Вигилант

– Один стык! Последняя секция. Сварка идет, товарищ первый секретарь райкома!

– Смотри у меня. Чтобы к без десяти двенадцать доложил, шельма! А то с меня замминистра шкуру снимет! У него знаешь, связи какие!? Но до этого я с тебя успею шкуру сдернуть!

Догнав московских «варягов» и немецких гостей из консорциума промышленников, которые вопреки принципам блокад, байкотов и эмбарго, сопутствующим «холодной войне», заключили договор с Советами, первый секретарь райкома вытянулся в струнку перед замминистра, залетными партийными бонза и немцами и щелкнул каблуками, словно перед гитлеровскими генералами. Сделал он это машинально, зная, как немчуру обхаживают.

– На селекторной связи будет председатель КГБ, вы уж не подведите. Вентиль ровно в полдень провернуть надо, чтоб людей не задерживать. – сказал заместитель министра Партко, и похлопал местного партийного «князька» по плечу.

– Будет сделано! Товарищ замминистра, Леонид Иваныч, разве ж мы без понятия! Последний отрезок сварен. Чуть остынет щас и пустим газ! Вернее – пустите!

– Вот и ладненько! Только не сглазь! – в шутку пожурил Партко заискивающего перед ним местечкового начальника. Замминистра пребывал в отличном настроении, зная, что в местном районо уже ждал банкет и расфуфыренные официантки из суджанского общепита.

Ему показали микрофон на стойке, но Партко предпочел громкоговоритель, посчитав, что с ним в руках он будет выглядеть колоритнее и казаться ближе к народу.

Народ под трибуной резонировал с «элитой»: резиновый сапоги, парусиновые штаны да рубашки с удлиненным воротником – почти у всех одинаковые. Чай не в универмагах и на ярмарках московских отоваривались, и уж тем более не в госторговских распределителях, где всемогущие товароведы обслуживали «партноменклатуру» – новую элиту взамен дворян, снесенных революцией.

Мегафон плевался словами, но менять рупор было уже поздно. Партко «толкал» речь, медленно и с расстановкой, поглядывая краем глаза на переводчика, чтоб тот успевал «шпрехать» с немцами.

– Товарищи! Мы стоим на пороге поистине исторического события! Вся страна и весь мир замерли в ожидании запуска газовой магистрали, проектная пропускная способность которой составит 32 миллиарда кубометров советского природного газа в год. Газопровод «Уренгой – Помары – Ужгород» построен под мудрым руководством генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза Юрия Владимировича Андропова на кредиты западноевропейских и японских банков! Наш многонациональный рабочий класс совершил и совершает ежедневно трудовой подвиг! Энтузиазмом, трудолюбием и сознательностью наших рабочих и инженеров мы достигаем результата вместе с немецкими партнерами. Самолюбие американского дяди Сэма уязвлено! Европа не захотела плясать под дудку американского империализма! Мирное сосуществование государств с различным общественно-политическим строем достижимо, хоть этому и противодействуют заокеанские ястребы. Добрососедство и взаимная выгода – ключ для решения острых вопросов, связанных с идеологическими разногласиями. Официальная церемония пуска газопровода состоится во Франции через год. Но уже сейчас трубопровод пересек Уральских хребет и сотни рек, включая Обь, Волгу и Днепр. А скоро мы выйдем к Днепру и проложим газопровод по территории Украины. Там будет построено еще девять компрессорных станций, а всего на трассе газопровода их будет сорок две. Одну из них мы в торжественной обстановке и в присутствии наших германских партнеров и друзей тестируем уже сегодня. Это знаменательное событие запечатлеет всесоюзное телевидение. Работают все телекоммуникационные станции страны!

Закончив речь, Партко достал платок и аккуратно, словно губкой, высушил лоб от пота.

– Отличная речь, – кивнул в знак одобрения представитель КГБ майор Залогин и шепнул на ухо руководителю делегации, – Может пора ленту резать. Или немцам дадим сказать?

– Не стоит. – перестраховался Партко, – Мало ли, еще не то брякнут. Вы ж должны доложить по селекторной связи, что все в ажуре.

– Вы правы, Леонид Иванович. Сейчас, только соединюсь по симплексу с радистом на точке, там на всякий случай выставили взвод оцепления. Ну, а после тогда я мигом в контору, доложу в Москву по своей линии, что мы готовы и в добрый путь…

Дело было политической важности. Сам Юрий Владимирович Андропов держал руку на пульсе…

Метрах в ста от склейки крайнего участка солдаты устроили перекур. Радист по приказу замкомвзвода передал сигнал по УКВ-159 на компрессорную станцию, бодро отчитавшись, что стыковка благополучно завершена. Связист готов был сложить антенну, оборудование и наушники обратно в ранец и «стрельнуть» сигарету для себя.

Глава 4. Труба

Сава знал, что Ахмат в той трубе. Но опомнился он ни сразу. Там, вдалеке орудовали сварщики – их подгоняли.

Ахмат ни разу не пискнул. Он надеялся выскользнуть из замкнутого пространства, как только кран опустит секцию на землю. Но свет исчез сперва с одной стороны, а затем с другой… Мальчик оказался в кромешной тьме, и только тогда осознал, что находится в ловушке.

Снаружи еще слышались голоса, стучали молотки и трещал сварочный аппарат. Рабочие в суматохе и какофонии из работающих моторов и специфическго тезауруса работяг с громким матом через слова «вира», «майна» и «кантуй», не слышали как внутри бился мальчуган, как стучал он своими кулаками по трубе, сбивая кости в кровь.

Здесь Сава совершил ту самую ошибку, за которую проклял себя всем своим детским сердцем: он не побежал к рабочим, заживо замуровывающим его брата. Он побежал к отцу, не смотря на невероятный страх перед ним.

«Папа поможет. Надо лишь успеть, чтобы Ахмат не задохнулся в этой чертовой трубе!»

Пусть папа поругает, пусть отец побьет, наорет, лишит сладостей. Хоть на год! Лишь бы все это быстрее закончилось, и они с братом снова оказались рядом с мамой. А он… Он больше не будет так себя вести, не слушаться родителей, будет заранее внимать всем предупреждениям и не проверять все личным опытом. Он никогда больше не будет искать приключений в траншеях и заброшенных руинах, на мусорках и в грудах металлолома, в кабинах кранов и в бульдозерных ковшах… Честное слово!

Запыхавшийся Сава добежал до вагончика, где временно обитала рабочая семья.

– Папа! – кричал Сава, – Папа!

– Что случилось!? – первой выбежала мать.

– Ахмат в трубе! Ее заварили. Ахмат там, внутри трубы! – паниковал мальчуган.

Было не до расспросов. Пока мать вытирала слезы младшего, Борз надел сапоги и ринулся к своему бульдозеру. Он завел его и поднял ковш, чтобы было легче преодолеть овраги.

– Ну-ка, прыгай в кабину! – позвал от Саву, – Покажешь место.

Сава указывал путь. Как только вдалеке показались сварщики, уже снявшие шлемы, мальчик заорал во все горло:

– Он в той трубе! Папа, папочка, Ахмат там.

Не размышляя ни секунды, отец сбавил ход и приказал сыну выпрыгнуть из кабины. Сава подчинился. Дальше все происходило, как в зарубежном боевике.

Солдаты оцепления опешили, когда увидели, что бульдозер не остановился, а попер на максимальной скорости на только что «сшитую» трубу.

– Стой! Стой! Куда прешь! – орал замкомзвода, – Стой! Стрелять буду!

Борз целился в стык, опуская ковш. Подъехав к трубе он опустил его и поддел. Поднимал аккуратно, мало ли – а вдруг Ахмат прямо у шва.

…Ленту перерезал замминистра и почетные немецкие гости. Духовой оркестр, сотканный из трех подвыпивших музыкантов с потертыми трубой, тромбоном, но зато новехоньким барабаном с блестящей на солнце тарелкой, сыграл туш. Правда, мелодия странным образом напомнила похоронный марш, но отличить фанфары от печальных нот в преддверии банкета присутствующим было трудно.

Партко хотел было прокрутить вентиль, но увидел машущего руками начальника участка, лицо которого покрылось испаринами, а нос, и так похожий на перезрелую морщинистую картофелину, распух словно его облили кипятком.

– Что там еще? – глянул он на кагэбэшника.

Тот уже спускался вниз к очумевшему прорабу.

– Там это, – язык начальника участка заплетался. – Поступил сигнал, что на трубу, это…

– Что ты мелишь? Я только что по рации получил доклад и передал в Москву! Сорвать решил мероприятие, гнида!? Нары по тебе плачут.

– Я это… – начальник участка терял сознание. Солнце поднялось до зенита, и он закатил глаза, ища поддержки на небесах, хотя ранее не проявлял никакого интереса к религии. – Там вроде как в трубе пацан какой-то…

Спецслужбист нисколько не пожалел упавшего в обморок распорядителя работяг, лишь приказал его унести подальше от глаз немецкой аудитории. Сам же повернулся к Партко и поднял большой палец у верху, мол, все держит под контролем…

– Что там такое, Мирон Пантелеевич? – занервничал замминистра, держащий руку на вентиле, когда майор КГБ Залогин поднялся на трибуну.

– Похоже, провокация. Действуем по плану. – сообщил он доверительно, словно другу по несчастью. – Москва уже получила информацию, а с провокацией мы разберемся. После.

– Я на себя брать ответственность о срыве мероприятия не собираюсь ни перед министром, ни перед вашим ведомством, ни тем более перед Генсеком. – твердо, но почти шепотом и одновременно улыбаясь, чтобы не выдать свое волнение перед немцами после столь жизнеутверждающей речи сказал Партко.

– Мы в одной лодке, Леонид Иваныч, если что – головы полетят у обоих. Эта гнида плешивая сказал, что в трубе якобы какой-то пацан.

– Внутри?!

– Перед тем как в обморок упал, так и сказал.

– Мы не можем остановить все из-за какого-то сопляка, за которым не уследили его родители. Дело имеет политический резонанс, весь мир смотрит. Ведь так?

– Согласен, – решительно произнес Залогин, – Проверните вентиль и улыбайтесь не только немцам, но и на камеру. Это будет в эфире сегодня. Давайте, без суеты. На банкете обговорим дальнейшие действия.

… Предупредительные выстрелы вверх не остановили отца. Из выкорчеванной ковшом трубы доносился детский голосок. Ахмат карабкался к свету в горку – благо, наклон был небольшим. Подошвы сандаль скользили, но уже было не так страшно.

Борза сбили с ног и ударили прикладом по голове, не дав добежать до отверстия.

После поворота вентиля газ под давлением быстро достиг участка. Головка мальчугана уже показалась изнутри. Он задыхался от едкого запаха. Напор увеличивался и струя газа вырвалась на волю.

Визуально ее невозможно было заметить. Если бы не сигарета в зубах одного из срочников, который смотрел на все происходящее отстраненно, и даже при задержании бульдозериста не проявил особой инициативы, потому что не докурил. Это была последняя в его жизни сигарета.

Взрыв был огромной мощности. Он унес жизни Ахмата и двух стоящих рядом солдат. Еще семеро получили ожоги различной степени тяжести.

Борз с проломленным черепом узнает о гибели сына, когда очнется. Саву отбросило волной, но он не пострадал. Его принесут домой матери, живого и почти невредимого, если не считать пару ссадин.

Глава 5. Разлучение

Через несколько недель Кристина, поседевшая в миг мать Савы, в одночасье потерявшая сына и мужа, убрала икону с полки вагончика – во время беременности старшим сыном этот культовый православный атрибут для молитвы ей позволил иметь на виду супруг.

Икона всегда стояла в углу, каким бы неприхотливом и по-рабочему аскетичным не было их жилище. Она аккуратно ставила ее всякий раз после частого переезда. Теперь Кристина убрала икону в чемодан, потому что перестала молиться, после того, как ей не отдали тело… Тело ее Ахмата.

Руководство посчитало, что открытые похороны обезображенных ожогами, фактически обугленных останков ребенка, политически нецелесообразны и могут иметь негативный резонанс, в том числе международный.

Дело о «террористе Гараеве» взяли под контроль в центральном аппарате КГБ и расследовали в ускоренном режиме. Апелляции после скорого на расправу суда не подавались, так как адвокат «чеченскому сепаратисту» был назначен соответствующий приговору, который не подлежал обжалованию. Прямо из СИЗО Гараева отправили по этапу в Пермский край, в Соликамск, в зону строгого режима «Белый лебедь», на 15 лет.

Статья была «расстрельная», но «группу лиц, действовавших по предварительному сговору, и создание террористической организации» подсудимому не «пришили», как и госизмену и действия в интересах иностранной разведки. Обстоятельства учли – «террорист-одиночка» потерял сына.

Словом «доказали вину» благодаря состряпанным свидетельским показаниям начальника участка Акимова, который пару раз терял сознание во время допросов, но все же «накалякал» дрожащей рукой под диктовку майора Залогина клевету о том, что Борз подстрекал рабочих к восстанию накануне церемонии запуска газопровода. Написал и подписал, поверивший в обещание, что подсудимому и по сути невиновному чеченцу «впаяют» по минимуму.

– А не подпишешь, то сам сядешь! – угроза в устах московского кагэбэшника не выглядела блефом.

Конфуз на церемонии имел последствия для Леонида Ивановича Партко. Он вроде бы действовал согласно всем инструкциям и постарался не осрамить Союз перед европейскими промышленниками, но взрыв никуда не делся, и его всполохи докатились до Берлина. А там за дело взялись борзописцы из ангажированных Вашингтоном СМИ, которые намекали на детский труп в трубе и жертвы среди солдат оцепления, хотя не могли представить ни одного факта за отсутствием улик, фотографий скорбящих матерей или надгробий на кладбищах.

Погибший ведь обладает телом, которое должно быть «упаковано» в соответствующий размеру гроб. Педантичные немецкие бюргеры не поверят в «газетную утку» без тела, а оно исчезло, словно его и не было никогда.

Но нет дыма без огня… А огонь-то после взрыва потока был нешуточный! Странно было и то, что ни о каких пострадавших в советской партийной печати не сообщалось, хотя какие тут странности. Напротив, все было закономерно.

Майор Залогин перестраховался и указал в донесении, что Партко хоть и действовал безукоризненно, но само министерство, которое он представляет, не удосужилось проверить кадровый состав рабочих на столь важном участке магистрали, допустив непростительную халатность.

Спустя некоторое время Партко все же убрали из Москвы, от греха подальше – журналисты западных СМИ не успокаивались. Замминистра по-тихому перевели «на землю». И вроде как с повышением – на самостоятельный участок работы, на Украину – контролировать стройку оставшихся компрессорных станций, которые вели газопровод к границе. Как он не упирался ногами, а ехать в Киев пришлось.

Залогину же присвоили подполковника за оперативное раскрытие политического дела по горячим следам и вручили госнаграду. Словом, пошел на повышение.

Кристина почти год обивала пороги различных учреждений от адвокатских коллегий до судей, чиновников и тюремного начальства.

До Москвы дошло, что «жена осужденного террориста» проявляет весьма недопустимую активность в поиске «так называемой правды».

– Так ее ноги и до Американского посольства доведут. Больно прыткая! – испугались на Лубянке. Но перед тем как принять окончательное решение по гражданке Гараевой, ее вызвали в Москву и даже оплатили проездные билеты.

Встретили на вокзале и привезли к зданию, перед которым величаво возвышался монумент Феликсу Дзержинскому. Она приехала вместе с младшим сыном – оставить было не с кем.

Пока Сава сидел в длинном коридоре на скамейке перед дверью без таблички, маму завели в кабинет. Там произошло еще одно роковое событие. Кристина повела себя так, что ее действия нашли вызывающими и провокационными, интерпретировав как шантаж.

Хотя молодой следователь Рябов, которому поручили зафиксировать ее обращение, вел себя доброжелательно и даже предложил воды, наверх своему начальству он доложил сущую правду: гражданка Гараева угрожает разоблачением, утверждает, что муж невиновен и не просто просит пересмотреть дело на предмет амнистии, а требует оправдания, а перед оправданием немедленного свидания с мужем. Иначе…

– Иначе что?! – сморщился непосредственный начальник следователя полковник Евдокимов, —Что конкретно она собирается предпринять?

– Говорит, что выйдет на Красную площадь и объявит на весь мир, как мы отняли у нее ребенка и мужа. Так же говорит, что назначенный адвокат во время рассмотрения дела занял позицию следствия и фактически не защищал интересы подзащитного, а топил его и даже не соизволил направить апелляцию.

– Ишь ты, нахваталась! Пусть скажет спасибо, что адвокат вообще был! Какая апелляция в политических делах, ишь чего захотела! Наглая особа… – в сей момент Евдокимов пригубил чай и обжегся, после чего вызвал секретаршу. – Эльвира! Как такое может быть – подстаканник холодный, а чай кипяток!?

Не дождавшись ответа от перепуганной сотрудницы, начальник попросил принести дело Борза Гараева. Листал недолго и вывод сделал скоропалительный.

– Партко в деле фигурирует. И Залогин. Этот вообще перспективный проныра, того и глядишь меня переплюнет. Уважаемые люди. Свидетели есть, что чечен умом тронулся и призывал к бунту! А что ребенок погиб – сам виноват!

– Матери тело не отдали для захоронения, товарищ полковник. Тут любой свихнется. – опустил глаза лейтенант.

– Ты тут сердобольного из себя не строй, летеха! – отчитал и его как только что секретаршу начальник, – Знаешь, зачем подстаканник вот этот мельхиоровый со щитом и мечом? В чем его функция и предназначение? А чтоб горячее не обожгло, чтоб скрыть правду-то. Это как саркофаг, что тайну скрывает. И к чему нам прошлое ворошить и давать повод Западу раздуть это дело. Вот амнистируют этого террориста в связи со смертью Андропова и что? Если жена его на Красную площадь собралась, то муженек-то резвее будет! Тот без оглядки народное добро крушить готов!

– Да вроде сына спасал. Не все там в этом деле чисто, товарищ полковник. – мялся лейтенант.

– То есть мне предлагаешь бодаться с Залогиным? Врага себе нажить? А я вот вижу тут одну шайку-лейку! – заорал Евдокимов, – Совсем тронулась головой! Если тебя разжалобила, причем странным способом – угрозами! То и других сможет! Я сам с ней поговорю.

Пройдя мимо ребенка, сидящего на скамейке перед дверью, полковник не обратил на него внимания. Зайдя в кабинет и увидев супругу осужденного начальник грубо спросил:

– Это вы, значит, супруга террориста Гараева? И как мне сообщили, приехали права качать?

– Какие уж тут права? – встала убитая горем женщина, – Мой сын сгинул словно и не было его никогда. А мужа моего объявили террористом, чтоб ответственность с себя снять за умышленное убийство невинного дитя…

– Да тут террористическая ячейка, вы, похоже, одного поля ягодки! – вслух возмутился Евдокимов, – Подстилка ты чеченская!

На этой фразе Кристина вскипела так, словно и сама была кавказских кровей. Налитый ей лейтенантом стакан холодной воды был единственным ее оружием для спонтанной защиты чести. Она плеснула водой в лицо сквернослова, и вода эта показалась Евдокимову кипятком, еще жарче, чем тот, которым он обжег язык в своем кабинете.

– Никуда не выпускать эту тварь! – приказал полковник подчиненному, а сам вылетел как ошпаренный и снова пронесся мимо Савы, опять не заметив перепуганного ребенка.

Спустя минуту он вызвал специально обученную команду «санитаров», накачавших Кристину седативными средствами. Путь у мамы Савы был после этого разговора был только один – в психиатрическую лечебницу номер 1 на Загородном шоссе, носящую имя Петра Кащенко. Туда могли упрятать любого: и психически больного, и диссидента, и искателя правосудия, взывающего к чести и справедливости, требующего расследования или дорасследования в связи со вновь открывшимися обстоятельствами, реабилитации или здравого смысла, сошедшего с ума от горя или не в меру раздраженного страной и чиновниками. Полковник Евдокимов посчитал, что Кристине Гараевой именно там место.

– А мальца куда, товарищ полковник, – спросил лейтенант.

– Определите в детский дом, коль родственники невменяемы и лишены родительских прав.

Сава хлопал глазами, когда лейтенант по приказу полковника привез его в приют, задним числом оформив документы во всех надзорных органах и учреждениях опеки.

Мама говорила, что скоро у него день рождения, девять лет, и что она обязательно добьется свидания с папой, что они все вместе съедят торт-бисквит, который мама испечет к празднику!

– А где моя мама? – спросил мальчик.

Лейтенант Рябов вздохнул и ничего не ответил. Он не снимал с себя части вины за происшедшее, но считал себя настолько ничтожным винтиком беспощадной машины репрессий, что самостоятельно ограничил себя в правах возражать и противостоять неизбежному.

Все кругом молчали и ничего не объясняли.

Саве выделили койку и показали тумбочку для личных вещей, которых у него не было. Он заснул быстро, потому что очень устал. Ему не приснился сон, зато в дреме отчетливо повторился последний разговор с мамой в плацкарте.

Когда Сава ехал в поезде в Москву, мама говорила ему тихо на ухо, что с папой обошлись как с животным, что она этого так не оставит, что адвокат на судебном заседании ограничился молчаливым присутствием, а она молчать не станет. Она уже говорила это во всех кабинетах всем начальникам подряд. Бес толку!

Ей некому было больше это говорить кроме младшего сына. Только он слушал маму и верил каждому ее слову, потому что знал, что его мама никогда не обманывает.

Она обязательно обжалует приговор, чего бы ей это не стоили и сколько бы времени не заняло!

Наверное, у мамы что-то не получилось, пока не получилось. Но не может же быть, что он потерял и ее!? Что их разлучили навеки, и он никогда больше ее не увидит!? Его мама самая сильная – она победит этих злых дядь и вернется! Но сначала вытащит папу, который ни в чем не виноват, а только спасал братика… Братика, которого должен был спасти он – нужно было только подбежать к рабочим и сказать им, что Ахмат случайно залез в трубу…

Глава 6. Бэтмэн

Ему и Генке было по четырнадцать, когда Варя раздобыла где-то VHS-кассету с фильмом «Бэтмэн».

«Видик» стоял в кабинете директрисы. Столь роскошный атрибут того времени не вписывался в убогий интерьер казенного офиса с проеденным молью блеклым ковром и допотопным сейфом, но директор приюта Ирина Николаевна Воронцова имела весьма серьезных покровителей и проворачивала с ними «темные делишки». Так что и видеомагнитофон, и телевизор японского производства здесь вполне предсказуемо диссонировали с советским канцелярским стилем времен упадка СССР и зарождения капиталистических отношений.

Варя знала, как проникнуть не только в библиотеку, но и в эту страшную канцелярию, за дверью которой на полках пылились личные дела детей, хотя самые важные для себя документы Воронцова, конечно же, прятала в сейфе.

Откуда директрисе было знать, что по ночам кабинет превращался в личный кинозал ее непослушных подопечных. Приютские обитатели в свои детские годы уже многое повидали, но все же побаивались строгой начальнцы и ее церберов в лице воспитателей. Хотя напугать троицу с неформальным лидерством бойкой Варбши наказанием за очевидное нарушение режима с проникновением в «тайные закрома» явилось бы тщетной попыткой усмирить бесенка.

Проникнув в логово директрисы, становившееся по ночам кинозалом, гораздо более «крутым», чем любой видеосалон в обшарпанном подвале или забегаловке общепита, они чувствовали себя единым целым, командой, да что там – сплоченной бандой.

На дворе стоял 1989 год – время хаоса и разброда, начало распада великой страны, пробуждение цеховиков и царство кооператоров. Юные сердца не могли надышаться духом свободы и верили в то, что вместе смогут преодолеть любые преграды и победить любых негодяев. Они стали сообществом и пребывали в счастливом беззаботном состоянии, не смотря лишения, казенные стены и отсутствие поддержки. Они сплотились, как «три мушкетера» – и эту книгу Варя тоже заставила прочесть и Генку, и Саву.

Им никто не мешал, и тем более глухой сторож Терентич, во фляжке которого всегда была какая-то бодяга – он сам называл ее «травяной настойкой от печени». Суррогатный алкогольный напиток усыплял его примерно в полночь. Тогда и наступало время «сеанса».

Фильм дети пересматривали раз за разом. Сава вместе с Варей разучил все диалоги картины, дрожь брала и при прослушивании саундтрека.

Главный отрицательный персонаж Джокер уничтожал произведения искусства под трек Принса «Партимэн». Нельзя было не пританцовывать под этот зажигательный фанк, не смотря на ассоциацию музыки со злодеем Джокером.

Но харизма главного протагониста была вне конкуренции. Главный герой, борец с преступностью Бэтмэн ненавидел коррупцию в полиции и наделил сам себя правом заменить не справляющихся со своими обязанностями полицейских, стать вершителем правосудия в мрачном Готеме…