Потерянные под соснами

8

Таксист вез Элею домой по ночному городу. Они въехали на «50 Лет Коккино», – между горожанами её называли Пятидесяткой. В городе были и «тридцатки» и «шестидесятки», но «семидесяток» не было.

Кругом засверкали яркие фонари широкого проспекта. Таксисту девушка была безразлична, но Элея безустанно следила за его затылком, чтобы в любой момент среагировать. Но что она могла в таком положении? Выпрыгнуть? Закричать? Первое – безумно, второе – бесполезно. Осторожность Элеи за это лето начала граничить с паранойей. Вдобавок гнетущие новостные сводки про учащение процента изнасилований и убийств… Но что было делать, не пешком же идти в такой час.

Элея возвращалась уже от третьего парня за этот месяц. И нет, не из его квартиры, не из отеля, а из обыкновенного ресторана в центре города. Причём, уже второй раз из одного и того же. За время жизни в одиночестве, её накопительный счёт, худо-бедно росший во время отношений с Дафнисом, иссяк. «Счёт светлого будущего…» – подумала Элея. Доброта очернилась, ощетинилась серой реальностью.

Примерно в то же время, неделю назад, она ехала с прошлой встречи. И если в начале вечера цинично-ироничные параллели с прошлым свиданием сновали в голове тут и там, то сейчас их было в разы меньше. Элея была измучена, и более чем обычно мрачна. Она понимала, что о ресторанах и такси придётся на время забыть.

Красное вино давило на череп, в машине было душно. Элея никогда в жизни не решилась бы привлечь внимание просьбой открыть окно. Девушка не пыталась рассуждать, о том, что опять сделала не так в ресторане. Она просто молча смотрела в запотевшее стекло, уставший мозг отказывался что-либо анализировать.

Приехав, Элея вышмыгнула у доски почёта Нинельского района. Мрачные лица едва виднелись под мерцающим фонарём и смотрели на девушку из другой эпохи. Эти портреты в облупившихся гранатовых рамках были словно надгробия с прилагающимися эпитафиями: «Славный глава Нинельского района – Чирилло В. В» или «Победоносный полководец 1201-ого полка – Хлорос З. З.». Сейчас эта доска и правда исполняла роль публичного надгробия, так как все изображённые, за исключением одной седоволосой женщины, были мертвы.

Целенаправленно подставив лицо под потоки холодного ночного ветра, Элея слегка взбодрилась. Ступив на заросший хилыми одуванчиками газон, она нашла проторенную тропку и быстро прошла за бледный монумент доски почёта, углубившись в привычную темноту старых дворов. Привычную, и обыкновенно пугающую.

Плохо, когда человек привыкает к страху, когда чувства его притупляются. Больше шансов проглядеть настоящую опасность. Элея об этом знала и нервозно оглядывалась по сторонам.

Старым, пустым и страшным в очередной раз предстал перед ней собственный двор. Ночь была как ткань чёрной рубашки, плотно прилегающей и скрывающей все изъяны. Потрескавшийся фасад дома скрывался в ней, словно стыдясь своего обличия. Но каждое утро неизменно, и от этого столь ужасно, оголяющее солнце срывало все ткани.

Лишь у двух из шести подъездов горел свет. У одного – белый и холодный, у другого – жёлтый и тёплый, но оба светильника были старыми и тусклыми. Во времена Империи, такая придворная улочка и дворик освящались круглосуточно. Каждый подъезд сверкал жёлтым светом, символизируя достаток и громогласность прогресса. Но Элеи тогда ещё не было. Зато она застала, как её мать кровью и нервами выбивала этот фонарь у ленивого Жилищного Управления; как она носилась с кипой справок между одинаковыми деревянными дверьми, словно одержимая. Маленькая Элея тогда не понимала, зачем мать совершает эти действия. Тарас говорил так: «Дура, на бюрократов полезла, не те годы сейчас». Элея негодовала, но её протест разбился об слова соседской девочки на детской площадке. Розовощёкая, шепелявящая, шестилетняя Сара как-то сказала: «А заль, что швет у ваш горит, так бы в темноте шветлячков увидали». После этой фразы Элея плакала полночи и в итоге сошлась с мнением отца. Но ребёнок понял только слово «дура», из-за чего порой неосознанно стыдился матери. Только потом, когда Элея прокрутила свои травмы через кофемолку осознанности, она смогла всё понять. В душе разгорелся уже другой бунт, более обоснованный и более взрослый, но не менее яркий. Пожив продолжительное время в этих мыслях, Элея, не раздумывая ушла к Дафнису при первой же возможности.

Девушка запнулась и неряшливо шмыгнула с бордюра, подставив руки так, что пострадали только джинсы на правом колене. Элея поднялась, отряхнулась, и посмотрела по сторонам. Никто не видел этого позора, кругом царила ночь. Но вместо того, чтобы почувствовать привычное облегчение, Элея испугалась, испытала такое чувство, кое испытывает замыкающий пешего конвоя в ночном лесу. Он смотрит назад и пугается тьмы и неизвестности; он старается, не подав виду, быстрее приблизится к впереди идущему. Но для Элеи этим «впереди идущим» был ближайший освещённый подъезд. К счастью, нужный подъезд. Как в детстве, Элея боялась обернуться, забежав под бетонный козырёк крыльца, она потянулась в сумку за ключами, и тут завибрировал телефон.

– Алллоо… – растянула Элея в смятении, чуть дрожа.

– Алло, здравствуй Элеечка, прости, что так поздно, можешь говорить? – волнительно спросила Деметра.

– Здравствуйте, конечно, что произошло?

– Спросить хотела, нет ли у тебя номера Платона, вы же когда-то собирались вместе.

– Хм… – задумалась Элея. – Нет, но я могу достать, я с Исидой, его женой, иногда переписываюсь. Только расскажите, что случилось. И к чему такая спешка?

– Ну… С чего начать… Ну да ладно, чего томить, Дафнис уже более шести дней в лесу, на связь не выходит.

Элея замялась.

– Подождите, расскажите всё по порядку.

– Он уехал в субботу, и в понедельник, когда должен был вернуться, позвонил и сказал, что останется ещё на три-четыре дня и не звонил больше. Я, конечно, перенервничала, но что делать, сказал, что хочет побыть в лесу один. Ему всё-таки не шестнадцать, способен уже адекватно рассуждать.

– Сомневаюсь – вполголоса сказала Элея.

– Что говоришь?

– Да говорю, жаль мне вас, что сын у вас такой.

– Не расслышала, повтори пожалуйста – Деметра будто специально раззадоривала на эмоции.

– Говорю, сопереживаю, что сын у вас такой – надрывисто прокричала Элея в телефон.

В окне первого этажа загорелся свет. Элея быстро достала ключи и забежала внутрь

– Каким воспитала… – Наконец прозвучал грустный ответ

– Простите, не хотела обидеть. Сейчас достану номер Платона.

9

Дафнис усиленно прогонял остатки опьянения. «Человек…Ночь…» – пытался соображать он, глядя на часы, обычные шагомеры, которые дополнительно показывали время. На циферблате было четыре часа семнадцать минут.

– Простите за беспокойство, раз уж вы взглянули, который час? – сказал мужчина приятным голосом.

Он уже вышел из чащи и отряхивал листву с камуфляжной куртки. Любезность мгновенно смягчила пугающий образ.

– Пятнадцать минут пятого.

– Не успел… – шёпотом проговорил мужчина.

– Что не успели?

– Уже не имеет значения.

Образовавшаяся пауза ещё больше смутила Дафниса.

– А вы вообще кто? – сказал он, окончательно согнав сонливое опьянение.

– Я? – переспросил мужчина и хитро заулыбался. – Я… Скажем, блюститель ночного порядка.

Дафнис не мог собраться с мыслями: «мужчина, лет около тридцати, бородатый, улыбается». Полуосознанно он провёл пальцем по карману, где лежал ножик Платона.

Блюститель закончил отряхивать маскировочную куртку, перетянутую портупеей в районе талии, и стал взглядом изучать Дафниса.

– Расспрашивай – сказал он баритоном, вновь ставшим мягким и приятным.

Дафнис, не смутившись открытости человека, напрямую спросил:

– Что вы здесь делаете?.. И кто вы?

– Делаю я здесь… – опять таинственно заулыбался мужчина. – Предположим, смотрю за тем, чтобы пьяные туристы чего дурного не натворили.

Дафнису это сразу показалось ложью, но спорить он не стал.

– А про то, «кто я», ответ уже дал.

– А… Вы из геологов, тех, которые где-то здесь сидят.

– Да вы, я погляжу, подготовились перед отдыхом – ободрительно сказал мужчина. – Вы правы, я из геологов, провожу утренний обход.

– А вы же знаете про зону, которая где-то здесь? – спросил внезапно Дафнис.

– Какие вопросы! – поразился геолог. – Знаю, конечно, мы вообще-то её и изучаем.

Только Дафнис собрался спрашивать дальше, как мужчина его перебил.

– Хоть мне и редко встречаются такие люди, но ваше любопытство я понимаю. И всё-таки у меня дела. Позвольте, я завершу обход, вернусь и всё обсудим. Мне бы тоже хотелось задать вам некоторые вопросы.

– А по времени? – соглашаясь, спросил Дафнис.

– Так… ну, сейчас пять будет… – вполголоса говаривал мужчина, пытаясь сообразить. – К двум дня подойду, предположим, примерно после обеда.

Дафнис кивнул.

– Тогда не прощаемся – сказал геолог и направился к сосне, стоящей прямо у глади озера.

Он зашёл в воду, слегка притопив кожаные берцы, скинул рюкзак и достал из него какое-то устройство в виде цепи с ручками. Через мгновение, предварительно закинув рюкзак обратно на спину, он обнял сосну руками и параллельно обвязал этой цепью ствол дерева. В считанные секунды мужчина взмыл вверх по стволу, произвёл какие-то действия на высоте трёх-четырёх метров и спустился обратно, опять углубившись в чащу.

Все эти утренне-ночные действа произвели на Дафниса сильное впечатление. Он поразился такому нестандартному геологу. Во всяком случае, геологу, не отвечающему представлениям Дафниса об этой профессии. Он заполз в палатку, переполненный эмоциями. И как только завернулся в спальник, усталость моментально настигла его и повалила в сон.

Но как же предрекания о важности этой поездки обратились обычной лесной попойкой с друзьями?

После того, как Дафнис созвонился с матерью, он криво-косо начал строить план на поездку. Целью стал сбор хоть каких-то сведений о месте на карте прадеда. Душа Дафниса снова загорелась, он не мог смирится с тем, что прадед вместо квартиры оставил ему какую-то глупую карту. Разобраться с этим вопросом сидя на диване не получилось, и он решил действовать.

После пятничного визита, на что так рассчитывал Агамемнон, план Дафниса кардинально изменился, вернее будет сказать, разрушился. Во-первых, он в очередной раз соприкоснулся с негодованием дяди, что только укрепило желание разобраться в наследстве. Ведь прадедушка любил Дафниса и знал об их взрывных взаимоотношениях с Агамемноном. Прадед даже в какой-то момент защитил право Дафниса жить с Элеей в его квартире. Это произошло прошлым летом, когда пара отдыхала вне города. Агамемнон уже тогда начал выпрашивать у деда эту квартиру, дабы сдавать её в аренду. Но дедушка непреклонно дал отказ, погрозив лишить внука вообще какого-либо наследства. Зная это, Дафнис никак не мог понять, что случилось в голове прадеда, объясняя решение давлением со стороны Агамемнона и старческой слабостью характера. Но что было на самом деле – не знал никто.

Окончательно план разрушила информация, полученная от Деметры. Не раскрывая своих настоящих целей, он расспросил мать про детство деда. И тогда стало понятно, что означало «....ю....го..к..» на оборванной карте. «Слюдогорка» – так называлась деревня, в которой до двадцати двух лет жил прадедушка. Также мать, сама того не ведая, разрешила ещё один вопрос этой головоломки. Причиной, что на современных картах этой деревни нет, служила техногенная катастрофа.

Давным-давно, во времена общей секретности Империи Коккино, на одном из многочисленных заводов произошёл химический выброс. Этой информации практически не было в сети, поэтому Дафнис впитывал её слово в слово, постоянно переспрашивая мать. Радиационное облако удивительным образом полетело в сторону между Самоцветинском и Верблюдогорском и легло на относительно незаселённую территорию, на заповедный лес. Наибольшая доза радиации пришлась как раз на деревню прадеда и прилегающие шахты по добыче руды. В считаные дни население Слюдогорки эвакуировали, а дома сровняли с землей и закопали. Только шахты оставили без внимания. Естественно, всё это было надежно засекречено.

На каждый закрытый вопрос приходилось по пять новых, и история превращалась из обыкновенной Медузы Горгоны в многоголовую Гидру. Главное, что осознал Дафнис – вся его бесконечно воодушевляющая идея поломалась об суровую действительность, которая вдруг появилась айсбергом в мальчишеском океане мыслей. И в тот же день всё обдумав, он максимально выгодно извернулся из данной ситуации, ведь машиной на три дня себя уже обеспечил.

Не говоря матери ни слова, он в тот же вечер созвал друзей в поездку. Откликнулись только Платон и Исида. Местом было выбрано озеро, с которого Дафнис и хотел начинать поиски. От зоны оно находилось в отдалении и располагало туристическими стоянками, что было на руку компании друзей. Дафнис подумал, что за шестьдесят лет радиация, особенно по краям выброса, совсем улетучилась, правительственный надзор над территорией ослаб, и остался только небольшой лагерь учёных-ботаников. Друзьям Дафнис ничего не рассказал.

Над палаткой мелькнул отголосок звёздного света, растворившийся в утреннем солнце. Застучал дятел, и с сосны медленно посыпалась хвоя. Две утки приземлились на озеро, взбудоражив всю водную гладь. Лес проснулся, а Дафнис погрузился в глубокий сон.

10

Еловая ветка ударила по лицу. Если бы какой-нибудь утренний рыбак проплывал сейчас по водной глади, то мог бы увидеть мужчину черноволосого, роста чуть выше среднего, упитанного телосложения, но, в угоду деятельности, не располневшего. Мужчину, облачённого в профессиональный костюм: простые кожаные берцы, зашнурованные до середины голени; коричневые штаны-карго с набитыми карманами; зелёную камуфляжную куртку типа «горка» с капюшоном. Также на портупее висел топор в «наморднике» – незамысловатом кожаном фиксаторе на кнопке, а на бедре крепился немалых размеров нож. Весь этот комплект дополнял увесистый рюкзак.

Гермес несчётный раз шагал по этой тропе, но ни разу не встречал здесь рыбаков. Обычной рыбы в озере Преспакуль не водилось. Лесная дорожка, невидимая городским взглядом, петляла. То Гермес шёл в возвышении над озером, хрустя еловой хвоей, то спускался к водной глади, уходя в неё по щиколотку. Так или иначе, он совсем не замечал обыденного пути и бубнил под нос свои мысли. «Где же я ошибся… на второй, или на третьей… Кажется, на второй. Долго не мог найти карту памяти. И на «Мысе» прошёл чуть ниже, неожиданно выйдя в лоб скале. Да!» – негромко вскрикнул Гермес. «Да, скала у меня съела минут десять, и карта памяти тоже… Вот и определил недочёт. Хорошо».

Гермес остановился и прислушался. Торопится было некуда, в собственные сроки он уже не вписался. Зашелестел ветер. Как только порыв утих, в кроне над Гермесом зашелестело что-то ещё. Он пригляделся и увидел небольшого бельчонка. Гермес встал на колено и достал из кармана целлофановый мешочек с нарезанной морковкой. Взяв её в руку, он вытянул открытую ладонь и замер, окончательно сливаясь с лесом. Через несколько минут зверёк спустился. Он двигался аккуратными перебежками от сучка к сучку, по спирали огибая ствол дерева. Гермес плавно опустил ладонь к земле, бельчонок моментально среагировал и забежал обратно за сосну. Ещё через несколько минут крохотный зверёныш, пересилив страх, побежал вперёд и остановился на половине пути до заветной цели. Выждав ещё немного, бельчонок подскочил к Гермесу и схватил морковку. Держа оранжевый ломтик в лапках, он отбежал в сторону и начал жадно грызть, не сводя глаз с геолога.

Такой прикорм он осуществлял регулярно, но именно этот бельчонок спустился к нему впервые. Для городского обывателя это показалось бы странным, но на шестой год жизни в лесу волей-неволей Гермес начал различать и белок, и зайчат.

«Шестой год и двадцать четвёртый день рождения. С каждым днём в лесу всё сильнее и сильнее ощущаешь мизерность своих познаний. Чем выше лезешь в гору, тем больше видишь вширь. Вот что Я в сущности? Закончил присвятейший «горный»… Лучший вуз города» – недовольно протянул про себя Гермес. «Имею корочку эту треклятую… в сущности то, что Я? Что Я есть?! Что после себя миру оставлю? Хрен с ним, с миром. Хожу, значит, разгребаю это всё. Проделки властителей этого мира. Сэкономили, прибрали в карман, а тут рвануло. Не выдержало наглости. И полетело облако ни злое, ни доброе; ни корыстное, ни жертвующее. Полетело облачко и осело. И прижгло все, что под ним. А мне ходи и смотри, чтобы никто туда не полез, да и не вылез оттуда. Хотя ни того, ни другого уже под пятьдесят лет не было».

Утреннее солнце первый раз зашло за тучу, и Гермес увидел «маяк». На другом берегу, почти на самой вершине горной гряды, стояла металлическая установка с ярким прожектором на макушке. Гермес остановился на берегу в тени серой тучи. Он закурил. Ещё вчера, накануне именин, ему подарили импортные сигареты. Одна из пачки, тонкая, чёрная, с сочно-влажным табачным вкусом, сладко дымила на весь лес. «Маяк» плавно вращался, посвечивая светодиодами.

Спустя две трети выкуренной сигареты, здоровенная туча отцепилась от солнца и поплыла восвояси. И словно по волшебству «маяк» исчез. Словно и не было на той горе ничего. «Вот, пожалуйста, ещё одно чудо. Оптическая иллюзия» – включился из забытья Гермес и пошёл дальше. «Точнее, не иллюзия, а настоящая люзия, единственно верная и необъяснимая правда. Аномалия с ультрафиолетом». Гермес потёр глаза и достал из нагрудного кармана солнцезащитные очки. Надев их, он посмотрел на вновь появившийся «маяк». «Чудо!» – воскликнул он, продолжив думать: «И зачем оставлять такому миру что-либо, миру, халатно допустившему непроизвольные чудеса. Ведь ладно эта, безвредная аномалия, а есть ведь и вредные. И очень вредные. Но вопрос открыт, если не этому проклятому миру, то хотя бы кому-нибудь. Какой-нибудь не испорченной душе… Да пусть даже и испорченной… Любой душе. Как-то сильно меня в этот раз утянуло, даже сигареты не спасли. Интересно, что ребята приготовили к празднованью. Если Агафона, Феодору, Исидору я разгадать могу, то вот остальных…Фотину и Аристарха, совсем никак». Фотина, невысокая, умная и хитрая женщина – глава поселения, а Аристарх – ее муж . Все практично-бытовые сооружения были косвенно или напрямую связаны с Аристархом. А за всю научно-геологическую начинку отвечали два брата, Акакий и Бахус, оба невысоких, возрастом немалым за полтинник, противоположные друг другу в корне. Также на всё лето из геологического института Верблюдогорска приезжала Варвара, младшая сестра братьев.

Дошагав до последней пятой станции, Гермес приступил к привычным действиям. Он подошёл ко пню, лежащему наполовину в озере, и вскрыл маскировочную крышку. Бревно оказалось пластиковым, внутри располагалась видеокамера, направленная на «маяк». Гермес сменил аккумулятор и заменил карту памяти, протёр линзу салфеткой и защёлкнул крышку обратно, затем записал в тетрадку показания трёх счётчиков, спрятанных неподалёку. Наконец, он угнездился в центре поляны на голую землю и снова закурил.

Так закончился обход в шесть станций. Седьмую он посещал в четыре раза реже, единожды в месяц. Она находилась далеко от общей цепочки станций, надо было плыть на лодке, а потом карабкаться в гору. Поэтому её автономность смогли довести до тридцати дней. Там стояло аж три камеры и много разных счётчиков, датчиков и других измерительных приборов. Всё это техническое безобразие питал здоровый автомобильный аккумулятор, герметично упакованный в плёнку. От ещё одного такого был запитан «маяк», располагающийся неподалёку.

Гермес завершил путь рядом с южным забором заповедника, но смотреть на него в очередной раз ему не хотелось. Это был обыкновенный забор, но при его виде всегда появлялись тревога и внутренний страх. Хотелось развернуться и бежать.

От крайней с юга станции – «Развилки», стена находилась в пяти минутах тихой ходьбы. «Что я там не видел, вал земляной, частокол из брёвен, потом два метра буферной зоны и обычный металлический сетчатый забор. Ну и знаки – «Аккуратно. Биологическая угроза! Держите дистанцию!». Вот и буду держать» – Гермес затушил окурок об подошву ботинка, сложил его в мешочек и направился обратно в лагерь.

Через несколько часов он снова шагал вдоль берега, приближаясь к «Мысу». В лагере его поздравили все, и даже больше. Приехавший накануне седой круглопузый мужчина подарил Гермесу волчий клык. Придя в штаб для отчёта, Гермес увидел, что Фотина общалась с каким-то невысоким мужчиной в белой льняной рубашке. Он много раз его видел, но не был знаком лично. Фотина принялась поздравлять Гермеса. Бородатый мужчина стоял слегка посторонившись, но как только Фотина закончила, вступил с речью. Назвавшись «неравнодушным», он выдал красноречивую тираду про замечательный возраст – двадцать четыре, а затем снял со своей шеи амулет и передал Гермесу. На именинника это произвело колоссальное впечатление, и он ушёл заряженный и воодушевлённый.

Гермес знал, что мужчина как-то финансово связан с деятельностью поселения, но за все пять лет пребывания здесь, только сегодня впервые смог с ним поговорить.

К обещанному «после обеда», Гермес вышел на четвёртую станцию, по совместительству туристическую стоянку. Он обошёл сосну, чуть выпрямился и встретился взглядом с Дафнисом.

11

– Что дальше то, Платон? – ненасытно спрашивала Элея.

– А что дальше… – говорил Платон голосом ещё более высоким, нежели обычно.

Он только что проснулся. Вернее, телефонный звонок Элеи его разбудил. В разговор вмешалась Исида.

– Элея, привет – прохрипела она заспанным голосом.

– Привет Исида, ты прости, что я вас разбудила, тут просто все на стрёме…

– Знаю, поняла уже, я же рядом лежу.

– Хорошо, прости ещё раз – Элея перевела дух. – Может, ты что-нибудь знаешь.

– Мужик этот – Гермес, не из туристического лагеря. Он вроде как учёный – продолжала Исида. – То ли биолог, то ли геолог, в общем, однозначно не турист. Да и выглядел этот Гермес, словно в лесу и родился, с топором на ремне и большим ножом. Дафнис сказал, что Гермеса он давно искал и, наконец, нашёл. Большего не знаю.

Элея молчала в трубку, собираясь с мыслями.

– Ладно, спасибо тебе, некоторое стало понятно, буду дальше разбираться.

– Да пожалуйста, я толком ничего существенного не сказала.

– И всё-таки спасибо.

Элея откинулась на спинку стула и оттолкнулась от письменного стола, погрузившись в размышления: «Дафнис ушёл по своему желанию… С каким-то мужчиной в лесной одежде… Непонятно».

Она собрала в пучок свои каштановые волосы. После первого безрезультатного свидания девушка вышла из салона с дерзким каре на голове, и с того момента волосы почти не прибавили в длине. К этому привело множество причин. В том числе, что волосы начали резко редеть, и так она рассчитывала удержать густоту шевелюры. Расчёт оказался ошибочным, с каждым расчесыванием на гребешке оставались клочки хрупких волос.

Собрав волосы в короткий хвост, она услышала голос матери из коридора.

– Не распускала бы уж, вся квартира в волосне твоей. – Хотя мать бросила фразу мимолётом, присущая ей грубость и отвращение чётко прозвенели по голым стенам комнаты.

Элея и головой не дрогнула – привыкла. Но через некоторое время, когда мать уже давно забыла про волосы, глаза Элеи стали стеклянными, и по розовой щеке покатилась слеза. Одна… вторая, вскоре третья, словно зарождалась буря.

Ей хотелось бежать, ругаться, взорваться, послать к чёрту всех и уйти… Но она не могла. Да и зачем пускать опять портить отношения, если можно стерпеть. «Я ведь даже не работаю» – думала она.

Представив себе ссору с мамой, она вспомнила, как когда-то ругалась и уходила. Только тогда было куда идти. Конечно, они с Дафнисом тоже ругались, но со временем мирились по обоюдному желанию. А тут ни отец, ни мать не стали бы идти на компромисс. К тому же, отец опять мог захворать, и, того пуще, умереть. Он и так едва ли полноценно реабилитировался после прошедшей пневмонии.

Слишком многое останавливало Элею от резких и твёрдых поступков.

Девушка откинула голову и собрала эмоции в кулак. Но вскоре открыла ладони и опять начала отчаянно думать: «Зачем я вообще это всё делаю? Зачем цепляюсь за него? Ну и пусть подыхает в этом лесу, раз уж нашёл себе весёлое развлечение». Элее стало тошно от собственных мыслей. На самом деле, она бы отдала всё, чтобы вернутся в прошлое. В то время, когда Дафнис был рядом, когда она помирилась с родителями, а на улице было тепло.

12

Прошлым вечером Элея созвонилась с Деметрой. Обе, ничего не придумав, решили ехать на место, где Дафниса видели в последний раз. Элея словно заразилась материнской тревогой и поэтому с семи утра была готова к выходу. В восемь они выехали из Самоцветинска.