Избранное. 2021—2024

Лидия Петровна, не обращая на боль в подреберье, потянула ящик комода на себя, насколько позволяли заржавевшие направляющие и её собственные суставы, и те, и те сразу же противно заскрипели. Сунула, не глядя, руку, нащупала хрустальную вазочку, груду документов, надо ещё чуть-чуть потянуться…

Ага! Вот оно!

Лидия Петровна кончиками тонких холодных пальцев зацепила предмет, выудила к себе так, чтобы не нарушить порядок вещиц. На кружевную покрывавшую комод салфетку бросила находку. Ей оказался старый потёртый альбомом. Обложку венчала надпись «Ниточкой связаны».

Лидия Петровна нетерпеливо переворачивала одну страницу за другой. Тяжёлые, но хрупкие страницы шелестели в тишине комнаты. В нём Лидия Петровна хранила то, что собиралась унести с собой туда – воспоминания. Письма, записки, фотографии, ленты и кружево, которые только для неё одной что-то значили. Увы, больше никто не мог оценить значимость этих вещиц.

Наконец дошла до нужного места, склонилась поближе, чтобы лица героев на фотобумаге стали узнаваемы. В чёрно-белой реальности прошлого века две девчушки в простеньких сарафанах пристроились у плетня, улыбались чему-то своему, юному. Лет они семнадцати, не больше. Одна – постарше, другая – помоложе, всего на год. Лидия Петровна улыбнулась им в ответ, даже сердце как-то сразу прошло.

– Все-то вам хиханьки-хаханьки, кутята.

Она осторожно отклеила фотографию, перевернула. На обратной стороне была записана пара зачёркнутых адресов и один нетронутый. А чуть ниже на малярный скотч была приклеена потемневшая, бывшая когда-то алой, нитка. Лидия Петровна то приближала, то отдаляла фотографию. Нет, не разглядеть ничего!

– Внуча, подойди!

В дверном проёме возникла бледная Маша. В одной руке она пыталась удержать кувшин с водой и кружкой, в другой – пузырёк валокордина, в зубах – от него же инструкцию. Вот-вот всё упадёт на пол.

– Умфше?

– Лучше, лучше… Тут адрес, посмотри. Вызови мне такси.

***

Внучка увязалась с ней, хоть и со скандалом, но всё-таки выехали по адресу.

«Никуда ты, бабушка, без меня не поедешь! Только не в таком состоянии!».

Лидия Петровна сперва с нетерпением дожидалась, когда младшая договориться с телефоном. Еле договорилась, чтобы та отцу не простучала: точно их домой развернут. Внучка поверила, что бабушка в своём уме, когда та продемонстрировала идеальное давление на домашнем тонометре.

Дорога должна была занять не меньше двух часов. Этого времени было достаточно, чтобы привести мысли и себя в порядок.

Да, сердце прихватило. Больно, ох как больно. Будто кто-то штык воткнул со спины, прямо в рёбра! Давно такое было, лет шестьдесят назад, не меньше… Что-что, а сердце Лидию Петровну не подводило никогда, тьфу – тьфу.

Перед глазами вновь проплывали сцены, в которых то хохотали, то плакали те девчушки в простых сарафанах. Но сейчас она сама вызывала эти воспоминания. Как будто и не с ней было!

Она не заметила, как заехали в посёлок. Однообразные домики сливались в одну грязную линию. Такси остановилось у старенькой постройки. Видно, что за ним ухаживали, поддерживали угасающую жизнь, но эти усилия не могли побороть страшную болезнь – старость. Лидия Петровна с ловкостью девочки выскочила с заднего сиденья, пока внучка расплачивалась. Сколько она ехала сюда? Несколько часов или несколько лет?

– Ба, подожди! Вот же ж!

Но Лидия Петровна не слышала. Вот она: Донская улица, дом 23.

Поднялась по старым ступеням, нажала всем своим весом на ручку, и дверь в темноту чужого дома открылась. Лидия Петровна не стала оборачиваться на оклик внучки.

– Ба, ну постучать же! Ну куда ты?! Поздно же, никто нас не…

Внутри всё осталось так, как она запомнила. Правда, была она здесь давно, лет двадцать назад. Как-то откладывала приехать, позвонить стеснялась. Что она, школьница – на телефоне висеть? И всё-таки вот он, дом, в котором столько лет жила она. Её третий адрес.

Лидия Петровна вышла в коридор, в конце была комната. В приглушённом свете старых ламп стояли, тихо переговариваясь, люди.

Они безмолвно смотрели, не выдавая ни удивления, ни тревоге, тогда, как Лидия Петровна ковыляла к ним, выбирая, как поставить ноги на незнакомом пути. Наконец перед ней предстала картина: мужчины и женщины склонились над телом старой женщины, по возрасту – ровесницы Лидии Петровны. На лице у той застыло умиротворение и мертвецкое облегчение. Она познала покой.

Прикрыв рот дрожащими руками, она выдавила из себя:

– Да, что же это, Машенька… Неужто… Опоздала я! Маша!

Лидия Петровна кинулась к телу, но родственники подхватили её. Ноги подкосились, и она упала на колени перед кроватью.

– Маша! Машенька! Подождала бы меня! Маша… Маша…

Она вглядывалась в бледное лицо, пытаясь разглядеть в нём черты своей старой подруги, но не узнавала. Как же старость меняет, выворачивает. Где же её красота? Где ехидная улыбка?

Тут случилось самое неожиданное действо: покойница открыла глаза.

***

12 июля 1963 года

Х. Красный октябрь, ул. Почтовая, 58.

Жаркий полуденный зной не мог пробиться в прохладу казачьей хатки. Белые занавески оставили тёмные мелкие ромбики тени на выкрашенном дощатом полу – бабе Гриппе дети недавно сделали ремонт. Девчата лениво развалились на высоких подушках, подняли ноги на стену, пока бабушка не видит. Говорят, для красоты полезно.

Комнату в доме бабы Гриппы снимали Лида и Маша, студентки ветучилища, они только-только сдали экзамены. Впереди два месяца свободы. От неё, конечно, одно название: обе возвращались к родителям, а это значит, делили с ними все трудности работы в колхозе. Студентки надеялись, что вот теперь-то их теперь уважать начнут: теперь они спе-ци-а-лис-ты, пусть и очень молодые и без дипломов. Теперь-то они всё про дойку расскажут и про посадки, пусть внемлют и слушают, раз сами учиться послали.

Но это всё завтра. Развезут их автобусы в разные стороны, только письма и пиши…

А сейчас, один единственный день – свобода!

– Ммм… До вечера чуть-чуть осталось, – Лида потянулась и сладко зевнула. От скуки, не усталости. – Хочу на танцы в розовом пойти платье, помнишь? Там ещё такие цветы шёлкóвые на груди.

На противоположной стороне комнату зевоту подхватила Маша.

– А-а-а-ах! С лентами? Не помню… Это то, что ты хранишь всё да не наденешь никак?

– Не храню, а жду подходящего случая!

– Ну-ну. И как зовут этого подходящего? Не Сашок, часом, а? – съехидничала подруга.

Лида опустила ноги, обернулась.

– Ревновать его будешь?

Вот нехорошая же получилась ситуация! У Маши с Сашком была, как говорят, история. Везде за ней таскался хвостиком да портфель тягал. Машка хвастала всё, всем девчонкам уши прожужжала. А потом – что за муха укусила? – так и общаться перестал, всё с парнями стал больше времени проводить. На практике и не подходил даже помочь, не то, что поговорить. Лида спрашивала всё: что у них случилось? Но Маша сначала даже внимания не хотела обращать: с кем-то ещё веселится – пусть, ей-то что? Нужно будет – вспомнит. Так и не заметила, как они за разные парты сели. Последней каплей стало, что он ей про причёску гадость сказал. Маша тогда сделала интересную такую, будто герцогиня или графиня: прямой пробор, волосы убрала в пучок назад, а по бокам пустила букли. Не как у Гончаровой на портрете, нет, по-современному, по нынешней моде.