Гелька Свободный Режим

«Нептун» стянул с головы парик вместе с короной, и мой смех заглушили раскаты повелителя морских бурь. Через мгновение ржал весь берег.

⁃ Ну всё, ребята, баста. День Нептуна объявляю закрытым! – сказала ТэКа, обмахиваясь бородой.

Глава 12

И кто только её за язык тянул? Если бы не это её «я думаю, самая лучшая морская царевна получится из Лены Максимовой», сидеть бы ей самой на острове весь праздник – в одиночестве, пока все веселятся. Спасибо большое, удружила!

Я была очень зла на Ангелину и снова объявила ей бойкот. Общалась только с Ритой и Полиной, а Геля всё чаще проводила время с сёстрами Асей и Ясей. Только иногда бросала на меня быстрые взгляды, но я делала вид, что не замечаю этого.

Как-то я прилегла в тихий час на свою кровать, засунула руку под подушку и на что-то там наткнулась. Пощупала – похоже на коробочку, перевязанную лентой. Рита и Поля были со мной в комнате – рассказывали анекдоты, Ангелина отсутствовала.

– Теперь твоя очередь, Максим, вспомни что-нибудь смешное, разгони мою тоску, – попросила Полина.

– Или страшное, – предложила Маргарита.

Вместо ответа я, не подозревая ничего такого этакого, вытащила на всеобщее обозрение свою находку: коробку от духов с розовым бантиком.

– Не знаете, кто положил мне это под подушку?

Девчонки были в таком же недоумении. Я развязала бантик, открыла коробку – и тут же выронила её из рук на пол, заверещав, как сумасшедшая. Из коробки выпорхнула черно-жёлтая, довольно большая бабочка – а я ужас, как боюсь этих созданий! Бабочка для меня хуже любого паука или жука. Даже гусеницы, самые волосатые – милашки, по сравнению с ними. Может быть, это глупо, может, странно, но я ничего не могу с собой поделать – при виде бабочки у меня озноб по коже.

– Выгоните её, выгоните, скорее, – верещала я, закрыв лицо руками.

На крик прибежала наша Елизавета:

– Девочки, что случилось?

– Бабочка залетела, а Максим их боится.

Лиза оглядела нашу комнату.

– И где она?

– Не знаю, – сказала Полина, – может вылетела, когда вы дверь открыли.

Я робко выглянула из-за ладоней.

– Точно?

– Точно, точно, – сказала вожатая. – А где ваша четвертая? Где Ангелина?

– Не знаем, наверно, у сестёр.

Вожатая пошла за ней, а я начала несмело осматриваться, всё еще не веря, что бабочки нет, и вдруг заметила сложенный вчетверо листочек бумаги на полу рядом с открытой коробкой от духов – судя по всему, из неё он и выпал. Я подняла бумажку, повертела в руках. На ней синей ручкой была сделана надпись «Лене», заключённая в сердечко.

– Это ещё что?..

Я развернула листок, прочитала первые строчки, последнюю – и не поверила своим глазам. Записка была от Влада… Полина (вот любопытная!) уже сидела тут как тут, на моей кровати. На лице её читалось нетерпение.

– Ну, что там? От кого? Дай посмотреть.

Я отрицательно качнула головой.

– Это личное, – и встала, отойдя к окну.

В этот момент вошла Геля.

– А у нас тут любовное послание, – сразу же сообщила ей Полина.

Ангелина удивленно приподняла брови.

Я отвернулась от них и начала читать записку. Сначала быстро пробежала, потом ещё раз медленнее, осознавая прочитанное. Там было всего несколько строк, но от них мне стало жарко. Сердце стучало, лицо пылало, а губы сами собой растягивались в улыбку.

«Я долго мучился и решил всё-таки, что легче написать о своих чувствах, чем сказать о них. Ты мне нравишься. Скоро закончится смена, все разъедутся, но я всегда буду помнить тебя и надеяться, что когда-нибудь мы снова с тобой встретимся. Влад К.», – вот, что было в записке, написанной без ошибок, но довольно некрасивым, корявым почерком.

Да, корявым, и… каким-то очень знакомым. «Анонимка, – догадка вспыхнула в мозгу, как лампочка, и в душе поледенело. – Вот же гадина!» Я смяла записку в комок, и обернувшись, с силой запульнула его Гельке прямо в грудь.

– Что, хотела посмеяться надо мной? Ну да, очень смешно. Ха-ха-ха! А вы чего не смеётесь, девчонки? Умора ведь!

– Ты чего, Максим? – не поняла Поля.

– Не называйте меня так больше! – закричала я. – Не Максим, а Лена, понятно вам? Ленка-пенка-колбаса, на верёвочке оса!

Я кинулась в дверь, сбежала по лестнице вниз. Получилось выйти из корпуса незамеченной. Пошла куда глаза глядят – за туалеты, через деревья и кусты, размазывая слёзы по лицу, пока мой путь не преградил забор лагеря. Кажется, именно здесь мы выпускали улиток с моей теперь уже окончательно и навсегда бывшей подругой.

«Как она могла такое придумать? – в голове не укладывалось. – Пригрела змею на груди. Вот и открывай кому-нибудь душу. Возьмут да плюнут… Обидно и больно так, что хочется исчезнуть куда-нибудь. Или закрыть глаза и оказаться в прошлом, на месяц. Я бы никогда не поехала в этот ужасный лагерь, зная, что меня тут ждёт…»

Так, разговаривая мысленно сама с собой, я бездумно протянула руку за прутья ограждения, сорвала с растущего по ту сторону куста какие-то ягоды, похожие на красную смородину, и запихала их себе в рот. Ягоды оказались горькими, но на моей душе в тот момент было гораздо горше, и сравнивать нечего, так что я проглотила их, даже не скривившись, а потом съела ещё сколько-то.

К вечеру у меня скрутило живот, началась рвота и другие неприятности. Так на последней неделе смены я оказалась в лазарете – на карантине. Потом мне девочки рассказали, что, узнав о происшествии, ТэКа с Петровичем перевернули и перетрясли все вещи в нашей палате. В моём чемодане обнаружились горсть засохшей картошки фри и четвертинка гамбургера – остатки нашего пиршества в поезде. Я же совсем про них забыла! ТэКа торжествовала, считая, что нашла причину моего недомогания, но я-то знаю, что дело было совсем не в этом.

Хотя, честно признаться, в чём именно – сказать тоже не могу. Может быть, я заболела от непонятных ягод, может, съела что-то не то в столовой, а может, моё здоровье подкосила издевательская «любовная записка» и разочарование в дружбе. Ведь говорят же, что все болезни от нервов…

Глава 13

Пока мне было совсем плохо, Нина Павловна не отходила от меня. Она даже на ночь осталась в лазарете. Я не поднималась с постели почти весь следующий день, и только к вечеру почувствовала себя лучше. А когда с аппетитом съела принесённый мне из столовой ужин, то и вовсе ощутила прилив сил. Сразу же захотелось выйти на улицу, вернуться к обычной, планомерной, жизни лагеря, посмотреть, что заняты сейчас старшие отряды. Но об этом и думать было нечего.

«Хоть бы пришли ко мне, навестили», – с тоской думала я, забравшись на подоконник. Из приоткрытого окна больничного бокса был виден лишь край главного корпуса. А еще подстриженные кусты и дорожка, ведущая к входу в лазарет. Я смотрела на неё и на кусты, не отрываясь, словно гипнотизируя: появись, появись, появись, ну, хоть кто-нибудь! И вдруг сработало: сначала я услышала голоса, а потом увидела две фигуры. Одна из них оказалась нашей воспитательницей Софией Владимировной, а вторую – скрюченную и причитающую – я совсем не ожидала и меньше всего хотела видеть. «О, нет, что за бред? Кто угодно, но только не она!..»

Прошло несколько тревожных минут, в течении которых я старательно, но тщетно прислушивалась к происходящему за стенкой, в кабинете у врача. Потом тишину нарушил скрип двери, шаги – и на пороге моего бокса появились все трое: медик, воспитатель и она, Гелька.

– Вот тебе, Леночка, и компания, – с улыбкой сказала Нина Павловна, снимая свой больничный халат. – Раз у вас одно и то же, будете вместе лежать. А София Владимировна за вами присмотрит, пока меня нет.

Попрощавшись, она пошла домой, воспитательница, включив нам свет, тоже вышла, и мы с Ангелиной, моим заклятым врагом, остались в палате один на один. Она легла на кровать, обхватив руками живот, и продолжала притворяться, что плохо себя чувствует. Я видела, что она врёт, но не понимала, зачем. Надо было это прояснить, и в то же время мне совсем не хотелось с ней разговаривать.

Я снова залезла с ногами на подоконник, прислонилась спиной к проёму и стала смотреть в окно, за которым быстро темнело. Хотя, если быть честной, смотрела я не наружу, а внутрь, украдкой наблюдая за Гелей через её отражение в стекле. Она неподвижно лежала на боку, время от времени испуская вздохи, но продолжала упорно молчать. Я же, со своей стороны, молчала ещё упорнее. Эта тягомотина длилась, наверное, с полчаса.

– Ты что, правда, бабочек боишься? – её вопрос прозвучал неожиданно.

– Правда… А у тебя, правда, живот болит?

– Нет, не правда.

– Ну и зачем ты сюда притащилась? Кто просил? – у меня задрожал голос.

– Никто не просил, я просто подумала, что тебе тут, наверно, очень грустно одной… Ты так расстроилась из-за той бабочки, и записки… мне было больно смотреть на тебя. Прости меня!

Я почувствовала, что сейчас разревусь и поджала губы, крепясь изо всех сил. Геля встала с кровати и стала медленно приближаться ко мне.

– Я не хотела над тобой посмеяться, честно.

– А что ты хотела? – я повернула к ней лицо и посмотрела прямо в бесстыжие, как я думала, глаза, которые вдруг оказались полны слёз.

– Я не знаю, – сказала она тихо, – может, просто порадовать тебя, сделать приятное…

– Да уж, порадовала… Я чуть концы от страха не отдала. Вот уж подарочек так подарочек!

Гелька засмеялась, слёзы в её глазах тут же высохли:

– Ты не представляешь, чего мне стоило поймать его! И надо же, все усилия были зря… Вот уж совсем не ожидала от тебя такой реакции. Это же бабочка! Почему ты их боишься?..

– У всех есть свои страхи, – отрезала я. – Неужели, ты ничего не боишься?

Она посмотрела на меня серьёзно.

– Боюсь. Потерять твою дружбу, например.

Я усмехнулась.

– Если бы ты дорожила мной как другом, то не написала бы этой безумно глупой, идиотской записки!

Геля помолчала.

– Да, ты права, это было глупо, извини меня… Просто ты так втрескалась в этого Котова, что я подумала, может, получив от него «валентинку», ты перестанешь думать, что он ко мне подкатывает и прекратишь, наконец, ревновать…

– Что?.. Вот ещё! – её слова звучали возмутительно. – Я нисколько не ревную. Скажи честно, тебе ведь самой он нравится. Ты без ума от Влада!

– Не-ет, – Геля выпучила глаза и завертела головой, изо всех сил стараясь меня переубедить, – что ты, Влад мне вообще не нравится. Мой краш в этом лагере – совсем другой человек.

– И кто же?

Она сделала мечтательное лицо.

– Не скажу.

– Нет уж, давай говори, раз начала! Кто он, твой любимка?

Геля передёрнула плечами и выдохнула:

– Стас.

– Какой Стас? – переспросила я, хотя уже понимала, о ком речь, ведь никаких других Стасов в лагере не было. – Старший вожатый?

Она кивнула.

– Он такой классный, взрослый – не то, что все эти малолетки никчёмные.

– Но ведь он совсем не в твоём вкусе! – удивилась я.

– Почему?

– Я думала, тебе нравятся блондины, как Егор К. А этот черненький, да ещё и кудрявый…

– Да-а-а, – Ангелина расплылась в улыбке, – такие кудряшки классные, и такие глаза… серьёзные-серьёзные. И голос такой…

– Какой?

Командирский.

– Ну ты даёшь!

– Ага…

Геля подвинула мои ноги и тоже села на подоконник рядом со мной. Он был широкий, и мы вполне удобно размещались на нём вместе.

– А знаешь, что сегодня в лагере будет? – спросила меня Ангелина.

– Что?

– Репетиция последнего костра смены. Представляешь, Стас будет играть на гитаре. Каждому отряду надо выучить по две песни.

– Пионерских?

– Ну, да. Нам дали «Солнечный круг» и «С чего начинается Родина». Знаешь такие?

– Вроде слышала. В День пионерии их, кажется, включали.

– Ну вот…

Подтверждая слова Ангелины, с улицы донеслись далёкие звуки.

– О, слышишь? Уже начали.

Я вздохнула.

– Жаль, что мы не можем выйти отсюда.

– Да, жаль. Но я надеюсь, что сам последний костёр и королевскую ночь мы с тобой не пропустим. Ты ведь уже поправилась?

– Почти.

– Ну вот…

Мы помолчали, прислушиваясь к голосам, которые что-то пели хором, но что именно – было не разобрать. Не знаю, о чём думала Ангелина, а я задавалась вопросом: искренна ли она со мной или снова что-то задумала, чтобы поиздеваться? Мне хотелось ей верить, и в то же время было страшно опять разочароваться в подруге.

– Геля?

– Что?

– Если тебе так нравится Стас, зачем ты притворилась больной?.. Была бы сейчас рядом с ним, пела бы песни под гитару, а не сидела здесь, со мной…

Ангелина придвинулась ко мне и обняла за плечи, чуть притянув к себе, как мама.

– Потому что я думаю, что дружба важнее всяких там влюблённостей.

– Правда? – я подняла на неё удивлённые глаза.

– Конечно, – уверенно сказал она.

Глава 14

Вот он и настал – долгожданный последний день смены. Е,е,е-е-е, завтра мы едем домой!!! Но почему у всех такие кислые мины?.. На душе с самого утра как-то не по себе. Радости нет и в помине. Смотрим друг на друга растерянно, изо всех сил сдерживаем эмоции – а глаза-то всё равно на мокром месте! Вожатые старались, как могли, отвлекая нас от грустных мыслей, но забыться получалось ненадолго. Переживания по поводу предстоящего сегодня вечером прощального костра всё равно одолевали, а вместе с ними беспокоили и вполне реальные опасения: как бы костёр не затопило морем наших слёз.

Из лазарета нас с Гелей выпустили, но после завтрака его снова пришлось посетить – всем отрядом. Там наши головы были тщательно осмотрены на предмет наличия «нелегалов» – чтобы мы не привезли домой родителям ползучих подарочков. С этим, хвала небесам, всё оказалось благополучно, но мне в тот день предстояло пройти ещё и другую «проверку на вшивость»…

– Ночью лучше не спать, если не хотите быть измазанными зубной пастой, – сказала со знанием дела Полина.

Ей можно было верить. Из нас четверых она была единственным экспертом по лагерям – ездила в них с восьми лет почти каждый год. Мы с Ангелиной и Маргаритой «отбывали» лагерную смену впервые, поэтому о понятии «королевская ночь» имели представление смутное.

– И что, мы просто будем сидеть всю ночь настороже, чтобы никто не пробрался к нам с пастой в руках? – спросила Геля. – Скукота…

– Может, лучше дверь подпереть чем-нибудь, тумбочкой или кроватью, да и спать себе спокойно? – предложила Рита.

– Да ну, давайте лучше сами устроим безобразия, – загорелась я.

– Другое дело! – поддержала меня Геля.

– Пойдём всех пастой мазать? – недоумённо посмотрела на нас Полина.

– Нет, конечно, это развлечение для малышей. Надо что-то поинтереснее придумать…

И мы придумали. Первого пацана, который ночью откроет нашу дверь (мы почему-то были уверены, что это будет именно парень), схватим все вместе, затащим и разукрасим так, что мама родная не узнает: и пастой, и фломастерами, и губными помадами. Еще и стрелки намалюем, и реснички подведём, и духами забрызгаем, и в платье нарядим – ух, понеслась фантазия!..

– А сейчас тогда давайте поспим, – сказала Поля, – чтобы ночью нас не сморило.

Дело было как раз на тихом часу. Мы разошлись по кроватям и замолчали. Но уснуть днём, если тебе не два года и не восемьдесят два, согласитесь, довольно трудно. Я старалась и так, и сяк, но ничего не вышло. Хотела сказать об этом Геле, чья кровать была напротив, повернулась к ней, смотрю – а она-то спит! Удобно устроившись на животе, обняв и подмяв под себя подушку. Глаза сомкнуты, рот приоткрыт, дышит медленно и ровно… Нет, точно спит, не прикидывается. Сладко так посапывает.

Я полюбовалась на неё и тоже легла на живот. Не знаю, пришёл ли сон к Поле с Ритой, во всяком случае, они не шевелились, в комнате было тихо, спокойно. Меня начало, наконец, обволакивать дремотой, но появившееся жужжание одинокого комара всё испортило – сон как рукой сняло. «Вот зараза», – подумала я, – безуспешно пытаясь высмотреть его в воздухе и прихлопнуть. Через какое-то время комар затих, я снова опустила голову на полушку, взглянула мельком на Гелю… и увидела его. Комар сидел прямо на её покрывшейся румянцем щеке, под левым глазом.

Он ещё не успел напиться крови, только собирался проткнуть своим острым носом идеальную, без единого пятнышка или прыщика, кожу моей подруги и испортить ей лицо. Прямо перед торжественным закрытием смены, перед прощанием с ребятами, девочками и… мальчиками. На меня нашёл ступор. Мне бы вскочить с кровати и прогнать кровососа, смахнуть его с её лица, но я не двигалась, словно окаменела. Только глядела, как заворожённая, на комара и как будто ждала, когда же случится непоправимое. Вот сейчас он уколет её, напьётся крови, а потом у Гельки надуется большущий волдырь. Щека опухнет так, что левый глаз станет узким-узким, лицо деформируется, и придётся ей его прятать от всех…

Да, размечталась я, конечно, не на шутку. Сейчас даже стыдно вспоминать обуявшие меня «тёмные» мысли. Момент был очень напряжённый. Говорю как на духу: мне вдруг очень-очень сильно захотелось, чтобы красота Ангелины пострадала. Пусть бы Влад и остальные парни увидели её именно такой – с перекошенной физиономией. Но в то же время я говорила себе: «Какая же ты после этого подруга? Разве это будет достойный поступок?» Во мне словно боролись ангел и демон. Ангел призывал: «Вспомни ваши самые счастливые моменты с Гелей. Верхняя полка в вагоне – одна на двоих, работа на кухне, возня с улитками. А как она терпела боль, когда ты вонзала в её руку свои ногти во время прокола ушей, забыла?.. А розовый в мелкий цветочек шёлк, забыла?.. А два дня в лазарете? Она провела их с тобой, хотя могла наслаждаться последними деньками в гораздо более интересной компании…»

Демон же не уступал, нашёптывая свои аргументы: «Вы не только подруги, но ещё и конкурентки! Она красивее тебя, ты это знаешь. Да что там, Ангелина Удачина – самая популярная девочка в этом лагере, все парни спят и видят, чтобы на них обратила внимание Удача. А она знает это и пользуется, играет чужими чувствами, как хочет. Разве не она отправила тебя сидеть на острове в одиночестве в то время, как весь лагерь веселился на празднике в честь Дня Нептуна?.. А тот медленный танец с Владом? Разве она была не в курсе, что ты по нему сохнешь? Но ведь не отказалась же танцевать!.. А записка!!! О какой дружбе тут может вообще идти речь? Да не бывает никакой женской дружбы – выдумки всё это!..»

Последний довод «демона» меня сыграл в его же ворота. Я возмутилась: как это не бывает? еще как бывает! И в доказательство этому вскочила с кровати, ринулась к подруге и смахнула комара с её щеки.

– Ты чего? – открыла Геля сонные глаза.

– Ничего, – шепнула я, – подвинься, я хочу с тобой полежать.

Мы обнялись, и я даже ненадолго провалилась в сон, в котором комар превратился в большую вшу, которую я ловила по комнате и никак не могла поймать. А она оглядывалась, убегая, и хихикала: «Ну что, прошла ваша дружба проверку на вшивость?..»