего. У меня есть идея: встань около него с серьёзным лицом и скажи: «Иван, я думаю, у тебя баг в сердце». Если он не сбежит – это судьба.

Валентина из последних сил сдерживалась. Она уже представляла, как входит в офис, как подходит к Ивану, как срывается голос на слове «привет». В этой фантазии за её спиной обязательно смеётся принтер. Или мышь. Или охрана. Всё вокруг, кроме Ивана.

– Может, просто не делать этого? – робко подумала она.

– Может, – отозвалась Кляпа. – Но тогда придётся переселить тебя в симуляцию. В кукольный дом, где ты будешь сидеть в халате и обсуждать с подругами рецепты. И каждый раз, когда ты будешь говорить «а он мне не перезвонил», где—то на Альфе Центавра будет взрываться планета.

Валентина вздохнула. Это был тот редкий случай, когда даже вздох звучал как увольнение.

Когда поезд доехал до ее станции, Валентина вышла, вжав голову в плечи, как будто пыталась стать ниже морального давления. На эскалаторе впереди стоял мужчина в костюме. Пахло лосьоном. На секунду она представила, что тоже могла бы быть с таким. Без пледов и гантелей. Без запаха вчерашнего чая и крышек от майонеза.

– Забудь, – прошипела Кляпа. – Он пахнет банком. А ты – борьбой. У нас миссия. Он не выдержит. Он максимум справится с салфетками.

Валентина вцепилась в поручень. Было ощущение, что руки потеют не от страха, а от постоянной попытки не рухнуть. Каждая мысль ныла, как после тренажёрного зала. Сама идея о том, что сейчас ей придётся не просто быть – а быть интересной – казалась верхом театра абсурда.

– Всё будет хорошо, – пообещала себе Валентина и тут же услышала, как Кляпа ржёт:

– Это ты сейчас сказала или скачала из паблика с мотивацией? Проверь, вдруг на спине вырос лозунг: «Ты справишься, если не сдохнешь!»

Валентина зашла на работу, как в тёплую лужу после града – осторожно, с опаской и лёгкой уверенностью, что дальше только хуже.

В офис Валентина вошла, как шпион, впервые оказавшийся в толпе без инструкции. Сумочка болталась на локте, рука дрожала, сердце билось не от волнения, а от осознания собственной нелепости. Иван сидел на привычном месте – в наушниках, с кружкой и сосредоточенным взглядом, будто вёл переговоры с вселенной через строку кода. Валентина подошла к его столу с решимостью человека, у которого выбора нет, но есть кофе.

– Привет… Я тут… принесла… – голос предательски задрожал. Она поставила чашку, тут же задела рукой край стола, кофе плеснулось на подставку под мышку и мигом стало выглядеть как сцена преступления.

– Ой… извини, – пробормотала Валентина. – Я… я просто… кофеин делает нас ближе к Богу.

Иван оторвал взгляд от монитора. Посмотрел. Не с интересом, не с раздражением, а с тем выражением, каким обычно смотрят на тостер, который внезапно начал петь. Он вежливо кивнул, поблагодарил и потянулся за салфеткой.

Валентина осталась стоять, как пакет, не доехавший до мусорки. Надо было уходить, но ноги не слушались. В голове Кляпа уже включила голос инструкторши по флирту, но на уровне для начинающих:

– Сейчас главное – закрепить контакт. Шутка, взгляд, касание. Всё в пределах этики. Но с флюидом. Фронтальное внедрение флюида. Давай.

– Ты, наверное, такой… – начала Валентина и сразу пожалела. – Ну, обвешанный вирусами?

Иван слегка отодвинулся, будто его физически оттолкнула сила смысла. Он кивнул, пожал плечами и что—то пробормотал в стиле «угу». Валентина кивала в ответ – ритмично, как игрушечная собачка в машине. Шея затекала, щеки горели.

– Пора касаться, – подсказала Кляпа. – У него рука. У тебя рука. Делай мостик. Хватит быть станцией без контакта.

Она дотянулась до плеча Ивана. Осторожно. Будто трогала горячую сковородку. Он обернулся. Она уже трогала его за локоть. Потом – за запястье. В какой—то момент она почувствовала, что превратилась в странного массажиста, который ищет точки давления, но находит только неловкость.