«Российский колокол». Специальный выпуск. 2025

– Священники сегодня не в тренде. И знаете почему? – рубанул сплеча Антон Павлович. – В то время, когда они призывали к покаянию и выписывали индульгенции заблудшим овцам, овцы эти, по сути, были волками. Сначала грызлись и резали друг друга, а потом каялись, сложив окровавленные ручки на груди. Сегодня психологи совершают победоносное шествие по планете без мантий и алтарей. Они разрешают человеческие конфликты, и, как видите, войн стало бы гораздо меньше… если бы не отдельные фанатичные лидеры…

– Фанатизм бывает не только религиозным. Да и войны нынче бьют в первую очередь не по телам, а по душам людским. Это во-первых. А во-вторых, неизвестно, чем закончится это ваше шествие. Вот первомайских парадов уже нет, а церкви стоят, – парировал отец Серафим.

– Я никак не умаляю достоинств веры, – тотчас переобулся психолог. – Я уважаю и духовенство, и паству. И считаю, что на вашу долю выпала самая тяжёлая и грязная работа. Вы рыли котлован цивилизации и возводили его стены. Мы же занимаемся внутренней отделкой, так сказать. Расставляем мебель, вешаем люстры. Сегодня и овцы жирны, и волки почти беззубы.

Слова про грязную работу в котловане цивилизации не могли понравиться молодому священнику. Но он вынужден был прервать разговор, извинился и направился в комнату размышлений.

Зал ресторана походил на райские кущи. Большие кадки с жиденькими пальмами стояли на полу возле окон. Садовые скульптурки голеньких ангелочков висели над столиками вместо бра и смотрели вниз, заглядывая белыми зрачками в тарелки посетителей. Стены были расписаны ветхозаветными сценами, но Ева отличалась от церковного варианта слишком широкими бёдрами и тонкой талией, Адам напоминал культуриста, а змий толстым шлангом оплёл тонюсенький ствол древней яблони, готовой рухнуть под его тяжестью.

Рассматривая пространство, отец Серафим не заметил бедового официанта и чуть было не налетел на поднос в его дрожащих руках, но вовремя отскочил в сторону.

– Вы первый, кому удалось увернуться от моих падающих блюд. – Сомнамбула-официант просиял и сузил совиные глаза до тонких прорезей. – Туалет прямо.

Коридор, ведущий в туалет, был увит пластиковыми лианами. На них сидели пёстрые синтетические птички.

«Ничего себе! – подумал батюшка. – Каким же будет туалет?!»

Отхожее место превзошло все ожидания. Соловьиная трель на предельной громкости лилась из невидимых динамиков. Раковина походила на фонтан. Кран был встроен в её центр и выбулькивал из себя струйки пахнущей хлоркой воды. По бокам торчали писающие ангелочки, а стены пестрели штампованными пальмовыми листьями. Священник убедил себя, что вполне естественно справлять нужду под пение птиц, но, когда оно резко оборвалось, перевёл дух. Зашёл в кабинку и не успел закрыть за собой дверь, как грохот классической музыки обрушился на его бедную голову.

– Господи, помилуй! – пробормотал он.

Антон Павлович в ожидании собеседника озирался, рассматривая посетителей. Зал был почти пуст. За соседним столом сидели мама с дочкой лет пяти-шести. В ожидании обеда девочка листала картонную книжку с яркими изображениями животных. Мать была погружена в телефон.

«Похвально, что не дочка…» – подумал психолог.

– Мам, ну скоро? – плаксиво запричитала дочь.

– Перечисли всех животных, и только тогда дам телефон.

«Понятно», – ухмыльнулся Антон Павлович.

– Жираф! Какая у него длинная шея! Ничего себе!

– Дальше, – не поднимая головы, буркнула мать.

– Динозавр! Ничего себе, какой страшный!

– Даша, сколько раз я говорила, – мать подняла голову и недовольно посмотрела в глаза дочери, – нельзя произносить эту ужасную фразу: «Ничего себе!». Тем самым ты ограничиваешь своё сознание, свои желания. Ничего себе – значит, ничего тебе не будет: ни игрушек, ни конфет, ни щенка! Рубишь сук, на котором сидишь!

– Какой сук? Я на стуле сижу, – растерялась девочка. – Почему мне ничего не будет? Ничего я не рублю… – Она готова была расплакаться.

«Руби, девочка, руби этих с… чёртовых мамаш. Слава богу, я не детский психолог. А то пришлось бы заиметь убеждения», – домысливал психософист.

– Не плачь, возьми телефон, поиграй. Эх, ты, дурёха! Вырастешь – сама поймёшь. – Женщина обняла девочку, поцеловала и вручила ей свой разогретый до кипения мобильник.

Вернулся отец Серафим. В его голове не умолкали соловьи и торжественные звуки симфонии. Он позвал официанта и заказал водки. «Не люблю соловьёв. Уж лучше белочки», – решил батюшка и обратился к собеседнику:

– Вы умышленно привели меня именно в это место? Ваша ирония проявляется не только в словах. Не приметил названия, но уверен, что оно связано с христианской символикой.

– Да, ресторан называется «Райский сад».

– «Райский сад»? Ах, вот в чём дело…

– Да, мне захотелось побеседовать с вами в раю, пусть бутафорском, но всё же. Я и сам здесь впервые. Знакомые посоветовали. Говорят, здесь отличная кухня, – разулыбался психолог.

– Позвать батюшку и трапезничать в ресторане с таким названием может только убеждённый в своей парадоксальности человек.

– Парадоксы мысли – мой конёк. Без них скучно было бы жить. – Антон Павлович развёл руками.

– Парадоксальные мысли часто суетны. Мне ближе парадоксы жизни… Многие хотели в рай, но попадали в геенну, в ад. Что бы человек ни придумал, что бы ни сотворил, горние, высшие силы, которых вы высокомерно не замечаете, обязательно вмешаются, внесут свои изменения и покажут убогость человеческих усилий. – Молодой священник возвёл брови к небу.

– Например?

– Посмотрите на интерьер вашего райского заведения. Оно стилизовано под природную среду. Повсюду пальмы, пластиковые лианы, игрушечные попугаи, аудиосоловьи. Искусственный рай. Бутафорская природа.

– Да, но всё природное нынче в моде, – сказал Антон Павлович и стряхнул несколько жёстких волос, упавших с его седеющей головы на рукав дизайнерски измятой розовой рубашки.

– По моему крайнему разумению, всё природное в моде означает, что для миллионов горожан природа давно умерла. Природа давно превращена в бетон и стекло. Она либо мечта, либо покойница. А если точнее, и то и другое вместе.

– Я завидую вашей старомодной убеждённости. Вы выбрали крестный путь деревенской пасторали и движетесь по нему с настойчивостью трамвая. А вот и райские угощения к нашему столу. – Антон Павлович подскочил и помог официанту поставить блюда на стол. Парень покраснел и пролепетал, что может справиться сам.

– Не сопротивляйтесь. У вас сегодня трудный день. А мы очень голодны. Вот, батюшка, ваша форель. А это мой стейк. Приятного аппетита!

Форель с хрустящей корочкой была подана на большой белой тарелке с кругляшками лимона, подрезанными и завёрнутыми в замысловатые загогульки. Невиданные ароматы кружили голову, но отец Серафим впал в молитвенную неподвижность, подняв горе" зеницы. Затем осенил себя и трапезу крестным знамением и, завершив ритуал, посмотрел на психолога. Антон Павлович хранил деликатное молчание из последних сил:

– Форель… Форель хороша с белым вином типа «Пино Гриджио».

– Нет, спасибо, я по старинке, с водочкой. Ваше здоровье!

Священник подумал о том, как хорошо, что белочки не поют, и спешно опрокинул стопочку. Психолог прикрыл глаза и с чувством блаженства отпил глоток красного аргентинского вина «Мальбек» из высокого хрустального бокала. Затем приоткрыл их и сквозь поволоку посмотрел на стейк, кровяной, настоящий, французской подачи, с соусом беарнез. Рядом красовалось пюре из сельдерея, оформленное в виде пышного зефира с веточкой розмарина. И только он хотел впиться передними белоснежными винирами в обжаренную телячью плоть, как услышал голос официанта над самым своим ухом.

– Скажите, что мне делать? Вы такие хорошие… А я совсем запутался. Я даже готов забраться на крышу самой высокой высотки и прыгнуть вниз. Что мне делать? Что? Я испытываю такой страшный стресс, что не могу даже мыть посуду на кухне. Руки дрожат, как у алкоголика, а я ведь не пью…

Антон Павлович резко опустил нож и вилку на тарелку, раздул ноздри в надежде поглотить хотя бы запах любимой еды, повернул голову и пронзил опрокинутое лицо несчастного яростным взглядом. Но, увидев крокодильи слёзы в глазах официанта и вспомнив, что он софист, психотерапевт и магистр эмоционального здоровья запрокинул правую ногу на левую, перекрестил руки на груди, поднял брови и сменил ярость на удивление.

– Да на тебе лица нет. Ты когда его потерял? И где? На кухне, в транспорте, соцсетях или во сне? – разразился Антон Павлович.

– Я? Я не только лицо, я себя потерял. Себя. Окончательный аутсайдер и лузер.

– Кармические узы держат крепче цепей… Вот откуда этот малый знает, что я профессионал и избавляю от лузерства таких, как он, каждый божий день? – обратился психолог к священнику и самодовольно улыбнулся: – И, что характерно, он не к вам обратился, а ко мне…

– Присядьте. Успокойтесь. Вытрите слёзы, – предложил парню отец Серафим. – Как вас зовут? Что случилось?

– Она там, в аду… Сидит со своим бугаём… А я должен их обслуживать…

– В каком аду? – спросил священник.

– Ну там, в подвальном этаже…

– Да ты поэт, батенька, – усмехнулся психолог. – Она? Самая любимая и единственная? Недавно тебя бросила? Ушла к другому?

– Откуда вы знаете? Видите, я не ошибся, когда к вам обратился за помощью. Вы внушаете доверие. Как их обслуживать? Она издевается надо мной, смеётся прямо в лицо, унижает самой ситуацией, липнет к своему бугаю. А у меня руки дрожат. Сильно-сильно…

– Вот искушение! Попросите кого-то из официантов вас сменить. Товарищей по работе… – предложил отец Серафим.

– Нет, не стоит советовать и навязывать свои клише молодёжи, – вежливым, но не терпящим возражения тоном прервал Антон Павлович совет священника. – Если бы люди поняли, что страхи не имеют никакой связи с реальностью, всем жилось бы куда лучше. Они переживают много негативных эмоций и оказываются в жизненных тупиках. Если ты, парень, посмотришь на ситуацию со стороны, то поймёшь, что именно эмоции не дают выйти из твоего маленького личного ада. Переступи через них.

– Я не смогу…

– Сможешь! Если это получилось у других, то получится и у тебя. Посмотри на ситуацию со стороны. Что ты видишь в ней? Испытание или угрозу? Перестань верить в неудачу. Просто используй этот конфликт как возможность раскрыть свой потенциал. Возьми эту ответственность на себя. Посмотри по сторонам, рассмотри детали. И ты поймёшь, что нужно сделать, чтобы оставить с носом эту парочку. Сделай что-то своё, особенное, соверши поступок. Любое принятое решение прекрасно, если оно твоё. Ты его принял и воплотил. Ну, соберись! Иди и не оглядывайся… Ушёл, слава богу! Отбоя нет от клиентов даже в ресторане, в отпуске, в поезде, в самолёте – везде.

– А вы уверены, что он не натворит чего-нибудь бедового? – тревожно спросил отец Серафим.

– Он? Проблема этого малого в том, что он никогда ничего не творил. Пусть натворит. Пусть почувствует себя живым. О, мой стейк. Он подостыл, но по-прежнему прекрасен. Как форель?

– Вкусная. Почему же так мало сил душевных у нынешней молодёжи? Чуть что – сразу самоубийство в головах. Господи, помилуй!

– Есть одна софийская мудрость: «Чем больше самоубийц, тем меньше самоубийц». Уловили? Ну не сердитесь. Я знаю, как церковь относится к подобным вещам. Я просто пошутил… Вино прекрасно… Однако настала моя очередь посетить заведение. Не скучайте. Я быстро.

Разгорячённый вином и обстоятельствами, Антон Павлович прошёл в коридор с лианами и увидел, к своему разочарованию, в открытых дверях туалета толстую уборщицу. Она вежливо сообщила: «Извините, уборка. Пройдите вниз. Там открыто». Спешной походкой психолог пронёсся мимо столика с приятелем, разводя руками, и почти побежал по ступенькам вниз. В ад, где засела искусительница официанта.

Каково же было удивление психолога, когда он увидел в подвальном помещении настоящий, нет, не совсем настоящий, но ад, такой же бутафорский, как и рай наверху. Красный кафель выстилал пол. От него по стенам поднимались языки штукатурного пламени. Чуть выше красовались гипсовые черти всех мастей и видов. Один из бесов обнимал женщину с выпирающими достоинствами, целясь узким языком ей в шею. На центральной стене кентавр с лицом Мефистофеля подбирался к слащавой красотке сзади.

Даже у Антона Павловича опустилась нижняя челюсть. «Хорошо, что отец Серафим успел посетить райский туалет, – подумал он. – Не простил бы он мне такой шалости. А я ведь и не виноват. Сам не знал, что сад в ад превратили местные рестораторы ради наживы». Проходя мимо столиков, он взглянул мельком на хорошенькую самодовольную девушку с парнем-бугаём.

В уборной грохотала классическая музыка, но психолога она не смутила. Он торжественно расстегнул ширинку и только приготовился к процедуре мочеиспускания, как вдруг сработала пожарная сигнализация. Замигала красная лампочка над головой, и водяные струи обрушились на голову, плечи, спину Антона Павловича. Несмотря на мгновенно вымокшую одежду и боязнь оказаться в эпицентре пожара, софист был вынужден закончить начатую процедуру, добавив собственную жидкость в дело тушения. Быстро застегнул брюки, зачем-то руками стряхнул воду с коротких волос и попытался открыть дверь. Казалось, её заклинило. Чем сильнее мужчина толкал её и хаотично дёргал ручку, тем неприступней она становилась. Сигнализация пищала, как стадо мышей-мутантов. Свет то включался, то гас. Вода разлеталась, фонтанируя во все стороны, врезаясь в стены и в промокшего Антона Павловича, мужественно пытавшегося правым плечом проломить себе выход из туалетного тупика. Вдруг он почувствовал давление на дверь извне, отступил на шаг в надежде на помощь и не ошибся. Дверь поддалась, открылась, и психолог увидел в дверном проёме мокрого отца Серафима.

– Вы открывали дверь не в ту сторону! Она открывается внутрь.

– Какой осёл её устанавливал? – возмутился Антон Павлович, выскакивая из туалета. Он принюхался по-звериному, ожидая уловить запах пепелища, но ощутил только сырость. Свет в зале работал в мигающем режиме. Психолог бежал за священником и воспринимал происходящее словно вспышками. Перевёрнутый стул возле стола, за которым уже не было зазнобы официанта с бугаём. Плачущий Мефистофель. Мокрое штукатурное пламя. Поскользнувшийся на тёмно-красном кафеле отец Серафим. Антон Павлович успел его поддержать. Стены лестничного пролёта. Наконец-то рай. Здесь, по крайней мере, светло.

– Простите, ради бога! Я, я во всём виноват! Пожара не было! Я нечаянно нажал в подсобке на это устройство! – лепетал официант перед грозно нависающим над ним крупным мужчиной.

– Ты уволен, скотина, ты уволен, но я не отпущу тебя, пока не заплатишь мне издержки, – кричал хозяин, схватив парня за грудки. Работники ресторана стояли за спиной начальника, наблюдая сцену возмездия. – Чего уставились? Наводите порядок!

Увидев душеведов, директор изменился в лице:

– Дорогие посетители, приношу свои извинения. Снимайте мокрые рубашки. Мы выдадим вам футболки с логотипом нашего заведения. Мой водитель отвезёт всех домой за наш счёт, естественно. На улице всё-таки зима.

Взволнованная молодая женщина держала на руках дочку, мокрую и счастливую.

– Ничего себе! Как здорово! Фонтаны в кафе! Ничего себе! И мне футболку подарят?

Она тянула ручонки к одинокой струйке воды, которая ещё выплёскивалась из-за ангелочка с белыми глазами. Пальмы в кадках посвежели. Адам, Ева и особенно змий на тонкой яблоньке сияли обновлённо после пожарного дождя. На стуле сидела бывшая девушка бывшего официанта и плакала. Отец Серафим подошёл к ней, погладил по голове, взял за руку и повёл к выходу.

– Он бросил меня. Понимаете, бросил! Сбежал и ни разу не оглянулся, – причитала девушка, покорно следуя за батюшкой. За ними шла молодая мама со счастливым ребёнком. Детское «Ничего себе!» уже не раздражало её. Заключал процессию Антон Павлович. Перед выходом он обернулся и подмигнул отчаянному официанту, а затем скользнул взглядом по поверхности столика, на котором краснел его недоеденный стейк.

Гардероб по счастливой случайности не был затоплен, что очень утешило не только посетителей. Директор тоже порадовался тому, что при установке пожарной сигнализации он дальновидно решил сэкономить на гардеробе. Мокрые клиенты переоделись в ресторанную униформу. У каждого на груди красовалась надпись «Райский сад». Водитель пригласил их в микроавтобус, припаркованный невдалеке.

Сгущались сумерки, и, пока женщины усаживались в машину, священник обернулся и увидел «вырви глаз»-буквы неоновой вывески с названием кафе. Буква «с» в слове «сад» зияла тёмным пятном.

– А я ведь только сейчас увидел истинное название этого парадоксального заведения, – задумчиво произнёс священник и с улыбкой взглянул на психолога. – А знаете что, Антон Павлович, я же говорил, что высшие силы обязательно вмешаются. Вселенский потоп, пусть местечковый, пусть бутафорский, но потоп, всё расставил по своим местам!

Андрей Гуртовенко

Тайна торгового дома «Меркурий»

Когда Вероника Георгиевна, заместитель главного бухгалтера торгового дома «Меркурий», подошла к Насте в понедельник, та и не подозревала, чем это для неё обернётся. Наоборот, Настя даже приободрилась. Ведь если руководство появилось у её стола, скорее всего, в финансовом отделе опять не справились с отчётом. А значит, будет интересно. Сама же Настя уже разобралась с текущими делами и даже открыла файл с рукописью, правда, сосредоточиться на тексте так и не смогла. Однако сегодня Вероника Георгиевна повела себя странно. Она была словно чем-то смущена, ни словом не обмолвилась об отчёте и с таким любопытством разглядывала Настю, что той стало не по себе. Настя хотела было спросить, что случилось, но тут Вероника Георгиевна призналась, что в пятницу случайно обнаружила среди файлов в сетевой папке детективный роман Насти и за выходные весь его прочла.

Насте показалось, что ей плеснули в лицо кипятком – обожгло скулы и лоб, запульсировали горячей кровью мочки ушей. Она почувствовала, что задыхается. Одна только мысль о том, что кто-то посторонний мог прикоснуться к её роману, была нестерпима. Эта мысль не вмещалась внутри, она распирала ужасом грудь – её сокровище, её тайна, единственная её отдушина, как такое вообще стало возможно? Она что, умудрилась сохранить текст в папку с общим доступом? Жар достиг глаз, окружающий мир затянуло горячим и влажным – потеряла, она опять всё потеряла. И что теперь? Что ей делать теперь? В оцепенении наблюдала она за их с Вероникой Георгиевной разговором – со стороны, откуда-то сверху, словно потеряв монополию на рукопись, она заодно лишилась и тела. Настя видела, как лепетала что-то в своё оправдание, что-то невразумительное и жалкое. И как Вероника Георгиевна всё пела и пела ей дифирамбы и даже предложила показать текст издателю: у её мужа – вот просто так, из ниоткуда – отыскались нужные знакомства. Услышав про издательство, Настя поняла, что её сейчас вырвет. Она зажала ладонью рот и бросилась прочь из опенспей-са, надеясь, что все вокруг заняты своими делами и ничего не заметят. Но, увы, сегодня это заметили все.

Не хотелось даже вспоминать, как она дотянула до конца рабочего дня. Было ощущение, что у неё появился какой-то непозволительный изъян в одежде, стыдный и совершенно неуместный на публике. По-другому было не объяснить все те быстрые жадные взгляды, что окружающие исподтишка на неё бросали. Усилием воли заставив себя успокоиться, Настя пришла в кабинет заместителя главного бухгалтера и, не глядя на Веронику Георгиевну, поставила точку в их разговоре. Сказала, что пишет для себя и не собирается никому показывать свои тексты, тем более – публиковать их. После чего удалила с рабочего компьютера все файлы с рукописью и, как только стрелки часов добрались до шести, торопливо покинула здание бизнес-центра, подгоняемая отвратительным чувством, что больше сюда не вернётся. Как же легко оказалось всё здесь порушить – и из-за чего? Из-за какой-то несчастной оплошности? А ведь это место было для неё идеальным убежищем. После всего того, что с ней приключилось.

Нет, не так – после того как она поняла, что будет жить. Что не свалится замертво от его жутких, немыслимых слов. Будет снова дышать, видеть, слышать, различать в груди биение сердца…

Если вдуматься, что ей ещё оставалось, как не спрятаться? Буквально – стереть себя, исчезнуть, не быть, хотя бы на время. Настя переехала в другой район, сменила работу. Специально выбрала компанию покрупнее, такую, в которой легко затеряться. Устроилась бухгалтером, схоронилась в расчётном отделе, стала невидимой, слилась с цифрами, взносами, начислениями зарплаты, налогов и сборов. И неожиданно угадала: однообразная механическая работа подействовала как анестезия. Притупила чувства, обветрила раны – Настя даже начала спать по ночам. А в свободное время стала читать. Просто чтобы не свихнуться в пустой и отчего-то всегда холодной квартире. Конечно же, детективы – идеальное средство для того, чтобы забыться. Чтобы убить бесконечное проклятое время.

Скука пришла позже, когда миновала острая фаза. И скука эта, очевидно, была признаком выздоровления. Ведь не может же нормальный человек связать свою жизнь с расчётным отделом, невозможно целыми днями начислять зарплату и удерживать подоходный налог, отключив себя, словно безмозглую куклу. Впрочем, случались у Насти и редкие всплески. В первый же квартальный отчёт, когда все отделы бухгалтерии сотрясал лихорадочный поиск просчётов и несостыковок, именно Насте удалось отыскать ошибку и свести в ноль баланс. С тех пор это стало чуть ли не её служебной обязанностью, хоть сама Настя и не вполне понимала, как это у неё выходит. Часто ей достаточно было взглянуть на расхождение в цифрах, чтобы догадаться, где искать источник ошибки. А они, эти ошибки, не иссякали. И хотя программы бухгалтерского учёта становились умней с каждым годом, людей это никак не касалось, а ведь именно люди заносили в компьютеры первичную документацию.

С детективами было в чём-то похоже. Настя быстро втянулась и, как водится, тут же принялась выискивать закономерности и скрытые связи, только теперь – в детективных сюжетах. Стала раскручивать клубки, разбираться в мотивах, отыскивать разбросанные по тексту подсказки. Сначала она хваталась за всё, до чего могла дотянуться. Но затем решила действовать системно. Начав с Эдгара По, стала не торопясь двигаться из прошлого в наши дни. Разбила детективы по периодам и странам. Получилось больше сотни романов – это только то, что у всех на слуху. И единственное, чего Настя не смогла заставить себя читать, – это детективы в современных российских реалиях. В дореволюционных – Акунина, Свечина или Чижа – ещё куда ни шло. Но в современных – нет, от таких книг её выворачивало.

Постепенно все детективные сюжеты распались на паттерны. Паттернов было немного, они кочевали из истории в историю, и Настя теперь редко когда дочитывала детектив до конца: схема становилась понятна, дальше было неинтересно. И однажды наступил день, когда Настя поняла, что ей нечего больше читать. Совсем. Неприкаянная, она бесцельно провела пару недель, не понимая совершенно, чем ей заняться. Поглощала нескончаемые однообразные новости в Интернете, переключала кабельные каналы, попыталась даже смотреть детективные сериалы, но те оказались примитивней романов. А затем спросила себя: чего бы такого она почитала? В идеальном мире, где существует любая книга, какую ни пожелаешь. И тут же ответила: новую историю о Шерлоке Холмсе. Было что-то завораживающее в личности этого сыщика, в благородных и дерзких преступниках того времени, в затянутых туманом улочках Лондона, где никогда не знаешь, что ждёт тебя за углом.

В тот же день Настя принялась складывать такую историю. Чем-то это напоминало игру – исхитриться и заинтересовать своего любимого персонажа, заставить его взяться за новое дело. Дело запутанное, пугающее и ещё – ни на что не похожее. Ни на что до этого Настей прочитанное. Незаметно Настю затянуло в эту игру, и первая её повесть – или же небольшой роман – была закончена за восемь месяцев. Это было очень интересное время, незабываемое, неровное. То лихорадочно скачущее по страницам, то изводящее бессонницей и бесконечными разговорами с персонажами. Но главное, когда текст был закончен, у Насти в кои-то веки появилось что-то своё, что-то такое, что принадлежит ей одной. И только в этот момент она поняла, что поправилась, что наконец сумела переступить через прошлое, через всё то, что он у неё отнял. Настя с замиранием и внутренним трепетом принялась за новую историю, а затем – ещё за одну, и постепенно Шерлок Холмс поглотил всё её свободное время. Настолько, что Настя стала редактировать рукопись даже на работе, в минуты затишья. И вот, получается, доредактировалась.

В офисе, к удивлению Насти, всё обошлось. Коллеги ещё пару дней косились в её сторону, но потом снова про неё забыли. Настя успокоилась, правда, больше не прикасалась к рукописи в рабочее время, так что от скуки с трудом доживала теперь до шести вечера и уходила из бизнес-центра в совершенно бесчувственном, почти коматозном от мельтешения цифр состоянии. Вероника Георгиевна тоже не заикалась о происшедшем, словно того их разговора не было вовсе, пока однажды вдруг не вызвала Настю к себе и молча не протянула ей визитную карточку. Настя бросила взгляд на прямоугольный кусок картона, и внутри у неё всё оборвалось. Вероника Георгиевна начала говорить, но Настя и так уже всё поняла. Её начальница всё-таки показала рукопись издателям. И тем настолько понравилось, что с Настей захотел встретиться главный редактор. Сам. Настя почувствовала, как её прошлое снова замаячило за спиной: кто-то опять бесцеремонно влез в её жизнь, покусился на самое дорогое. Всё-таки зря она успокоилась, её первый порыв был самым верным: нужно было всё бросить и найти себе новое место, сразу ведь было понятно, что здесь её не оставят в покое.