Избранное. 2021—2024

Я спешил. Мне страстно хотелось одного: всё исправить, отменить уже совершенное. Но, кажется, сам мир в тот вечер оказался против меня. Одну дорогу перекрыли из-за аварии. На второй шли ремонтные работы. Хвост пробки на третьей тянулся через весь город. Я петлял какими-то закоулками, даже не глядя на стрелку спидометра, когда меня остановили на посту ДПС.

Мне отчего-то взбрело в голову, что про моё преступление знает уже весь мир, а значит, бежать бесполезно. Я покорно свернул на обочину, положил руки на руль и стал ждать ареста.

На самом деле, меня остановили за превышение скорости.

Молоденький гаишник костяшками пальцев постучал в окно. Я опустил стекло.

– Докуметики предъявите, – развязно начал парнишка и осёкся на полуслове. На заднем сидении он заметил Анфису.

***

Усы пожилого следака были жёлтыми от сигарет, а глаза – равнодушными, будто он не человек, а какое-нибудь земноводное. На столе стояла чашка холодного недопитого кофе и фотография семьи. Под потолком с жужжанием вилась и стучала в абажур лампы муха.

– Я ведь, на самом деле, не плохой человек, – прокашлявшись, начал я свой рассказ. – Во всём виноват злой рок, башенка и дядя…

Екатерина Пронина

МАНДАРИНЫ

Подростки во дворе ломали снеговика. Губастый заводила в шапочке-петушке лупил его ногами, как Брюс Ли, издавая грозные крики. Ещё двое пацанов упражнялись в метании мёрзлой рябины по доброму лепному лицу с угольной улыбкой. Ягоды лопались, оставляя рыжие отметины. Нос-морковку давно отломали, ведро сбили с головы. Метлу вырвали из круглых рук и бросили на землю. Из-за рябиновых подтеков на щеках казалось, что снеговик плачет.

У ледяной горки сгрудились печальные малыши, в тёплых шубках похожие на стаю оживших варежек. И горка, и выстроенный лопатами городок, и целое семейство лепных зверушек были разбиты, истоптаны, заплёваны. В растаявшей глазнице у зайчика торчал потухший окурок.

Игорь хотел пройти мимо, но Татьянка завыла, потянув его за рукав.

– Гоша, они же нашего снеговика ломают! Прогони их!

– Молчи, дура, – прошипел Игорь сквозь зубы, варежкой зажимая сестре рот.

Пацан в «петушке» развернулся к ним. Из-под шапки торчали красные замерзшие уши, на куртке, слишком лёгкой для зимы, виднелась надпись «СПОРТ». К нижней губе прилипла шелуха. Парень смахнул её большим пальцем и сказал, поблёскивая глазами:

– Да мы тут так, тренируемся. А это ваш снеговик что ли?

– Не, я же не маленький, – Игорь угодливо улыбнулся. – Занимайтесь, ребят.

Он толкнул сестру в тёмное нутро подъезда, вошел сам и скорее захлопнул тяжёлую дверь. Вслед полетел издевательский шакалий смех. Ну, вот! Теперь ещё запомнят, что он, как ребёнок, лепит снеговиков, и не дадут прохода.

– Трус! – закричала Татьянка, вырывая ладошку из руки брата. – Ты же их старше!

Она бросилась вверх по лестнице, гневно топая сапожками. Эхо её рыданий гулко разносилось по тёмному подъезду. Игорь уныло поплёлся следом. Пакеты из «Магнита» оттягивали руки. Внутри были банки зелёного горошка и кукурузы, ледяные бруски крабовых палочек, колбаса, селёдка на салат и, конечно, мандарины. Какой без мандаринов Новый год? Круглые, как теннисные мячи, ярко-оранжевые, весёлые, они всегда появлялись на праздничном столе. Их можно было есть, сколько захочешь, до красной сыпи на сгибах локтей и оскомины на языке. Игорь облизнулся.

В подъезде пахло хвоей, мягкие иглы усыпали ступени. Под подошвой влажно чавкнула размокшая шишка. Удивительно! Сейчас почти все ставили искусственные ёлки с бездушными пластиковыми ветками, от которых пахло только заводом. А вот нашёлся человек, который принёс живую. Игорь сразу размечтался, что настоящую ёлку поставили именно у них дома. Может, дядя Николай по дороге в гости завернул на рынок. Мама достанет с антресолей старинные стеклянные игрушки, закутанные в вату, папа встанет на табуретку, чтобы повесить звезду…

На третьем этаже стоял гроб.

Вернее, конечно, только его крышка, обитая дешёвым красным сатином, с нежным белым нутром. А сам гроб, наверное, прятался в одной из квартир. Игорь представил себе праздничный стол с оливье, шампанским и мандаринами, в центре которого лежит в своём ящике свежий покойник. Как башмак в обувной коробке. Живот свело холодом, будто Игорь наелся снега.

Когда гроб понесут, за ним будут бросать еловые ветви. Мама говорит, так нужно, чтобы душа мертвеца не заблудилась. Вот почему пахло хвоей. Праздничное настроение разбилось, как сорвавшийся с ветки шарик. Что может быть более жутко, чем смерть в Новый год? С тяжелым чувством Игорь поднялся на четвёртый этаж. Домой, скорее домой!

В прихожей стояли чужие ботинки, не обитые от снега, и висели шубы. На полке, как свернувшиеся в клубок коты, грелись меховые шапки. Значит, дядя Николай уже приехал. Из зала доносились голоса и шум телевизора, по которому крутили «Чародеев». Квартира пропиталась сигаретным дымом. Игорь нахмурился. Мама никогда не разрешала папе курить в квартире, но для гостей делала исключение.

Дядя Николай, его толстая жена Людмила и младший сын, сорванец Котька, иногда приезжали на праздники. С собой они привозили сладкий подарок Татьянке, коньяк для папы, хаос и разрушения. С ними праздничное застолье не обходилось без разбитых бокалов, опрокинутых салатов, сломанной мебели. Они заполняли дом шумом и суетой, пачкали скатерти, проливали на ковер игристое вино, громогласно хохотали, глупо и грубо шутили. Папа их непонятно за что любил, а мама говорила: «Они нам просто не ровня».

Обычно дядя Николай заливался шампанским и засыпал в кресле ещё до курантов, потом падал, роняя ёлку или утягивая за собой скатерть. Он был мастером дурацких вопросов в духе: «Не задирают ли тебя в школе? Есть ли уже невеста?» Тётя Людмила целовала племянников напомаженным ртом, на тостах начинала плакать и уговаривала всех спеть «Ой, мороз, мороз». Но хуже всего был шестилетний Константин – по-домашнему, Котька, Котя, Котофей Николаич. Это был толстенький, румяный, избалованный мальчик с хохолком рыжих волос на макушке. Он вечно лез под руку, встревал в разговоры взрослых, выплёвывал еду, которая пришлась не по вкусу, закатывал скандалы, терялся и находился. В воспитательных целях Игорь безжалостно колотил Котьку за шалости, Котька в ответ кусался до синяков.

Игорь тяжело вздохнул. Родственников он не любил и воспринимал как стихийное бедствие. Стянув ботинки, он просочился на кухню, где мама кромсала варёную картошку на оливье.

– Мам, а чей гроб на третьем этаже стоит? Я в магазин шёл, его не было.

– Гроб? Это Колесниковых, наверное. Дядя Женя умер, разве ты не знал?

– А как?

– Что у тебя за вопросы всегда? – мать всплеснула перепачканными картошкой руками. – Может, пьяный в сугробе замёрз или палёной водкой отравился. Это дело до добра не доводит.

Насупившись, Игорь пошёл в комнату.

Отец и дядя Николай сидели за столом и о чём-то весело говорили, перекрикивая телевизор. На щеках дяди уже пятнами горел румянец, как у пластикового деда Мороза под ёлкой. Рассказывая, он жестикулировал полной рюмкой, расплёскивая её содержимое на любимую мамину скатерть и строгий папин свитер. Тётя Людмила, с химической завивкой на голове, в платье с непристойным вырезом, вешала на кремовые занавески убогую ядовито-зелёную мишуру. Игорь неприязненно поморщился.

Татьянка сидела на коленях у дяди Николая и обгрызала кружок докторской колбасы, держа его двумя руками.

– Трус! Предатель! – снова заголосила она, увидев брата.

– Игорь сделал страшное лицо и погрозил ей кулаком, Татьянка в ответ показала язык. Дядя Николай засмеялся и поцеловал племянницу в макушку мокрыми от водки усами. По телевизору запели про трёх белых коней.

Тут Игорь заметил Котьку. Двоюродный братец в свитере с медвежатами ползал под столом, бибикая, и толкал перед собой машинку. Рукава уже были чем-то перепачканы, губы измазаны шоколадом. Игорь узнал маленький железный грузовичок в липких пальцах, и глаза заволокла красная пелена гнева.

Коллекция игрушечных машинок была для него предметом гордости. Он экономил на завтраках, чтобы купить в киоске новенький экземпляр, хранил в коробках, чтобы не запылились, и не раз хвастался перед одноклассниками. Все модельки были детальными, у них открывались двери и крутились колёса. Татьянка не смела даже подходить к коллекции брата, да и Котька до поры до времени не рисковал трогать машинки.

– Ах ты, дрянь! – закричал Игорь. – Кто тебе разрешал, а?!

Котя, предчувствуя скорую расправу, отчаянно заверещал и юркнул под диван. Игорь бросился за ним, лёг животом на пол и стал шарить руками в пыли, пытаясь дотянуться до ноги двоюродного брата. Котька, визжа, как загнанная в угол мышь, вжался в стену.

– Ну, я разрешил, – раздался откуда-то сверху ленивый голос. – Мы же не знали, что нельзя. Котя сейчас отдаст.

Игорь высунул голову из-под дивана. В дверях его комнаты стоял Семён, прислонившись мускулистым плечом к косяку, на котором Татьянка зарубками отмечала рост, и снисходительно улыбался. На щеках, заросших жёсткой щетиной, видно было ямочки.

– Ой, Сёма, а я не знал, что ты тоже приедешь, – заискивающе сказал Игорь. Он смотрел снизу-вверх, как собака, потому что всё ещё лежал на полу, и чувствовал себя как никогда жалким.

Семён, старший сын дяди Николая, правда редко приезжал на Новый год. Он то служил в армии, то учился в железнодорожном техникуме в другом городе, да и по возрасту чаще отмечал праздники с друзьями. Игорь был для него слишком мелким, чтобы они могли поладить.

Котька опасливо выбрался из-под дивана и прибился к старшему брату. Тот ласково потрепал его по голове с рыжим хохолком, взял грузовичок из липких пальцев и вернул Игорю.

– Тебе уже хватит, пап, – мягко сказал Семён, забирая из рук дяди Николая рюмку. Тот виновато улыбнулся.

– Сёма, Сёма! Там чужие мальчики нашего снеговика ломают! – тут же запищала Татьянка, хватая двоюродного брата за майку.

– Ничего, сейчас я их в сугроб мордами натыкаю, – пообещал Семён.

– И я, и я натыкаю! – обрадовался Котька.

Счастливым пищащим комом они втроем выкатились в прихожую. Игорь не пошёл с ними, а поставил стул к самому телевизору, чтобы никого не слышать, положил подбородок на деревянную спинку и нахмурился. После сладких Котькиных пальцев железный грузовик неприятно лип к рукам.

Игорь подумал, как хорошо было бы, если бы кто-то сейчас умер. Лучше всего, конечно, Семён. Он может поскользнуться на лестнице, упасть и размозжить голову о бетонные ступени. Или пусть гигантская сосулька свалится на него с крыши, как лезвие меча, и пронзит насквозь от ключицы до живота. Нечестно, что у Котьки есть старший брат, который за него вступается, а у Игоря только бесполезная Татьянка. Или пусть хотя бы тётя Людмила навернется с табуретки вместе со своими уродливыми гирляндами и свернут шею. А, может, дядя Николай подавится кусочком рыбы или захлебнется водкой? Всё равно некоторые люди настолько отвратительны, что не заслуживают отмечать Новый год. Но тогда гроб будет стоять у их квартиры. Неприятно.

В комнату заглянула мать.

– Гоша, ну зачем ты мандарины купил? У Коти же аллергия.

– А у меня что, не праздник? Я вот мандарины люблю.

Когда Семён и мелкие вернулись с улицы, раскрасневшиеся на морозе и радостные, Игорь нарочно почистил мандарин и стал есть, долька за долькой, брызгая сладким соком. Котька смотрел на это голодными глазами. Не удержавшись, он потянулся хотя бы к ярко-оранжевой шкурке. Тётя Люда шлёпнула его по ладони и строго сказала:

– Опять задыхаться хочешь?

Котька заскандалил, и его увели в комнату. Игорь почувствовал короткое, но яркое торжество. Только от тяжелого взгляда, которым одарил его Семён, стало не по себе.

За окном крупными хлопьями повалил снег. На вид он казался мягким и тёплым, будто вата. Можно было представить, что великан своими огромными руками разорвал над городом подушку. Татьянка села смотреть мультфильм про волка и зайца, мама и тётка убежали заправлять салаты. Игорь забился в кресло и долго, умиротворенно смотрел, как медленно темнеет небо.

К ужину семья собралась за столом. Праздник шёл по обычному сценарию. Дядя Николай, пьяно размахивая бокалом шампанского, заплетающимся языком говорил тосты. Мама достала с антресолей гитару и спела «Где-то на белом свете…", а потом, так и быть, хором с тётей Людой – «Ой, мороз, мороз…» В десять погасили свет, чтобы посмотреть на фейерверки, которые запускали соседи. Татьянка пододвинула стул, чтобы лучше видеть. Семён посадил Котьку на подоконник, тот уткнулся мягкой рыжей макушкой в небритый подбородок старшего брата. На небе, одна за другой, распускались яркие вспышки, искры осыпались на крыши домов.

– На фонтан похоже, Сём, – запищал Котя. – Правда же?

– Представь, что звёзды падают, – Семён потрепал его по голове. – Можно желание загадать.

Чтобы не толкаться у окон, Игорь решил смотреть фейерверк из своей комнаты. Он тихонько открыл дверь и не стал включать свет. Его встретили привычные очертания кровати, стенки, письменного стола. По случаю приезда гостей на полу постелили матрас, а кресло разложили, чтобы можно было спать. Игорь знал здесь каждый сантиметр. Но, стоило ему шагнуть в мягкий сумрак, как он скривился, шипя от боли. Что-то впилось в стопу. Под ногами захрустели осколки. Гости что, расколотили люстру? Игорь щёлкнул выключателем.

Свою коллекцию, оскверненную, уничтоженную, он узнал сразу же. Такое нельзя сделать случайно. Можно было подумать, что в комнате случилась гигантская игрушечная авария, полная кровавых жертв. Выломанные дверцы, разбитые стёкла, отколотые фары и номера, выпотрошенные коробки лежали на полу безобразным месивом, как неумело порубленный салат оливье.

Выстрелили за окном петарды. Белая вспышка холодной ярости ослепила Игоря. На миг заболела голова. Он представил, как Котька, обиженный и заточенный в комнате, методично ломает одну модельку за другой. Отковыривает номера. Развинчивает колёса. Ногтями сцарапывает краску.

Ледяной ком в животе всё рос и рос. Теперь там был уже не маленький сугробик, а целый снеговик. Изуродованный злыми мальчишками мстительный снеговик с рябиновыми потеками на щеках.

С тошнотворным чувством Игорь вернулся за стол. Он никому ничего не сказал. Праздник продолжался.

Дядя Николай открыл бутылку шампанского, пробка выстрелила в люстру, мама запричитала. По телевизору началась «Ирония судьбы». Таньку погнали спать. Котька остался, потому что никто не следил за его режимом, но скоро и сам задремал на диване, закутавшись в покрывало.

– Сиди, мам, я его уложу, – сказал Семён.

Он осторожно подхватил брата прямо вместе с покрывалом, чтобы не разбудить. В его сильных, мускулистых руках пухлый Котя казался крошечным, как игрушечный пупс. Семён улыбнулся мягкой, светлой улыбкой, которая редко появлялась у него на лице. Тётя Людмила рассеянно кивнула, смахивая слезу над тарелкой солёных огурчиков. Дядя Николай по обыкновению начал посапывать, запрокинув желтоватое, похожее на луковицу лицо.

Семён отнёс Котьку спать и вернулся, неловко потирая багровую шею.

– Там Котофей Николаич немного поиграл с твоими машинками, – шепотом сказал он, склоняясь к уху Игоря. – Мы тебе завтра всё склеить поможем, хорошо?

– Не вопрос, – губы сами собой растянулись в медовой улыбке. – Что я, маленький, что ли?

Папа пожаловался, что терпеть не может «Иронию судьбы» – мол, ему всегда жалко Ипполита. Мама переключила на «Голубой огонёк». Семён разлил всем, кроме Игоря, шампанское, и сел рядом с тётой Людой. Она положила на плечо сына рыжую голову в сбившихся кудряшках. Тушь у неё поплыла от слёз и сделалась похожа на дешевый грим. Дядя Николай с присвистом сопел, выпирающий над ремнём живот колыхался, как желе.

Игорь дождался, когда начнётся обращение президента, и тихо выскользнул на кухню.

Там на застеленной ватой тумбочке стояла пластиковая ёлка. Слабо моргали в сумраке огоньки гирлянды, издевательски улыбался красным ртом пластиковый Дед Мороз. А под ёлкой лежали подарки. Игорь нашёл среди них картонную коробку с улыбающейся на ней красной машиной. Он был слишком взрослым для такого, а сестра фанатела по Барби. Значит, этот подарок мог принадлежать только Котьке.

– Гоша, куранты скоро! – крикнула из комнаты мама.

– Я сейчас… Мне в туалет надо…

Игорь аккуратно поддел ножом скотч, чтобы потом можно было незаметно запечатать коробку обратно. Открыл холодильник и встал на стул, чтобы достать мандарины с верхней полки. Их специально убрали так высоко, чтобы Котька не смог добраться. Игорь выбрал три жёлтых, сочных шара с пупырчатой, тонкой кожицей, перед которыми никак не сможет устоять шестилетка. Один за другим, он запихнул мандарины в подарок. Забили куранты.

Завтра утром Котька наверняка встанет раньше всех. Взрослые будут гулять ночью, а Татьянка любит валяться в постели до обеда. Значит, двоюродный братец прибежит на кухню первым. Станет вскрывать подарки. В коробке с улыбающейся красной машиной он найдет три спелых мандарина и, не веря в своё счастье, торопливо съест их, пока не видят взрослые. Через несколько долек лицо его начнет синеть. Он захрипит, но в кухне хорошая дверь, и его не услышат. Фиолетовый язык выпадет изо рта, горло раздуется как подушка. Только через несколько часов его найдет под ёлочкой Игорь – ни в коем случае не Татьянка! Незачем ей на это смотреть. Тётя Людмила наконец получит настоящий повод поплакать. Пусть хоть в этот раз её напомаженный рот искривится искренне. А дяде Николаю всё-таки придется купить живую ёлку, чтобы кидать за маленьким гробом, обитым самой дешевой тканью.

Игорь так размечтался, что даже облизнулся. И тут его кто-то взял за шею.

Обернувшись, он увидел Семёна. Огоньки гирлянды бросали красные, жёлтые, зелёные отсветы на его спокойное лицо, поэтому в ледяных, как у рыбы, глазах загорались и гасли искры разных цветов. В соседней комнате всё ещё били куранты.

– Сём, я тут так… ничего… – отчаянно зашептал Игорь.

Семён приподнял его за горло и толкнул к открытому холодильнику. Лопатки обдало морозом. С верхней полки покатились и застучали по полу мандарины.

– Я просто есть захотел, – Игорь плаксиво скривил рот. – Фруктиков. Какой же без мандаринов Новый год?

На миг ему показалось, что двоюродный брат его убьёт. Задушит и запихнет в морозилку. Или оставит коченеть под пластиковой ёлкой. Но Семён вместо этого зажег сигарету, открыл форточку и шумно втянул дым.

– Тогда ешь, – он поставил на стол раскрытую коробку с красной смеющейся машинкой.

Игорь дрожащими руками вытащил три мандарина. Он торопливо почистил первый, брызгая на стол соком, разломил дольки и запихнул в рот сразу половину. Вязкая кислятина склеила челюсти, подбородок и ладони стали противно-липкими. На ресницах задрожали слёзы. Семён сбил пепел о краешек блюдца с лимонными корками.

– Ещё ешь.

– Я не хочу больше, – с трудом ворочая языком, сказал Игорь.

– Тогда зачем взял три?

Пришлось есть ещё. Куранты замолчали, из соседней комнаты теперь долетало «Счастье вдруг, в тишине…» Игорь ел дольку за долькой, хлюпая носом и растирая слёзы сладкими от сока ладонями. Семён курил, раздувая ноздри, и грудь у него поднималась так тяжело, будто он грузил вагоны. На улице хлопали, как выстрелы, петарды.

«Чтоб вы все сдохли», – злобно думал Игорь, глотая кисло-сладкую слюну.

Он жевал и мечтал, что утром плотный, слежавшийся снег упадет на машину дяди Николая и раздавит их всех. Представлял дольку мандарина, которая застрянет в горле у Котьки и задушит его. Тётю Людмилу, повешенную на ёлочке на её же безвкусные бусы: нитка искусственного жемчуга стягивает жирное горло, единственная туфля болтается на варикозной ноге. Семёна, разрезанного на кусочки и расфасованного по контейнерам, как холодец. Семёна, у которого из пробитого горла торчит ёлочная игрушка. Семёна, замороженного, как ледяная скульптура в парке.

Когда мандарины закончились, Семён встал, потушил сигарету, смахнул кожуру в мусорный контейнер.

– А теперь ты, Игорёк, пойдешь в ванную, умоешь рожу и вернёшься с улыбкой.

Он похлопал двоюродного брата по мокрой от слёз и мандаринового сока щеке и добавил:

– Не порти людям праздник.

Екатерина Жданович

ЕГО ВЕРА

Бальзар вышел на крыльцо старого двухэтажного дома, где снимал комнату и потянулся, скаля радостно клыки по-настоящему теплому весеннему солнцу. Несколько вырвавшихся из косы прядей пощекотали лицо легкой паутиной. Небольшой дворик поддержал его веселье криками детворы и гулом взрослых. Развешивающая белье Глида, прачка, заметив темного эльфа, улыбнулась ему лукаво, выставив из-за висящей простыни увлекающие объемы, и крикнула:

– Что, Бальзар, опять буянить?

Бальзар с тем же лукавством прижал палец к губам и, спрыгнув с высокой ступени, широким шагом вошел в паутину улиц.

Толпа, словно заразившись той же весенней беззаботностью, плыла по улицам волнующимся потоком. Улыбались девицы, стреляя глазами на эльфа, чуть трогали улыбкой губы богатые франты, а деловитые по обыкновению матроны с усилием удерживали на лице достойную мину. Мальчишки, юркавшие из проулков и обратно, были самыми сосредоточенными в этой пестрой массе. Нет, они не были воришками, по крайней мере, не все из них. Большинство были на посылках, а оттого и не позволяли себе радоваться солнцу. Нужно было доставить послания хозяев быстро и точно, а уж потом, заработав на калач, можно и отдохнуть. Бальзар довольно щурился, рассматривая их всех. Толпа не злила его, как бывало то в зимние, короткие дни. Наоборот, позволяла чувствовать себя живым, частью большого города.

У ворот, куда вывела Бальзара широкая чистая улица, толпа была другой, деловитой, шумной и неулыбчивой. Хмурились стражи, досматривая прибывших, мрачнели лицами купцы, вынужденные показывать первым все свое добро. А подчеркивали их недовольство высокие шпили, заглядывающие в город над стеной.

Храм бога Едже.

Эта религия, наравне с лесными эльфами, отвоевывала себе все больше земель. Злая, жестокая. Заставляющая верить в себя против воли. Даже то, что храм стоял за стеной, говорило о ее самоуверенности. Заявляло прямо – мы ничего и никого не боимся, мы готовы постоять за себя. И стояли. Рыцари-монахи, как они себя называли, с легкостью несли тяжесть своей веры в массы.

Бальзар в единого бога не верил: как можно верить, что один заменит десятки и станет управлять миром единолично? Но с монахами дело поимел. Вчера. На то и намекала прачка, которой удалось увидеть триумфальное его возвращение и услышать из первых, пусть и нетрезвых уст рассказ о его победе.

У нужного переулка Бальзар свернул, углубившись в более бедные, крайние районы. Попетлял по закоулкам и вновь вышел на широкую, чуть более грязную улицу.

Шильдик трактира бросился в глаза, отвлекая от мыслей. Искусная вывеска вообще отлично привлекала внимание. Кривую морду тролля будто и правда хорошенько приложили этой деревяшкой, так, что та осталась на ней висеть, пуча глаза на проходящих. Над рожей неровными буквами значилось: Пьяный тролль.

Бальзар, улыбнувшись чуть неуверенно, криво, нырнул за скрипнувшую дверь и остановился, привыкая к сумраку после яркой улицы.

– Явился, ррырг вшивый, – зло сплюнул трактирщик. Крепкий, даже здоровый человек с повислыми черными усами и абсолютно лысой головой.

Бальзар пожал плечами, состроив виноватую мину, и медленно двинулся вглубь помещения. Трактир был пугающе длинный и при этом неудобно узкий: так, что столы могли стоять лишь у одной стены. Лет сто назад местный королек решил ввести налог на ширину фасада. Долго тот не продержался, но породить несколько уродцев успел.

– Будешь что? – рыкнул Колот, не глядя уже на подбиравшегося эльфа.

– Позавтракать дай, – улыбнулся шкодливо Бальзар, чтобы скрыть тревогу. Стойка была аккурат посередине этого странного коридора-комнаты, и за ней столики уже стояли у другой стены, словно давая возможность посетителям хоть так уменьшить количество неприятных лиц. И за самым дальним столом, притаившись в темноте – свет горел лишь над стойкой – сидели монахи. После вчерашнего приключения видеть их здесь было грустно: хотелось поесть спокойно и немного поработать – через монеты уже было видно дыру кармана.

Трактирщик бросил еще пару грязных ругательств, адресовав их Бальзару, но кивнул положительно.

Бальзар сел у самой стойки, лениво рассматривая остальных посетителей. В такой час их было немного. Пара мрачных мужичков с легкими топорами, плотники заскочили на завтрак. Две женщины с опущенными плечами, тоже работницы, только эти домой возвращаются. Еще двое предпочетших прятать лица под капюшонами: по ним Бальзар скользнул взглядом, как по пустому месту. Раз ребята не хотят внимания, нечего его обращать. Никого из купцов или другого, способного одарить поиздержавшегося эльфа монетой, не было.