Потерянные под соснами

– Про историю его прадеда, про деревню закопанную, и про все легенды, что ходили вокруг него. Я ведь в этом вырос, Деметра.

– Может, он что-то и слышал, но не думаю, что его поездка с этим связана. Под Верблюдогорском ведь много озёр, где все отдыхают.

– Помню я одно такое озеро – улыбнулся Влассис – ездили с дедом, когда я маленький был… рыбачили.

Он растягивал слова, погружаясь в воспоминания. Отец Дафниса был человеком, которому намного комфортнее в мире грёз и воспоминаний. Ведь всё то, былое, уже минуло, и значит на него никак не повлиять. Оставалось только вспоминать, смотреть в пространство пустыми, отрешёнными глазами и прятать нерешительную душу в прошлом.

– Мне кажется, здесь все легенды лишь про таинственные клады, да про отчаянных мастеров – такой Вунокорф – чуть с волнением протянула Деметра.

5

На улице вечерело. Обернувшись, Элея увидела двор: детская площадка, заключённая в кольцо асфальтовой автомобильной дороги; блекло-радужные скамейки у каждого подъезда, на всех, без исключения, ощущался след времени – жалкие дощечки едва держались, а многие, чаще всего крайние, были надломлены тяжёлыми человеческими телами; гуляющий мусор закручивался в маленькие вихри и задерживался лишь на редких кустарниках, заменяющих в здешних дворах деревья.

Таков был двор этого дома. Но Элея смотрела только на скамейки. Они с Дафнисом часто сидели на них, о чём-то говорили, были вместе.

Элея переехала в квартиру к Дафнису, когда ей ещё не было восемнадцати, и родители горячо отреагировали на такой поступок. Она буквально сбежала и спряталась у Дафниса на несколько месяцев, до своего долгожданного дня рождения. Словно принцесса в башне, только в башню она утаилась по собственной воле. Впоследствии Элея восстановила отношения с родными, чему главным образом поспособствовала болезнь Тараса, её отца. Пролежав четверть года в больнице и сильно ослабев, деспотичный отец потерял патриархальную хватку и стал немощным.

Элея жила у Дафниса, но стала по чуть-чуть навещать родителей. Это давалось с трудом, зато её действия мотивировала вина перед матерью, внушаемая дочке с самого рождения. А то, что Тарас какое-то время был в полулежащем состоянии и полностью зависел от жены, докручивало мысли Элеи до предела. Она страдала, но всё-таки не возвращалась обратно. Как потом думала: держалась за собственные фантазии.

До зимы жизнь Дафниса и Элеи была похожа на воду в бойлере – постоянно то закипала, то остывала, при этом никогда не вырываясь из этого бойлера. Но последние полгода разительно отличались от всего предыдущего. Отношения Дафниса и Элеи складывались стабильно. И, как это бывает, такая стабильность привела к разрушительной буре, к огненному шторму. Всё накопившиеся за зиму, всё недосказанное и закопанное глубоко в сугробы, вскрылось и взорвалось весной этого года. Процесс был подобен революции, но Дафнис, в угоду и своих лет и темперамента, не стал гасить протест как кровожадный диктатор. Нет, он просто сбежал с поля боя куда-то за границу, в свои запасные имения.

Тяжело было Элее. Ведь вся едва построенная новая жизнь – рухнула. И она снова ощутила чувство, с которым росла всю жизнь, сложно описываемое одним словом: одиночество, обиду и брошенность. В ней бы могла зародится и агрессия, Дафнис буквально предал и бросил её обратно в клетку страхов и боли, но она не испытывала ничего подобного. Обиду – да, но не агрессию. Элея прощала Дафниса. Ведь в её жизни было так много агрессии, что самой её натуре было противно это чувство. А жаль, порой для развития нужен огонь внутри.

Элея испытывала к Дафнису чувства, со временем огонь первых лет отношений спал, но осталась некоторая нежность и привязанность.

Было ли это любовью на самом деле? Сложно сказать, нужно отыскать словарь, в котором подробно описано это душевное состояние. Вчитаться в него, понять этот термин и сопоставить со сложившейся ситуацией.

И жила Элея, потому что жилось. Потому что была в системе. Благо, к тому моменту, с родителями контакт был налажен. Ведь если бы ещё не два курса института и не мать, которую она не могла бросить, девушка уже сошла бы с какой-нибудь высокой крыши, или же поглубже врезала бритву в свои тонкие кисти.

Как по щелчку, едва Элея вернулась в родительскую квартиру, вся её жизнь превратилась в какое-то пугающее безразличное шоу. В чёрно-белый ситком, с видом как в старой видеоигре – двумерным и отстранённым. Элея прошла через танковый шквал отцовских оскорблений. К её возвращению Тарас уже крепко стоял на ногах, хоть и потерял в лице с десяток лет и лишился одного лёгкого. Элея выдержала все упрёки стойко, горделиво, впрочем, как и всегда. Она несколько дней терпела, скапливала, а потом, уединившись на крыше их одинокой пятиэтажки, проплакала всю ночь. Когда слёзы закончились, ей всё вокруг показалось безразличным и даже немного смешным. Мол, вот она какая, сидит на крыше, плачет, словно бы не она это вовсе, а безликий персонаж… Элея вернулась домой, пропустила сквозь голову родительские упрёки и долго смотрела в маленькое чёрное зеркало, подаренное ей когда-то мамой. Посмотрела, попротивилась от своего вида и твёрдо решила: надо худеть. Немного, несколько килограмм, ведь за зиму безделья с Дафнисом они много ели, и настала пора от этого избавляться.

Эти мысли были скорее упрямыми, чем угнетающими. Элея хотела доказать себе, что может быть твёрдой. Она достала из-под дивана весы, встала на них, и с того момента её жизнь покатилась по накатанной вниз.

То было в середине весны, а в июне Элее написала мать Дафниса и попросила забрать вещи, оставленные в квартире, где они с Дафнисом жили. Элея подошла к подъезду, но никак не решалась позвонить в домофон. Уже более получаса она стояла и плакала, слёзы обжигали её впалые щёки. Сейчас она была готова отдать жизнь, чтобы снова ощутить те «американские горки» с Дафнисом. Элея уже уняла душевную боль, и их былая жизнь стала казаться не такой уж и плохой. Она совсем забыла, как защитив диплом, Дафнис просто застыл на диване, подобно ледяной фигуре. Бессмысленно, скучно, и абсолютно уверенно. Настолько незыблемо, что Элея просто разбилась об него, как стекло, брошенное в бетонную стену.

Элея собралась с духом, набрала заветные цифры на домофоне, и через мгновение уже стояла в прихожей и развязывала шнурки на кроссовках. Выпрямившись, она увидела взгляд Деметры. Проницательная женщина определила и заплаканные глаза, и причины этих слёз, и то, что Элея с последней их встречи похудела более чем на десять килограмм. Она всё это заметила, но произнесла лишь тривиальное: «чай, кофе?».

Элея застыла в безмолвии, не в силах ни отказать, ни согласиться.

– Да соглашайся, вижу же, что кофе хочешь.

На кухне Элея сразу заметила отсутствие картины, что она дарила Дафнису. Когда-то на стене у обеденного стола висел большой розово-оранжевый слон. «На той самой кухне…» – закрутилось в мыслях – «На тех самы…»

– Ну что же ты себя так – сказала Деметра, оградив Элею от потока горьких и наседающих мыслей – Как с учёбой, третий курс же у тебя будет?

– Четвёртый… ну как с учёбой, идёт и идёт – ответила Элея и уставилась в окно.

– Ну ясно, а Дафнис, представляешь, в лес на выходных уехал – вклинила Деметра, содрогнув мысли Элеи.

Ей подобное о Дафнисе было странно слышать, ведь хоть они когда-то и ездили в лес, представить, что сейчас Дафнис возьмёт и сорвётся куда-то, для Элеи было невозможно.

– Да я сама не особо понимаю – начала мать. – Он выпросил у меня машину и уехал в какие-то дебри под Верблюдогорск, как обычно ни во что меня ни посвятив. Вот у тебя спросить хотела, что его туда могло завлечь.

– Вы же знаете, как у нас последние полгода складывались…

– Знаю, знаю, девочка моя – сочувственно произнесла Деметра.

– Что-то ничего такого не вспоминается… – задумалась Элея. – Хотя нет, знаете, у него карта какая-то была, бумажная, как раз с окрестностями где-то там. Только она у него оказалась после похорон, а тогда он уже со мной почти не разговаривал.

– Нда… что ему в голову взбрело… – озадаченно пробормотала Деметра с интонацией матери, в очередной раз разгребающей проделки неустанного чада.

– А что картину сняли? – невзначай спросила Элея, хлебнув кофе.

Приторно сладкий растворимый кофе осел на стенках гортани. Элея поморщилась. «Очередные быстрые углеводы» – думала она.

Глоток за глотком, и она смирилась, даже съела конфету. А затем ещё одну. Элея не чувствовала вкус, но ела и ела, сама того не замечая.

– Так это Дафнис ещё, она, по-моему, у него сейчас над монитором висит.

– А он разве не здесь сейчас живёт? – задала Элея вопрос, который тревожил её с момента приглашения за вещами. Элея твёрдо решила, что идёт исключительно к Деметре, и нет ей никакого дела до Дафниса. Но на протяжении всего пути она отгоняла назойливую мысль о том, что они с Дафнисом встретятся.

– Нет, он в бабушкину квартиру завалился, знаешь же, какая она у нас разъездная. То в одном санатории, то в другом – улыбнувшись, сказала Деметра. – Ну ты же про квартиру эту знаешь?

– Что именно – не понимая спросила Элея, посмотрев на Деметру невинно-страдающим лицом.

– Дафнис, он… – как бы нехотя начала Деметра – В общем, квартира эта по завещанию досталась Агамемнону… Ну и после вашего расставания они с Дафнисом повздорили. Ты же знаешь, какой он бывает в отчаянии… Все эти односложные фразы, безразличие, а Агам этого терпеть не может.

Агамемнон – старший брат Деметры, и, что важнее, Дафнису он приходился дядей. Страшным, гнетущим дядькой, извечно достававшим Дафниса. И не то чтобы он был плохим человеком, просто эти двое друг другу не подходили.

– Повздорив, Дафнис молча ушёл к бабушке и больше с Агамом не разговаривал – помедлила Деметра, смотря в грустные глаза Элеи.

Всех этих подробностей Элея не знала, и волей-неволей ей стало жалко Дафниса.

– Агам затеял квартиру сдавать, вот я тебя за вещами и позвала.

Элее стало грустно, хоть она и жила здесь на птичьих правах, но породнилась с каждой вещью в квартире. От мыслей, что стоять среди этих стен, сидеть на этих стульях, лежать в этой кровати будут какие-то неизвестные люди, стало совсем отвратно. И не жадность охватила её – чувство горькой утраты разлилось внутри девушки. Невозможность на это повлиять и безвозвратность минувшего угнетали Элею. Она чувствовала, как с каждым днём их былая жизнь с Дафнисом необратимо отдалялась, и будущее не сулило ничего доброго и тёплого.

Уже уходя, Элея задержалась в уборной, и наблюдающая со стороны Деметра услышала лишь долгое журчание включенного крана. Элея вышла, как бы незаметно промокнула губы рукавом широкой чёрной толстовки, схватила вещи и ушла.

Когда Деметра закрыла за ней дверь, Элея ещё какое-то время смотрела на вход в квартиру. Она будто застыла минут на пятнадцать, пока кто-то этажом выше не хлопнул дверью. Элея испугалась что её заметят и убежала вниз по лестничной клетке.

6

В одном окне проносились идущие на встречу автомобили. В другом пролетали берёзы и сосны, изредка ели. Чем дальше продвигался автомобиль, тем меньше становилось елей. Машина двигалась на юг.

Идущий впереди автомобиль сел на хвост громоздкой фуре. Он всё старался её обогнать, но, каждый раз выныривая, прятался назад. Словно этот белый автомобиль был ребёнком, выглядывающим из-за подола маминой юбки – вокруг целый мир, но возле нее безопаснее.

– Можно – сказал водитель автомобиля, тихо наблюдавший с расстояния за отчаянными попытками.

Моментально повинуясь, как будто только этого и ожидая, грязно-белый автомобиль лихо вывернул и, преодолевая сопротивление, обошёл большущего грузовоза. Через несколько минут, водитель автомобиля, занявшего ослеплённое место подле фуры, спрашивал:

– Ну что там, Дафнис?

–Подожди… рано пока.

Пролетела очередь из шести разных машин.

– А теперь? – нетерпеливо воскликнул водитель высоким тенором.

– Да, можно, езжай.

И он сорвался. Без капли сомнения, полностью доверившись другу, вывернул из-за большевоза. Ярко блестящий автомобиль чётко встал на встречную линию, и водитель ударил ногою в педаль. Машина взвыла и, продираясь через земное сопротивление, начала обгонять фуру. Будто вцепляясь зубами в невидимую плоть, через считаные секунды она отпустила, увернув обратно.

– Двадцать второй – сказала девушка, сидящая в машине обогнавшего водителя.

Улыбнувшись, он зажал кнопку на рации и произнёс:

– Слышь, Дафнис, уже двадцать второй. – Он отжал кнопку.

Через три секунды прозвучал ответ:

– Двадцать третий – сказал Дафнис в аналоговое устройство. Старинная рация не смогла передать злорадную интонацию, но тот, кому Дафнис это говорил, знал его достаточно хорошо, и чётко вообразил кривую усмешку.

– Ну нечестно так, он сразу после тебя на заправку свернул.

– Честно-честно – прошипел Дафнис в рацию.

Платон, водитель красной машины, часто играл в эту игру с Дафнисом. Бросив монетку на начальной заправке, они определяли, кто поедет первым. Цель – совершить большее количество обгонов до финальной точки, в данном случае – до грунтового поворота на озеро Преспакуль. Игру придумал Дафнис, вернее сказать, где-то вычитал и частично переработал. Появились такие коррективы, как: запрет на покидание зоны видимости друг друга; обгон только крупногабаритных медленных машин, будь то фура, грузовик, или лесовоз, проще говоря, любого не легкового автомобиля; приз победителю осуществлял проигравший – посредством пополнения бензобака; также важным правилом была безоговорочная взаимовыручка.

Дополнив игру подобным образом, Дафнис вынес за скобки технические характеристики участвующих автомобилей, так как нужда гнать на полной скорости отпадала. Игра из заурядных гонок превратилась в стратегическое соперничество, где преимуществом являлся только гибкий ум, и за исключением – случай. Именно благодаря случаю Дафнис сейчас лидировал.

Через час он , довольный, пожимал руку не менее довольному товарищу. Красный автомобиль так и не смог изменить положение дел, Дафнис выиграл с отрывом в три очка. Но Платон не печалился, его одолевали другие чувства. Проигравший был доволен самим состязанием. Оба наслаждались послевкусием гонки.

Гонщики припарковались на грунтовой обочине. Из машины вышла Исида, жена Платона. Сильный порыв ветра сразу же сорвал с неё капюшон, она недовольно фыркнула, и, накинув его обратно, затянула верёвки, прижимающие его к голове.

– Что решили? – спросила она.

– Вот, по карте нам ещё метров сто прямо, потом налево и по лесной дороге вдоль озера искать полянку – улыбнувшись, сказал её муж.

– Дафнис, а ты точно уверен, что проблем не будет? – продолжала Исида

– Если ты про учёных, то нет, думаю, не будет. Я почитал отзывы об этом озере, никаких упоминаний о них за последние несколько лет не было.

По общедоступной информации, на берегу Преспакуля уже давно базировался лагерь учёных-геологов, и водоём относился к их зоне влияния. Но в сети имелся только допотопный сайт с недействующими номерами телефонов и одно видео, в котором какой-то профессор рассказывал про необыкновенные артефакты, найденные в окрестностях. В этих горных местах такие лагеря не были редкостью, и в народе им особого внимания не предавали.

– Давайте не будем терять времени – встроился Дафнис. – До заката менее трёх часов, а нам ещё место найти, лагерь разбить и разжечь костёр. – Он утвердительно посмотрел на Исиду.

– А что ты на меня смотришь, поехали – удивилась она. – Как будто это я тут десять минут стояла с довольной ухмылкой.

Достигнув последней поляны, они решили остановиться, дальше дороги не было. Кострище на этой поляне уже имелось и не самое худшее, а вокруг стояла пара пней и одна поваленная берёза. Платону местечко показалось даже чересчур идеальным.

Через тридцать минут друзья уже застилали спальники в свои временные жилища. Дафнис поставил палатку в отдалении, ближе к воде. Подготовив всё ко сну, он направился к Платону с Исидой, сидящим у только зажжённого костра.

7

– В принципе, я не согласен – произнес Дафнис.

– С чем именно? – интересовался Платон

– С тем, что высшая форма развития человечества – это коммунизм. – прозвучало захмелевшим голосом.

Платон уставился на Дафниса, но помимо недоумения, его лицо выражало изрядную заинтересованность. Дафнис, довольный тем, что заинтриговал друга, сделал глоток из жестяной банки и начал:

– Коммунизм же подразумевает полное отсутствие собственности, иным языком, от человека для человека – помедлил он – Но нигде не прорабатывается вопрос что делать в случае появления в таком обществе не подходящего для него индивида. То есть, у которого по каким-то определённым причинам чересчур развито чувство собственности.

– Подразумевается, что у народа подобных чувств нет, а значит и быть такого человека не может – оспорил Платон и косо поправил большие круглые очки.

Дафнис не мог оторвать взгляд от крутящейся желтоватой жидкости, которую пил Платон. Друзья были сильно пьяны.

– Да, хорошо, ты прав, но это лишь в утопии – продолжил Дафнис, спустя пять минут. – На практике же, что мешает какой-нибудь среднестатистической матери развить у ребёнка комплекс, что все вещи принадлежат ей. То есть, он не имеет ничего своего, а значит, подсознательно будет стремиться во взрослости всё заполучить – он сделал паузу чтобы перевести дыхание. – Мать может твердить это из благих побуждений: если ребёнок поймёт, что эти вещи принадлежат не ему, то и ломать их не будет. Но, как известно, благими намерениями – дорога в ад… Так ведь оно?

– Так, да и не так – протянул пьяный Платон.

– В смысле?

Он положил в костёр сухое полено, и огонь почти сразу начал обжигать лоб и колени. Дафнису даже пришлось слегка отодвинуть свою колоду до комфортного уровня.

– Вот смотри – начал Платон. – Ты рассуждаешь об этом всём с точки зрения личности капиталистической, так как в этой среде сформировался. И надо понимать, что подобный пример не выдержит совершенно никакой критики, поскольку при абстрактном коммунизме не может быть никакого личного имущества – продолжил он своим высоким голосом. – Помимо прочего, должны же быть организации – на второй «и» он икнул – которые занимались бы исключением из общества таких индивидуальностей.

Дафнис было вскочил, но Платон жестами загасил его начинание.

– Подожди-подожди, не важно, имущество не имущество, суть в том, что и в реалиях предложенного мира никто не застрахован от подобных аспектов воспитания. Скажем, не личными вещами она бы его попрекала, так общими. Это вообще хуже, ребёнок был бы виноват не только перед родителем, так ещё и перед обществом. А значит, травма такая же, если не сильней.

Дафнис молча согласился и отпил пива из жестяной банки.

– Я что хочу донести – продолжал Платон. – Во-первых, как ты уже сказал, это утопия. А во-вторых… – он поднял перед собой палец, требуя подождать, помедлил, икнул и сделал глоток вина. – А во-вторых, рассуждать нам сейчас, примеры приводить, это всё очень… мелочно. Не подумай, говорить можно что угодно, особенно здесь… – Он рассмеялся и огляделся.

Вокруг была пугающая чернота соснового леса.

– Мы с тобой, двое, сидя здесь, где-то в отдалении от всех городов, разве можем что-то поставить против умов, это всё осмысливших и донесших до нас – сказал он после паузы. – Я в безмолвии склоняю колено. – Платон соскочил с поваленной берёзы, служившей ему лесным диваном, попытался склониться на колено, но запнулся и повалился наземь. Они оба захохотали.

Когда друзья снова расселись, Дафнис заговорил.

– Я лично ни перед кем колено склонять не буду, но с тобой соглашусь. Мы сейчас как великие труды Нинель.

– В каком плане? – слегка протрезвев после падения спросил Платон.

– Нинель брала лишь верхушку знаний, не вчитываясь в «мясо» текста. При этом она осуждала и утверждала, говорила что лучше для народа, а что хуже; когда им помирать от голода и обвинять в этом буржуев, а когда радоваться и благодарить за это власть. И всё-таки нужно признать, что такие неполные познания никак не мешали править.

– Да… – согласился Платон. – С такой стороны мы как Нинель – поверхностные.

– Интересно, что режимы, где достижение коммунизма планировалось через социализм, проверку временем не прошли. Почти все рассыпались, а единственные, что держатся, либо напрямую связанны с капитализмом, либо же слишком молоды и ещё не пришли к своему краху. Так уж происходит, что человек стремится к более либеральным формам правления. Проще говоря, идёт туда, где комфортнее. А если надо – капитализм располагает бесконечным комфортом.

– Да… – сказал Платон, зевая. Он начинал засыпать.

Дафнис подкинул в костёр ещё одно сухое полешко. Сосновое бревно заискрилось, пламя окрепло и опять начало обжигать лоб. Они сидели и взирали на водную гладь. Платон явно плохо видел звёзды над спокойным озером, ведь очки давали ему от силы семьдесят процентов видимости в ночное время, так что он мог только представлять их красоту.

Дафнис засмотрелся на другой берег. Там, на вершине горы, стояла едва видимая антенна с прожектором. Свет от горного фонаря крутился по кругу, как на маяке. Но пьяное внимание быстро переключилось на вовремя поступивший интересный вопрос.

– То есть, получается, после смерти ничего не будет? – спросил Платон, задумавшись.

– А тебя это правда беспокоит?

– Да не то, чтобы…

– Не было бы смерти – не было бы нас. И вообще, скоротечность жизни побуждает жить. Творить, свершать, развиваться. Бессмертие – стагнация для человечества. Хотя и необъективно говорить об этом, будучи смертным. Вот как обрету бессмертие, там и поговорим – усмехнулся Дафнис.

– Нет.

– Что нет?

– Не поговорим. Нет у меня желания быть бессмертным – охолодев, вымолвил Платон

– Почему же?

– Ужасают мысли о том, что можно видеть смерти всех тех, кого ты любишь. Хотя бы представить, что я переживу Исиду, и не по старости, а в твёрдом теле и ясном разуме. Вот кара так кара – сказал он и посмотрел в сторону палатки, где спала жена.

Подул ветер, и сосны зашелестели. Ночь начинала отступать, с ветром прилетел утренний озноб. Дафнис мягко зевнул и решил двигаться в сторону палатки, так как уже доходил четвёртый час утра, хотелось спать. Тот взгляд Платона вдруг напомнил Дафнису чувства, которые он не испытывал уже более двух месяцев. Эти два месяца ощущались как два года. Он скучал по Элее и ненавидел её. Только думая, что ненавидит её, он ошибался.

– И всё же странно, как люди безвозмездно могли уповать в идею коммунизма? – бросил в тишь леса риторический вопрос Платон.

Дафнис не отвечал, он тихо попивал пиво и всматривался в огонь. Кажется, там плясали огненные саламандры. То тут, то там, они мелькали хвостами из-за горящих дров, такими оранжево-красными, в чёрную крапинку.

– Во что ты охотнее поверишь: в волшебную сказку или в суровую реальность? – спросил Дафнис.

– Да… – зевнул Платон. – Ты прав.

Последние угольки плавно тлели, огня уже совсем не было. Утка, взяв разгон, процарапала пол озера и только потом взлетела. Вода заиграла маленькими колебаниями. Светалось, мрачные силуэты сосен прояснились в утреннем тумане. Платон предложил пойти спать, Дафнис охотно согласился.

Подойдя к палатке, он засмотрелся на звёзды, едва видимые в уже сереющем небе. Хмель и солод, ударившие в голову, делали их необыкновенно красочными. Захотелось их сфотографировать. Хоть Дафнис и был пьян, он чётко понимал, что обыкновенное фото на смартфон никак не передаст всех испытываемых чувств. Фото он делал для другого, более хитрого замысла – хотел запечатлеть момент, чтобы, просматривая фото, вспоминать ощущения, своё состояние, эту ночь.

Протянув руку в карман, он понял, что смартфона там нет. Дафнис спохватился. Интенсивно соображая пьяным мозгом, он побрёл обратно к костру. Там, у колоды, в еловой сухой хвое лежал телефон. Дафнис с облегчением схватил его и уселся на пень. Много ли надо человеку: получить, потерять, искать и вернуть; после такого жизнь сразу становится интереснее. Тут Дафнис увидел возле поваленной березы какой-то предмет.

– Неужто и Платон тоже выронил телефон, когда на земле валялся? – тихо проговорил он вслух.

Дафнис встал, подошёл к берёзе и подобрал складной металлический ножик. Нож был изящной формы, рукоятка из светлого дерева идеально смотрелась в сочетании с небольшим, чуть загнутым лезвием. Клинок прятался в прорезь в рукоятке и фиксировался металлическим обжимом на месте гарды. Дафнис свернул ножик, зафиксировал его обжимным кольцом и убрал в карман, с желанием вернуть его завтра по трезвости.

Вернувшись в палатку, он склонился к ней лицом и начал развязывать шнурки. За спиной зашелестела листва. Дафнис оглянулся и увидел какое-то движение за деревьями. Из чащи вышел человек.