Чуж чуженин

– Можешь ли гораздо, княже? – прозвенел сильный голос воеводы. – Не тати мы, не разбойники, не ночные подорожники. Пришли мы послы-посланники. Ехали по горам, по долам, по темным лесам. Как подъехали к твоему широкому подворью, ворота были заперты. У ворот стража стояла. Мы им открывать приказали, они нам на калиту указали. Мы золотую казну вынимали, им отдавали. Идем мы от нашего господина Ратмира, князя Любомира младшего сына. Идем за Ратмировым суженым, за Любомировича ряженым, за княжной молодой, за Мстиславой Всеславовной, идем со всем полком и со всем поездом.

Всеслав ответил на поклон.

– Здрав будь, Хорт Хотеславич. Есть у нас суженое, есть ряженое.

Князь дважды хлопнул в ладоши.

Тут же из конюшни появились двое стремянных с соловой кобылой в золотой узде. Они подвели лошадь к крыльцу и почтительно остановились перед зазимским посольством.

По лицу Хорта мелькнул призрак улыбки. Он повернулся к князю.

– Это не моего княжича. Это не суженое, это не ряженое.

Князь кивнул, и стремянные отошли. Он снова хлопнул в ладоши, и спустя несколько мгновений двое слуг вынесли из терема увесистый ларец. Они поставили его перед воеводой и отворили, но Хорт даже глаз не опустил, упрямо повторив:

– Это не моего княжича. Это не суженое, это не ряженое.

Князь хлопнул в ладоши в третий раз, и сундук оттащили в сторону.

Мстиша затаила дыхание, потому что в этот миг все взоры обратились на нее. Людское внимание в обычное время льстило и грело, словно теплые лучи солнца, но нынче у нее похолодели кончики пальцев, в которые вложили что-то мягкое.

Мстислава рассеянно опустила взгляд на руки, где теперь лежал кончик вышитого рушника. Она изумленно подняла голову, встречаясь с заплаканными глазами няньки. Та держала другой конец полотенца.

– Пора, дитятко, – прошептала Стояна.

Нет! Мстиша метнула полный отчаяния взор на отца, ждавшего ее на крыльце, а затем на Хорта, мрачно и торжественно стоявшего за его спиной. Он показался ей выше и красивее, чем прежде. Впрочем, ее ненависть к чужаку стала от этого только сильнее.

Мстислава забыла, что можно моргать, что нужно дышать. Голова кружилась. Ей хотелось завыть – в голос, по-бабьи, – запричитать, кинуться оземь. Вот как, оказывается, выходят за нежеланного. Вот как отдают за нелюбого.

Она силой заставила себя вспомнить о Сновиде.

Ее ненаглядный, ее жадобный.

Он ждет ее. Он не отдаст Мстишу тому. Не отдаст чужому чуженину.

Это все понарошку. Это все не взабыль.

Мстиша вдохнула. Было так тихо, что она услышала тонкий шорох парчовых складок на груди.

Стояна легонько потянула, вынуждая княжну сделать крошечный шажок вперед. Еще и еще.

Тата смотрел на нее, и от теплого взгляда тоска, сдавившая сердце, понемногу отпускала.

Няня с поклоном передала конец рушника князю, и Всеслав вывел дочь к гостям. Хорт поклонился:

– Это моего княжича. Это Ратмирово суженое, это Любомировича ряженое.

– Отдаю тебе, Хорт Хотеславич, из рук в руки самое дорогое мое сокровище, дочь свою ненаглядную – Мстиславу Всеславовну. Довези же ее до Зазимья здоровой и невредимой, храни пуще зеницы ока. Так же из рук в руки передай своему господину, а ее жениху, княжичу Ратмиру, да молви мой отеческий наказ. Пусть смотрит за ней, поглядывает, любит да поуваживает. В обиду пусть не дает, сам не обижает, от лихих людей оберегает.

Всеслав повернулся к дочери, одарил ее долгим прощальным взглядом, расцеловал в обе щеки и обнял.

– Будь счастлива, моя лисонька, – прошептал князь и опустил на лицо Мстиши белое покрывало.

4. Побег

Они были в пути второй день, а Мстиша никак не могла поверить, что не грезит, что это все не затянувшийся страшный сон. Украшения с лошадей и повозок в первый же вечер сняли, праздничную одежду спрятали в укладки, и ничто больше не напоминало о свадьбе. Дорога предстояла неблизкая, ехать решено было тайно и споро.

Первым, что сделала Мстиша, скрывшись с глаз провожатых, – в ярости сдернула с лица ненавистный плат. По обычаю, принятому в Медыни и Зазимье, по приезде жених снимал его с невесты кнутовищем. Не бывать же этому! Пусть чужая воля запоручила Мстиславу постылому Ратмиру, но принадлежать ему она не станет! Лучше погибнуть, чем выйти замуж за оборотня.

Впрочем, прятать покрывало в дальний сундук княжна тоже не собиралась. Видит Пресветлая Пряха, оно еще сослужит ей службу.

Мстислава с тоской глядела на проплывающие мимо наполовину сжатые нивы, на вспаханную под весну зябь. Должно быть, в Осеченках поля те же. Те же, да не те. Все там будет иное. Чуждое.

Как назло, на ум пришла песня, что затянули перед отъездом безглуздые девки.

Уж отвезли меня да повыдалиНа чужу-то да на дальнюю сторону,На злодеюшку да незнакомую,Куда кончики не сбегаются,А добры люди не съезжаются.Там кукушье да кукованьице,Там петушье да воспеваньице,Там лягушье да воркованьице,Там медвежье да жированьицеИ уж волчье завываньице!

Вот чего-чего, а волчьего завываньица она минует. Пускай в Осеченках все чужое, главное, там будет ждать Сновид. Родной, любый, ненаглядный Сновид.

Станут ли они править свадьбу Осенинами, как полагается, или не будут откладывать?

Мстиша сделала глубокий вдох и выше подняла голову, приободряя себя мыслями о предстоящей встрече с молодым боярином, но ничего не вышло. Тревога нарастала, а сомнения проедали в былой уверенности все большую брешь. Чтобы отвлечься, Мстиша повернулась к Векше.

Чернавка, никогда не слывшая болтливой, и вовсе не проронила ни слова с тех пор, как их поезд отбыл с княжеского двора. Молчаливой тенью она сопровождала свою госпожу на всех привалах, без подсказки предугадывала ее малейшую прихоть, внимала каждому взгляду, но делала это отчужденно. Трудно было поверить, что эта замкнутая девушка с бескровным лицом устроила столь боевитый прием Ратмирову посольству. Чем ближе они становились к землям боярина Внезда, тем бледнее делалась Векша.

– Подай пряник, – лениво приказала Мстислава, и служанка, ушедшая глубоко в свои потаенные думы, вздрогнула, едва не выронив веретено, с которым не расставалась всю дорогу.

На насмешки Мстиславы она лишь отвечала, что, мол, негоже черной девке сложа руки просиживать. Векша убрала работу и потянулась за кульком со сладостями, но Мстиша, раздраженная нерасторопностью чернавки, вырвала весь мешочек.

– Ну, чего ковыряешься? – Она сердито заглянула внутрь. – Вяленица тоже сгодится.

Мстислава кинула в рот горсть засахарившихся кружочков репы, но, недолго пожевав, выплюнула.

– Тьфу ты, во рту вязнет!

Кушанье не развеяло ни скуки, ни тоски, изъедавшей княжну. Отбросив мешок с лакомствами на колени Векше, она распорядилась:

– Поди спроси у Хорта, далеко ли до Осеченок осталось.

Векша непонимающе нахмурила брови.

– На слазке?

– Велено же, тотчас поди да спроси! – упиваясь возможностью выбранить непонятливую чернавку, повысила голос Мстислава. – Буду я ждать, пока этот волчий хвост вздумает остановиться.

И дотоле бывшая без кровинки в лице Векша побледнела еще сильнее.

– Уж сумерки падают, не иначе как скоро совсем на ночлег встанем, – робко попыталась возразить она, но лишь заставила рассвирепеть свою госпожу.

– Ах ты, негодная, мне перечить вздумала! Пробежишься, ножки не отвалятся!

С этими словами Мстислава толкнула несчастную Векшу в бок, и той не оставалось ничего, кроме как на ходу спрыгнуть с возка. От неожиданности она едва не угодила под копыта ехавшему рядом бережатому. Кроме верховых их возок сопровождали еще две телеги, груженные приданым. Обоз двигался не шибко, но пешей девушке, давно не разминавшей ног, было не так-то легко нагнать его.

Растерявшаяся поначалу Векша, завидев, что никто не обратил на нее особого внимания и уж точно ждать не намеревался, отыскала взглядом возвышавшегося над остальными всадниками Хорта и, подобрав старенькую застиранную понёву, во весь дух припустила вперед.

Чернавка бежала изо всех сил, но даже так ей было не сверстаться с всадниками. От недоуменных взоров зазимцев запылали щеки. Наконец кто-то окликнул воеводу, и тот обернулся. Завидев запыхавшуюся, сгорающую от стыда Векшу, он резко рванул на себя повод, и по одному его знаку тотчас остановился весь обоз. Лицо Хорта вытянулось, но он терпеливо дожидался, пока девушка, приложив одну руку к груди, чтобы успокоить зашедшееся дыхание, добредет до него.

Не то стараясь занять неловкое молчание, не то пользуясь тем, что некоторое время Векша не могла говорить, Хорт улыбнулся, и его глубокий грудной голос был слышен каждому в поезде:

– Куда ж так торопишься, славница? Неужто усовестилась да перстенек мой решила вернуть?

Промеж всадников прокатилась волна мягкого, незлобивого смеха, который несколько утешил бедную Векшу.

– Не серчай, воевода. Что с возу упало, то пропало. – Конники снова засмеялись, а Хорт добродушно усмехнулся. – Княжна велит справиться у тебя, скоро ли в Осеченках будем.

При упоминании Мстиславы Хорт тут же изменился в лице. Его игривого веселья как не бывало, а между бровями собралась складка. Но воевода справился с собой и спокойно, хотя и без былой теплоты ответил:

– Княжне передай, что на развилке заяц перебежал ту дорогу, что на Осеченки лежала, так я решил в объезд править. Глядишь, лишь поприще потеряем, зато моя душа спокойней будет.

Тут уж пришел черед бледнеть Векше. Она разомкнула было губы, чтобы поблагодарить за ответ, да так и не нашлась что вымолвить. Девушка даже подумать боялась о том, чтобы вернуться к своей госпоже с подобной вестью, однако делать было нечего, а суровое и ставшее вновь неприступным и холодным лицо воеводы говорило о том, что надежды для Векши не оставалось. Поклонившись, она развернулась и поспешила занять свое место подле княжны.

Вопреки ожиданиям служанки, Мстислава восприняла известие не со злобой. В ее расширившихся красивых глазах застыло отчаяние.

– Векша, миленькая, – ухватилась она за руки чернавки, – что же делать? – Ее пальцы, каждый жемчужно-розоватый ноготь на которых Векша всякий вечер до блеска натирала благоуханными маслами, мелко подрагивали. – Что же делать? Как быть? Помоги, Векша! Слышишь? – Голос Мстиши из жалобного и просящего резко сделался привычно повелевающим. Встретив испуганный взор чернавки, Всеславна осеклась. – Прошу тебя, помоги! – наконец нащупав нужный лад, твердым жарким шепотом выговорила она, добела сжимая ее запястье.

– Капище! – нашлась Векша. – В Осеченках устроено великое капище Пресветлой Матери! Скажи, что перед свадьбой дала зарок ему поклониться.

– А ведь верно! – радостно хлопнув в ладоши, проговорила Мстиша, чувствуя забрезжившую надежду. – Не посмеет волчий прихвостень против Богини пойти!

Но Хорт смог.

Когда поезд остановился на ночлег и княжна вызвала воеводу к себе в палатку, он выслушал требования Всеславны повернуть на Осеченки не переча и с каким-то усталым вниманием, так что она уже было решила, что победила, но вежливость и спокойствие Хорта обманули ее.

– Больно очам глядеть на твою печаль и кручину, княжна, но решение мое твердое, – развел руками зазимец. – Князь-батюшка опеку над тобой мне вверил, покуда нареченному твоему супругу, моему княжичу не передам. Посему мне решать, мне отвечать. Дурной то знак был. – Хорт вскинул вдруг на Мстишу проницательный блестящий взгляд, отчего Векша, что стояла позади своей хозяйки, покраснела и потупилась. – И дорога та к дурному вела.

Мстиша тоже начала заливаться пунцовой краской, но вовсе не от стыда, как ее чернавка. Она поняла, что Хорт свернул нарочно, и прощать этого ему не собиралась.

– Ратмир тебя сам свозит к Пресветлой, а до той поры, когда ты со своим женихом соединишься, дозволь мне судить, какой путь правильнее и безопасней. Я за тебя головой отвечаю, княжна. Ты нынче – главное сокровище Зазимья.

Поклонившись до земли и больше не взглянув ни на одну из девушек, Хорт вышел, бесшумно затворив за собой холстинный полог.

Мстислава сложила руки на груди и уставила невидящий, но мстительно мерцающий взор на покачивающиеся полы палатки.

Вот, значит, что воеводишка удумал.

Она сузила глаза и закусила губу. Замысел быстро ткался в ее голове. С каждым часом они будут все дальше от Осеченок и от Сновида. С каждой верстой все ближе будет чужой чуженин. У Мстиславы оставалась всего одна ночь. И она точно не потратит ее впустую.

Поначалу это походило на ночное свидание: Векшина вотола на плечах, темнота, влажная земля под сапожками. И бежала Мстислава снова к милому. Только вот вскоре она поняла, что впереди вместо родной старой яблони нависает разлапистыми ветвями седая ель, что ноги несут ее не по знакомой сызмальства тропке, а по корням да овражинам, что темень стоит не привычная, в которой помнишь очертания каждого сучка и камешка, а настороженная и недружелюбная. В этой ночи не стрекотали уютно кузнечики, не пели предрассветные птицы, не шумели в ожидании дождя верхушки деревьев.

Мстислава оглянулась, но вокруг была только кромешная тьма. Где-то там, далеко позади, осталась заплаканная Векша, которой она запретила идти следом. На все мольбы из последних сил заглушающей всхлипы служанки Мстиша лишь сурово шикнула, велев молчать о своем исчезновении. Она не сомневалась, что с легкостью сумеет пробраться окольными тропами на большую дорогу, по которой рассчитывала вернуться в Осеченки с первой попутной телегой, но теперь, стоя в гулком одиночестве посреди незнакомого враждебного леса, уже не чувствовала былой уверенности.

Мстиша боязливо осенила себя знамением Небесной Пряхи. Сразу вспомнились нянькины побасенки о вездесущем лешем и коварных мавках, свисающих с ветвей и сбивающих с пути, а еще страшная быль про то, как по молодости Стояну едва не заманила в дрягву болотница. Княжна неприязненно передернула плечами. Вся эта нечисть, живущая под корягами и овинами, вызывала у нее брезгливость. В княжеской семье почитали великих светлых богов, но где те нынче? В затхлую лесную глушь не проникал ни солнечный луч, ни лунное сияние.

Мстислава в отчаянии запрокинула голову, безнадежно всматриваясь в клочки чернильного неба, проглядывающие сквозь лохматые верхушки деревьев. Неужели ей даже Лося не найти, которого любое дитятя несмышленое отыскать может?

Отчего она не слушала отца, когда он учил ее распознавать путь по звездам? Отчего только баловалась, когда он втолковывал ей о Железном коле, который всегда показывает на полночь? Смеялась, что тата вечно будет рядом и что муж, не умеющий прочитать ночного неба, и в мужья не годится.

Ныне никого рядом не оказалось, а сама Мстислава в лесу была ровно что слепой кутенок.

Смиряя гордыню, она поклонилась до земли и едва удержалась от вскрика, когда пальцы коснулись склизкого мха.

– Пропусти, батюшка леший, – по неизменной привычке скорее приказала, нежели попросила она.

Но то ли лесной хозяин почувствовал ее неискренность, то ли не те слова подобрала Всеславна, только к дороге она не вышла, да и того хуже: проплутав по чащобе и буеракам, Мстислава лишь сильнее заблудилась, а вдобавок ко всему оступилась на кочке и вывихнула ногу.

Но ее короткий жалобный всхлип быстро утонул в волглой тишине.

Княжна доковыляла до худо-бедно ровного места под замшелой елью и опустилась на жесткую подстилку из прошлогодней хвои и колючих, обросших лишайником веток. Но и сидеть было неудобно. Успевшее вспотеть тело быстро остывало, и зябкая осенняя ночь жадно пробиралась под жалкую Векшину накидку.

Неужели Сновид не почувствует? Неужели не придет ей на помощь? Разве не он говорил, что сердце его – вещун? Что разыщет ее на краю света?

Мстиша прислонилась к шершавому стволу и, плотнее закутавшись в вотолу, поморщилась: крепко пахло грибами и гнилым опадом.

Нет, сидеть нельзя. А вдруг Хорт уже обнаружил ее пропажу? Вдруг пустился в погоню? Она не сомневалась, что проклятый пес быстро нападет на не успевший остыть след.

Мстислава поднялась через силу, но лодыжка тут же дала о себе знать. Превозмогая боль, княжна двинулась вперед. Она уже не разбирала пути и не пыталась выйти на дорогу. Чем дальше она уйдет, тем дальше окажется от постылого жениха.

– Ай! – вырвалось у нее, когда над головой, едва не задев ее, с жутким уханьем пронеслась неясыть.

Застигнутая врасплох, Мстислава испуганно упала на землю. Раздался треск рвущейся ткани, а случайная ветка безжалостно хлестнула ее по лицу. От испуга и унижения на глаза навернулись слезы, но рядом не было ни Векши, на которую она могла бы вылить гнев, ни таты, в теплое большое плечо которого могла бы уткнуться в поисках жалости. Нет, Векша, верная Векша не смыкает глаз в далекой холодной палатке, а тата в темной повалуше напрасно гордится своей никчемной дочерью.

Мстислава теперь – отрезанный ломоть.

Поэтому, вытерев глаза и оттолкнувшись от грязного, пропахшего землей и разложением ковра из прелых листьев, она вновь похромала вперед. Вперед, только вперед. Рано или поздно Мстиша доберется до Осеченок, и там, в объятиях Сновида, найдет утешение. Но не раньше.

Вперед, только вперед!

Шепча вполголоса молитвы Богине, Мстиша шла в темную неизвестность, подволакивая больную ногу, и мысль о ждущем впереди любом придавала ей силы. Но вся решимость вмиг испарилась, когда неожиданно где-то совсем рядом раздался тоскливый, протяжный вой.

Мстислава остановилась как вкопанная. Горячую потную спину ошпарило ознобом, точно кто-то кинул за шиворот горсть снега. На руках вздыбились волоски.

Вой повторился, и, неосознанно ища опору, Мстиша оступилась, а когда лодыжку пронзила острая боль, снова крикнула, больше уже не сдерживаясь. Она попыталась встать, но нога окончательно отказалась служить.

Мстиша всхлипнула, злобно и беспомощно, и, утираясь, провела рукой по лицу.

Вой снова повторился, на этот раз с другой стороны.

Мстислава выпрямилась и замерла. От слез не было никакого толка. Жуткий, первобытный страх смешался с яростью и желанием жить, и она на ощупь отстегнула с пояса маленький булатный клинок. Пожалуй, жалкое оружие против волка, но сейчас он стал единственной опорой Мстиславы во всем белом свете. Она готовилась встретить смертоносную тварь лицом к лицу и уж точно не собиралась сдаваться без боя.

Мстиша ждала, затаив дыхание, и затравленно озиралась по сторонам, когда впереди забрезжил огонек. Поначалу она приняла его за горящие в темноте звериные глаза, но сразу опамятовалась. Живой первозданный пламень Небесного Отца ни с чем нельзя было спутать.

Человек, державший в руке светоч, шел почти бесшумно, а может, это сердце Мстиши стучало так громко, что заглушало все остальные звуки. Увидев девушку, он зашагал быстрее, ловко уворачиваясь от веток и словно не замечая мослатых корней под ногами. Чужак остановился в сажени от все еще сжимающей в руке нож Мстиславы и внимательно вгляделся в нее, выставив пламенник вперед.

Молчаливый осмотр длился несколько кратких мгновений, и Мстише стало не по себе. Никто не смел разглядывать ее, княжескую дочь, замаранную и ободранную, сидящую на голой грязной земле вот так, сверху вниз, бесстыдно и бесстрастно, без восторга и благоговения.

Но незнакомец смел.

Его левую скулу до брови пересекал давний, но заметный рубец, придавая ему лихой, страшный вид.

Наконец, удовлетворившись увиденным, человек отвел светоч и воткнул его в землю, загасив огонь. Только теперь Мстислава заметила, что иссиня-черный лес затянулся голубоватой дымкой. Занимался рассвет.

Чужак приложил сложенные руки ко рту и три раза ухнул пугачом. Спустя некоторое время откуда-то из глубины леса раздался ответный птичий крик.

– Не бойся, отогнал я их, – равнодушно сказал человек, небрежно откинув со лба короткие смоляные пряди. – А на другой раз тебе совет: от волков лучше всего на дерево забираться. – Он говорил как будто неохотно, с хрипотцой в голосе, словно до этого долго молчал. – Полно на земле сидеть, так и застудиться можно.

Он протянул ей руку, но Мстислава совершенно опешила и от неслыханной наглости незнакомца, и от его спокойствия. Она с возмущением отмахнулась от предложенной ладони.

– Да ты сам кто таков будешь? – надменно спросила Мстиша, в гневе забыв о недавней опасности. – Знаешь ли, к кому лапищи тянешь?

Незнакомец выпрямился и усмехнулся. В сизом предрассветном полумраке трудно было разглядеть лицо, но Мстише показалось, что глаза под темными широкими бровями нехорошо блеснули.

– Сам я человек досужий, хожу-брожу, беспутных девок из-под бурелома выуживаю. Ты шильце-то свое в чехольчик убери, не ровен час, порежешься, – добавил он, не пытаясь спрятать издевательскую усмешку.

– Да как ты смеешь, смерд! – взъярилась она, но незнакомца нимало не пугало ее бешенство.

– Идем, Хорт уж поседел, поди, за ночь, весь лес обрыскавши, – сказал он, посерьезнев.

– Как, Хорт? – тут же растеряв свою воинственность, опешила Мстиша. – Ты его знаешь?

– А как же. Кто, думаешь, меня на твои поиски снарядил? Ну же, – понукнул он, подманивая девушку обеими руками.

– Не могу я идти, – едва не плача, призналась Мстислава. Все оказалось зря. Все мучения, что она вытерпела в жутком лесу, пропали задаром, все надежды пошли прахом. – Ногу сбередила.

Незнакомец пытливо вгляделся в ее лицо, точно не верил.

– Посмотреть надо.

Мстислава вспыхнула. Должно быть, даже в сумерках ее щеки алели, как тлеющие головешки. Нужно было отказаться, взбрыкнуть, но прямодушная решительность незнакомца обезоружила, и она безропотно кивнула.

Человек приблизился и встал на колени у ее ступней.

– Эта?

Мстислава ответила очередным слабым кивком и осторожно потянула за полотнище верхницы, присобирая подол с больной ноги. В следующий миг она почувствовала прикосновение крепких пальцев. Незнакомец ощупывал ее лодыжку бережно, но в то же время без всякой робости, явно не заботясь о том, что могла чувствовать девушка, которую трогает незнакомый мужчина. Несколько раз Мстиша ойкнула, но скорее для острастки, чем от настоящей боли.

Незнакомец тем временем оглянулся и сорвал несколько листьев росшего неподалеку троепутника. Затем достал из-за пазухи большую ширинку и, свернув ее и вложив внутрь траву, принялся туго обвязывать вокруг Мстишиной щиколотки.

– На ногу не наступай да не натружай первое время, поберегись. У Хорта мазь спросишь, он знает. Ну а так, – он закончил последний узелок и осторожно опустил подол, а затем посмотрел прямо в очи смущенной Мстиславе, – до свадьбы заживет.

Один уголок его рта скривился в усмешке, а прищуренные глаза улыбались, но от этой улыбки Мстиславу пробрал мороз.

Несколько мгновений они глядели друг на друга, но Мстиша не выдержала и отвела взор, заворачиваясь в накидку, будто та могла спрятать ее от пронзительного взгляда.

– Озябла? – спросил незнакомец, поднимаясь и отряхивая колени, словно пытался загладить заботой неловкое молчание. – Ничего, в один уповод добежим, тут недалече. На становище мамки-девки тебя укутают, отогреют.

– Да как же я пойду? – нахмурившись, начала было Мстиша, когда вдруг безо всякого предупреждения чужак наклонился и подхватил ее на руки.

– Держись крепче, – вместо ответа приказал он.

– Пусти! – придушенно пискнула она, впрочем, послушно вцепилась в рубашку незнакомца.

– Да не так, за шею обними.

Перебарывая смущение и злость, Мстислава подчинилась.

– Задушишь! – Он недовольно повертел шеей, заставляя покрасневшую до ушей Мстишу ослабить хватку. – По мне, так оставить бы тебя тут еще прохладиться ночку-другую. Может, тогда в иной раз подумаешь, прежде чем сбегать к лешему на кулички. Еще немного, и волкам бы на заутрок угодила.

– От одних волков спас, другому несешь, – пробормотала Мстислава, отворачиваясь и стараясь держаться как можно дальше от лица чужака.

Тот скосил на нее глаза и усмехнулся:

– Что ж батюшка-то твой сплоховал, зверю в лапы отдал?

Мстислава осеклась. Она хотела бы ответить, что отец думает только о княжестве, что он не верит в оборотней, что сестру пожалел, а ее продал, словно ярушку на торгу. Но негоже ей, княжеской дочери, жаловаться на родного отца безвестному простолюдину.

Мстиша изо всей мочи старалась не замечать ни сильных кряжистых рук, легко удерживающих ее на весу, ни горячей кожи под своими пальцами, ни странной смеси из запахов пота и земли после дождя. Светало, и она пыталась исподтишка рассмотреть лицо незнакомца, но успела разглядеть лишь серебряную серьгу в ухе да несколько свежих царапин на щетинистой щеке.

– Откуда ты взялся? Не видела тебя в обозе.