Величайший и Радость

– Я подожду, подожду, Клык! Я целый год ждал, подожду ещё немного, – как будто оправдываясь, он виновато смотрел в недвижимое лицо друга.

Он облокотился на стол, нервно потирая лицо руками, и часто поглядывал исподлобья то на Клыка, то на всех остальных. Ожидание было слишком томительно, и, посидев так минут десять, он встал, похлопал Клыка по плечу, чувствуя необходимость объяснить свой уход:

– Я покурить, брат, – и спешно вышел, ощутив на влажной ладони своей каменную крошку с плеча друга.

Выйдя на крыльцо, он закурил и сел прямо на ступеньки, хмуря брови, потому как вид снаружи изменился. Небо заволокло тучами цвета недавно растворившегося купола, а по плацу стелились клубы настолько густого грязно-серого тумана, что казалось будто туман не снаружи, а внутри его глаз. «Так странно, слишком рано для тумана, да и тепло ещё совсем, – отвлекся он, с самого детства испытывая неподдельную тревогу при виде тумана, но тут же вернулся к обдумыванию дальнейших действий. – Ждать или ехать? Если сейчас ничего не изменится, поеду, найду живых, они помогут, как-то же они разрушили купол, значит придумают и как всех вернуть».

Затушив сигарету, он поднялся, с намерением вернуться в столовую, но тут ему показалось, что вдалеке он увидел знакомое очертание, и сердце его замерло. Он пригляделся – как во сне темный силуэт женщины виднелся сквозь молоко тумана. Он медленно сошёл по ступенькам, машинально доставая пистолет. Выскочивший из-под его берца камешек звонко разрезал гнетущую тишину, привлекая его внимание лишь на секунду, которой хватило, чтобы фантом бесследно растворился, оставив его в привычном тревожном одиночестве. Этот призрак всколыхнул в нем новую волну беспокойства и он решил не возвращаться, а сразу ехать прочь.

Тут же стояла машина, он торопливо сел, и когда, развернувшись, он перевел взгляд с зеркала заднего вида вперед, обомлел от страха и неожиданности, вновь усомнившись в увиденном – метрах в десяти, преграждая ему дорогу, стояла та самая, но не та женщина из сна. Это была она, та что манила его за собой издали, но совсем не та, что шептала, прося, словно его мама, не расставаться с медальоном. Не было и следа от вьющегося золота волос, от янтаря глаз, сияющего тысячами золотых пылинок, и еле заметной россыпи веснушек. Всё лицо её, некогда красивое, как будто складывалось из жестких прямых линий, ещё сильнее подчёркивающих и без того неестественную худобу. Жгучий каштан её длинных волнистых волос потускнел, смешавшись с белыми прядями, а к корням и вовсе переходил в совершенную сталь седины. На голове возвышалась корона черненого серебра с знакомыми ему узорами, венец которой был украшен чёрными драгоценными камнями, с острых зубцов её, оскалившись, кроваво-рубиновыми глазами смотрели оттиски волчьих голов, на шее красовался массивный кулон в виде жуткого черного черепа, всё с теми же рубиновыми глазами. Она смотрела на него, не моргая, выцветшими практически добела глазами, и этот взгляд заставлял стынуть кровь в его жилах. Но самое жуткое было то, что венозный рисунок на костлявых кистях и на шее, прямо из-под кулона вырисовывался сквозь полупрозрачный бледный ситец кожи черными молниями, уходя вверх, под рукава её как будто средневековой одежды и на впалые щёки злобного лица.

Он медленно выходил из машины, всё ещё разглядывая пугающую фигуру, длинная юбка которой утопала в непроглядном тумане, из-за чего казалось, что она парит в воздухе, или парила, чему он бы тоже уже не удивился. Он наставил на неё пистолет и медленно двигался, обходя автомобиль, чтобы встать перед нею, а она лишь следила за ним своими бесцветными, словно у варёной рыбы глазами, немного наклонив голову. Сердце его бешено колотилось, и он надеялся, что она прервёт это невыносимое молчание, потому как, обладая достаточно острым языком, теперь он не находил слов, но она всё молчала.

– Ты кто, нахрен, такая? – не выдержал он.

Тонкая линия её блеклых губ подернулась усмешкой.

– Кто ты такая, блять? Отвечай! – заорал он, разозлясь на её насмешку.

– Надо же… Какие глаза… Прямо как у неё, и так же ненавистно смотрят на меня… – неестественно глухим загрудинным голосом медленно произнесла она, игнорируя его гнев.

– Я сейчас прострелю твою жуткую башку! Отвечай, я сказал! – усиливающийся гнев, смешанный со страхом, заполняли его разум, как это всегда бывало с ним в бою, придавая ему уверенности.

Она ещё немного помолчала, совершенно не обращая внимания на оружие в его руках, презрительно, но с интересом смотря ему в лицо, потом взгляд её скользнул на медальон, и она как будто очнулась от своих размышлений, жесткие линии её лица немного смягчились.

– Я пришла помочь.

– Помочь? Ты меня извини, конечно, но ты себя видела? Выглядишь так, как будто всю эту херню как раз ты и устроила, – удивился он несоответствию её вида предложению помощи.

– Внешность порой бывает обманчива. Ты тоже выглядишь странно, для того кем ты являешься.

– Я просто солдат. Херово выглядеть для меня нормально.

– Так ты не знаешь… Любопытно, – еле уловимо улыбнулась она, и опять о чем-то задумалась.

Он всё ещё держал её на мушке, думая о том, что если бы он не провёл последний год своей жизни в сводящем с ума одиночестве, доведшим его до попытки самоубийства, то застрелил бы эту вселяющую ужас то ли королеву, то ли ведьму ещё до того, как она открыла свой рот, но надежда, на то, что она действительно поможет всех вернуть, пусть и для обычного человека всё происходящее сейчас было до безумия невероятно, не давала ему нажать на курок.

– Кого ты потерял здесь? – заговорила она резко, от чего он непроизвольно дёрнулся. – Друга? Женщину? Ребёнка?.. – и ни один мускул её лица не дрогнул при этих словах.

– Серьёзно? Тысячи людей превратились в камень! А ты спрашиваешь о ком скорблю я? – начинал вновь злиться он. – Или ты немедленно расскажешь мне что тут случилось и что за таинственную чушь ты несёшь, или я убью тебя прямо сейчас!

– Я могу вернуть их всех, но при одном условии, – опять не отвечала она на его вопросы и тихо двинулась в его сторону.

– Ну, конечно – всегда есть подвох, – ухмыльнулся он, приподняв бровь.

– Если ты отдашь мне медальон, я смогу вернуть к жизни всех… всех чьи судьбы на твоей совести.

– На моей? – опешил он.

– Ты единственный выживший, логично предположить что всему виной именно ты, – как будто прочитала она его мысли, – тысячи жизней взамен какой-то безделушки, по-моему, приемлемая цена, – она преодолела половину пути и остановилась, вопросительно смотря на него.

Он судорожно размышлял, очевидно понимая, что она не добрая фея, и уж точно не стоит отдавать ей медальон, но он так устал от всего этого, так хотел вернуть свою прежнюю жизнь, что уже готов был расстаться с тем, что было ему так дорого, не задавая лишних вопросов, если бы был абсолютно уверен, что она не лжёт.

– Отдай мне его и спаси всех, – давила она, и её замогильный голос звучал теперь у него в голове.

Он колебался, и напряжение, вызванное выбором между, как ему казалось, правильным – убить непонятно откуда взявшуюся злодейку из фильма ужасов и разбираться дальше самому, и неправильным – сделать, то что она просит, и, может быть, спасти всех, гулким жужжащим звуком распирало его голову.

– Избавь их от страданий, искупи свою вину и забудь всё как страшный сон, – не унималась она, нащупав слабое место, и еле заметно приближалась.

Упоминание вины, сжирающей его изнутри с самого первого дня, попало в цель, и он поддался – гул в его голове стих, он не хотел ничего решать и просто ждал, когда она подойдёт и заберёт медальон, а он не будет противиться. Последний оплот сопротивления заставил его лишь почти шёпотом спросить:

– Почему я должен верить тебе?

– Не должен, но выбора у тебя нет.

«Хватит с меня, эту войну мне не выиграть», – окончательно сдался он, тяжело вздохнул и опустил голову, чтобы снять медальон.

– Всегда есть выбор, – раздался другой голос, живой и неожиданный для них обоих.

Он поднял глаза – из туманной мглы за спиной его новой устрашающей знакомой выросла златовласая фигура из сна. Янтарь её хитрых глаз просяще смотрел на него:

– Кем бы ты ни был – не снимай его, слышишь.

Глава 8

Наличие общего врага может создавать неожиданные союзы, в которых ожидаемо может быть только очевидное желание победить ценой жизни своего союзника, пусть даже об этом и не говориться вс