Воины стального заслона

– Понимаю, Евлампий Кузьмич, понимаю, – вдруг сменил тон Петька, сделав лицо серьезным и значительным. – Дело ответственное, рискованное. Но и награда за риск, знаете ли… бывает соответствующая. – Он кивнул на часы. – Часики у вас, я смотрю, знатные. Фамильные, небось?

Пыжов инстинктивно прикрыл часы рукой.

– Фамильные… От деда еще… Какое это имеет отношение?

– Самое прямое, Евлампий Кузьмич, – Петька понизил голос до заговорщицкого шепота. – Видите ли, товарищ Чапаев очень ценит символы. И время. Особенно сейчас, когда каждая минута на счету. А такие часы… это ж не просто часы, это символ точности, надежности! Как раз то, что нужно нашей "Победе" на пути к великой цели! – Он сделал многозначительную паузу. – Мы, конечно, могли бы их… ну… реквизировать для нужд революции. Но это как-то не по-товарищески. А вот если бы вы, Евлампий Кузьмич, как сознательный элемент, добровольно предоставили их нам… во временное революционное пользование… так сказать, на хранение и для сверки времени в штабе… пока мы Москву не освободим… Это был бы ваш личный вклад! И товарищ Чапаев, уж поверьте, такого не забывает.

Петька смотрел Пыжову прямо в глаза, и в его взгляде была такая хитрая смесь дружелюбия, намека на неизбежность и обещания каких-то неясных, но значительных благ, что начальник станции растерялся. Он переводил взгляд с Петьки на свои часы, потом на грозную фигуру Чапаева, который как раз отдавал какие-то резкие команды бойцам у угольного склада. Перспектива лишиться фамильной ценности "для нужд революции" без всяких компенсаций явно пугала его больше, чем упыри в данный конкретный момент, особенно когда рядом столько вооруженных людей.

– В-в-временное… пользование? – пролепетал он. – И… вернете?

– Как только красный флаг над Кремлем водрузим, Евлампий Кузьмич! – с непоколебимым оптимизмом заверил Петька, протягивая руку. – С благодарностью и, возможно, даже с революционной грамотой! Ну так что, поможете нам с ключами и покажете, где там у вас что к чему? А часики пока у меня побудут, под личную ответственность.

Пыжов тяжело вздохнул, но, помедлив, дрожащими руками отцепил часы и протянул их Петьке.

– Берегите… они это… памятные…

– Как свою винтовку! – заверил Петька, пряча часы во внутренний карман гимнастерки и подмигивая подошедшей Анке, которая с трудом сдерживала усмешку. – Ну вот и договорились! А теперь, Евлампий Кузьмич, ведите! Время не ждет!

И Пыжов, хоть и с опаской оглядываясь, все же повел Петьку к подсобкам, бормоча что-то о неблагодарности и тяжелых временах.

Тем временем, пока бойцы и часть железнодорожников, воодушевленные перспективой вырваться из "Тихой Заводи", споро грузили уголь в тендер и возились у водокачки под руководством Кузьмича, Фурманов решил не терять времени даром. Собрав вокруг себя оставшихся железнодорожников – тех самых, что недавно вылезли из подвала, еще не отошедших от страха и голода, – он начал импровизированную политинформацию.

– Товарищи железнодорожники! – загремел его голос, перекрывая лязг лопат и шипение пара. – Вы воочию узрели звериный оскал разлагающегося капитализма, породившего этих чудовищ, этих ходячих мертвецов, что пожирают плоть трудового народа! Но не отчаивайтесь! Ибо есть сила, способная противостоять этому хаосу! Это сила организованного пролетариата, ведомого единственно верным учением Маркса-Энгельса-Ленина! Наш бронепоезд "Победа" – это не просто сталь и огонь, это авангард мировой революции, пробивающийся сквозь тьму реакции к светлому будущему коммунизма!

Железнодорожники слушали комиссара с крайне смешанными чувствами. Седобородый Степан Матвеевич, стоявший ближе всех, растерянно хлопал глазами, пытаясь увязать пламенные речи о мировой революции с недавним ужасом сидения в темном подвале и урчанием в голодном желудке. Молодой парень, тот самый мальчишка, смотрел на Фурманова с широко раскрытыми глазами, то ли испуганно, то ли завороженно. Двое других мужиков постарше переглядывались, и на их изможденных лицах читалось скорее недоумение и усталость, чем революционный подъем. Один из них тихонько кашлянул и спросил:

– А… харчи-то будут, товарищ комиссар? Мы ж… почитай, трое суток маковой росинки во рту не держали…

Фурманов на мгновение сбился, но тут же обрел прежнюю уверенность.

– Продовольственный вопрос, товарищи, безусловно, важен! И он будет решен по мере продвижения к освобожденным районам! Но главное сейчас – идейная закалка! Понимание исторического момента! Вы должны осознать, что стали невольными участниками величайшей битвы за будущее человечества! Каждый ваш удар лопатой по углю, каждый поворот вентиля на водокачке – это ваш вклад в общую победу!

Чапаев, наблюдавший эту сцену издали, хмыкнул в усы и покачал головой, но вмешиваться не стал.

– Пусть поговорит, если охота, – буркнул он Петьке, который как раз вернулся с Пыжовым. – Может, кому и полегчает от его слов. Главное, чтоб работе не мешал.

Петька, усмехнувшись, посмотрел на группу железнодорожников, обступивших Фурманова.

– Красиво говорит, Василий Иваныч. За душу берет. Только вот, кажись, желудки у них другую песню поют.

Анка, стоявшая рядом и проверяющая крепление пулеметного диска, лишь чуть заметно пожала плечами. Ее больше интересовало, сколько еще угля влезет в тендер и не появится ли на горизонте какая-нибудь нечисть, привлеченная шумом. Политические дебаты на фоне апокалипсиса казались ей чем-то сюрреалистичным, но, видимо, для комиссара это было так же важно, как для нее – исправный пулемет.

Глава 3

Первая кровь и Петькины штаны

Сумерки сгустились быстро, переходя в глубокую, тревожную ночь. На станции "Тихая Заводь" кипела работа. Бойцы и железнодорожники, подгоняемые Чапаевым и необходимостью, спешно перекидывали уголь в тендер бронепоезда. Мерцающий свет нескольких керосиновых ламп, подвешенных к вагонам, выхватывал из темноты потные, напряженные лица, блеск лопат и черные, маслянистые груды топлива. Паровой насос на водокачке, растопленный Кузьмичом и Степаном Матвеевичем, уже мерно пыхтел, закачивая драгоценную воду в цистерны "Победы".

– Шевелись, шевелись, орлы! – подбадривал Чапаев, прохаживаясь вдоль состава. Его голос, обычно резкий, сейчас звучал почти ободряюще. Он понимал – люди на пределе. – Еще немного, и тронемся. Нечего тут корни пускать.

Петька, работая лопатой наравне со всеми, нет-нет да и поглядывал на Анку. Та, заняв позицию у своего "Льюиса" на платформе одного из вагонов, внимательно всматривалась в окружающую тьму. Ее силуэт на фоне звездного неба казался выточенным из гранита. Даже в этой суматохе Петька не мог не восхищаться ее выдержкой и сосредоточенностью. "Вот это баба," – думал он с гордостью и нежностью, отгоняя непрошеные мысли о романтике и сосредотачиваясь на угле.

Фурманов, после своей пламенной речи, тоже не остался в стороне. Сняв китель и засучив рукава, он, хоть и неловко, но с большим энтузиазмом, помогал грузить уголь, периодически изрекая что-нибудь вроде: "Труд, товарищи, облагораживает! Каждый кусок этого черного золота приближает нас к победе над тьмой!" Железнодорожники, уже немного пришедшие в себя после порции каши из общего котла, работали молча, но с каким-то отчаянным упорством. Возможность уехать отсюда была слишком сильным стимулом.

Именно в тот момент, когда последний ковш угля с глухим стуком упал в тендер, и Кузьмич дал сигнал, что цистерны полны, из темноты донесся первый тревожный звук. Нечеловеческий, протяжный вой, от которого кровь стыла в жилах.

– Что это? – нервно спросил Пыжов, который до этого старался держаться поближе к Чапаеву, как к самому надежному укрытию.

– Они, – коротко бросила Анка, ее голос был спокоен, но в нем звенела сталь. – Пришли на шум.

Чапаев мгновенно оценил обстановку.

– По местам! Бойцы, к орудиям! Железнодорожники, кто с винтовками – к вагонам, остальные – в укрытие! Анка, твой сектор – депо и склады! Петька, со мной! Огонь открывать только по моей команде или при явной атаке! Не тратить патроны зря!

Команды отдавались четко, без паники. Солдаты, привычные к подобным ситуациям, быстро занимали оборонительные позиции на бронепоезде, щелкая затворами. Несколько железнодорожников, вооруженных старыми берданками, неуверенно примкнули к ним. Остальные, включая Пыжова, который едва не падал в обморок от страха, поспешили укрыться в наиболее защищенных вагонах.

Вой повторился, уже ближе, и к нему присоединились другие, более низкие, рычащие звуки. Из темноты, со стороны леса, окружавшего станцию, и со стороны заброшенных путей, стали появляться темные, сгорбленные силуэты. Их движения были рваными, неестественными, но быстрыми. Упыри. Десятки, если не сотни. Их глаза фосфоресцировали в свете ламп тусклым, голодным огнем.

– Держать строй! – рявкнул Чапаев, вскидывая свой маузер. – Не дать подойти к поезду!

Первая волна тварей, хрипя и щелкая зубами, ринулась к станции.

– Огонь! – скомандовал Чапаев.

Ночь взорвалась грохотом выстрелов. Крупнокалиберные пулеметы бронепоезда ударили огненными трассами, срезая передние ряды нападавших. Анка со своего "Льюиса" вела прицельный огонь по наиболее крупным скоплениям, ее пулемет словно живой изрыгал короткие, смертоносные очереди. "Тра-та-та-та!" – пел он, и каждая нота этой песни была смертным приговором для очередной твари. Она не кричала, не суетилась, ее лицо было непроницаемо, только глаза горели холодным огнем ярости и сосредоточенности.

Петька, стоя рядом с Чапаевым, палил из своей винтовки, стараясь выцеливать тех, кто прорывался сквозь пулеметный огонь.

– Получай, гадина! – бормотал он сквозь зубы, перезаряжая оружие. Его обычный оптимизм сменился боевым азартом. Он видел, как один из железнодорожников, молодой парень, застыл от ужаса, когда упырь с оторванной челюстью почти дотянулся до него. Петька, не раздумывая, выстрелил, и тварь рухнула у самых ног парня.

– Не робей, браток! Бей их! – крикнул он, и парень, вздрогнув, начал неумело, но яростно отстреливаться.

Ураганная пальба захлестнула станцию. Воздух наполнился запахом пороха, смрадом разлагающейся плоти и отчаянными криками. Множество тварей, казалось, не обращали внимания на потери и лезли напролом. Некоторые пытались вскарабкаться на вагоны, цепляясь костлявыми пальцами за металл. Бойцы прикладами и штыками сбрасывали их вниз.

Чапаев, как истинный лидер, был в самом пекле. Он не только стрелял, но и руководил обороной, его зычный голос перекрывал шум боя:

– Правый борт, усилить огонь! Не подпускать к паровозу! Кузьмич, держи пар, если что – рванем!

Он сам уложил несколько тварей, которые подобрались слишком близко, его маузер действовал безотказно. В его движениях не было ни тени страха, только холодный расчет и несгибаемая воля к победе.

Фурманов, к всеобщему удивлению, тоже не остался в стороне. Схватив чью-то оброненную винтовку Мосина, он, бледный, но решительный, вел огонь по наступающим. Его выстрелы были не слишком меткими, но он стрелял, перезаряжал, снова стрелял, а в перерывах выкрикивал:

– Смерть контрреволюционной нечисти! Да здравствует мировая… А-а-а, получай, паразит! – Когда один из упырей, прорвавшись через заградительный огонь, бросился на него, Фурманов, отбросив бесполезную уже винтовку, с неожиданной для его интеллигентного вида яростью ударил тварь тяжелым прикладом по черепу. Упырь отлетел, а Фурманов, тяжело дыша, пробормотал – Вот вам… диалектика борьбы!

Железнодорожники, преодолев первоначальный ужас, отчаянно защищали свои жизни. Степан Матвеевич, старый, но не сломленный, палил из своей двустволки, заряженной крупной картечью, нанося упырям страшные раны. Даже трусоватый Пыжов, забившийся под вагон, вдруг нашел в себе смелость и начал швырять в нападающих куски угля и камни, сопровождая это истерическими воплями.

Бой был коротким, но яростным, как летняя гроза. Упыри лезли волна за волной, но плотный огонь защитников "Победы" и отчаянное сопротивление железнодорожников делали свое дело. Постепенно их напор стал ослабевать. Поляна перед бронепоездом была усеяна десятками дергающихся, а затем затихающих тел.

– Кажись, отбились… – выдохнул Петька, вытирая пот со лба рукавом гимнастерки. Руки его дрожали от напряжения.

Анка молча сменила перегревшийся ствол "Льюиса", ее взгляд все еще внимательно шарил по темным углам станции.

Чапаев опустил маузер.

– Рано радуешься, Исаев. Это могла быть только разведка боем. Но передышку они нам дали. – Он оглядел своих бойцов, железнодорожников. Несколько человек были ранены, к счастью, легко – царапины, ушибы. – Раненых перевязать! Боеприпасы пополнить! Кузьмич, давление в котлах на максимум! Как только рассветет – уходим отсюда к чертовой матери!

Ночь еще не закончилась, и тишина, наступившая после боя, была еще более зловещей, чем грохот выстрелов. Но "Победа" и ее люди выстояли. И это было главным.

Рассвет был еще далеко, а атаки упырей, казалось, только набирали силу. После короткой передышки, словно перегруппировавшись в окружающей тьме, твари снова полезли на станцию, на этот раз с еще большим остервенением. Они были как саранча – лезли из всех щелей, по трупам своих сородичей, не обращая внимания на огонь.

Анка, не отрываясь от "Льюиса", поливала свинцом самые густые скопления наступающих. Ее щеки раскраснелись от жара боя и напряжения, темные пряди волос выбились из-под косынки и прилипли ко лбу. Она была воплощением яростной богини войны, ее движения были точны и экономичны, каждый патрон – на счету. В какой-то момент ей пришлось сменить позицию, перебежав на другую сторону вагона, чтобы прикрыть фланг, куда прорывалась особенно наглая группа упырей.

Именно в этот момент, когда она отвлеклась, перезаряжая ленту, один из упырей, тварь особенно крупная и быстрая, каким-то образом сумел проскользнуть мимо заградительного огня с другой стороны, обогнул тендер и с жутким рыком бросился на Анку из темноты. Он двигался с поразительной для своего разложившегося тела ловкостью, когтистые лапы уже тянулись к ее горлу.

Петька, который как раз отбивался от пары тварей у соседнего вагона, краем глаза заметил смертельную опасность, нависшую над Анкой. Сердце ухнуло куда-то вниз. Не было времени ни крикнуть, ни прицелиться. Единственная мысль, молнией пронзившая его мозг: "Анька!"

Он бросился наперерез, как бросаются под поезд, спасая ребенка. Его верность и отчаянная решимость двигали им быстрее, чем здравый смысл. Он почти добежал, замахиваясь винтовкой как дубиной, когда его нога зацепилась за какой-то обломок шпалы или брошенный кем-то кусок металла, предательски скрытый в тени. С глухим возгласом Петька полетел вперед, прямо под ноги атакующему упырю.

Это было падение неуклюжее, смешное и, как ни странно, спасительное. Петька всем своим весом врезался в ноги твари. Упырь, не ожидавший такого подвоха снизу, взвыл от неожиданности и, потеряв равновесие, рухнул на землю рядом с Петькой, всего в каких-то сантиметрах от ошеломленной Анки.

Анка среагировала мгновенно. Ее стойкость и боевая выучка не подвели. Пока тварь барахталась, пытаясь подняться и одновременно дотянуться то до нее, то до сбившего ее с ног Петьки, Анка вскинула свой верный "Льюис" и выпустила короткую, точную очередь прямо в голову упыря. Череп разлетелся на куски, обдав Петьку чем-то мерзким и липким.

– Фу, ты, дьявол… – пробормотал Петька, пытаясь оттереть лицо. Он хотел подняться, по-геройски отряхнуться и, может быть, даже сказать что-нибудь вроде: "Всегда к вашим услугам, товарищ пулеметчица!" однако тут его ждал новый сюрприз.

Пытаясь встать, он почувствовал странную легкость в нижней части тела. Опустив взгляд, он с ужасом обнаружил, что его шаровары, зацепившись за какой-то острый металлический штырь, торчащий из земли во время его героического, но неловкого падения, предательски расползлись почти пополам, а затем и вовсе сползли, оставив его в одних, мягко говоря, не очень героических подштанниках, латаных-перелатаных. Краска стыда мгновенно залила его лицо, перекрывая даже боевой азарт.

– Вот те на… революционный казус, – пролепетал он, растерянно оглядываясь и пытаясь прикрыться остатками штанов.

Анка опустила пулемет. Ее дыхание было все еще прерывистым, но в глазах, которые она устремила на Петьку, не было ни насмешки, ни обычного строгого выражения. В них светилась неожиданная, почти нежная теплота, смешанная с облегчением и чем-то еще, чего Петька не мог сразу определить. Это был взгляд, который согрел его больше, чем любой костер. Она смотрела на него, на его растерянное лицо, на его нелепое положение с порванными штанами, и уголки ее губ чуть заметно дрогнули в подобии улыбки.

– Живой, Петька? – ее голос был немного хриплым, но в нем слышались чувственные, бархатные нотки, которые так редко прорывались наружу. – Спасибо.

Прежде чем Петька успел что-либо ответить или попытаться как-то исправить свое щекотливое положение, вмешался Чапаев, который, заметив заминку на этом участке, подоспел с парой бойцов.

– Что тут у вас за представление? Исаев, ты чего это в неглиже расселся? А ну, в строй! Враг не ждет, пока ты штаны найдешь! – рявкнул он, но в его голосе, помимо обычной командирской строгости, прозвучало и облегчение, что оба его ценных бойца целы. Он быстро оценил развороченную голову упыря и кивнул Анке. – Молодец, Анка! Чистая работа.

Фурманов, который в это время отбивал атаку на другом конце поезда, патетически размахивая трофейной саблей (которую он подобрал у одного из убитых беляков еще в прошлых боях и теперь использовал скорее для устрашения, чем для реального боя), крикнул издалека, не видя всех деталей: – Товарищ Исаев проявил истинное самопожертвование во имя спасения товарища! Даже ценой… э-э… элементов обмундирования! Это есть подлинный героизм, достойный пролетарского бойца!

Петька, окончательно смущенный, но и немного гордый от такой высокой оценки комиссара и, главное, от взгляда Анки, кое-как подтянул остатки своих шаровар.

– Да я что… я ничего… Главное – Анка цела! А штаны – дело наживное! Революция еще не такие жертвы потребует! – бодро ответил он, стараясь скрыть свое смущение за привычным оптимизмом.

Анка тихо хмыкнула, и в этом звуке Петьке почудилась настоящая, теплая усмешка. Она быстро отвернулась, снова занимая позицию у пулемета, но Петька был уверен – тот взгляд он не забудет. Может, и стоило потерять штаны ради такого.

Бой за станцию "Тихая Заводь" достиг своего апогея. Упыри, словно взбесившись от потерь и запаха крови, лезли со всех сторон, пытаясь остановить бронепоезд, который уже начал медленно, с натужным скрипом и шипением пара, двигаться вперед. Кузьмич и Степан Матвеевич, бледные, но решительные, колдовали у топки и рычагов в паровозной будке, выжимая из старой машины все возможное.

– Давай, родимая! Поддай жару! – кричал Чапаев, стоя на передней орудийной площадке и отстреливаясь из маузера. Пули свистели вокруг, высекая искры из брони. – Огонь по колесам нечисти! Не дать им зацепиться! Петька, Анка, держите фланги!

Анка, заняв свою позицию, яростно косила наступающих тварей. Ее "Льюис" не умолкал ни на секунду, создавая огненный барьер. Она действовала с ледяным спокойствием, ее лицо было сосредоточенным и суровым, лишь в глубине глаз плескался холодный огонь. Петька, уже наскоро подпоясавшийся какой-то веревкой, чтобы остатки шаровар не спадали окончательно, стрелял из винтовки, стараясь прикрывать Анку и отгонять упырей, которые пытались залезть на вагоны с его стороны. Его оптимизм не иссяк даже в этой мясорубке; он подбадривал себя и ближайших бойцов криками:

– Держись, братцы! Прорвемся! Москва за нами… ну, или хотя бы следующая станция с целыми штанами!

Бронепоезд медленно, но неумолимо набирал ход. Упыри цеплялись за поручни, пытались залезть под колеса, но бойцы Чапаева отбивались штыками, прикладами, отчаянным огнем. Несколько тварей сумели взобраться на крышу одного из вагонов и теперь пытались проломить люки.

– Гранатчики, на крышу! Сбросить эту падаль! – скомандовал Чапаев. Пара бойцов, рискуя быть сброшенными, метнули несколько гранат. Глухие взрывы смели нечисть с крыши.

Колеса стучали все быстрее, перемалывая тех немногих упырей, что успели оказаться на путях. Станционные постройки, охваченные пламенем от случайных попаданий и разлившихся горючих материалов, оставались позади, озаряя ночное небо жутким багровым светом. Еще несколько минут отчаянной стрельбы по преследователям, отчаянно бегущим за удаляющимся поездом, и вот "Победа", тяжело отдуваясь паром, вырвалась из смертельных объятий "Тихой Заводи". Тьма поглотила оставшихся позади тварей.

В штабном вагоне, когда бронепоезд уже мерно катился по рельсам, унося их прочь от пережитого кошмара, царила атмосфера усталости и нервного возбуждения. Бойцы перевязывали раны, чистили оружие, кто-то просто сидел, тупо уставившись в одну точку. Чапаев, стерев копоть с лица, проверял донесения о потерях и состоянии поезда. Анка молча протирала свой пулемет, ее движения были плавными и привычными.

Фурманов, поправив свой китель, который изрядно пострадал в бою, откашлялся, привлекая внимание.

– Товарищи! – начал он своим хорошо поставленным голосом, в котором, однако, еще слышались отголоски пережитого напряжения. – Мы только что вырвались из очередного адского котла, продемонстрировав несгибаемую волю и революционную стойкость! Каждый из вас – герой! Но я хотел бы особо отметить мужественный поступок товарища Исаева.

Петька, который как раз пытался незаметно пристроить найденный мешок вместо отвалившейся части штанов, вздрогнул и покраснел под всеобщими взглядами.

– Товарищ Исаев, – продолжал Фурманов, сделав шаг к Петьке, – не раздумывая ни секунды, бросился на выручку товарищу Анке, когда ей угрожала смертельная опасность. Он своим телом преградил путь врагу, рискуя собственной жизнью! Это истинный пример самопожертвования и большевистской взаимовыручки! Такой героизм должен быть отмечен и поставлен в пример!

Петька смущенно улыбнулся, ему было и приятно, и неловко одновременно.

– Да что там, товарищ комиссар… Обычное дело… Мы ж все тут друг за друга горой…

Фурманов кивнул, его лицо выражало принципиальное одобрение.

– Именно так, товарищ Исаев! Идейная сплоченность – вот наша главная сила! – Затем он чуть нахмурился, его взгляд опустился ниже Петькиного пояса. – Однако, товарищ Исаев, при всем уважении к вашему подвигу, должен заметить, что ваш внешний вид… э-э… несколько не соответствует облику бойца Красной Армии. Потеря элементов обмундирования в бою, конечно, бывает, но следует стремиться к поддержанию должного порядка и дисциплины даже в мелочах. Это важно для поддержания морального духа и…

Не успел Фурманов закончить свою тираду, как Чапаев, до этого молча наблюдавший за сценой с легкой усмешкой в глазах, громко рассмеялся. Его смех был заразительным, немного грубоватым, но искренним.

– Эх, Дмитрий Андреич, ну ты даешь! Зануда ты, хоть и правильный! – Чапаев хлопнул Петьку по плечу так, что тот едва устоял на ногах. – Главное, Петька, голова на плечах осталась, да сердце верное! А штаны – дело наживное! На следующей станции у буржуев какие-нибудь трофейные раздобудем, еще и с лампасами, может!

Петька облегченно рассмеялся вместе с Чапаевым и другими бойцами, которым явно пришлась по душе такая оценка командира. Напряжение в вагоне немного спало.

– Так точно, Василий Иваныч! – бодро отрапортовал Петька. – Голова на месте, и Анка цела – это главное! А без штанов даже бегать сподручнее, если что!

Анка, стоявшая чуть поодаль, услышав это, едва заметно улыбнулась. Она бросила на Петьку быстрый, теплый взгляд, в котором читалось что-то большее, чем просто благодарность. Возможно, даже некоторая гордость за этого непутевого, но такого верного и отчаянно смелого парня.

Фурманов, видя, что его педагогический момент несколько смазан, лишь вздохнул, но спорить с Чапаевым не стал. Он понимал, что у командира дивизии свой, прагматичный подход к вещам, и в условиях этой безумной войны он часто оказывался более действенным, чем строгие уставные предписания.

– Ладно, товарищи, – сказал он уже более мягко. – Отдыхайте. Впереди нас ждут новые бои за светлое будущее.

"Победа" продолжала свой путь сквозь ночь, увозя своих защитников к новым, еще неведомым испытаниям. А Петька думал, что, пожалуй, потерять штаны – не такая уж большая цена за такой взгляд Анки и одобрительный смех Чапаева. Да и комиссар, в общем-то, прав – героизм героизмом, а новые штаны все-таки понадобятся.

Глава 4

Фурманов и философия зомби

Бронепоезд "Победа" уже несколько часов размеренно стучал колесами, унося чапаевцев все дальше от проклятой станции. За окнами штабного вагона тянулась бесконечная, выжженная солнцем степь, лишь изредка нарушаемая перелесками или заброшенными хуторами. После пережитого боя и короткого, тревожного сна бойцы постепенно приходили в себя.