Человеческий фактор

Петр Елизаров

Человеческий фактор

Глава 1

– Я попрошу вас сейчас рассказать немного о себе.

– Рассказать о себе? – недоверчиво переспросил пациент.

– Да. Представьте, что вы пишите краткую автобиографию при приеме на работу. Процедура необходима для итогового заключения. Нам нужно оценить ваше состояние и принять решение: понаблюдать вас еще или…

– Домой отпустить?

– Вы и так приходите к нам все реже и реже.

«Будто я не Родину защищал, а из тюрьмы освободился».

– Отпустили бы меня уже насовсем.

– Когда убедимся, что вы полностью здоровы. Как сказал Президент, забота о российских солдатах – наш не столько служебный, но и гражданский, человеческий, нравственный долг.

– Вы вроде приглашали меня сегодня, чтобы сообщить какую-то хорошую новость. Я весь внимание.

– Я посмотрел ваши недавние анализы и результаты последних исследований. Вы пережили несколько сложных операций и непростой период восстановления…

– Восстановления? – хмыкнул пациент.

– …Но теперь все позади.

– Сомнительно, конечно, – буркнул себе под нос больной. Он прекрасно понимал, что не восстановится уже никогда, несмотря на оптимистичные прогнозы лечащего врача.

– Я говорю о физическом восстановлении.

– А-а, ясно.

– А вот с морально-психологической точки зрения…

– Все не так однозначно?

«Чего он добивается? Хочет поскорей от меня отделаться? Зачем тогда эти слова про Президента? Либо его все еще одолевают сомнения?»

– Выписной эпикриз среди прочего как раз и будет основан на этих двух аспектах: физическом и психологическом. Поэтому я и прошу ответить на несколько моих вопросов.

«Знаю ли я сам, чего хочу больше? Физически восстановился – хорошо. А как насчет восстановиться ментально? Здесь-то у меня явно проблемы – это с одной стороны. А вот с другой… я еще с первой медкомиссии в школе помню: начнешь косить по психиатрии – пиши пропало, хуй потом отделаешься…»

– Начнем с автобиографии?

– Начнем, – поддержал инициативу доктор.

– Так, хорошо, – сосредоточился парень на кушетке. – Не привык я как-то о себе рассказывать. В общем, зовут меня Илья Карташов, 1995-го года рождения. Родился я и вырос в нашем прекрасном городе, хотя пару раз посещало желание съехать. Родители у меня вполне обыкновенные. Развелись рано, мне и года не было. Я остался с матерью, которая сразу же решила обзавестись новой семьей. А до старой, к которой она меня относила, ей было 99% времени плевать. Так что мне еще с раннего возраста приходилось решать проблемы самостоятельно. Хотя каким-то неблагополучным я никогда не считался… как бы трудно ни было.

Не для протокола Илья рассказал бы много чего еще, но привык держать столь личные подробности при себе (причем где-то очень глубоко): «Порой даже я сам не понимаю, как мог появиться на свет у людей, которые решили разбежаться чуть ли не сразу же после моего рождения. Оба впоследствии были так погружены в решение собственных проблем и налаживание личной жизни, что уделяли мне время поскольку-постольку. Поэтому я очень рано осознал, что надеяться следует только на себя. Не то чтобы я их виню, но это сказалось. Ладно хоть в детдом не сдали – и на том спасибо. Как я помню, лет так в 13-14 меня отправили в свободное плавание, практически на самофинансирование. Жаловаться на жизнь и просить помощи сверх какого-то заложенного отчимом и матерью минимума (крыша над головой, чашка супа, школа и один-единственный комплект одежды) было бесполезно. Ежедневно я возвращался будто не домой, а на съемную хату – к практически чужим людям, которые сдавали мне комнатку. У них там своя жизнь, у меня – своя. Приходилось нелегко. Особенно когда останавливаешь взгляд на сверстниках, с которых предки каждую пылинку сдувают. У таких явно все в жизни предопределено. Мне же можно было идти в любую сторону. Со школой все ясно. А вот разброс занятий, в которых 14-летний шкет может заработать себе на жизнь, не так уж и велик. Еще и наебалово кругом. Но как-то шуршал, лавировал между школой, автомойкой, курьерской службой, почтой и всем, что между. Еле как хватало на пожрать да на проезд. О шмотках, досуге, девчонках вообще молчу. Зато на шее у родителей – ой, то есть комнатодателей – я не сидел, хотя их особо и не колыхало. Заглянут, бывало, убедятся, что живой, и все на том. Зато я быстро приспособился, научился зарабатывать собственными руками, поставил себе цель – во что бы то ни стало выбраться из того бедственного положения, которое меня окружает. И сейчас, когда мать с отцом – и даже отчим – пытаются со мной общаться, рассуждать, кто и в каком объеме в меня вложился больше, я осознаю, что мне от них ничего не нужно. Ну какую поддержку они готовы мне сейчас оказать? Сунуть мне, к примеру, мятую тысчонку в карман, чтобы я заплатил за институт, когда таких тысчонок нужно было в сотни раз больше? Смех. Я сделал себя сам, а они пусть потратят эту тысячу на себя, как всегда и делали. К чему, в самом деле, вся эта показуха?»

– Учился я в обычной школе, – продолжал Илья, – окончил 11 классов – это было желание матери, которая иногда резко включалась в мою жизнь. Как раз в те моменты, когда не нужно. Без трояков не обошлось, но это и не столь важно. Многие гении слабенько учились в школе, так ведь? Параллельно со школой я подрабатывал. Денег ведь мне особо не давали, так что пришлось крутиться как белка в колесе. Потом сходил в армию. Затем институт, профиль «Информатика, вычислительная техника и информационные системы». Всегда тянулся к чему-то такому. Нынче это востребовано и платят прилично. Башка у меня вроде как варит в этом направлении. Затем устроился на работу, но там было не то, чего я ожидал. Пришлось, в общем, сменить пару-тройку компаний.

– Почему?

– Я искал себя и место, где мне будет комфортно. Конторы разные бывают: где-то вывеска одна, а занимаются другим; где-то при входе обещают одну зарплату, а по факту и половины платить не хотят; где-то руководитель – самодур; где-то надо жить в офисе и работать при этом на древнем железе.

– Богатый у вас опыт.

– Да, трудовая напоминает «Войну и мир». Я продолжал искать. На стольких собеседованиях побывал.

– Собеседованиях? А говорите, что не любите о себе рассказывать.

– Ну там про профессиональные качества в основном речь, а не про личное. И ведь в конечном счете я нашел то, что искал. Достойная зарплата, отменный коллектив, удаленка, интересные задачи и… – Илья заметно погрустнел. – Все… все как будто в прошлой жизни было. Тяжело вспоминать.

– Не беспокойтесь. Сейчас перед вами вновь открыты все двери.

– Это у вас черный юмор такой? Не смешно.

Илья подумал (опять же не для протокола): «Я ведь, как только более-менее пришел в себя, связался с компанией, в которой работал. Само собой, они были в курсе моего положения и не стали отказывать. Согласились даже на гибкий график работы, поскольку лечение и реабилитацию никто не отменял. Я обрадовался, но только поначалу. Серьезных поручений мне не давали, задачи тоже ставили такие, какие и ребенок сможет решить. В офисе шушукались за моей спиной, а в глаза смотрели то ли с благоговением, то ли с жалостью. В свое время, когда я только заходил к ним на работу, меня оформили в дочернюю компанию – в ней, мол, есть возможность платить поболее, а задачи те же, что и в главной. О том, что оформляют там вкривь и вкось, никто тогда не задумывался. В итоге из-за всяких юридических тонкостей я и еще полштата этой конторы попали под мобилизацию. Вроде бы айтишники, а вроде бы и нет. Брони нам никто не давал, да и пока все хлопали ластами, пытаясь что-нибудь сделать, многих уже отгрузили. Естественно, всех тех, у кого не было связей там, где нужно. Уже после возвращения я встретился с руководством, но этой темы мы не касались. Я же сам выбрал работу в «дочке»: хотелось в полной мере почувствовать исполнение мечты, к которой я стремился с самого детства – ни в чем себе не отказывать. На встрече я выразил готовность работать в полную силу и попросил кейс посложнее. Я его получил. И молниеносно понял, что не могу по-настоящему сконцентрироваться и придумать хоть что-либо стоящее. А ведь раньше щелкал такое в два счета. Вот именно – раньше, не сейчас. Да и кто-то из мужиков в курилке проговорился: мол, на мое место тогда быстренько взяли парочку амбициозных джунов, те мигом поднаторели, поэтому ради меня никто с ними прощаться отныне не желает. Действительно, свято место пусто не бывает. Естественно, предложили бессрочный отпуск с сохранением места – я, мол, участник боевых действий, еще и с травмой. Мол, все сочувствуют, все понимают, поэтому готовы пойти на встречу. Ага, да что они там понимают?! Кто-то сидел в мягком креслице, втыкая в монитор, а кто-то валялся по горло в окопной грязи и думал, разбомбят ли ночлежку дроны или еще поживем денек. Кичиться своим статусом я не стал – ушел, махнув ручкой. Гордый, что сказать. Рассчитывал, что такого спеца, как я, с руками и ногами конкуренты оторвут. В общем, ищу пока. Понавыпускали айтишников на свою голову. Деваться от них некуда. То у нас юристы, то менеджеры, то психологи – теперь, блять, айтишники».

– Ваша специальность попадает даже не под отсрочку, а под бронь. Как вы оказались на…

– Какая-то путаница.

– С чьей стороны? Со стороны организации, которая должным образом не вела воинский учет, или…

– С обеих. В какой-то момент, правда, была возможность вернуться.

– Почему не вернулись?

«Честно говоря, невозможно было вернуться. Здесь, как говорится, свершенного не воротишь. Но больше я сожалел о том, что так быстро потерял то, к чему столько лет стремился. Мне повезло с работой. Реально повезло. Что ж, подумал тогда я, надеюсь, что подфартит и там, куда еду. Обычно жизнь всегда становится хуже, прежде чем наладиться».

Илья ответил так:

– Я подумал, что любой нормальный русский мужик должен отдать долг Родине. Тем более в момент, когда она в этом нуждается, – доктор одобрительно закивал. – Все стандартно: переподготовка, слаживание, передовая. Ну а потом…

– Вы женаты, Илья? – переключился на другую тему врач.

– Да, с женой в универе познакомились.

– Родители? Друзья?

– С родственниками я как-то не особо общаюсь. Друзья? Хм, да практически нет.

– Их и не должно быть много.

– Может быть, может быть.

– Ну а сейчас вопрос, который я не могу не задать.

– Это действительно важно? – Илья с мольбой в глазах взглянул на доктора – тот намеревался строго следовать процедуре.

– Прошу прощения. Вам наверняка трудно об этом говорить.

«Трудно – не то слово», – одни лишь мысли о произошедшем причиняли Илье нестерпимую боль. Его словно телепортировали обратно на передовую и заставляли переживать те ужасные мгновения. Раз за разом. Снова и снова.

– Я постараюсь ответить, – собрал волю в кулак Илья.

Доктор на всякий случай убедился, что в ящике его стола припасено все необходимое для предотвращения истерики, панической атаки и всего прочего, что может последовать за возвращением подопечного к травмирующим воспоминаниям. Полученный ответ с последующей реакцией и станут решающим фактором при принятии решения о том, что же делать с Карташовым дальше.

– Илья, расскажите: как вы получили травму?

«Господи, в его бумажках… там же все написано! Медицинским языком, гражданским языком! В красках! В подробностях! Какой, сука, смысл в очередной раз об этом спрашивать?! Он проверяет. Вон как на меня уставился. Хочет еще раз убедиться, как сраные воспоминания сделали из уверенного в себе парня и доблестного солдата больную невыразительную тряпку. Так, нужно собраться и как можно увереннее обо всем рассказать. Чем меньше деталей, тем лучше, тем спокойнее. Чтоб больше не было повода дергать меня сюда. Не может ведь это продолжаться вечно? Все же в прошлом. Да как картинки в голове могут ломать человека?! Так не бывает, ха-ха-ха. Это не может происходить со мной. Возьми себя в руки, Илья. Как ты собрался жить дальше, а? А-а-а?!»

Илья с детства не привык демонстрировать нужду и уязвимость, как, впрочем, и большинство других эмоций (жена-то с боем выбивала из него ласки, комплименты, обнимашки и все такое прочее). Парень почти все время прятался за непроницаемой серьезно-безразличной маской. Мгновение, когда из-под нее наконец показывается живой человек, который умеет смеяться, плакать или умиляться, – это знаковое событие для окружающих. Однако после активных боевых действий и возвращения в родной город никаких сил на конспирацию не осталось. Теперь маска скрывала какого-то другого Илью – надломленного и замкнутого, что входило в еще больший диссонанс с портретом прежнего Ильи, который остался в памяти как у знакомых, так и у самого носителя маски. Ясное дело, выздоровлению это никоем образом не способствовало.

– Сами воспоминания – уже травма.

– Постарайтесь, пожалуйста, припомнить.

«Как серпом по яйцам», – выразился бы Илья прежний. А Илье нынешнему сейчас не до шуток.

– Дело было летом 2023-го, – осторожно начал он. – Шло активное наступление. Нас отправили в какой-то небольшой городок. Названия толком не помню. Да и вряд ли он сейчас есть на карте. Свистело и сыпалось там так, что землю всю будто вскопали раз пять-шесть. В один из таких обстрелов я и еще пара пацанов искали укрытие и заскочили в подвал какой-то многоэтажки. Сразу выяснилось, что в этом подвале ныкались еще и боевики. Завязалась перестрелка, но силы оказались неравны. Половина наших полегла. Кого-то ранили. А тех, кто еще мог передвигаться, схватили. Причем сидели мы там безвылазно все вместе: и живые, и раненые, и мертвые, и русские, и украинцы, даже немчура была, судя по говору. Я… я надеюсь, что вы не будете подробно допрашивать меня о каждой секунде плена и о том, что я делал в том подвале, с кем из врагов общался и так далее.

– Нет, не буду, – врач наверняка в курсе, что с пациентом уже говорили на этот счет.

– Эти скоты окопались отменно – оборонялись до последнего. Наши долго не могли сковырнуть их оттуда. Думали, как своих вытащить. Не будь там нас, разобрались бы с уродами в два счета. Не знаю, сколько дней мы так просидели. Всюду темень… света белого не видно. Всю снарягу с нас сняли, оружие и форму тоже. Не знаю, на что рассчитывали гады: хотели, может, обменять нас или прикрыться нами. Снаружи ухали снаряды, стреляли практически без остановки, земля то и дело дрожала. И как дом еще не рухнул? Ни воды, ни еды не было. Наши припасы нацики мигом сожрали, а высовывать свои морды не хотели – их бы тут же шлепнули. Один с нашего отряда, Беседа у него позывной, стал их убеждать сдаться – пристрелили. Тогда же и стали на него заглядываться. Хавать-то нечего. А на дворе лето, в подвале парилка – от трупа стал распространяться смрад. Никогда не забуду эту вонь – гниющая плоть вперемешку с кровью, потом, мочой, калом, порохом, цементом, куревом. Дышать невозможно. Как уж там соображать, как выбраться? – видно, как Илья пропускает через себя каждое слово – он будто пересказывает все, что видит перед глазами. Оно реально, осязаемо для него. – Вскоре все поняли, что выхода нет – только сгинуть в этом подвале: хохлам – с голодухи, да и патронов у них осталось негусто; нам – в попытке отобрать у зазевавшихся гондонов оружие и перестрелять как можно больше врагов, прежде чем укокошат нас. Однако в один момент их рация ожила. Из их извращенного русского я понял лишь, что готовится эвакуация. Вот тогда-то эти говнюки воспряли духом – до этого молчали в тряпочку, не зная толком куда деваться. Тогда-то они и начали свой подлый спектакль – решили напоследок над пленными поглумиться. Говорили, помню, какие москали слабые и вонючие, что нас нигде за людей не считают. Еще что-то там вещали, как их контрнаступ до Москвы и Астрахани дойдет. Мы, само собой, отвечали, матом их крыли. А они за каждое слово прикладом тебе по башке, ножом по рукам, ногам, груди, животу. Куда, в общем, попадут. Но они не знают русских солдат – мы обессилили с голодухи, но продолжали засыпать их контраргументами. Особенно они выходили из себя с доказательств, почему победа все равно будет за нами, что бы они ни делали. Ругань плавно перетекала в беспощадное избиение. Но, даже несмотря на нестерпимую боль и истощение, мы продолжали троллить фашистов. Они бы нас прирезали, если б на горизонте не объявился их офицер с полным ранцем. Тогда-то они ни на шутку пересрались – ждали подставы, но подставы не было. Старший по званию осмотрел подвал и пересчитал живых. Сказал, что они отходят через пару часов и раздал каждому из своих пожрать. Все жадно набросились на эти банки с тушенкой – готовы были вскрыть их зубами и залпом поглотить все содержимое. На удивление досталось и нам. Ишь привередливые какие, цокнул офицеришка, когда мы с подозрением взглянули на деформированную банку. Тем не менее неторопливо принялись поглощать черствую говядину. Первыми, естественно, забастовали наши желудки, поскольку наотрез отказывались принимать так много еды за раз. Тушенка вперемешку с желудочным соком полезла обратно. Спустя время отрава подействовала и на хлопцев, которые уже собирались покинуть ненавистный подвал с набитыми брюхами. Офицер, поглядывая на часы, скомандовал своим выдвигаться. Правда, вокруг него ползали одни лишь скрюченные чумазые морды, которых не по-детски рвало и слабило одновременно. Он принялся расшевеливать солдат, пиная каждого своими тяжелыми берцами. «А с этими шо?! – спросили старшего по званию. – Вальнути іх?!» А тот уже знал ответ – видно, проделывал с нашими бойцами такое… и не раз. Он покопался в своем рюкзаке и достал оттуда пистолет, в который был заряжен тюбик с монтажной пеной: «Щоб не дрісталі більше». Те, кто более-менее очухался от последствий поедания термоядерной тушенки, схватили нас, положили на вонючий от испражнений и блевотины пол и…

У Ильи буквально язык онемел. Он будто вновь испытывал на себе ту страшную боль.

– Как вы выбрались оттуда? – спросил врач, прекрасно зная, какую операцию экстренно делали Илье и что именно хирурги извлекали из его заднего прохода и прямой кишки.

Илюха давно сидел с зажмуренными глазами и смял взмокшими кулаками простынку на кушетке. Он боялся открывать глаза, ибо по ним сию секунду больно полоснет яркое малороссийское солнце.

Войска с триколором на шевронах начали штурм квартала. Прежде чем смыться, нацики связали нас по рукам и ногам и бросили в подвале. Судя по канонаде, они передали координаты дома своим, чтобы его сравняли с землей и как можно скорее. А еще лучше, чтобы при этом внутри были не только мы, но еще и те, кто сунется нас спасать.

Мы уже потеряли всякую надежду, как в подвал ворвались десантники, схватили нас в охапку и вынесли из здания.

– Убейте их. Убейте… – лепетал я, пытаясь шевелить ссохшимися от пыли и крови губами.

– Не переживай, браток. Их уже встретили с другой стороны. Всех положили. Всех до единого, – услышал я сквозь автоматные очереди, свист снарядов и скрежет танковых гусениц.

Нас – тех, кто умудрился выжить в том злополучном подвале, – тащили сначала на плечах, затем на руках, на обрывках брезентовой палатки, на носилках, везли на бронетранспортере, вертолете, самолете. С каждой сменой транспорта взрывы и пальба все отдалялись и отдалялись. Но звон и пульсация в ушах сохранялись, словно записались на невидимый диск, крутящийся в голове и включающийся на полную мощность вновь – обычно в самый неподходящий момент. Глаза мои были закрыты, но вместо черноты на них с достоверной точностью проецировались картинки: верхняя полка в плацкарте, скрипучая раскладушка в палатке, причудливый рисунок маскировочной сетки в блиндаже, похожие на кровеносную систему корни травы и кустарника на стенках окопа, вонючий подвал, едва не ставший для нас братской могилой.

В один момент боль стала нестерпимой.

– Прикончите их, прикончите… – без устали повторял я, пока не отключился.

Пришел в себя уже в госпитале.

– Прикончите их.

Доктор не отреагировал на фразу, брошенную Ильей.

– Думаю, на этом достаточно.

Илья открыл глаза. Градом полились слезы. Но даже сквозь них он смог разглядеть непроницаемую гримасу врача: «Теперь ясно, какую именно физиономию видит Даня, когда в очередной раз жалуется мне на свою работу».

– Достаточно, говорите? Я вижу это каждый день. Без перерывов и выходных. И днем, и ночью. И вижу все, будто наяву. И чувствую все абсолютно так же, как и тогда. Смерть пацанов, стаи беспилотников, грохот танков, минные поля…

– С выплатами проблем не было? – продолжил опрос доктор, не обращая внимания на слова пациента – это всего-навсего симптоматика.

– Что? Да дело совершенно не в них, как вы не понимаете?! А в жизни, в жизни каждого человека! А я убивал людей. И видел, как умирают мои товарищи.

– Вы убивали наших врагов, которые помимо всего прочего не гнушаются совершать военные преступления, покушаясь на жизни мирных граждан, – врач периодически обращался к личному делу и медкарте Карташова. – Судя по послужному списку, в скором времени вас наверняка представят к госнаграде.

– О врагах я нисколько и не сожалею. Даже наоборот.

– А что касается боевых товарищей, я вряд ли открою вам глаза, если скажу, что погибнуть за свою страну – это огромная честь для любого солдата. Мужики жизни отдают за правое дело: за наше настоящее и наше будущее. Родина их никогда не забудет. Наши успехи на фронте состоят из вклада каждого солдата: и погибшего, и живущего, – продекларировал доктор. – Вы и сами прекрасно все понимаете.

– Да, я остался жив и демобилизовался. И что же делать дальше?

– Вам стыдно перед вашими сослуживцами? Вы жаждете вернуться? Или меркантильно помышляете о собственном комфорте?

Илье нужно было сделать огромное усилие над собой, чтобы публично признать унизительный со всех точек зрения диагноз (и даже не один).

– Как мне сладить с ситуацией, когда картинка перед глазами резко меняется и я вижу не позиции ненавистного мне противника, а мирных граждан, которые живут как ни в чем не бывало, словно ничего не происходит?

– Разве не ради спокойствия и благополучия россиян вы воевали, Илья?

– Но меня резко кидают в эту самую жизнь и говорят: все забудь, на, живи! – всплеснул руками Илья. – Будто это так просто. Я спать не могу нормально, понимаете? И чего я сто́ю в этой жизни теперь, а? Да нихуя не сто́ю.

– Вы ветеран СВО.

Пациент недоверчиво смотрит на доктора, который, убедившись в правильности поставленного диагноза, смягчился, не дав разгореться продолжению нравоучительного диалога, тезисы которого и так всем поголовно известны:

– Главное ведь – это жизнь. Вы сами так сказали. В остальном мы вас всецело поддержим. Находясь на гражданке, можно помогать тем, кто сейчас защищает Россию. А относительно ваших жалоб я выпишу направление к профильному специалисту.

– У него есть машина времени?

– Зачем она вам? Вернуться в прошлое и добиться своего возвращения домой?

– Чтобы вернуться в прошлое и отговорить всех идти в тот подвал.

– Сдается мне, что, не пойди вы туда со своими товарищами, вы бы погибли. Судьба – она ведь такая… коварная. А у специалиста, которого я вам настоятельно рекомендую посетить, есть кое-что более действенное в борьбе с недугом, мешающим вам жить полной жизнью.

«Меня подлатали, но я все еще болен… недугом, который засел в месте, до которого хуй доберешься – в башке. Получается, моя болезнь – это я сам, мой разум? Дожили, епть!»

– Чем мне это поможет?

– Не поможет, пока вы, Илья, не договоритесь с самим собой. Когда в голове более-менее прояснится, вы поймете, что машина времени вам ни к чему. Это во-первых. А во-вторых, вам кровь из носа нужно смириться со своей травмой, принять свой диагноз и как можно скорее вылечиться. Уверен, у вас все получится.

– Спасибо, доктор. Передайте, пожалуйста, еще раз мою искреннюю благодарность хирургам и медсестрам госпиталя, где меня поставили на ноги.

– Обязательно.

– Я могу быть свободен?

– Да, можете.

«Буду свободен лишь тогда, когда сделаю себе лоботомию. Проще пареной репы».

Перед выходом из кабинета Илья задержался, чтобы задать последний вопрос, повернулся и увидел, как перед врачом лежит наготове карточка следующего больного:

– И много у вас таких, как я?

– Достаточно. Всего хорошего.

Выйдя из медучреждения, Илья дошел до своей машины, сел внутрь и завел мотор, однако никуда не поехал. Он вспомнил старую привычку сидеть в автомобиле до последнего и размышлять о наболевшем. Сейчас парень обдумывал прошедший прием. В один момент его вновь захлестнули флешбэки, от которых он с трудом отделался. Пришлось как следует прокричаться, поплакать и выкурить очередную пачку. Курить обыкновенные гражданские сигареты после передовой было в новинку. До сих пор.