Бегущая от Тьмы

Она повернулась к охотнику с тем самым выражением, от которого, как я уже успела заметить, мужчины начинали слегка сжиматься в плечах.

И в этот момент я по-настоящему осознала: старушка хоть и выглядела дряхлой, но внутри всё ещё горела. Именно этот огонь и держал на ней весь монастырь.

В ответ я даже почти смогла усмехнуться, точно вспоминала заново, как это делается. Лёгкое движение уголками губ – первое за долгое время. И, коротко кивнув, я молча пошла за рыжей девчушкой. Та всю дорогу бросала на меня косые взгляды с нескрываемым интересом. Впрочем, она была такой не одна.

В коридорах другого крыла монастыря оказалось удивительно многолюдно: повсюду сновали дети, и почти каждый не стеснялся таращиться на меня во все глаза, как на новую диковинку этих мест. Вероятно, это и были те самые сироты, что жили при монастыре.

И я их понимала. В этой глухой деревне время тянулось тягуче, вязко, как мёд в глиняной чашке. Поводов для сплетен здесь было не больше, чем сухих дров в холодный вечер. И потому любая чужачка становилась ценным поводом для обсуждений.

Но меня это не пугало. Напротив – эта неспешная, почти сонная жизнь казалась именно тем, что мне было нужно. Размеренность. Предсказуемость. Покой. Я больше не стремилась вырвать у судьбы смысл. Мне хотелось выдохнуть, а не бежать дальше.

Ведь пока Она ещё не нашла меня. И это давало мне шанс, чтобы впервые за долгое время просто жить. Пусть и с тревожными мыслями, крутящимися на повторе:

«Всё это ненадолго. Она всё равно меня найдёт».

Я упорно гнала их прочь. Продолжала двигаться наугад, во Тьме, но всё же – вперёд.

И поэтому полчаса спустя я уже стояла в прихожей – в чужой, но тёплой одежде, закутанная по-зимнему с головы до ног. Шерстяной платок надёжно укрыл мою голову и от назойливого снега, и от мрачных мыслей, что всё ещё роились на фоне.

Всё на мне и вокруг было чужим, но при этом – уютно спокойным. Как в передышке перед снежной бурей.

Даже Кайл, стоявший у входа и ждавший меня.

Он больше не выглядел таким растерянным, как в кухне. Напротив – казался собранным, готовым к любому повороту. И, что особенно бросалось в глаза, искренне заинтересованным мной.

– Ты действительно владеешь луком? – всё же решился он спросить, как только мы вышли за ворота монастыря и миновали резные, покрытые инеем створки.

Я лишь молча киваю. Без слов, без пояснений: не вижу смысла разжёвывать очевидное. Но Кайл, похоже, был из тех, кто требует подробностей. Он недовольно хмурится, морщит лоб и уже открывает рот, чтобы спросить.

Я тяжело выдыхаю облачко в морозный воздух и всё же решаю, что будущему напарнику, пожалуй, стоит знать, с кем он идёт в лес.

– Владею. И не только луком. Мечом тоже, но кинжалом лучше. Умею ставить силки, различать животных по следам, а также идти по ним. Хорошо разбираюсь в травах. И ещё…

Я иду вперёд, глядя лишь на заснеженные холмы вокруг, словно снег под ногами был важнее выражения лица моего собеседника. И только когда хруст снега рядом вдруг исчез, я поняла, что Кайл остановился.

Обернувшись, я ловлю его взгляд – зелёный, будто сама весна заплутала среди снегов. Видимо, я вновь его чем-то смутила. Он стоял и смотрел на меня так, как будто не был уверен – шучу я или нет.

Я слегка наклоняю голову, поправляю выпавшую снежную прядь из-под платка и криво улыбаюсь. Почти по-человечески.

– Давай лучше я покажу всё на деле? Не люблю я много говорить. Обычно мне не верят или не воспринимают всерьёз. А я терпеть этого не могу.

Он не стал спорить. Только покачал головой, будто не то чтобы поверил, но решил рискнуть. И повёл меня вниз по холму, туда, где среди снежных отмелей начиналась так называемая деревня.

Хотя деревней назвать это место у меня язык не поворачивался. Стоило ступить на мощённую камнем дорогу, как вокруг нас выросли дома – одноэтажные, да, но крепкие, добротные, явно не вчера сложенные. Какие-то выглядели богаче, какие-то – попроще, но из общей картины чистоты и порядка никто не выбивался.

Может быть, из-за этого снегопада, который никак не хотел заканчиваться этим утром? Я сильнее кутаюсь в свой платок, когда мы проходим через центральную площадь, где раскинулся небольшой рынок.

Торговцы вокруг перекрикивали друг друга, зазывали покупателей яркими голосами, размахивали товарами и перехватывали взгляды. В толпе теснились местные: кто с корзиной, кто просто за разговором. Здешняя торговля была не про покупку – про жизнь, которая пульсировала между прилавками. И сквозь эту толпу я кое-что всё же увидела – и именно это «кое-что» заставляет меня замедлиться.

– Драгоценные камни?.. – не могу не удивиться я, проходя мимо вещей, которые прежде видела разве что на картинах в книгах.

Кайл, кажется, даже обрадовался тому, что я сама завела диалог первой. Его голос стал чуть теплее, живее, и он тут же с охотой принялся рассказывать.

Оказалось, что данная деревня имела очень выгодное положение для добычи ископаемых: горы ломились от драгоценностей и недешёвой руды. Из-за этого большинство мужчин здесь и работали в шахтах.

Но плата за такие богатства взималась не монетой. А кровью.

Кайл говорил об этом почти буднично, как о давно принятом факте: о том, что шахты – это не просто пыль и руда, а ещё и постоянная угроза. Потому что за горой Эндерхана водилась нечисть, которая неустанно лезла на территорию людей. И у неё всегда был отменный аппетит.

И я при этом так нервно усмехалась, ведь знакома была с ней куда ближе, чем идущий рядом со мной охотник.

Он рассказывал мне о проблемах с орками, которые, помимо крови, любили ещё и золото, добываемое этими людьми. Периодически они нападали на шахты, пробирались ночью, устраивали поджоги, резню. Стража старалась держать оборону, но всё это было лишь временным решением. Задержкой перед новой волной.

За разговором путь до кузнеца пролетел почти незаметно. Мы свернули с главной улицы, пересекли тихий двор и оказались перед низкими воротами. Кайл вошёл в них так, будто бывал здесь каждый день, без малейшего колебания.

Вот только направился он не к крыльцу дома, а сразу к небольшой пристройке сбоку. С виду – обычный сарай. Но стоило подойти ближе, как всё стало ясно: изнутри раздавался ритмичный звон металла – такой мощный, что от него почти дрожала земля.

Я по инерции держалась чуть сзади, скрытая за его спиной. И всё же, когда он распахнул дверь, и на меня дохнуло жаром, я не удержалась – заглянула через плечо.

Это была не просто мастерская. Это была кузница – живая, дышащая, раскалённая. Жар от неё обжигал лицо, будто ты входил в самое сердце вулкана. Воздух вибрировал от температуры, и в этом пламени стоял он.

Высокий, потрясающе красивый мужчина с большими, мощными руками как раз создавал великий двуручный меч. Глядя на то, как с его лёгкой руки молот раз за разом опускался на раскалённую заготовку, я не могла не залюбоваться.

Я не могла представить, кто ещё мог бы поднять этот меч – разве что его создатель. Последний удар – звонкий, как колокол. И кузнец, не глядя, бросил заготовку в чан с водой. Вода взвыла, зашипела паром, взметнулась клубами вверх, закрывая его фигуру туманной завесой.

Моя улыбка была искренней при встрече с этим тёплым, пышущим жаром местом, которое в ответ отвечало мне взаимным интересом и любопытным взглядом хозяина. Его глаза скользнули по мне, словно проверяли сплав. И я могла бы вновь спрятаться от него за спиной Кайла, но гордость моя была сильнее, и потому я терпеливо выдержала его взгляд, не отводя своего ни на секунду.

– Так-так… кто это у нас тут? – его голос прозвучал, как раскат – тягучий, низкий, обволакивающий. Бархат с примесью угля. На губах появилась ленивая, заинтересованная ухмылка. Не насмешка – вызов.

– Знакомься, Геральт, – подал голос Кайл. – Это Адель. Мы к тебе по делу. Девушка хочет попробовать себя в охоте. Ей нужен лук. Нужно понять, насколько это… – он запнулся, с трудом подбирая слово. – …Реально.

И больше всего мне понравилась спокойная реакция мужчины. Он молча вытер руки о полотенце, висевшее на спинке стула, повесил его обратно с точностью человека, привыкшего к порядку. И только после этого шагнул вперёд, чтобы посмотреть на меня так, будто я была для него неизвестный слиток. Прикидывал – погнусь или выдержу удар.

– Какие голубые глаза… В тебе течёт кровь эльфов? – спрашивает кузнец, касаясь тайной струны моей души.

– Всего на четверть, – отвечаю я честно на прямо поставленный вопрос.

Геральт коротко кивает, как человек, знающий цену чужим истинам. Зато глаза Кайла вновь расширились от чистого удивления.

И я понимала почему. Эльфов в этом мире почти не осталось. Люди боялись их. А страх, как всегда, становился топором. Всё, что несло силу, магию, иное восприятие мира, уничтожалось. Молча. Системно. До пепла.

Мне же от отца, чьего лица я так никогда и не узнала, достались лишь серебряные, будто вытканные из лунного света, волосы. От Матери – глаза цвета морской глазури в ледяной оправе. Я ненавидела их: они с пугающей точностью отражали её призрак в каждом зеркале, в которое я смотрелась.

Так моя внешность никогда не укладывалась в рамки привычных всем понятий красоты. Я была почти прозрачной на фоне красавиц, но навеки запоминалась людям на месте преступлений.

И то, как вновь по-новому меня рассматривал охотник, я филигранно игнорирую, а после просто первой иду за поманившим меня кузнецом.

Ведь в соседней комнате меня уже ждал настоящий храм оружия. Чего здесь только не было: от внушающих доверие мечей до могучих секир. На стенах висели в ряд украшенные камнями лёгкие сабли, а внизу, отдельным рядом, конечно же, располагались луки.

Выбирала я недолго – лишь пробежалась мимолётно пальцами и тут же почувствовала нужную силу в одном лёгком, тонком луке, сделанном из тиса. Я утвердительно кивнула, когда быстрым движением натянула тетиву, проверяя её эластичность, – и осталась более чем довольна.

На заднем дворе, среди снежной тишины, на замёрзшей яблоне болталась старая, потрёпанная мишень. Красная точка в центре – как сердце, которое уже повидало немало разочарований. Я взяла предложенную стрелу из колчана, молча натянула её и, не прицеливаясь дольше пары секунд, выстрелила на выдохе.

Стрела вонзилась ровно на границе – между древом и мишенью. До заветной «десяточки» было пропасть.

Геральт, всё так же вольготно облокотившись на стену, жевал алое яблоко. Он не выказал ни тени удивления, ни разочарования. И именно эта тишина в его взгляде была ощутимее слов. Он наблюдал не за моей меткостью – а за тем, как я держу себя, когда не попадаю.

Кайл рядом переминался с ноги на ногу, будто стоял не на каменной плитке, а на раскалённой решётке. Его выдох прозвучал слишком облегчённо – с той непрошеной ноткой радости, которую люди выдают, когда чужая слабость позволяет забыть о своей.

– Не расстраивайся, Адель. Хочешь – попробуй ещё раз! – говорит он, натягивая улыбку, что не грела.

Я же лишь взглянула на него мрачно и, закачав головой, тут же натянула вторую стрелу. А за ней – ещё одну. И ещё. И ещё. Я не успокоилась, пока пять стрел подряд не вошли точно в цель. После этого только обернулась, чтобы взглянуть на стоящих позади мужчин.

Геральт чуть приподнял брови. Не более. Его голос, когда он заговорил, был таким же спокойным, как прежде, но в паузе перед словами уже звучало другое.

– Неплохо. А если так?..

Он подкинул надкушенное яблоко высоко вверх. Настолько, что оно почти исчезло на фоне зимнего неба – кроваво-красное пятно на бледной, выстиранной ткани. Я наклонила голову, следя за траекторией. В теле сработала интуиция – старая, выверенная, как дыхание перед прыжком. Мгновение. Одно. Другое.

Выстрел заставил яблоко взорваться всплеском. Оно разлетелось в небе, как алый цветок, оставив за собой только след изумления. И я позволила себе лёгкую, триумфальную улыбку.

– Глазам не верю… – выдохнул Кайл, и голос его дрогнул. – Впервые такое вижу. Вживую…

Кузнец же не растерялся. Он закивал неторопливо, с тем редким одобрением, что выдают неохотно, но метко. Хлопнул охотника по плечу – тяжело, по-мужски, как предупреждение.

– Эльфийская кровь способна на многое. Радуйся, Кайл: такое счастье не каждый день в руки падает.

А потом он так легко и тепло добавил:

– Ну, а теперь нечего девушку на морозе держать. Заходите. Фая, должно быть, уже завтрак накрыла.

Кузнец выдержал мой взгляд спокойно, с привычной для него уверенностью. Его глаза – тёмные, как ночь перед бурей, – не прятались и не углублялись в лишние расспросы, но в их спокойствии я почувствовала знание. Опыт. И, возможно, гораздо больше, чем он готов был произнести вслух.

Я ценила это. Ценила тишину, в которой меня не допрашивали, а принимали.

За этим поздним завтраком я постоянно ловила себя на мысли: к Геральду невозможно было не проникнуться симпатией. Он не старался понравиться, но всё равно располагал к себе. Только иногда, между тёплым хлебом и чайной паузой, задавал ненавязчивые вопросы, будто осторожно подбирал ключ к двери, которую я так долго держала на засов. Он расспрашивал о моём «несчастном случае» как об истории, к которой уже все привыкли. И повторить мне сказку монахинь для него оказалось несложно.

Но, когда я поднимала на него взгляд, каждый раз встречала всё тот же глубокий, проницательный взгляд, будто он видел меня не только насквозь, но и глубже, чем я сама хотела бы заглянуть.

Ведь там было столько Тьмы, с которой я ни с кем не хотела делиться.

Я вышла из дома кузнеца с новым луком, туго набитым колчаном – и лёгкой улыбкой, что осталась на губах не по принуждению, а… просто потому, что вдруг действительно захотелось.

Воздух вокруг был свеж. Снег под ногами – мягкий, упругий. А Кайл, разумеется, тут же вызвался проводить меня обратно к монастырю и теперь шагал рядом, чуть склонив голову и касаясь взглядом моего профиля.

– Ты понравилась нашему суровому Геральду, – сказал он наконец, и в голосе прозвучала смесь наблюдательности и лёгкой, плохо скрытой ревности.

– Невероятный мужчина… Только странно: такой большой дом, а в нём почти никого. Только одна служанка, – произношу я то, что крутилось у меня в голове.

– Да вот же, многие здесь женщины пытались его заполучить. Да не вышло ни у кого. Как приехал к нам в город с новорождённым ребёнком один, так и живёт до сих пор, – произносит Кайл, пожимая плечами.

Я лишь хмыкнула понимающе, но тут же отвлеклась на рябь чужих голосов, потому что мы вновь проходили мимо рыночной площади.

– Слушай, может, пройдёмся? Покупать ничего не буду, обещаю. Просто… хочу посмотреть, заприметить, что взять в следующий раз. Обещаю: тебя долго не задержу, – произношу я и перевожу взгляд обратно на парня, который тут же расплылся в ослепительной улыбке. Просить его дважды мне не пришлось.

Рынок постепенно редел: многие торговцы уже сворачивали прилавки, заворачивали ткани и перебирали ящики с остатками товаров. Но улица всё ещё была полна голосами, запахами и остатками солнца, что играло в отражениях на стёклах. Люди сновали туда-сюда без какого-либо конца, и создавалось ощущение, будто здесь собрались буквально все, кто жил в этой не такой уж и большой деревне.

– Почти так и есть, – лишь усмехнулся Кайл, когда я высказала свои догадки. – Рынок здесь открывается лишь по выходным, а так как заняться тут особо нечем, многие приходят хотя бы за тем, чтобы перемыть друг другу косточки.

– Оно и видно, – тихо пробормотала я, ловя на себе презрительные взгляды девушек, которые носили красивые светлые шубки. И все как одна с красивыми сапожками да с красивыми причёсками.

И всё это было настолько «красиво», что меня начинало тошнить. Ведь в этой картине я в своих выданных монастырём сапогах смотрелась как чернильное пятно на глянцевом свитке. И мне было глубоко плевать на это.

Пока я не наткнулась на стойку, где даже сейчас, несмотря на то что базар уже закрывался, было довольно много девушек. Они оживлённо торговались за какую-то яркую тряпку, и я даже притормозила невольно, увидев, как девушки буквально начали драться.

– Здесь вещи Шарлотты. Местная законодательница моды. Ткани ей везут с юга, говорят, даже там её имя известно. Да и как иначе: руки у неё действительно золотые. Качественнее у нас не найдёшь.

Он говорил это с ленивой, даже чуть усталой ровностью, не отрывая взгляда от разыгравшегося спектакля, где пёстрые оборки, перчатки и заколки уже летели в стороны. Девушки всерьёз сцепились намертво – визг, локти, выдранные пряди. Всё по классике. И меня это, к удивлению, даже позабавило.

– И цены тоже, наверное, золотые? – фыркнула я вполне риторически, а затем чуть тише добавила: – Ставлю на брюнетку.

Кайл хохотнул – искренне, с неожиданной лёгкостью. Но уже через секунду, глубоко вздохнув, как человек, к которому снова пристала чужая глупость, всё же шагнул вперёд – разнимать клубок вопящей моды.

Девицы к тому моменту уже повалились в снег и теперь отчаянно кусались, цепляясь друг за друга так, будто в этом куске ткани заключалась судьба мира. Совсем дурные. Разве не знали, что в честном бою кусаться запрещено? А вот простой удар под дых всегда был примитивным, но верным решением.

Я хмыкнула, наблюдая, как при виде Кайла их хищная ярость мгновенно растворяется в жеманных полуулыбках. Шипящие гадюки вдруг вспоминают, что они – дамы. Сладкоголосые, щедро напудренные охотницы в беде.

А он, недолго потоптавшись возле прилавка, вернулся ко мне… И с ним – их скоординированная ненависть.

Теперь весь выводок уже косился на меня. Они были готовы броситься как по команде. Жаль только, меня этим было не впечатлить. В отличие от Кайла.

– Держи, это тебе, – сказал он с неожиданной теплотой в голосе и протянул мне пару чёрных кожаных перчаток.

Я уставилась на них. Потом – на него. На его руку. На мех. Обратно на лицо. Это должно было выглядеть глупо. И, наверное, выглядело.

– Я не могу их принять. Мне нечего дать тебе взамен, – произнесла я медленно то, что, казалось, и так было очевидно. Зачем, спрашивается, он их купил, зная это?

– Адель, это же всего лишь маленький подарок, – произнёс он мягко, но с тем спокойным упрямством, которое не нуждалось в одобрении. – Видел, какие тебе достались перчатки. Они мужские, у тебя в них все пальцы утонули. Вот тебе в них с тетивой и сложнее было возиться. Так что бери и не думай. Считай это моё вложение в тебя… как в будущего охотника.

Я замерла, сжимая в руках этот подарок, как будто он вложил в них не перчатки, а нечто гораздо более опасное – простую человеческую заботу, которой я у него не просила.

Чтобы привыкнуть к ней, мне и сотни лет было бы мало.

И потому я была ужасно смущена этой его выходкой. Почти растеряна.

Бурчала себе под нос, что и сама бы справилась, что не нужно было… Но в ответ получила только мягкую, тёплую улыбку парня, который просто был рад угодить мне. Пусть я и не желала в этом признаваться вслух.

Но всё равно, когда мы двинулись в сторону монастыря, я уже машинально тёрла внутреннюю сторону перчаток – мягкую, нежную, будто пригревшуюся от его ладоней. И, несмотря на весь свой упрямый гонор, всё же… радовалась. Тихо. По-своему.

И вместе с тем честно и твёрдо пообещала себе: вернуть. Вернуть всё до последней монеты с первой же своей зарплаты. Ведь один урок я точно железно запомнила на всю свою жизнь – ничего в этой жизни не даётся просто так.

Никакой жест не бесследен.

За всё приходится платить. Раньше или позже – неважно. Но быть должной кому-либо в этой жизни я больше не хотела.

И не собиралась.

Глава 2

Я тяжело дышала через раз. От длительного забега по заснеженному лесу начинало колоть в боку, но я останавливаюсь лишь в тот момент, когда наконец достигла свою добычу.

Лань стояла на краю поляны, застыв, будто выточенная из янтаря. Её тонкие ноги подрагивали, в ушах дрожало напряжение. Даже отсюда я чувствовала этот запах – знакомый, густой, как утренний туман в низинах. Первобытный, сладкий страх. Он висел между нами прозрачной пеленой, будто тончайшее стекло, которое вот-вот треснет.

Она боялась сделать неверный шаг, боялась, что её смерть уже смотрела ей прямо в лицо. Загнанная. Испуганная. Дрожащая.

Я знала это состояние до самых кончиков пальцев. Совсем недавно я сама стояла вот так же. Своей собственной кожей слышала, как за спиной скрипит охотничий лук. Та же дрожь в теле, то же предательское оцепенение. Мы были зеркалами друг друга. Только теперь я была той, что держала оружие. И я была рада, что теперь стояла по иную сторону баррикад.

Стрела была уже на тетиве. Лёгкое натяжение. Выдох. Ни жалости, ни колебаний. Только тишина и стальной фокус. Я улыбаюсь на выдохе, зная, что победила. Хотя бы на этот раз.

Идеальный выстрел пришёлся точно в глазное яблоко оленихи. Лёгкая смерть для загнанного животного. И долгожданная разгрузка для меня. Я выдыхаю с облегчением – и с этого момента больше не чувствую себя жертвой.

Только не на этой стороне горы.

– Адель! – голос Кайла прорезал лес как крик ворона. – Чёрт побери, зачем ты убежала от меня? Если бы не следы на снегу – я бы тебя потерял!

Он вбежал в поле моего зрения – тяжёлый, раскрасневшийся, злющий. Дышал, как раненый бык. Почти был готов наброситься на меня и растерзать, но увидел лань. И замолчал.

– Ты… смогла её настичь? – его слова звучали недоверчиво, почти с восхищением.

Это был мой первый день в качестве охотницы. И я действительно была рада тому, что смогла угодить Кайлу, который потом ещё долго восхвалял мои способности. Однако большее облегчение дарило мне то осознание, что теперь мне удалось сбросить с себя то жуткое оцепенение, что сковывало меня с того самого дня, когда мне удалось спастись от участи быть принесённой в жертву.

И месяц назад я бы рассмеялась в лицо любому, кто посмел бы сказать мне о том, что всё может измениться. Вот так резко. Бесповоротно. Что небо и земля перевернутся местами, а всё, что я любила, во что верила, – вырвется с корнем.

Но всё изменилось.

И теперь, по ночам, когда Тьма заботливо подкладывала под голову кошмары, а я вновь и вновь просыпалась от собственного крика, я лежала без сна, вглядываясь в чёрный потолок пустым, выжженным взглядом. И вспоминала ту самую историю. Древнюю, как сам мир, с которой всё и началось когда-то.

По легенде, на отшибе границы между землями людей и теми, кто людьми не был, где лес был глуше смерти, а тени шептались друг с другом, как живые, – жила Она.

Чёрная ведьма. Не миф и не слух, а само олицетворение могущества. Легенды о ней, я была уверена, ходили и в этой деревне. Раньше Она и не думала скрываться от взглядов людей. Ей это было не нужно.

Просто она сама была дочерью Тьмы – той самой, что была создательницей всей нечисти, всех отвергнутых и прокажённых этого мира. Ведь Она была соткана из самого экстракта смерти – из беды, силы и слепой ярости. Разносила хаос, как чуму, лёгким мановением руки. И знала лишь бесконечный голод и тупую цель – всегда угождать той, что её создала.

В этом был её смысл – сеять хаос, распад и смерть.

Пока однажды не произошло то, чего даже сама Тьма не смогла предугадать.

Колдунья, чья сила и мощь заставляли дрожать от страха любого, кто хоть раз осмелился посмотреть ей в глаза, однажды нашла в лесу едва живого от ран мужчину. И я не знаю зачем, в каком бреду Она была, но в тот день моя Мать пожалела человека и даже решилась его спасти. За каким-то чёртом.

Только вот не знала Она тогда, что тем самым подпишет себе приговор. Ведь она влюбилась. По-настоящему. Глупо. До слепоты.

Именно поэтому – и из-за толики неопытности – Она так быстро понесла от этого мужчины. А когда поняла, чем может обернуться её секундная слабость, – было уже поздно.

Тьма почувствовала. Узнала. И пришла в дикую ярость. Оттого сгоряча и прокляла своё же отродье, лишив мою Мать не просто всех подаренных сил. Она отняла у неё саму волю. Сплавилась с ней так, как пламя сплавляется с металлом, – пока от прежнего не остаётся ничего, кроме пустой и безликой формы.

Любовь, страх, ненависть – всё это стало для неё лишь звуком. А Она – оболочкой, в которой царила лишь пустота.

И первое, что сделала Тьма, – это убила отца ребёнка. Без замешательства. Без колебания. С точностью палача и спокойствием вечности.

И это стало той причиной, что заставила непоглощённые осколки моей Матери окончательно сойти с ума. Ведь Она действительно была готова умереть вместе с ним. Вместе с ним… и с Тьмой, что уже давно жила в её душе.

Но моя Мать не позволила себе этого.

Даже в безумии она сжимала в дрожащих руках крохотное, тёплое тельце новорождённого ребёнка, прижимая его к груди с той яростной, волчьей нежностью, которую даже Тьма не смогла сжечь до конца.