На пределе

– Ты в порядке? – озабоченно спросил Эдгар, равнодушно наблюдая за представлением.

– Все нормально, – пролепетала Кара и схватилась за стакан. – Выпьем!

– Выпьем, – поддержал Эдгар, с трудом фокусируя взгляд на красивом лице девушки.

Опрокинув остатки обжигающего напитка, Эдгар ощутил отвратительную горечь и отвращение и понял, что на сегодня достиг своего предела. Перед глазами начало плыть. Руки казались чужими, двигаясь то с завидной быстротой, то медленно, словно в покадровом воспроизведении. Услышав глухой звук удара, он с трудом повернулся и увидел, что Кара лежит на ступенях, уснув мертвым сном. Поняв, что, если сейчас же не вернется в дом, то уснет рядом, Эдгар взял себя в руки и со стоном превозмогания встал. Призвав на помощь все свои силы, он осторожно наклонился, подхватил девушку и подняв ее на руках, внес в дом. Шагая неторопливо, с великой осторожностью, он прошел в гостиную и положил бесчувственное тело на диван, где сам уснул неделю назад, в порыве заботы намеренно лишив себя последней возможности приласкать жену. Повернув девушку на бок, на случай, если ее вырвет, он на мгновение замер, остановив взор на ее неподвижной фигуре. Чувственное, рельефное тело дышало силой и источало неподдельную страсть своими формами. Волнистые, черные, как смоль, волосы рассыпались по лицу, подчеркивая его тонкие, девичьи черты. Прикрыв глаза, чтобы сбросить с себя оковы опалившего нутро желания, Эдгар отвернулся, а когда снова открыл их, понял, что падает. Пожалев лишь о том, что не принес девушке одеяло, он вновь закрыл глаза и моментально уснул.

***

В последующие несколько недель Эдгар открыл для себя, что такое ад. Ад, заключил он, это одиночество. Полное, беспросветное, гнетущее, звенящее тишиной и пугающее пустотой одиночество. Подобно неприкаянному призраку того, кто некогда имел амбиции и в чьей душе трепетали животворящие эмоции, он теперь бесцельно бродил по опустевшему дому, не находя себе в нем места и ощущая себя лишним там, где некогда был привязан силой любви к женщине. Дни шли один за другим и единственное, о чем мог думать Эдгар была выпивка. Лишь спиртное позволяло ему на время подавлять эмоции и избавлять себя от той ноющей боли в сердце, которой отзывался уход его жены. Часто он напивался до такого состояния, что, подойдя к зеркалу, не видел в нем своего отражения. Еще одним способом заглушать непреходящие, воющие в жажде воссоединения, мысли о Дженни, был сон. Эдгар пил до умопомрачения, до тех пор, пока не переставал понимать кто он и где находится и только потом забывался мертвецким сном. Это было его спасением. Одиночество убивало его. Будучи в душе натурой тонко ощущающей любовные переживания, он не имел более возможности разделить свои ревущие чувства с любимой женщиной. Прежде он мог поделиться своими мыслями с Дженни, но теперь у него не было и такой возможности. Эмоции переполняли все его существо грозя разорвать на части, настойчиво требуя выпустить их наружу и дать волю телесным инстинктам. Тюрьма на совесть построенная из кирпичиков его тяготеющей к своему человеку личности, час за часом испытывала его на прочность бесконечным количеством экзекуций из теплых воспоминаний, страстной тяги и острой, как лезвие бритвы, тоски. Сознание того, что он остался совершенно один тяжелой, неторопливой поступью вышагивало по его внутренностям, растаптывая их и превращая его в загнанного, от страха испускающего дух зверя. Морозный холод одиночества пришедший на смену жаркой, неутомимой любви начал постепенно лишать его воли к жизни, все глубже и глубже проникая в его истерзанное сердце.

За прошедшие три или четыре недели, этого Эдгар точно не знал, несколько раз к нему наведывалась Кара. Иногда, девушка приносила горячий ужин, иногда, бургеры, которые жадно поедала в то время, как он через силу запихивал их в себя, напрочь потеряв аппетит и следуя режиму питания лишь потому, что вслед за аппетитом опасался потерять и здоровье, а несколько раз, кажется в преддверии выходных она составляла ему компанию за выпивкой и напивалась с ним так, что ему снова и снова приходилось нести ее обмякшее тело в гостиную. Сам он после этого неизменно засыпал на полу, а проснувшись находил на кухне порядком остывший завтрак. Кара всегда уезжала до момента его пробуждения. Однажды, заезжала и Дженни. Это случилось спустя неделю после визита Питера. Эдгар, как обычно, сидел на веранде. На часах был только полдень, и он еще не успел напиться. Тепло только-только начало расползаться по его жилам, ослабляя удавку на шее.

– Привет, Эдгар, – сухо поздоровалась Дженни.

Стоило ему увидеть свою жену, как агония недосягаемых желаний в тот же миг страшно обожгла все его обнаженное существо. Лицо Дженни не выражало никаких чувств. В ее глазах сквозило безразличие и даже пренебрежение к столь очевидным эмоциям ее мужа.

– Привет, Дженни, – ответил Эдгар, осушив стакан.

– Почему ты не пустил Питера забрать мои вещи?

– Думала я позволю этому педерасту бродить по моему дому и прикасаться к вещам моей жены?

– Почему ты его так называешь?

– Потому что лишь гомик или бесполый способен лечь с твоей сестрой. Настоящий мужик предпочтет ей онанизм.

– Ты, конечно, по себе судишь? Ты ведь настоящий мужик?

– А ты имеешь аргументы против?

– Что ж ты, настоящий мужик поносишь женщин и отказываешь своей жене в праве завести ребенка от мужа?

Эдгар улыбнулся. Это была недобрая улыбка и Дженни тут же пожалела, что задала ему эти вопросы. Эдгар мог быть не просто фатально откровенным. Его прямолинейность и способность видеть суть вещей, выраженная пусть и в неприглядной форме, могла кого угодно, либо склонить в его сторону, либо размазать по стене.

– Во-первых, я бы на твоем месте не стал унижать достойных представительниц слабого пола, приравнивая к ним и Алекс, чья душа такая же сухая, как и бумажки, с которыми она работает, а манеры, в жалкой попытке соответствовать современным, с позволения сказать, культурным течениям, вызывают лишь желание напомнить ей о том, для чего, кроме прочего, женщине нужен рот. Во-вторых, настоящий мужчина, думает не только о желаниях, но и о последствиях и причинах этих желаний. Это одна из тех способностей человеческого разума, что выгодно отличает нас от большинства животных. Именно по этой причине я все еще не решился на рождение ребенка.

– Достойные представительницы слабого пола говоришь? Как твоя Кара?

– Выбирай выражения, Дженни. Я ее командир. Она исполняет мои приказы, как и другие солдаты. Но, раз уж ты заговорила об этом, то да. Кара наиболее выгодно выделяется из числа прочих женщин. И если провести параллель между ней и твоей сестрой, чего мне делать очень не хочется, потому как твоей сестре до нее не дорасти и в самых влажных мечтах, то Кара, будучи превосходным солдатом и образчиком доблести, сражающимся наравне с мужчинами, остается при этом женственной, чуткой и отзывчивой персоной, чего даже с очень большой натяжкой нельзя заключить об Алекс.

Дженни скривила губы, как делала всякий раз, когда ее коробили слова Эдгара.

– Питер то что плохого тебе сделал? Пустил бы его и не было бы этого разговора.

– Не переношу тех, кто называет себя мужчинами лишь потому, что у них член между ног висит.

– Если не солдат, значит не мужчина?

– Не говори глупостей. Я так не считаю, и ты это знаешь. Но ты взгляни на своего зятя. Ни одна уважающая себя самка не ляжет в постель с этим обмылком.

– Кто-то ведь лег, – язвительно вставила женщина.

– О том и речь, Дженни. Как говорил один мой русский товарищ – «Третий сорт – не брак».

– Порой мне кажется, что тебя и могила не исправит, – вздохнула Дженни и скрылась в доме.

«Уж поскорей бы», – мрачно подумал Эдгар и наполнил стакан в тех пропорциях, что неделю назад привели Кару в ужас. Выпивая он прислушивался к звукам малолитражного мотора «европейца», припаркованного по ту сторону живой изгороди, точно зная, кто находится в салоне автомобиля. Дженни вышла спустя двадцать минут с двумя большими пакетами и спортивной сумкой на плече.

– Позволь я помогу тебе, – предложил Эдгар и протянул руку, чтобы донести пакеты до машины.

– Нет, спасибо, обойдусь, – холодным голосом ответила Дженни. – Теперь каждый сам за себя.

– Быстро же у тебя все отсохло, – прищурившись произнес Эдгар, с трудом сознавая, что подарил семь лет любви и нежности женщине, способной вот так запросто вычеркнуть его из своей жизни. – А когда-то, помнится, ты утверждала, что это я люблю головой, а не сердцем.

– Чего ты от меня хочешь? – вскинулась женщина, словно к ней пристала назойливая муха.

– Ничего, Дженни, – тихо ответил Эдгар, возвращаясь на ступени. – Если у тебя когда-то и было то, что мне нужно, теперь этого точно нет.

Поразмыслив долю секунды, женщина гневной походкой пересекла двор и скрылась за густой порослью. А еще через несколько секунд заурчал вялый мотор и автомобиль тронулся с места.

По прошествии еще какого-то времени, вечером одного из слившихся в сплошную полосу забытья дней, к Эдгару заявился отец Дженни. Эдгар был уже хорошо подогрет выпивкой и в глубине души, даже сознавая, что темы, поднятые в разговоре, вряд ли оставят приятные воспоминания, порадовался компании человека, который всегда относился к нему с радушием и уважением, как и Эдгар к нему.

– Здравствуй, Эдгар.

– Сэр!

Эдгар поднялся и пожал протянутую руку. Теплое, крепкое рукопожатие мужчины старой закалки. Привычных объятий при встрече в этот раз не было.

– Хотите пройти в дом? Я могу угостить вас чаем.

– Нет, спасибо. Я присяду с тобой, если не возражаешь.

Генри Шорт, которому шел седьмой десяток прибывал в завидной для его возраста физической форме. Поджарый, мускулистый мужчина с ясными глазами. Лишь глубокие морщины, взрезавшие лицо, свидетельствовали о прожитых годах и пережитых испытаниях. Легко опустившись на низкие ступени, он осмотрелся по сторонам, отметив идеальное состояние дома и бедлам из нескольких десятков бутылок на веранде и обратил свой взор на Эдгара, в чьей руке уже был зажат любимый стакан, из которого он всегда пил, никогда не делая исключений. Невысокий, крепкий, из толстого стекла стакан, был подарком Дженни.