Последний выбор князя Василько

Валерий Рябинин

Последний выбор князя Василько

XIII век. Эпоха, когда брат идет на брата, а за княжеский стол платят кровью. На востоке уже поднимается пыль от копыт непобедимой Орды. В это смутное время рождается ростовский князь Василько Константинович – правитель, чья душа стремится не к бранной славе, а к созиданию.

Вынужденный с юности держать в руках меч, он проходит путь от мальчика, познавшего горечь первого боя, до мудрого мужа, пытающегося сшить распадающийся мир. Но ни острый клинок, ни крепкие стены не могут остановить огненный вал, идущий с Востока.

Когда Русь падет под ударами Батыя, князю предстоит сделать главный выбор – не между победой и поражением, а между жизнью в бесчестии и смертью во имя того, во что он верил.

Это масштабный исторический роман о трагедии поколения и о силе духа, который не сломить даже в горниле величайших испытаний. История о том, что настоящая победа – это верность себе до самого конца.

Глава 1. Свет над озером Неро

Метель кружила над Ростовом третий день. Белые вихри плясали меж куполов Успенского собора, заметали торговые ряды, стучались в ставни боярских теремов. В княжеских хоромах, что высились над замерзшим озером Неро, готовились к празднику Рождества Христова.

– Скоро, княгиня Елена, скоро уж, – успокаивала повивальная бабка Ярослава, поправляя подушки в опочивальне. – К заутрене, глядишь, и разродитесь.

Константин Всеволодович, князь ростовский, мерил шагами гридницу. При каждом повороте тяжелый плащ на меховой подкладке взлетал за плечами. У расписной печи грелись бояре – старый Гюрята, молодой Семен Творимирич, тысяцкий Федор. Разговор шел о делах торговых – булгарские купцы привезли восточное серебро, да застряли на переправе.

– Подождут до Крещения, – махнул рукой князь. – Не впервой им зимовать в наших краях.

Вдруг где-то наверху, в женской половине терема, раздался крик. Константин замер, прислушиваясь. Потом быстрыми шагами направился к лестнице.

В этот миг городской колокол ударил к заутрене. Медный голос поплыл над заснеженными кровлями, и тут же ему откликнулись колокола малые – с приходских церквей, с монастырей за городской стеной. Ростов пел в ночи, встречая Рождество.

Княгиня Елена родила сына с последним ударом большого колокола.

– Живой! Крепкий! – выдохнула Ярослава, принимая младенца. – Ишь, какой беленький, словно снежок первый!

Старуха завернула дитя в мягкое полотно, поднесла к свече. При колеблющемся свете младенец казался прозрачным – кожа тонкая, жилки голубые просвечивают, волосики светлые, как лен.

– Константин Константинович, – прошептала измученная родами княгиня. – По деду нареченный будет…

Но князь, склонившийся над женой и сыном, покачал головой:

– Погоди, милая. Взгляни на него – весь светится, будто васильки в пшенице. Быть ему Васильком. А в крещении – Василием, по святому Великому.

Ярослава запеленала княжича покрепче и понесла показать боярам. В сенях споткнулась о порог – странное дело, сорок лет по этим хоромам ходила, каждую щелку знала. Вышла на крыльцо, глубоко вдохнула морозный воздух.

И тут колокольный звон оборвался. Не постепенно затих, как обычно, а резко, будто великан-звонарь разом выпустил все веревки.

В наступившей тишине раздался хриплый голос:

– Вижу! Вижу!

У подножия крыльца, прямо в сугробе, стоял на коленях городской юродивый Лихой Игнат. Седые космы разметались по плечам, глаза закатились, показывая белки.

– Степь горит без огня! – выкрикивал безумец. – Небо чернеет без тучи! Скачут тени на конях без седоков! Плачет земля русская! Ой, плачет!

Стража бросилась к нему, но Игнат уже валился в снег, бился в судорогах. Пена шла изо рта, пальцы скрючились.

– Несите его в людскую, – приказала Ярослава, крепче прижимая к груди спеленатого младенца. – Отпоите теплым квасом, укройте.

Но что-то кольнуло старую женщину под сердце. Сорок лет принимала она княжеских детей, видала всякое. Только такого страшного пророчества в час рождения – не припомнит.

Перекрестилась и поспешила в хоромы.

К крестинам метель утихла. Солнце выкатилось из-за лесов, осветило белое безмолвие. Озеро Неро спало подо льдом, только у берега, где били ключи, чернела полынья – дышало озеро, не давало морозу взять себя в полон до конца.

Успенский собор сиял, как снежная гора. Епископ ростовский Кирилл встречал княжескую процессию у врат. Константин нес сына на руках, рядом шла княгиня, поддерживаемая боярынями. Следом – бояре, дружинники, купцы, ремесленники. Весь Ростов собрался поглядеть на наследника.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

Святая вода коснулась головки младенца. Все ждали крика – редкое дитя спокойно переносит погружение в холодную купель. Но княжич молчал, только широко раскрыл глаза – серо-голубые, как небо перед грозой.

– Знамение, – шепнул кто-то в толпе.

Епископ тоже заметил необычное спокойствие младенца. Задумчиво погладил седую бороду, потом обернулся к иконостасу. Там, меж ликов святых, вился резной орнамент – виноградная лоза с листьями и гроздьями. А между листьев мастер-резчик вплел полевые цветы – васильки.

Владыка протянул руку, сорвал один резной цветок – дерево было старое, сухое, лепесток отломился легко.

– Нарекается раб Божий Василий, – произнес епископ, касаясь деревянным васильком лба младенца. – Да будет он тверд в вере, как этот храм. Да будет чист помыслами, как полевой цветок. Да не сломит его буря, как не сломила василек среди пшеницы.

После службы князь пригласил знатных гостей на пир. В гриднице накрыли столы, внесли жареных лебедей, поросят, пироги с рыбой. Мед лился рекой, заморское вино искрилось в серебряных чашах.

Но праздничное веселье то и дело прерывалось. Купец из Булгара, Махмуд, рассказывал последние вести:

– Неспокойно в степи, князь. Кочевники волнуются, на восток глядят. Говорят, там новый хан объявился, всех под свою руку собирает.

– Далеко восток, – отмахнулся боярин Гюрята. – Нам ли, за стенами каменными, бояться степняков?

– Далеко, да метко, – покачал головой булгарин. – Этот хан не такой, как прежние. Чингис имя ему. Железный закон у него – кто покорился, тот живет, кто противится – под корень. Города сметает, как пыль.

– Сказки, – фыркнул молодой Семен Творимирич. – Мало ли ханов в степи? Придут к нашим границам – встретим, как встречали дедов их.

Князь Константин молчал, задумчиво вертя в пальцах серебряную чашу. Потом поднял глаза:

– А что юродивый наш, Игнат? Очнулся?

– Лежит без памяти, – доложил тиун. – Бредит все про черное небо да коней без всадников.

– Игната слушать надобно, – неожиданно подал голос старый дружинник из-за дальнего стола. – Он при твоем батюшке, князь, неурожай предсказал. И пожар великий. Все сбылось.

Разговор становился невеселым. Константин поднялся:

– Будет о дурном! Сын у меня родился, наследник! Растить его будем для славы и чести земли Ростовской. За Василька Константиновича! Горько!

– Горько! – подхватили гости.

А наверху, в тереме, княгиня Елена кормила сына. Младенец жадно присосался к груди, причмокивал, сучил ножками. В окно било солнце, по стенам плясали радужные зайчики от наледи на стекле.

– Василек мой, – напевала мать. – Васильковый цвет мой ясный. Вырастешь – добрым молодцем станешь, людей защищать будешь…

За окном каркнул ворон. Княгиня вздрогнула, прижала сына крепче.

– Спи, мой свет. Спи, не слушай черную птицу. Мама рядом, мама бережет…

Но отчего-то тревога не отпускала материнское сердце. Словно тень легла на светлый зимний день.

***

Зима выдалась долгая. До самого Благовещения лежали снега, озеро Неро вскрылось только к Пасхе. Но княжич рос крепким – к весне уже переворачивался, тянулся ручками к солнечным пятнам на полу, гулил, когда мать пела колыбельные.

Лихой Игнат очнулся через неделю после Рождества. Ничего не помнил – ни своего пророчества, ни того, как бился в снегу. Только жаловался, что снятся ему сны нехорошие – все кони какие-то скачут, копытами гремят.

– Не иначе как бесы его мучают за святость, – решили горожане.

А весной пришла весть, которая заставила вспомнить зимнее пророчество. Купеческий караван принес известие: далеко в степях, за Великой рекой, хан по имени Чингис покорил все кочевые племена. Китайскую стену перешел, города жгет, людей в полон уводит тысячами.

– Вот оно, черное небо Игнатово, – шептались на торгу. – Вот они, кони без седоков – так быстро скачут монголы, что их самих за конскими гривами не видать.

Князь Константин выслушал купцов, наградил за вести, но виду не подал, что встревожен. Только велел дружинникам мечи наточить получше да в дозоры за город чаще ходить.

А маленький Василько тем временем учился ползать по медвежьей шкуре в материнской светлице. Солнце било в слюдяные окошки, пахло воском от свечей, ладаном от домашней божницы. Княгиня Елена вышивала пелену для церкви – золотыми нитями выводила херувимов.

– Ишь, ползун мой, – улыбалась она, глядя, как сын пытается дотянуться до клубка шерсти. – Весь в батюшку – упрямый. Что задумал, то и сделает.

И правда – княжич полз и полз, пыхтя от усердия, пока не схватил красный клубок. Победно взвизгнул, покатил по полу.

– Смотри-ка, – удивилась мамка Домна, входя со свежими пеленками. – Другие детки в его годы едва сидеть начинают, а наш уже как воин – к цели идет.

Княгиня перекрестила сына:

– Дай Бог, чтобы цели его были благие. Дай Бог, чтобы не знал он горя…

Но материнская молитва не всегда доходит до небес. Или доходит, да отвечает Господь не так, как просят. Ибо каждому свой путь начертан, и Васильку Ростовскому суждено было пройти свой до конца – через радость и горе, через битвы и потери, через подвиг и смерть.

А пока он рос, окруженный любовью и заботой. Учился ходить, держась за материнскую руку. Учился говорить – первым словом было "мама", вторым – "дать". Засыпал под сказки няни Домны про Илью Муромца и Добрыню Никитича. Просыпался с петухами и бежал к окну – смотреть, как солнце встает над озером.

Детство в Ростове Великом.

Глава 2. Звон больших колоколов

– Василько! Куда ты, пострел! – кричала нянька Домна, выбегая на крыльцо. – Вернись сей же час!

Но пятилетний княжич уже мчался через двор к воротам. Белая рубашонка развевалась, русые волосы растрепались, босые пятки мелькали по утоптанной земле.

– Молитву не дочитал, каши не доел! – причитала Домна. – Что скажу княгине?

Василько выскочил за ворота детинца и помчался к озеру. Утро стояло росное, июньское. Над водой клубился туман, в камышах крякали утки. У причала покачивались рыбацкие лодки.

– Дядька Нестор! – закричал княжич, увидев знакомую сгорбленную фигуру. – Возьми меня с собой!

Старый рыбак обернулся, усмехнулся в седую бороду:

– Э, княжич, рано тебе еще. Вон какой малой. Утопнешь – что князю-батюшке скажу?

– Не утопну! – Василько топнул ногой. – Я плавать умею! Мне ребята показывали!

– Боярские дети без присмотра шляются, им можно. А ты – наследник. Тебе положено в тереме сидеть, книжки читать.

Княжич насупился. Нестор вздохнул, поманил пальцем:

– Ладно, слушай. Не возьму в лодку, да научу кое-чему. Видишь озеро?

– Вижу.

– А что видишь?

– Воду, – пожал плечами Василько.

Старик покачал головой:

– Эх, княжич. Озеро Неро – оно как большое око Божье. Все видит, все помнит. Вот гляди – сейчас тихо, гладко. Это озеро думает. Мелкая рябь пойдет – смеется. А коли вдруг почернеет да забурлит без ветра…

– Что тогда? – заинтересовался мальчик.

– Тогда жди беды. Озеро беду чует заранее, предупреждает. Я шестьдесят лет на этих берегах живу, знаю.

Василько присел на корточки у самой воды, вгляделся в темную глубину.

– А рыба там есть?

– Рыбы полно. Щуки, окуни, лещи. А в самой глубине, говорят, сом живет – с теленка размером. Только его никто не видел.

– Я увижу! – решительно заявил княжич. – Вырасту – поймаю!

– Может, и поймаешь, – улыбнулся Нестор. – Только запомни, княжич: не все, что в глубине прячется, наверх вытаскивать надобно. Иное лучше там и оставить.

Василько хотел спросить, что это значит, но тут послышался топот. Молодой дружинник в кольчуге бежал от ворот:

– Княжич! Мать зовет! Гневается!

Пришлось возвращаться. У терема ждала княгиня Елена – красивая еще женщина, только в русых косах серебряные нити появились, у глаз морщинки легли.

– Опять убежал? – Голос строгий, но в глазах тревога. – Сколько раз говорила – не ходи один к озеру!

– Мама, я с дядькой Нестором был! Он про озеро рассказывал!

Княгиня вздохнула, притянула сына к себе:

– Василек мой непослушный. Что мне с тобой делать?

От матери пахло травами – мятой, чабрецом, еще чем-то горьковатым. Этот запах последнее время преследовал Василька повсюду. Раньше мама пахла розовой водой и медом.

– Пойдем, – княгиня взяла сына за руку. – Дьякон Георгий ждет. Нынче новую букву учить будешь.

В маленькой горнице при домовой церкви пахло воском и старым пергаментом. Дьякон Георгий – тощий, с длинным носом – уже разложил на столе учебные принадлежности: восковую дощечку, стило, Псалтырь.

– Аз, буки, веди, – начал Василько скороговоркой. – Глаголь, добро…

– Не спеши, – остановил дьякон. – Буква – она как человек. К ней с почтением надобно. Вот смотри – "Азъ". Знаешь, что означает?

– Первая буква.

– Не просто первая. "Азъ" – это "я". Каждый человек с себя начинается. "Азъ есмь" – я есть. Понимаешь?

Василько кивнул, хотя не очень понимал. Взял стило, старательно вывел на воске косую палочку с завитком.

– А теперь сам придумай, на что похожа буква.

Княжич прищурился, повертел дощечку:

– На парус! Вот мачта, вот полотно надулось!

– Парус, значит, – усмехнулся дьякон. – Что ж, может, и правда поплывешь куда. Только помни: "Азъ" – это ответственность. Сказал "я" – отвечай за слова и дела.

После урока Василько долго сидел в своей каморке, водя пальцем по выцарапанной букве. "Азъ есмь Василько", – шептал он. Слова казались важными, взрослыми.

***

Как-то вечером, когда солнце садилось за леса, Василько снова оказался у озера. Но теперь не один – вся детвора княжеского двора собралась играть. В земле чавкала вода, липкий глинистый берег местами уходил под сапоги. Ребята визжали, кидались мокрыми комьями, кто-то сорвался с крутого откоса и плюхнулся в холодную лужу.

Озеро встретило Василька серым блеском. Лёд ещё не отошёл от берега – в полыньях покачивалась ржавая трава, обнажённые коряги торчали, как пальцы великана. Берег был скользкий, насквозь мокрый. Тишина глухая, как под колпаком. Ни кваканья, ни ветра – только редкие капли падали с деревьев в воду.

Вдруг Митька показал на воду:

– Глядите!

Озеро, спокойное весь день, вдруг почернело. Без ветра, без тучи – просто стало тёмным, как дёготь. И забурлило мелкими злыми волнами.

– Домой! – крикнул кто-то из старших. – Живо домой!

Дети бросились бежать. Василько обернулся на бегу – озеро уже успокаивалось, но чернота не уходила.

«Жди беды», – вспомнились слова Нестора-рыбака.

Беда пришла через три дня. Гонец из Владимира загнал коня. Великий князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо преставился.

Весь Ростов загудел, как улей. Смерть великого князя означала перемены. Большие перемены.

Василько стоял у окна, смотрел на двор, где в лужах отражались хмурые тучи. Крестик, подаренный матерью, грел кожу под рубахой.

Детство кончалось.

Глава 3. Под сенью Большого Гнезда

Похоронный звон плыл над Владимиром. Медные голоса колоколов сливались в скорбную песнь, уходили в серое небо, растворялись над потемневшими лесами, где снег в низинах еще не сошел. Ветер тянул сыростью, и под ногами хлюпала талая вода

Василько стоял в Успенском соборе между отцом и дядей Юрием. Впереди, на высоком постаменте – гроб. Великий князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо отправлялся в последний путь.

«Дедушка», – подумал княжич, хотя видел грозного владыку всего два раза в жизни. Огромный был человек – плечи не проходили в дверь, голос гремел, как труба. А теперь лежит тихий, руки на груди сложены, лицо восковое.

– Вечная память! – возгласил митрополит.

– Вечная память! – подхватили певчие.

Князь Константин наклонился к сыну, шепнул:

– Поклонись деду. Попрощайся.

Василько подошел к гробу, поклонился в пояс. Мертвец казался чужим – где грозные брови, где орлиный взгляд? Только седая борода та же, расчесанная, умащенная.

После отпевания – поминальный обед в палатах. Съехались князья со всей Северо-Восточной Руси. Восемь сыновей Всеволода сидели за одним столом – Константин, Юрий, Ярослав, Святослав, Иван, Владимир… Василько сбился со счета.

Разговор за столом шел тихий, осторожный. Все понимали – теперь, когда отца не стало, начнется дележ наследства. Кому Владимир, кому Суздаль, кому малые города?

Василько сидел за детским столом с другими княжичами. Ели молча – даже дети чувствовали напряжение. Только младший Святославич, пятилетний, громко требовал еще меду.

– Тише ты! – одернул его старший брат. – Не видишь – отцы наши думу думают?

И правда – взрослые князья о чем-то шептались, хмурились, качали головами. Василько видел, как отец с дядей Юрием переглядываются. Оба – старшие сыновья Всеволода, обоим хочется главными быть.

Через месяц после похорон деда князь Константин созвал бояр на совет. Собрались во владимирской гриднице – огромной палате с расписным потолком. За длинным столом сидели знатнейшие мужи: седобородый Гюрята, молодой Творимирич, воеводы, тысяцкие.

Василько привели с собой – пусть княжич привыкает к делам государственным. Усадили на лавку в углу, дали деревянного коня – играй тихо, не мешай.

– Господа бояре, – начал Константин. – Отец наш преставился, царствие ему небесное. Теперь решать – кому на Владимирском столе сидеть.

– По завещанию покойного великого князя, – встал Юрий, – стол Владимирский – мой. При свидетелях сказано, в грамоте записано.

– Завещание против обычая идет! – возразил Константин. – Испокон веку старшему сыну – старший стол. Я старший – мне и княжить.

– Ты сам говорил, брат, что Ростовом править хочешь. Так правь Ростовом, а Владимир – мне оставь.

– И Ростовом, и Владимиром править могу! Как батюшка правил!

Голоса становились громче. Бояре переглядывались тревожно – братья Всеволодовичи готовы сцепиться прямо за столом.

Василько слушал, но мало что понимал. Взрослые слова – "стол", "удел", "старшинство" – кружились в голове. Скучно стало. Тихонько сполз с лавки, нырнул под стол – там можно спрятаться в своем мире.

Под столом было свое царство. Полумрак, пахло воском от свечей и кожей от сапог. Через щели в скатерти пробивался свет. Василько устроился поудобнее на медвежьей шкуре, что лежала под столом для тепла.

Сверху доносились голоса – теперь уже почти крики:

– Война будет, коли не уступишь!

– Сам войны хочешь, Константин!

– Братоубийство на Руси начнется!

– Бог рассудит, кто прав!

Василько достал из-за пазухи уголек – утром стащил из остывшей жаровни, хотел Митьке показать. Нашел под ногами дощечку от сломанной лавки. Начал рисовать то, что слышал.

Вот меч – кривой, с зазубринами. Вот еще меч – прямой, грозный. Мечи скрестились. Вокруг – лица, злые, с оскаленными зубами. Еще мечи, еще лица. Война получалась.

Увлекся, не заметил, как голоса стихли. Вдруг скатерть приподнялась. Отец присел на корточки, заглянул под стол:

– Ты что там делаешь, Василёк?

Княжич хотел спрятать дощечку, но князь уже протянул руку:

– Покажи.

Взял рисунок, долго разглядывал каракули. Лицо становилось все печальнее.

– Что это, сынок?

– Война, батюшка, – прошептал Василько. – Я слышал – вы с дядей Юрием воевать будете.

Константин тяжело вздохнул, погладил сына по голове:

– Зоркий ты у меня. Да, может статься война. Но ты не бойся – я тебя уберегу. А теперь вылезай. Совет окончен.

Помог выбраться из-под стола. Бояре уже расходились, лица хмурые. Дядя Юрий стоял у двери, смотрел на брата тяжелым взглядом. Увидел Василька, лицо смягчилось:

– Племянничек, расти большой. Может, ты нас помиришь, когда время придет.

И вышел, хлопнув дверью.

***

Зима того года выдалась суровой. В декабре ударили такие морозы, что птицы падали на лету. Но Василька это не пугало – любил он зиму, снег, санки.

Однажды вечером, когда метель начала стихать, княжич выскользнул из терема. Хотел во дворе снеговика слепить – днем нянька не пускала.

Вышел за ворота и вдруг увидел – в снежной круговерти мелькнул огонек. Не простой – голубоватый, дрожащий.

– Светлячок! – обрадовался Василько. – Зимой!

Побежал за огоньком. Тот удалялся, манил. Княжич бежал и бежал, проваливаясь в сугробы. Огонек вел его все дальше от дома.

Наконец остановился, оглянулся. Кругом – белая пустота. Ни терема, ни города не видно. Только снег и ветер.

– Мама! – крикнул Василько. – Нянька Домна!

Но крик унес ветер. Холод пробирался под шубейку. Страшно стало – заблудился, замерзнет.

И тут из метели вышел человек. Высокий, в медвежьем тулупе, темная борода в снегу.

– Что, княжич, светлячков зимних ловишь? – голос низкий, спокойный.

– Я… я заблудился…

– Знаю. Видел, как ты за морокой побежал. – Воин подхватил мальчика на руки. – Светлячков зимой не бывает, княжич. Это судьба тебя водит. Проверяет – каков будешь.

– А ты кто, дядька?

– Ратибор я. Служу отцу твоему. Только в дозоре был, вот и увидел, как ты удрал. Эх, непоседа…

Нес легко, будто Василько пушинка. Скоро показались огни города. У ворот стража всполошилась:

– Княжича нашли! Живой!

В тереме переполох. Мать плакала, отец хмурился. Василька отругали, напоили горячим сбитнем, уложили спать.

А Ратибор остался в памяти – сильный, спокойный, надежный. Первый защитник в первой беде.

***

На княжеском дворе собрались дети бояр и дружинников. Снег утоптали до твердости, место для игр расчистили. Сугробы по краям образовали естественный круг – словно арена для потех. Мальчишки валялись в снегу, швыряли ледышки, пинали смерзшиеся комья. Слуги стояли у порогов теремов, поглядывали – как бы чада не покалечились.

Пятилетний Василько стоял в стороне, у крыльца. Одет он был строже других – праздничная рубаха с поясом, за которым висел игрушечный ножик в кожаных ножнах. Волосы причесаны, шапка с горностаевой оторочкой. Княжич как княжич.

Смотрел он на играющих детей с любопытством, но держался сдержанно. «Мне не положено, – думал про себя. – Я княжич… а они смеются, кричат, как простые… А хочется…»

– Эй, княжич! – окликнул его рослый мальчишка лет семи. – Чего стоишь? Иди к нам!

Василько узнал его – Митька, сын боярина Творимирича. Широкоплечий для своих лет, лицо красное от мороза, валенки до колен, рукавицы болтаются на шнурке.

– Не положено, – буркнул Василько.

– Положено-не положено, – передразнил Митька, и другие мальчишки захихикали. – Боишься, что ли? Маменькин сынок?

Слова кольнули как иголкой. Василько почувствовал, как щеки запылали. Боится? Он? Князь?

– Не боюсь! – выпалил он громче, чем хотел.

– Тогда борись со мной, – предложил Митька, подходя ближе. – Кто кого повалит. По-честному.

Остальные дети притихли, образовали круг. Всем стало интересно – как поведет себя княжич в настоящем мужском деле.

Василько глянул на окна терема – не видит ли нянька Домна? Потом посмотрел на Митьку. Тот стоял, засунув руки за пояс, ухмылялся добродушно, но вызывающе.

– Ну что? Станем? – подначивал Митька. – Или к мамке побежишь?

Это уже было слишком. Василько сбросил шапку, развязал пояс с ножиком, передал слуге.

– Становлюсь!

Сошлись на утоптанном пятачке посреди двора. Митька был выше головой, плечи шире, руки длиннее. Опыта больше – это сразу видно по тому, как держится, как ставит ноги.

– Я Митька, – пыхтел он, хватая Василька за плечи. – Боярина Творимирича сын. А ты хоть и князь, а слабак!

Первый толчок – Василько ловко увернулся, проскользнул в сторону. В глазах зрителей мелькнуло удивление – не ожидали от княжича такой прыти.

Второй захват – тут уж не увернешься. Митька схватил крепко, потянул на себя. Василько попытался сопротивляться, упереться, но силы не хватило. Полетел в снег, увлекая за собой противника.

Покатились, барахтаясь. Снег набился за шиворот, в рукава, в уши. Василько отчаянно пинался, вырывался, пыхтел от натуги. Сердце колотилось, дыхание сбилось. Но Митька был сильнее – опыт скачется каждый день с братьями.