Последний выбор князя Василько

– Кто кого? – кричали мальчишки. – Давай, Митька! Держи, княжич!

Наконец Митька навалился сверху всем весом, прижал Василька к снегу. Колени по бокам, руки держат плечи.

– Сдавайся! – пыхтел он.

Василько лежал, уставившись в серое зимнее небо. Снежинки садились на лицо, таяли. Хотелось выть – не от боли, от унижения. Проиграл! Князь, а проиграл боярскому сыну!

Где-то в голове зазвучал мамин голос: «Князь не плачет при людях, Василек. Что бы ни случилось – не плачь при людях. Можешь потом, в подушку, но не при людях».

– Не сдамся! – прохрипел он сквозь стиснутые зубы.

Митька удивленно посмотрел на него. Ожидал, что княжич сейчас заревет, позовет слуг, пригрозит отцом. А этот лежит, как маленький волчонок, – побежденный, но не сломленный.

– Ладно, – сказал Митька, отпуская его. – Хватит.

Встали, отряхнулись от снега. Василько молчал, только тяжело дышал. Слезы стояли в глазах, но не лились. Губы поджаты, кулачки сжаты.

Митька вдруг почувствовал неловкость. Победил, а радости нет. Княжич держался так… по-мужски.

– Ты это… не дуйся, – сказал он неуверенно. – Ты для первого раза хорошо боролся. Серьезно. Не ожидал.

Василько поднял глаза – серо-голубые, еще влажные, но уже не детские. В них было что-то новое – горечь поражения и… благодарность? За честную схватку? За то, что не добивал?

– Я-то каждый день с братьями тренируюсь, – продолжал Митька. – У меня их трое – все старше. Хочешь, научу?

Василько молча кивнул. Короткий кивок, но в нем было столько достоинства, что мальчишки вокруг притихли.

Старый гридь Фрол, наблюдавший издалека, тихо сказал товарищу:

– Вот оно… А князь-то, гляди… с сердцем. И духом.

– То-то, – кивнул тот. – В деда пошел. Всеволод Большое Гнездо тоже побеждать не всегда умел. Зато терпеть и не сдаваться – это у них в роду.

Митька снял свою вязаную шапку, протянул Васильку:

– На, примерь. Как знак… ну, признания. Ты мужик, княжич.

Василько взял шапку, надел. Велика была, съехала на глаза. И вдруг засмеялся – впервые за всю схватку. Не как княжич смеялся, а как обычный мальчишка – звонко, от души.

– Дурацкая шапка, – фыркнул он.

– Сам дурак, – огрызнулся Митька, но добродушно.

И тоже засмеялся. А следом – и все остальные дети. Напряжение спало, будто льдинка растаяла.

– Пойдем, малый, – Митька положил руку на плечо Василька. – Научу тебя падать правильно. А потом – как вставать. Это важнее всего – уметь вставать.

Они пошли к сараю, где можно было тренироваться на сене. Остальные мальчишки потянулись следом – интересно же посмотреть, как княжича воинскому делу учат.

– Смотри, – говорил Митька, показывая приемы. – Падаешь – не напрягайся. Мягко, как кот. Перекатом. А вставаешь – резко, сразу в стойку. Понял?

Василько кивал, запоминал, пробовал. Падал неловко, вставал медленно, но старался изо всех сил. Митька поправлял терпеливо:

– Не так. Вот так. Еще раз.

К вечеру Василько весь был в синяках, но глаза горели. Он нашел друга. Настоящего друга – не потому что тот боится княжеского гнева, а потому что уважает.

– Завтра еще потренируемся? – спросил он у Митьки.

– Завтра, – кивнул тот. – И послезавтра. И когда угодно. Только… – замялся. – Я тебя не обидел? Что победил?

Василько подумал. Обидел? Да. Но не злобно, не подло. Честно обидел, по-мужски.

– Не обидел, – сказал он. – Ты сильнее пока. Но я догоню.

– Догонишь, – согласился Митька. – Обязательно догонишь.

С того дня они стали неразлучны. Митька стал первым настоящим другом Василька – не по приказу, не по расчету, а по душе. И эта дружба, рожденная в снежной схватке, оказалась крепче княжеских указов и боярских почестей.

А Василько впервые в жизни понял: поражение – это не конец. Это начало. Начало пути к настоящей силе.

***

Солнце поднялось высоко. С колокольни ударили к обедне. Василько с Митькой и другими ребятами уже с утра носились по лугу за теремом, ловили кузнечиков, затевали кулачные схватки и, переговариваясь звонкими голосами, устраивали гонки до речки и обратно.

– Смотри, княжич, как я быстро до вербы добегу! – задирался Митька, смеясь и размахивая рубахой.

– А я кузнечика поймал, гляди какой! – кричал в ответ Василько, поднимая вверх зелёного прыткого пленника, который отчаянно дрыгался в пальцах.

От жары лица у мальчишек раскраснелись, волосы растрепались, а рубашки насквозь промокли. Но никто не думал о времени, пока снова не раздался мерный звон большого колокола.

– Бегу! – спохватился Василько. – Мама велела к службе не опаздывать!

Помчался к церкви. Но у дверей остановился – там, в тени старой липы, стоял Лихой Игнат. Юродивый что-то бормотал, покачиваясь.

– …черное солнце встает… железные птицы летят… плачет мать-земля…

Василько поежился. Хотел пройти мимо, но Игнат вдруг повернулся, впился в него безумными глазами:

– Ты! Белый княжич! Помнишь – я при твоем рождении кричал?

– Не помню, – пробормотал мальчик. – Я маленький был.

– Маленький… – Игнат хихикнул. – Все мы маленькие перед тем, что грядет. Слушай, княжич: научись ветер слушать. В нем – вести. В нем – предупреждения. Когда придет черный день, ветер тебе дорогу укажет.

Протянул грязную руку, словно хотел погладить по голове. Василько отшатнулся, бросился в церковь.

Служба шла своим чередом. Дьякон читал нараспев, свечи мерцали, дымил ладан. Княгиня Елена стояла впереди, рядом с ней – жены бояр. Василько пристроился сзади, стараясь отдышаться.

Но слова юродивого не шли из головы. "Научись ветер слушать…" Что за глупость? Ветер – он и есть ветер. Дует и дует.

После службы был обед в гриднице. Князь Константин восседал во главе стола, по правую руку – старшие бояре, по левую – младшие. Княгиня с боярынями – за отдельным столом, по обычаю.

Василько сидел рядом с отцом на маленькой скамеечке. Ему полагалась особая честь – отведать первым от княжеских блюд. Это означало, что князь признает его наследником, будущим хозяином стола ростовского.

– Ну что, сын, – спросил Константин, отламывая краюху хлеба. – Чему научился?

– Букву "Азъ" писать. И бороться правильно. Ратибор учит нас с Митькой.

– Ратибор – добрый воин, – одобрил князь. – Слушай его. А букву покажешь после.

Разговор за столом шел о делах княжества. Урожай обещал быть добрым, торговля шла бойко. Только вот вести из Владимира тревожные – великий князь Всеволод Большое Гнездо занемог. Сыновья уже спорят, кому наследовать.

– Неладно это, – покачал головой старый боярин Гюрята. – Всеволодовичей восемь. Начнут делить – беда будет.

– Я старший сын, – с достоинством заметил князь Константин. – По праву мой Владимирский стол.

– По праву-то оно так, – вздохнул Гюрята. – Да только Юрий-то, брат твой, тоже права своего не уступит. Всеволод его любит больше.

– Довольно! – оборвал князь. – Не при малом дитяти такие речи.

Но Василько уже все слышал. И запомнил. Дядя Юрий – он приезжал еще при деде, привез гостинцы. Высокий, плечистый, смеялся громко. Подарил деревянного коня на колесиках.

После обеда княжич побежал к матери. Княгиня Елена сидела в светлице, вышивала. Но руки дрожали, золотая нить то и дело выскальзывала из пальцев.

– Мама, ты чего грустная?

– Устала, сынок. – Улыбка вышла бледной. – Иди поиграй.

Но Василько не уходил. Подошел ближе, обнял мать за шею. Опять этот горький запах трав…

– Мамочка, ты болеешь?

Княгиня вздрогнула, прижала сына к себе:

– Нет, сынок. Просто устала. Иди, милый. Поиграй с Митькой.

Но княжич видел – мать тает как свеча.

Однажды княгиня позвала сына, достала из ларца маленький серебряный крестик на цепочке.

– Это тебе, Василёк. Носи всегда. И помни – князь тот, кто отдает, а не берет. Кто служит, а не властвует. Трудно будет – вспомни эти слова.

– Мама, зачем ты так говоришь? Будто прощаешься…

– Не прощаюсь, милый. Просто… хочу, чтобы ты запомнил. На всякий случай.

Надела крестик на шею сыну, поцеловала в лоб. Василько прижался к матери, чувствуя, как колотится ее слабое сердце.

В последний день мать попросила принести васильков – нарвать в поле за городом. Княжич с Митькой побежали, набрали полный короб синих цветов.

Княгиня улыбнулась, взяла один цветок дрожащей рукой:

– Василек мой. Молись за меня, сынок.

Закрыла глаза. Цветок выпал из пальцев.

На похоронах Василько не плакал. Стоял прямо, держал свечу, смотрел, как гроб опускают в землю. Только когда все ушли, упал на могильный холм, зарылся лицом в свежую землю.

– Мамочка…

Сильные руки подняли его. Ратибор. Постоял рядом, пока мальчик не успокоился.

– Первая большая потеря, княжич. Не последняя, увы. Но ты держался молодцом.

На могиле посадили куст шиповника.

***

В большой праздник – Покров Богородицы – князь Константин устроил пир. Съехались бояре, купцы именитые, духовенство. Столы ломились от яств.

Василько сидел рядом с отцом на высоком помосте. Ему нравилось смотреть сверху на пеструю толпу, слушать разговоры.

– А покажи, князь, меч родовой, – попросил кто-то из гостей. – Говорят, еще Мономах им владел.

Константин кивнул слуге. Принесли меч в драгоценных ножнах. Князь извлек клинок – засверкала дамасская сталь.

– Вот он, красавец. Дед мой, Юрий Долгорукий, от отца получил. Отец – от деда. А дед – от Мономаха Великого. Двести лет мечу, а как новый.

– Дай потрогать, батюшка! – попросил Василько.

– Держи. Осторожно – острый.

Княжич взял меч обеими руками. Тяжелый! Но странное дело – рукоять легла в ладони как влитая, будто по его руке делали.

– Гляди-ка, – удивился боярин Гюрята. – Прямо к руке княжича прирос. Знать, воином будет.

– Будет, – кивнул Константин. – Куда денется. Время такое – без меча князю нельзя.

Вечером, когда гости разъехались, отец позвал Василька в оружейную палату.

– Меч этот, сын, когда-нибудь твоим станет. Но знай – это не просто железо. Это честь рода нашего. Кто меч обнажил – должен правду защищать. Понял?

– Понял, батюшка.

– То-то. А пока расти, учись. Время придет – сам все поймешь.

***

Солнце уже касалось верхушек елей за городской стеной, когда князь Константин велел седлать коней. Февральский день выдался морозный, но ясный – самое время для объезда.

– Поедем, сын, посмотрим на наше богатство, – сказал он Васильку, подводя к крыльцу двух коней.

Семилетний княжич ахнул от восторга. Его ждал не детский пони, а настоящий конь – смирный гнедой с плетеной сбруей и небольшим седлом. Рядом стоял отцовский жеребец – вороной, с серебряными бляхами на упряжи.

– Сам поедешь? – спросил Константин.

– Сам! – гордо ответил Василько, хотя сердце колотилось от волнения.

Подсадили, и вот уже они едут по заснеженным улицам Ростова. Василько сидит прямо, изо всех сил стараясь держаться как взрослый всадник. Конь идет спокойно, фыркает, пар струится из ноздрей.

– Будущее твое не в палатах, а вот тут – где труд и пламя, – негромко говорил отец, указывая на дымящиеся крыши. – Кто народ не знает – тем и княжить нечего.

Снег под копытами утоптан до твердости камня. В окнах домов мерцает свет – где сальные свечи, где лучины. От печных труб поднимается дым, пахнет углем, хлебом, копотью. Люди, завидев княжескую процессию, выходят из домов, кланяются. Дети выбегают на улицу – поглядеть на маленького княжича верхом.

– Здравствуй, княжич! – кричит кто-то. – Расти большой!

Василько важно кивает, чувствуя себя настоящим князем.

Первыми остановились у кузнечной слободы. Еще издалека слышен гул – десятки молотов бьют по наковальням в разном ритме, создавая металлическую музыку. Искры фонтанами вылетают из дверей, освещая сугробы.

– Ого! – выдохнул Василько, и от его дыхания в морозном воздухе поднялся белый пар.

Они спешились у большой кузницы, от которой валил жар. В открытых дверях – пекло. Горны пылают, меха накачивают воздух с ритмичным свистом. Молодой кузнец в закопченном кожаном фартуке увидел гостей, отложил молот.

– Князь! – поклонился он, вытирая потные руки о фартук. – И княжич! Милости просим!

От жара у Василька сразу зарозовели щеки. Пахло гарью, железом, углем – густо, остро, мужественно.

– Покажи сыну, как дело делается, – велел Константин.

– С радостью! – кузнец махнул рукой. – Идите поближе, не бойтесь. Вот смотрите, княжич – это горн. В нем железо плавится.

Он показал на пылающую пасть печи, где среди углей лежали железные прутья – докрасна раскаленные, почти белые.

– А это – меха. Видите, как подмастерье качает? Воздух подает, чтобы огонь жарче горел.

Подмастерье – мальчишка чуть старше Василька – ритмично работал большими кожаными мехами. Пот лился с лица ручьем, но он улыбался, гордый своей важной работой.

– Дядька, а что куешь? – спросил Василько, не сводя глаз с волшебного действа.

– Подковы, княжич. Вот и для твоего коня есть, – улыбнулся мастер, показывая готовые подковы. – А хочешь посмотреть, как гвоздь делают?

– Хочу!

Кузнец взял щипцами раскаленный прут из горна, положил на наковальню. Молот упал один раз – прут сплющился. Второй раз – появилось острие. Третий – готов гвоздь, только красный от жара.

– Ловко! – восхитился княжич. – А я смогу?

– Вырастешь – научим, – засмеялся кузнец. – У нас в роду все кузнецы. Дед мой еще твоему прадеду латы ковал. А сын мой, – кивнул на подмастерья, – уже молоток держать учится. Тебе тоже знать надо, как дело устроено. Князь без коня не воин, а конь без подков не конь.

– А ты сам научился? – спросил Василько.

– С детства. Сын мой вот тут же бегает – смотрит, запоминает. А ты – князь. Тебе тоже знать надо, как дело устроено.

Василько кивнул серьезно. Это было важно – он понимал.

– А когда вырастешь, – добавил кузнец с хитрой улыбкой, – можешь сам себе щит выковать. Или меч. Что душа попросит.

Глаза у мальчика загорелись. Меч! Свой собственный меч!

Следующая остановка – ювелирная слобода. Какой контраст! После грохота и жара кузни – благословенная тишина. Здесь не стучали молоты – только тихое постукивание маленьких молоточков да шипение паяльных трубок.

В мастерской старого ювелира было чисто и светло. Восковые свечи в медных подсвечниках освещали рабочие столы. Пахло воском, смолой, оловом. Мастера в теплых кафтанах и с повязками на голове склонились над тонкой работой.

– Это финифть, княжич, – объяснял седобородый ювелир, показывая миниатюрную пластинку. – Эмаль по серебру. Вот глядите – для церкви образок делаю.

На серебряной основе размером с детскую ладошку – лик святого Георгия. Змей извивается под копытами коня, копье блестит золотом. Краски яркие, словно живые – синие, красные, зеленые.

– Как же так тонко? – удивился Василько, осторожно наклоняясь над работой.

– Терпение нужно. И глаз верный. И рука твердая, – ответил мастер, придвигая свечу поближе к работе. – Сначала серебро травлю – узор выедаю. Потом краски втираю – порошок такой, цветной. Потом в печь – чтоб закрепилось. Малейшая дрожь руки – испорчена работа.

– А не боитесь ошибиться? – спросил мальчик.

– Боюсь. Потому и не спешу. Здесь не сила нужна – душа и терпение. Всему учиться надо, княжич. Всему свое умение.

Старик показал другие работы – серебряные оклады для икон, золотые цепи, перстни с каменьями. Каждая вещь – произведение искусства, созданное простыми инструментами – резцами, молоточками, щипцами.

– Вот этот перстень, – сказал он, поднимая золотое кольцо с синим камнем, – три месяца делал. Для владыки нашего. Камень из Царьграда привезли, оправу я выделывал.

Василько смотрел, раскрыв рот. Такую красоту делают человеческие руки! Как волшебство!

Последней была гончарная слобода. Здесь пахло глиной и дымом от обжиговых печей. Мастер крутил гончарный круг ногами, а руками лепил из серой глины кувшин.

– Смотри, княжич, – сказал он, не отрываясь от работы. – Была просто грязь, а станет – посуда. Дело без огня мертво, а с огнем – живое.

Под умелыми пальцами глина словно сама принимала нужную форму. Сначала ком, потом донышко, потом стенки поднимаются, горлышко формируется.

– А если ошибешься? – спросил Василько.

– Размять и заново, – засмеялся гончар. – Глина прощает ошибки. Не то что железо – его не исправишь.

Показал обожженные горшки – красные, гладкие, звонкие. Тюкнул пальцем – зазвенело, как колокольчик.

– А это для кого?

– Для всех. Богатый купит расписной, бедный – простой. Но и тому и другому – есть надо.

Домой возвращались в сумерках. В окнах домов зажигались огни, звезды проступали на темнеющем небе. Василько клевал носом в седле – день был полон впечатлений.

– Батюшка, а я хочу ковать! – сонно пробормотал он. – И краской по серебру писать! И горшки лепить!

– Умей все видеть, сыне, – ответил князь Константин, придерживая сына в седле. – Рука, что кует, и рука, что молится – равно князю дорога. Но главное – защити и того, и другого.

– Как защитить?

– Узнаешь, когда время придет. А пока запомни: князь для людей, не люди для князя.

Василько кивнул, засыпая. В полудреме ему мерещились искры от молота, яркие краски финифти, добрые лица мастеров. «Как вон та эмаль, – думал он, – все держится на огне. Так и княжество – пока жар жив, пока рука не дрогнет…»

У ворот их ждали с факелами. Василька сняли с коня почти спящего, отнесли в терем. Но и во сне он видел горящие горны и слышал музыку молотов – песню человеческого труда, которая будет звучать в его душе всю жизнь.

– Научишься, – улыбнулся князь, глядя на спящего сына. – Князю все уметь полезно. Но главное твое дело – людей защищать. Помни это.

***

В Ростов приходили плохие вести. Юрий окончательно утвердился во Владимире, на письма старшего брата не отвечал. Бояре точили мечи, дружина готовилась к походу.

Ночью Василько не мог уснуть. Вставал, подходил к окну, смотрел на звезды. Где-то там, во Владимире, дядя Юрий тоже, наверное, не спит. Готовится к войне.

«Брат на брата пойдет – род ослабнет», – вспомнились чьи-то слова.

Но что может сделать семилетний мальчик? Только смотреть и учиться.

В дверь тихо постучали. Вошел отец, присел на край постели:

– Не спишь, сынок?

– Не спится, батюшка.

– Знаю. Тяжелые времена настают. – Помолчал. – Запомни, Василько: если вспыхнет война – смотри к людям, а не к золотым бляхам. Простые люди – они настоящие. На них Русь держится.

– Запомню, батюшка.

– То-то. А теперь спи. Завтра в дорогу.

Телега тряслась на каждой кочке, скрипели колеса, пыль столбом поднималась из-под копыт. Василько сжимал в руках деревянный меч – из липы, с вырезанным узором, который сам князь Константин заказал мастеру. Княжич был одет в праздничную рубаху с поясом, волосы причесаны, но от волнения все равно растрепались.

– Скоро ли, дядька Фрол? – спросил он в сотый раз.

Старый гридь, ехавший рядом верхом, засмеялся:

– Гляди, княжич, ныне не с бабами чай хлебать – ныне в рать глядеть поедешь! Потерпи малость.

Дорога вела через перелески и выжженные солнцем луга. Жаркое июльское солнце палило немилосердно, кузнечики трещали в траве, пахло сеном и пылью. Василько то и дело подпрыгивал на войлочных подстилках, норовя высунуться из телеги, чтобы лучше видеть.

– Сиди смирно, – ворчал слуга-детский. – Упадешь еще.

Но княжич не мог сидеть смирно. Сегодня отец обещал показать ему настоящий военный лагерь, настоящих воинов. «Будешь как у отца», – повторял про себя мальчик, и ноги подрагивали от предвкушения.

Вдруг из-за холма показался дым. Потом – яркие пятна шатров. Потом послышались голоса, ржание коней, звон металла.

– Приехали! – обрадовался отрок, охранявший телегу.

Лагерь раскинулся на берегу реки как пестрый город. Шатры из парусины белели на зеленом лугу, меж ними развевались хоругви с изображениями святых и княжеских гербов. Дым от костров поднимался к небу, пахло печеным мясом и дегтем. Разноголосица дружинников сливалась в единый гул – смеялись, ругались, пели.

Василько вылез из телеги и замер в изумлении. Воины казались великанами. Щиты с гербами прислонены к кольям, шеломы блестят на солнце как «кастрюли» – так подумал княжич, разглядывая остроконечные шлемы. Один дружинник в кольчуге-сороконожке, заметив мальчика, низко поклонился:

– Здравствуй, княжич! Добро пожаловать в ратную наш стан!

У реки поили коней – рыжих, вороных, пегих. На кольях сушилось снаряжение. Громогласный смех воинов то и дело прерывался звоном – то ли мечи точат, то ли подковы куют.

– Дядька, а почему у всех такие страшные рожи? – шепнул Василько слуге.

– Не страшные, а суровые, – поправил тот. – Воин должен врага пугать одним видом.

Мальчик кивнул, стараясь запомнить. Воин должен быть страшным… то есть суровым.

– Сын мой! – раздался знакомый голос.

Князь Константин шел навстречу в простом воинском кафтане, подпоясанном широким ремнем с медными бляхами. На поясе висел меч в кожаных ножнах. Лицо загорелое, в бороде появилась седина – видно, ратные дела старят быстро.

– Батюшка! – Василько бросился к отцу.

Константин подхватил сына, поднял на руки, потом поставил и положил тяжелую ладонь на плечо.

– Ну что, Василек, нравится наш стан?

– Очень! А можно я тоже буду воевать?

Князь засмеялся, но тут же стал серьезным. Повернул сына лицом к лагерю, указал рукой на дружинников:

– Вот, сыне. Видишь? Не злато и сребро – вот сила князя. Люди, верные люди.

Василько проследил взглядом за отцовской рукой. Воины занимались своими делами – кто оружие чистил, кто кольчугу чинил, кто просто отдыхал в тени.

– С ними – полон стол, – продолжал Константин негромко, но так, чтобы сын запомнил каждое слово. – Без них – и трон дубовый, как пень в лесу. Понимаешь?

Мальчик кивнул, хотя не до конца понимал. Но слова отца врезались в память крепко.

– А ну-ка, воин малый, меч возьмешь ли? – раздался веселый голос.

К ним подошел огромный дружинник с прозвищем Медведь – широкий в плечах, с лохматой бородой. В руках он держал настоящий боевой меч – длинный, тяжелый, с потертой кожаной рукоятью.

– Хочу! – не раздумывая ответил Василько.

– На, попробуй!

Медведь протянул оружие. Княжич схватился за рукоять обеими руками, попытался поднять – и тут же меч выскользнул, упал в траву с глухим стуком.

Дружинники, наблюдавшие за сценой, дружно захохотали. Но смех был добрый, без издевки.

– Ничего, ничего! – крикнул кто-то. – Пущай ныне тяжек – вырастешь, он сам тебя за пояс заскочит!

Другой воин подошел, помог поднять меч, потом достал из-за пояса обломок стрелы с выгравированным на древке символом – кружок с крестом внутри.

– Это тебе, княжич, на память. Моя первая стрела на войне – сам черниговского богатыря подстрелил!

– Правда? – глаза у Василька загорелись.

– Истинная правда! Хранить будешь?

– Буду! – торжественно пообещал мальчик, пряча подарок за пазуху.

Василько оглядел лагерь и заметил невдалеке низкую колоду – видно, дрова рубили. Идея пришла сразу. Он подбежал к колоде, вскарабкался на нее, встал во весь рост и поднял свой деревянный меч.

– Смотрите все! Я – князь Василько! – громко объявил он.

Дружинники обернулись, заулыбались. Мальчик попытался вспомнить, как машут мечами взрослые воины, и размашисто рубанул воздух. Почти упал, но удержался.

– Берегись, враг! – крикнул он и снова замахнулся.

Медведь, подыгрывая, схватился за бок и повалился на траву:

– Ай-ай, сражен в самое сердце! Пощады прошу, храбрый княжич!

– Пощады не будет! – Василько вошел в роль. – Ты плохой, а я хороший!

– Ой, помираю, помираю! – стонал Медведь, дрыгая ногами.

Остальные воины захлопали, засвистели. Кто-то крикнул:

– Вот это воин! Одним ударом великана свалил!

Константин наблюдал со стороны, и в глазах его светилась гордость пополам с грустью. Маленький еще, играет в войну… А вырастет – настоящую войну придется вести.

Солнце клонилось к западу, небо начинало розоветь. С дальнего шатра раздался звон бубенца – сигнал вечернего сбора. Дружинники стали расходиться по своим местам.

Василько спрыгнул с колоды, подбежал к отцу. Лицо раскрасневшееся, глаза блестят от восторга.

– Батюшка, а я, когда вырасту, стану в рати первым! – объявил он торжественно.

Константин присел на корточки, взял сына за плечи. Лицо его стало серьезным:

– Пусть так будет, сыне. Но знай – меч держать легко. Тяжелей – справу творить.

– Какую справу? – не понял мальчик.

– Узнаешь, когда время придет. А сейчас пора спать. Завтра домой поедем.

Они пошли к большому шатру, где была устроена княжеская опочивальня. Василько то и дело оборачивался, не желая расставаться с удивительным миром воинского лагеря.