Да, я девушек люблю, или Банда Селивана Кузьмича. Книга 2

– Да, – сокрушённо покивал головой Селиван Кузьмич. – Бедный фермер чуть у меня денег взаймы не попросил. Дорогу он нам к богатым фазендам показал. Идём туда не мешкая, пока нас опять не опередили. За мной, коллеги, в быстром темпе!

– Шеф, у нас в банде не всё в порядке, – нагнав атамана, зашептал ему на ухо Интеллигент. – Этот амбал Батюшка, этот мастодонт Гвидон Додонович охмуряет братву. Пока ты пропадал на разведке, он вербовал всех нас не грабить тружеников полей, а всей артелью устроиться где- нибудь работать. Он хочет из нас сделать трудяг ломовых. Заронил в души некоторых сомнения.

– Разберёмся, – нахмурясь, буркнул Селиван Кузьмич. – Ты, Интеллигент, последи за ним, да всё мне докладывай.

– Хорошо, мой атаман. Пристально буду за ним наблюдать.

Брюс, Рембо, Бутылкин и Мамуся опять стали играть в карты. С интервалом в минуту раздавались взрывчики ехидного смеха, и проигравший получал пинки под зад. Львиная доля их по- прежнему, доставалась Мамусе, который в азарте часто перебирал.

– Командир, впереди топает группа людей! – вскричали Шнырь и Шпынь.

– Где, где? – встрепенулся Селиван Кузьмич.

– Вон на взгорке, указал рукой направление Шнырь. – Человек семь. У всех полные сумки и рюкзаки.

– Это они! – грабители наших фермеров! – гневно воскликнул атаман, разглядев в бинокль кучку людей. – Это они идут впереди нас и снимают сливки. Это они лишают нас добычи. В погоню! За мной, чудо- братва! Надаём им пендюлей!

Швырнув рюкзак и кейс на землю, он бросился догонять соперников- перехватчиков. За ним устремились остальные, кроме оставшихся у вещей Гвидона Додоновича, Тарзана Робинзоновича и Карапузькина, пугливо прижавшегося к коню.

Догнав семёрку таких же бандюг, как и сами, разбойнички напали на опешивших от молниеносной неожиданности противников.

– Шухер! Линяем! – запоздало посеял панику один из них.

– Бей их! Бей, не жалей этих заслуженных уголовников нашей страны! – обуянный мстительным негодованием, приложившись кулаком в чью- то челюсть, заорал атаман. – Окружай их смело! Круши отпетых подонков!

Внезапный натиск банды завершился полной победой. Даже схватки не было: противник просто бросился наутёк, оставив на поле брани два рюкзака, сумку и большой пузатый чайник.

Бурно радуясь победе, братва накинулась на трофеи. Рембо вытянул из рюкзака бутыль, выдернул пробку и, понюхав горлышко, воскликнул:

– Ого- го! Чистый спирт!

Все, гикая и крича “ура” возликовали.

Отобрав у Рембо бутыль, Селиван Кузьмич тоном, не допускающим возражений, сказал:

– Выпьем за ужином!

– Ну Шеф, ну давай глотнем по маленькой за славную победу, – просительным голосом обратился к нему Брюс и оглянулся, ища поддержку у подельников.

– Нет, нет. Сейчас нельзя, – упрямо помотал головой и, как маятником, покачал пальцем Селиван Кузьмич. – Выпьем по одной, потом по второй, третьей – и пошло- поехало… Нельзя сейчас. Всему своё время.

– Жаль – денег нет, – разочарованно вздохнул Тёлкин, пошарив руками в сумке. – Только шмотки и продукты.

Брюс из бокового кармана рюкзака вынул колоду игральных карт с изображёнными на них голыми девицами и несколько пакетиков с презервативами. Пакетики засунул во внутренний карман пиджака и принялся с интересом рассматривать карты, часто цокая языком. Рассмеявшись, он роздал карты сотоварищам. Послышались оценивающе насмешливые восклицания и развязное гоготание. Садист с Неврастеником заспорили:

– А я тебе говорю, что дама треф с патронташем на голом пузе и в болотных сапогах более вызывающе выглядит!

– Нет, дама пик, стоящая на карачках и смотрящая в замочную скважину, – в более красноречивой позе!

– Треф!

– Пик!

Швырнув в друг друга карты, неразлучные враги крепко обнялись, упали на землю и пыхтя завозились, пытаясь победить один другого.

– Чтоб тебе везде тесно было, – простонал Садист.

– А тебе все туго было во веки веков, – пропищал Неврастеник.

– Что за скулёж собачий! – с досадой воскликнул Селиван Кузьмич, оторвав взгляд от карт. – Эй, кто- нибудь, пните их! Строго успокойте!

Дерущихся разнял Гвидон Додонович, неспешно подошедший к победителям брани. Брюс сунул ему в руки две карты и, иронично улыбаясь, сказал:

– На, Батька, потешь зрение на старости лет.

– Тьфу! Грех бесстыжий! – гневно поморщился Гвидон Додонович, рассмотрев на них женскую наготу; вернул карты Брюсу и распорядился: – На, порви, сожги, уничтожь эту безбожную гнусность, растлительство морали!

– Полная виктория! – радостно обратился Селиван Кузьмич к Гвидону Додоновичу и к подошедшим Тарзану Робинзоновичу и Карапузькину. – Наши обидчики, подлые перехватчики получили сполна, по заслугам. Будут знать, как наших фермеров разорять… За образцово выполненную атаку объявляю всем благодарность!

В ответ раздался раскатистый гром и сверкнула молния. В пылу короткого боя и победного торжества никто не заметил широкоплечую тучу, подкравшуюся с запада. Разбойнички с тревогой воззрились на небесную путешественницу. Она как из ведра окатила их проливным водопадом. Резко подул холодный ветер. Не сговариваясь, похватав трофеи, все побежали к своим вещам. Лесочек, в котором оставлены были вещи, был молодой, низкорослый и укрыть от дождя не мог. Оглядываясь по сторонам, Селиван Кузьмич увидел в двухстах метрах высокую берёзу и, оскользаясь, зачавкал к ней по размокшей земле. Подельники последовали за ним. Берёза не спасла: косой дождь продолжал бесцеремонно поливать их. Конь недовольно всхрапнул.

По просьбе атамана Брюс и Бутылкин посадили его на Боливара.

Минут через десять томительного ожидания, матерясь, Садист плюнул против ветра. Обратный результат неописуемо удивил его: плевок попал в лицо. Он утёрся, сварливо проклиная ветер. Потерпел ещё пару минут и, не выдержав издевательства небес, раздражённо вскричал:

– Долго оно будет мочиться на нас?

– Пока не опорожнится, – мудро ответил Селиван Кузьмич.

Вскоре издевательству пришёл конец: ливень прекратился, ветер стих. Насквозь промокшие разбойнички стали нервно совещаться, что делать дальше.

Садист и Неврастеник собрали с земли несколько веток и принялись разводить костёр. Влажная кучка хвороста неохотно задымилась. Гвидон Додонович взнюхнул дыма, визгливо чихнул, резко наклонясь вперёд, и гулко стукнулся лбом о ствол берёзы. От чувствительного удара она стряхнула с себя остатки дождя, искупав всех и затушив костёр. Конь испугался внезапного шума, встал на дыбы и игогокнул. Селиван Кузьмич, сделав неуклюжее сальто, плюхнулся в лужу. Нецензурно выразив негодование в адрес Батюшкиного чиха и берёзы, он вскочил и принялся угрюмо разглядывать свои грязные куртку и брюки.

– Главный! Главный! Я хибару вижу! – радостно вскричал Мамуся, догадавшийся встать на пенёк и внимательно осмотреть всё вокруг. – Вон она, совсем недалеко, крыша блестит.

– Все туда? – коротко скомандовал атаман.

Через пять минут разбойнички вышли на берег Иртыша. Селиван Кузьмич остановился перед хибарой, брезгливо рассмотрел её и всё пространство вокруг неё. Везде валялись полусгнившие бакены, ржавые цепи, останки лодок.

– Видимо, тут когда- то бакенщик обитал, – догадался Селиван Кузьмич. – Лет двадцать пять тому назад.

– Полностью с тобой согласен, Шеф, – преданно заулыбался Интеллигент.

Брюс осторожно распахнул скрипучую дверь и заглянул в тёмные сумерки жилья.

– Переночевать можно, только осторожно, – обернулся он к атаману. – К стенам не прислоняться, чтоб не упали.

– Молодёжь, ну- ка быстро соберите сушняка и разведите костёр, – отдал приказ юнцам Селиван Кузьмич.

Шнырь и Шпынь бросились исполнять команду. Гвидон Додонович и Тарзан Робинзонович взяли котёл и чайник и пошли к реке за водой. Карапузькин высыпал из рюкзака четырёх плохо ощипанных кур и принялся дощипывать их.

– Старшой, – перемигнувшись с Буханкиным и Кобылкиным, обратился к атаману Рембо. – Продрогли мы. Хорошо бы остограммиться перед приёмом пищи. Может, напьёмся. Всё равно делать нечего.

– Своевременная мысль, господа, – живо отозвался Селиван Кузьмич. – Я сам собирался об этом подумать, да заботы о ночлеге отвлекли. Мне тоже не терпится «вздрогнуть» по первой. – Повысив голос, он позвал всех: – Коллеги, сплотитесь вокруг меня! Выпьем по пятьдесят грамм для поднятия духа и улучшения аппетита.

Он достал из рюкзака пятилитровую бутыль со спиртом и стал разливать его в подставляемые кружки и стаканы ликующих подельников.

– Господа друзья! Выпьем за громкую победу над нашими противниками, – важно приосанившись, произнёс он тост.

– Ура- а! – хором вскричали «господа» и выпили спирт. Закряхтели, шумно задышали, а Карапузькин и Мамуся побежали к реке, чтобы залить водой свои обожжённые пищеводы.

– Хорошо втёк, – занюхав старую еловую шишку, удовлетворённо просипел Брюс. – Девяносто градусов, не менее.

– Жжёт, – кивнул Буханкин.

– Лекарство. Эликсир жизни. Панацея от всех болезней, – буркнул Бутылкин.

– Шеф, после первой, не мешало бы вторую, вдогон, – просительно посмотрел на атамана Рембо.

– Эх, была – не была! Давай опрокинем по второй, – махнув рукой, сдался Селиван Кузьмич, вызвав взрыв разноголосого ликования.

– Дай нам, Боже, бесконечно то же! – выдал восторг и сам Селиван Кузьмич.

Разлив спирт по кружкам и стаканам, атаман потребовал тишины и провозгласил новый тост:

– Чтоб все наши желания сбылись! За крупную удачу!

– Ура- а!

Пока варился куриный суп, разбойнички прикончили спирт. Через каждые три минуты вечерние сумерки оглашались новым тостом.

– Так выпьем за всё то, что не противоречит, – деловито предложил Интеллигент.

Выпили.

– Выпьем за то, чтоб всё хорошее нам досталось! – выкрикнул Мамуся.

Выпили.

– Чтоб всё не так угрожающе было, – подал стеснительный голос Карапузькин.

Уважили.

– Будем пить горилку до тла! – задорно вскричал Брюс.

Единогласно поддержали.

Сожалея, что спирт так быстро кончился, опьяневшие разбойнички принялись поедать курятину.

– Скажи, Батюшка благочинный во Христе, – обратился к Гвидону Додоновичу Интеллигент. – Ты священником не мечтал стать?

– Нет, преступный брат мой, с моими грехами это невозможно, – с хрустом разгрызая косточку, ответил богатырь.

– А я как- то однажды в попы младшего сана принять попросился, – заплетающемся языком пожаловался Мамуся. – Отказали. Ни одной молитвы не знаю.

– Только тебя на посту попа и не хватало! – рассмеялся Брюс. – Старый босяк! Представляю тебя, дрючок, отпускающим нам грехи!

Мамуся, не обратив внимания на Брюса, скулящим голоском запел песню о разлуке.

– Нишкни, старая гагара, – морщась, прикрикнул на него Ворчун. – Гад- паразит! Взвизжал на луну! Паразит!

Карапузькин и Тарзан Робинзонович, утолив голод, завели неспешную беседу о запорах и поносах.

После сытного питания Селивану Кузьмичу захотелось посидеть на коне.

– Пойду на Боливаре посижу, – с трудом вставая, сказал он.

– А кто это, Шеф, – полюбопытствовал Евсей Буханкин.

– Это мой верный конь, – объяснил Селиван Кузьмич. – Боливар, Буцефал, Сивка, Тулпар, Пегас, Росинант, – все эти клички принадлежат моему боевому скакуну.

Подельники, нетвёрдо ступая, гурьбой последовали за атаманом, чтобы весело посмотреть, как он в двадцать девятый раз свалится с коня. У костра остались Гвидон Додонович, увлечённо доедающий курятину, Трутень, с блаженным удовольствием курящий сигарету и пёс Шибай.

– Шеф, чтобы ты не упал, может, привязать тебя к Боливару, – предложил Карапузькин.

– Обойдёмся, – самоуверенно ответил Селиван Кузьмич, подойдя к пасшемуся коню.

Брюс и Бутылкин помогли ему сесть верхом. К великому удивлению всех, атаман не упал. Не свалился он через минуту и через пять минут. Более того, он попросил Льва Геракловича провести коня по кругу. И опять не упал.

– Уважаемый Шеф наш, в пьяном виде ты прекрасно сидишь на Боливаре- Буцефале! Настоящий ты кавалерист! – верноподанно воскликнул Интеллигент. – Тебе, несомненно, надо перед тем, как садиться на скакуна, принимать во внутрь по двести грамм.

– Точно, старшой, – поддержал Интеллигента Брюс. – Потребляй водку – и смело прыгай на коня.

– Спасибо за совет, коллеги, – весело ответил Селиван Кузьмич. – Вполне возможно, что так и буду делать.

Под общий восторг он соскочил с Буцефала и, обняв Брюса и Кобылкина за плечи, повёл их к костру. Разбойнички тоже обнялись и последовали за ними. Гордей Кобылкин запел старую песню:

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить.

С нашим атаманом

Не приходится тужить…

Все подхватили песню. Когда пропели о пуле, ранившей коня, Карапузькин и Мамуся, самые пьяные, пустило по слезе. А когда, кончив петь про атамана, запели о есауле, который бросил коня, не захотев его пристрелить, Карапузькин и Мамуся всхлипнули, опустив головы. Не допев про есаула, разбойнички уже у костра заунывно затянули песню о чёрном вороне. Сев кружком, они, тесно прижавшись друг к дружке, допели песню до конца. Карапузькин и Мамуся разрыдались, размазывая по щекам до конца горькие слезы. Глядя на них, заскучали и остальные.

С тоскливой кручиной покончил Гвидон Додонович, который тихо протрубил:

Солдатушки, бравы ребятушки,

А где ваши жёны?

Разбойнички оживились и подхватили:

Наши жёны – пушки заряжёны,

Вот кто наши жёны!

Тёлкин и Буханкин вскочили и пустились в пляс. Не выдержав, к ним присоединились остальные. Садист лихо засвистел. Отплясавшись, разбойнички попадали на землю, тяжело переводя дух.

– Хорошо сидим! – воскликнул пиршестволюбивый Брюс. – Помню, как- то с одним старым рецидивистом- мародером шумно пьянствовали мы на развилке трёх дорог. Так “гудели”, что все прохожие и проезжие обходили и объезжали нас по полю, боясь приблизиться. Да- а, есть что вспомнить весёлое! А однажды организовали мы новогодний бал на ферме среди коров. Такую пьянку с песнями и танцами да крутыми матами я никогда не забуду. Удался бал. Под утро мы подрались и чуть ферму не спалили.

– И мы гуляем не хуже, – возразил Селиван Кузьмич. – Выпивка – первосортная. И мы танцуем с матами и свистом. Садист и Неврастеник скоро задерутся. Мы тоже пируем. Правда, братва?

– Правда, гуляем! – откликнулся Интеллигент.

– Вот только выпивка кончилась, – грустно пробормотал Рембо. – А в остальном…

– Как кончилась! – хитро глянул на него атаман. – Выпивка по случаю победы всегда найдётся. Только надо сохранить ее до подходящего момента, – доставая из рюкзака одну за другой три бутылки водки, торжественно добавил он. – Эх, гулять – так гулять! Продолжим удовольствие!

– Ура! Урр- ра! – с ликованием приветствовали его добрый поступок разбойнички. – Да здравствует наш превеликий Шеф! Ура- а!

Селиван Кузьмич разлил подельникам по пятьдесят грамм и провозгласил тост:

– Чтобы наше пьянство на свежем воздухе было не хуже, чем у других!

– Да будет так! – ответили разбойнички и выпили водку.

Закурили и, размашисто жестикулируя руками, перебивая друг друга, принялись болтать о житье- бытье. Брюс и Интеллигент разговорились о всяких пристрастиях и привычках.

– Согласен с тобой. Чудаков в нашей стране весьма много, – приблизив своё осоловелое лицо к осоловелому лицу Брюса, хихикнул Интеллигент, – знал я одного старичка из Усть- Шиша. У него было странное хобби. Он коллекционировал всякую пыль. Собирал ее в пузырьки, коробочки, пакетики. Была у него пыль лесная, полевая, городская, и даже из столицы – кремлёвская. Хранил он пыль из погребов и сараев, с чердаков и курятников, угольную, ковровую, книжную. Особо гордился он пылью из Средней Азии и Кавказа, Европы, Африки и Австралии. А на пыль из Антарктиды он просто молился; её ему одна проезжая цыганка продала. Два года назад он по случаю приобрёл атомную пыль. Из любопытства понюхал и даже попробовал на язык. Она- то и сгубила его. Облучился и помер – стал жертвой своего пристрастия. Вот так…

– А я в омском музее, – перебил Интеллигента Брюс, – посетил выставку всяких ловушек. Что там только я не увидел. Великое множество разновидностей силков, петель, сетей; уйма всевозможных капканов и капканчиков; целый зал был уставлен и увешан мышеловками, крысоловками, кротоловками – и даже с дюжину тараканоловок было… липучки для мух и комаров. Тоже частная коллекция была. Один энтузиаст тридцать лет её собирал. Что творилось на этой выставке! То из одного угла, то из другого раздавались мученические вопли, стоны, охи, ахи и другие страждущие возгласы посетителей. Одни из любопытства сунули пальцы в крысоловки, другие трогали капканы. Ха- ха- ха! Юной красавице нос прищемило тараканоловкой. Чересчур любопытная была. Бизнесмен языком к липучке прилип. Группа школьников в сетях запуталась. Отовсюду требуют, умоляют освободить их, а лучше вывести вон. Дело даже до паники дошло. Две старушки, все в липучках и мышеловках, подняв истерику, устроили давку у дверей. Я тоже в беде побывал: зашёл в какой- то сейф, и не смог выйти. Долго орал, стучал. Никому до меня дела не было. И только когда я стал изощренно материться – сам собиратель коллекции меня выпустил. Принялся укорять, стыдить, но я послал его в одно неприятное место и, с гордо поднятой головой, покинул выставку. Чтобы успокоиться от пережитой нервозности, я пошёл прогуляться по улицам Омска. У гостиницы встретил иностранца английской породы. С долей раздражённого патриотизма в голосе спрашиваю: “Ну что, верноподданный зарубежной страны, чисто выбритый британец, как дела, козёл?” Он лыбится во всю пасть и вежливо картавит: “О ес, ес! Я есть из вейлыкобриитайн!

Брюс достал из кармана сигареты, прикурил и, заметив в глазах Интеллигента ждущий интерес, продолжил:

– Я ему, этому вейлыкобриитайнцу второй вопрос: “Хапать то, что плохо лежит приехал?” Он кивает: “О ес! Я прилетел воспитывать вас, учить деловому уму- разуму”. Я с еще большим благородным чувством раздраженного патриотизма пытаю его: “И много вас, воспитателей, слетелось в Россию учить нас как жить?” “Много, много, – косноязычит он. – Вы, рашен, много болтайт, и ничего не делайт”. “А ты, полит- экономический педагог, – говорю, – знаешь русскую пословицу: “В чужой монастырь со своим уставом не суйся! Знаешь?” Он: “Не понимайт. Как, как?” Послал я его к заморской маме нашими народными словами, руками резкий жест сделал. Охрана его подскочила. Я гордо развернулся и пошёл дальше. На выпивку сообразить с ним побрезговал. Какой из него собутыльник.

– Я тоже увлекаюсь хобби. С раннего детства собираю бутылки, – подал голос Бутылкин.

– А я был знаком с одним заведующим детского сада, – протиснулся в беседу Карапузькин. – Он собирал детские игрушки- погремушки и соски. Пятнадцать мешков хранил в своём доме. По воскресеньям высыпал их на пол и до вечера играл с ними.

– Дружил, я две недели с одним пожарником, – выглянув из- за спины Бутылкина, обратил на себя внимание Тарзан Робинзонович. – У него была яростная страсть к собирательству “бычков”. На полочках вдоль стен в его квартире покоились сотни окурков от папирос и сигарет, а четыре окурка от папирос “Герцеговина Флор”, которые Сталин курил, и “Три богатыря” с ментолом лежали на самом почётном месте – в зеркальном серванте. Там же были огрызки от гаванских сигар. Отдельной гордостью его коллекции среди самокруток – «козьих ножек» был “бычок”, начинённый ослиным дерьмом. Его он купил у мальчишек в степном казахском ауле. А сколько у него было сортов махорки – он сам затруднялся ответить. Из- за нелепой оплошности пришёл конец его счастью. Принёс он домой непотушенный окурок иностранкой сигареты – и произошел пожар. Вся его коллекция сгорела вместе с домом. Увы: буйное помешательство с горя – и второй год лечится пожарник в тихом учреждении с охраной.

Селиван Кузьмич запел песню о двенадцати разбойниках, про атамана Кудеяра, остальные аккуратно подпели ему. Кончив петь, Брюс улёгся поудобней и принялся вспоминать “героически” померших от водки своих собутыльников:

– Васька Недотёпин хорошо пил. Подох, так сказать, на посту – за углом магазина: там всегда страждущие собирались сообразить на троих. Генка Тельняшкин прекрасно пил. Не дали ему похмелиться он и отдал Всевышнему душу. Сосед, коммунист, Антип Георгиевич – уснул под забором и не проснулся. Дед Глоткин тоже от неё, любимой, придавленный обрушившейся поленницей, принял вынужденную смерть. Он в ней припрятанную бутылку самогонки искал. Друг мой босоногого детства, Яшка Верхтормашкин… Бродячая цыганка нагадала ему гибель от бодучей коровы, а он пьяный, наступил на грабли, получил черенком в лоб – и был таков на тот свет. Верь после этого гадалкам… А ты помнишь, Рембо, – толкнув ногой, окликнул он дружка и усмехнулся. – Помнишь сапожкника Гаврилу Конца. Фамилия у него такая была. Как по телефону позвонит – все на пол падают, впав в веселье. Кричит в трубку: “Алё, здесь Конец говорит! Что? Конец! Конец, говорю! Позовите Свету Конец, жену! К телефону позовите!… Что? Нет у вас конца света? А где жена? Да пошёл ты сам туда!” Помнишь, Рембо, как он концы откинул?

– Конечно помню, – отозвался Рембо, тряхнув головой, что бы дремота отступила.

– Пил он водку, жарко стало, – стал объяснять Брюс подельникам, внимательно слушавшим его, – окунул лицо в бочку с водой – и захлебнулся. Как его ни спасали: и по спине били- колотили, и вверх ногами поднимали, и трясли – не помогло, не ожил. Теперь Гаврила на небесах чинит сапоги ангелам и архангелам.

– А святые небожители что, в сапогах летают? – лукаво скривил рот Селиван Кузьмич.

– Почему бы и нет, – развел руки в сторону Брюс. – Там же холодно, сплошные сквозняки.

Все рассмеялись, а Брюс громче всех.

– Да- а, много моих дружков- собутыльников променяли этот свет на тот из- за неумеренности пития, – сменив смех на лёгкую грусть, задумчиво произнёс Брюс. – Ну что, братва, нальём ещё и выпьем до дна всем смертям назло!

– Выпьем! – согласно кивнул Гвидон Додонович.

Рембо разлил водку по стаканам и кружкам. Все молча выпили. Закурив, Селиван Кузьмич, важно приосанившись, обратился к разбойничкам:

– Мне настойчиво подумалось – и это точно – что я со стопроцентной вероятностью граф. Давно чую, что во мне течет аристократическая кровь. Помню, ещё когда я брыкался в пелёнках, мама с папой нежно напевали, что наши предки – англо- французские графья. Отчётливо, как будто это было вчера, помню. Поэтому, уважаемые господа, прошу величать меня, вашего атамана – графом де Пендалюком! Ура, господа! Выпьем в честь меня! Наливай водки, Рембо!

– Ура много раз! Да здравствует наш великий и непобедимый граф де Пендалюк! – вскочив на ноги, льстиво прокричал Интеллигент.

Разбойнички тоже вскочили и встали в очередь, чтобы поздравить и пожать руку самозваному аристократу.

– “Ур- ра! Качай графскую особу, единственную в нашей шайке!” – заорал Брюс, и братва, схватив атамана за руки и ноги, принялась высоко подбрасывать его. Это Селивану Кузьмичу, как и в прошлый раз, очень понравилось, и он потребовал продлить удовольствие.

Подкинув графа ещё раз пять, разбойнички расселись вокруг костра и стали назначать себя князьями, баронами, маркизами, герцогами, виконтами. Неуёмный изверг Садист решил стать маркизом де Садом, а Неврастеник объявил себя маркизом де Помпадуром. Садист около минуты согревал его испепеляющим взглядом, затем сквозь зубы процедил:

– Я буду маркизом, а ты выбери себе другой титул!

– Нет, маркиз я, – категорически возразил Неврастеник. В последний раз предупреждаю: отрекись от этого титула!

– Да провались ты в…

– Я же тебе органы повырываю, мразь!

– А я откушу их у тебя!

– Пошли в сторонку, – вставая, позвал Садист Неврастеника. – Здесь нам не дадут добиться своего.

– Пошли, – кивнув, поднялся Неврастеник. – Улыбайся, на нас смотрят.

И два неразлучных врага, полные показного дружелюбия, направились в кусты мордовать друг друга.

После того как все выбрали понравившиеся им титулы, граф де Пендалюк присвоил им разнокалиберные чины. Его преосвященству и боярину Батюшке было присвоено звание лейб- повара шайки. Лев Гераклович Карапузькин, так как не смог доказать, что его предки в средние века были рыцарями, признан был временно исполняющим обязанности рыцаря, стал флигель- ординарцем атамана.

Барон фон Брюс получил чин главного начальника охраны, а князья Евсей Буханкин, Ерофей Тёлкин, Гордей Кобылкин и Еремей Бутылкин обрели чины гвардейцев второй гильдии.

Витязь Емельян Грамотеев (Интеллигент) получил назначение на пост тайного советника атамана, а виконт Тарзан Робинзонович Тьфуськин обрадован был чином помощника лейб- повара.

Молодец, Шнырь приобрёл чин корнета, а такой же молодец Шпынь – поручика. Рембо и Трутень, помимо титулов принцев, также получили несуразные чины супер- экстра- ультра. Что это такое – как ни тужился умом, не смог объяснить граф де Пендалюк.