Небо под ногами

Он часто повторяет, что я – его лицо. Я всегда должна держать это в голове и прежде, чем хоть что-то сделать, миллион раз подумать.

– Клянусь, клянусь и еще раз клянусь. Никакой беременности, пап, честное слово!

Кажется, я впервые в жизни произносила подобные слова, да еще и отцу в лицо. От нелепости его догадки захотелось нервно рассмеяться, но пришлось замаскировать смех коротким сбивчивым кашлем. Но отца не провести – он уже удостоил меня своим фирменным уничижительным взглядом.

– А теперь клянитесь, что вы по-настоящему любите друг друга, а не женитесь по молодости и дурости!

– Клянусь! – опять сразу же выпалил Васька, да еще и так громко, что я даже вздрогнула. И теперь две пары глаз пристально смотрели на меня, ожидая признания.

Вот опять мне стало неловко. Признаваться в любви вот так, при отце, в ультимативной форме кажется странным. Да и вообще, как понять, что я люблю Васю? Когда мы целовались, я понимала, что Ваське это нравится больше, он даже на выдохе простонал что-то неразборчивое мне в губы, когда я прижалась к нему сильнее. Но вот только я сама не знаю, что конкретно должна была чувствовать в этот момент. Не пойду ведь я об этом спрашивать у отца! Да и рассказывать подружкам и просить советов как-то стыдно. Поэтому я просто повторяла движения губ за Васей, а когда все закончилось, сказала, что мне всё понравилось. Я и не врала, наверное, просто мне и сравнить-то не с чем.

Кажется, мое молчание затянулось, потому как отец нервно прочистил горло, явно на что-то намекая. Взглянув на Ваську, ловлю его испытывающий взгляд, полный ожидания, и понимаю – в сложившейся ситуации есть только один правильный ответ.

– Да, люблю, – тихо говорю я, опустив глаза. Хотела бы прикрыть неуверенность в своем ответе смущением, но не уверена, что вышло так, как я задумывала.

Отец, ничего не сказав, возвращается за свой рабочий стол, садится, испуская какой-то тяжелый гортанный вздох, и начинает барабанить пальцами по столу, отбивая ритм какого-то нескладного марша. Я продолжаю таращиться в пол и вдруг вижу: рядом с моей ногой распласталась, разбилась мутная маленькая капелька. Смотрю исподлобья на Ваську, а его лицо покрыто крупной испариной, стекающей неровными дорожками по напряженным вискам. Неужели он так сильно волнуется?

– Ладно, – наконец-то заявляет отец, – женитесь!

Я чувствую, как что-то поднимает меня в воздух, и комната начинает кружиться. Васька крепко держит меня в своих объятиях и, облегчённо вздыхая, заглядывает мне в глаза.

– У нас получилось! – шепчет он, расплываясь в широкой улыбке.

Я улыбаюсь и киваю в ответ, как только он ставит меня обратно на пол и под ногами вновь возникает какая-никакая опора. Внутри что-то сжимается и ёкает. Но что же это? Страх от предстоящей свадьбы или столь сильное чувство любви? Никак не пойму, как отличать все эти чувства друг от друга.

– И фотосалон свой в первую очередь перевози к новоиспеченному жениху, – как-то насмешливо и легко обращается ко мне отец, притом пристально наблюдая за нашей с Васькой реакцией на его резко изменившийся тон. – Сил уж никаких нет спотыкаться о твои ведра, банки, тазики! Хоть мыться буду по-человечески, а не в темноте.

И хотя отец ворчит каждый раз, когда заходит в ванную, где я проявляю пленку и печатаю фотографии, я знаю, что на самом деле они ему нравятся. Иначе зачем бы он подарил мне заветную «Лейку»1? Об этом фотоаппарате можно было только и делать, что мечтать. Но я и мечтать не осмеливалась – таким далеким и недоступным он казался. И хотя я давно приноровилась к родному ФЭДу2, «Лейка» была вне конкуренции, тут и спорить бессмысленно! Отец попросил своего партийного знакомого купить эту редкую штуковину, когда тот был в командировке в Лейпциге. А как он его преподнёс мне… Так буднично, будто дарит набор промокашек, а не лучший фотоаппарат на свете!

Ох, в тот день мне казалось, что быть счастливее, чем есть сейчас я, просто невозможно. Что уж, через пару часов я уже показывала фотоаппарат ребятам на занятии в фотокружке, деловито указывая то на ту, то на эту детальку, вхолостую щелкая затвором. И хотя хвастаться плохо и по-хорошему нужно было отставить «Лейку» дома и пойти со стареньким ФЭДом, удержаться я не смогла.

Странно, но я даже не помню, как стала увлекаться фотографией. Конечно, всё началось с того, что отец привел меня на занятие в фотокружок, но сделал он это не из-за того, что видел во мне невероятный творческий потенциал, а просто чтобы я меньше времени беспризорно шаталась во дворе с мальчишками и не скучала дома в ожидании, пока он вернется с работы. Но вот именно момент, когда я влюбилась в процесс фотографирования, проявки, печати как-то бесследно исчез из моей головы. От этого кажется, что я просто всегда любила этим заниматься и не было времени в моей жизни без фотоаппарата, болтающегося на кожаном ремешке на шее.

Поначалу папа не воспринимал мое увлечение всерьез, но довольно быстро заинтересовался моими успехами после того, как я показала ему фото самолётов, которые тайком сделала на полигоне во время испытаний. Все-таки эти железные птицы имели на него какое-то чарующее воздействие.

С того момента он стал брать меня с собой на испытания почти каждый раз. А потом, после проявки плёнки и печати, расклеивал новенькие глянцевые фотографии в какие-то свои альбомы, смысл и предназначение которых были понятны только ему. Не знаю, кстати, были ли у отца хоть одна моя фотография? Хотя зачем она ему, я ведь не усовершенствованный самолёт, который успешно прошел все испытания.

– Когда вы планируете роспись? – вернулся к главной теме отец, любивший точность и конкретику во всех делах.

Я и Васька быстро переглянулись, чтобы попытаться хоть как-то без слов согласовать наш ответ. Мы так переживали из-за перспективы нелегкого разговора с отцом, что совсем упустили самое главное – договориться о дате торжества друг с другом.

Я молчу, надеясь, что Васька возьмется сам ответить на этот вопрос.

– Ну, мы хотели…ну не то чтобы прям хотели, а просто планировали, предполагали, – неуверенно залепетал он, – пожениться, наверное, через пару месяцев. В апреле, например…

– Нет!!! – в один голос перебиваем его я и отец. Васька растерянно переводит взгляд с меня на папу, не понимая, чем же вызвал такое негодование.

Апрель негласно считался в нашей семье плохим месяцем. Именно тогда умерла мама, и отец возненавидел этот ни в чём неповинный весенний месяц всем сердцем. Он никогда не назначал важные испытания на это время, переносил поездки, выступления. Истинную причину таких сезонных странностей знала только я, а для остальных он выдумывал какие-то отговорки разного уровня правдоподобности. Я его понимаю: не может ведь серьезный авторитетный инженер признаться в том, что стал суеверным из-за смерти жены.

– Апрель не подходит, – резко и на выдохе решаю прокомментировать я нашу с отцом реакцию, не вдаваясь в особые подробности. – Думаю, нужно раньше. Март?

Васька одобрительно кивает головой, но все так же несмело поглядывает на отца. И когда он замечает, что тот хмурится, даже как-то пошатывается на месте, будто испугавшись этой реакции.

– Нет, – как отрезал отец. – Зачем тянуть, если вы уверены и все уже решили, – нельзя было не уловить в его голосе еле заметную иронию. – Первое февраля – хорошая дата для росписи.

Он слегка ударяет кулаком по столу – эдакий знак одобрения – и, ухмыляясь, вновь смотрит на наши с Васей удивленные лица.

– Но первое февраля, – я прищуриваюсь, пытаясь вспомнить какое сегодня число и день недели, – это ведь уже через…неделю.

Васька рядом издаёт такой звук, как будто получил удар под дых, но лицо его остается непоколебимым.

– Все верно, – отец, кажется, упивается нашей растерянностью и растаявшим былым энтузиазмом, – устроим вашу свадьбу через неделю!

Глава 3

Свадебное платье пришлось ушивать дважды. За одну неделю! Целых два раза! От переживаний мне совсем не хотелось есть, а все те минимальные жировые запасы, что были в моём теле, таяли буквально каждый час. Вот и я исчезала, становясь своей полупрозрачной копией на пару размеров меньше.

Портниха и так была не шибко рада срочному заказу, от которого не могла отказаться, а тут еще и постоянные изменения в размерах платья, которые делали её всё злее и недовольнее. Признаю, на последнюю примерку мне было даже страшно идти! Уверена, все её меткие, но, разумеется, совершенно случайные уколы иголкой были не чем иным, как местью за бесчисленные перекройки и подгонки платья по всё уменьшающейся фигуре.

Отец просил – нет, больше даже требовал, чтобы платье как можно туже стягивало талию, тем самым демонстрируя гостям отсутствие и намёка на беременность. В этой области не должно было быть ни одного лишнего миллиметра. Казалось, будто даже самая минимальная, самая мелкая и незаметная складка свободной ткани могла стать поводом для сплетен среди самых впечатлительных и неравнодушных гостей торжества.

Впрочем, мучения и обколотое иголками тело стоили того – платье получилось чудесное! С короткими рукавами-фонариками, кружевным верхом и струящейся многослойной юбкой из невесомого сатина. Талия, на радость папе, была спичечной, и её дополнительно подчеркивала атласная голубая лента пояса. Платье доходило до щиколоток, что не могло не радовать, потому что были видны мои новые туфли – подарок от Васьки.

Они мне нравились даже больше, чем платье: белоснежные, атласные с тонким ремешком-перемычкой. Но самое завораживающее в них – маленькие цветы из бисера, расцветшие своим сдержанным перламутровым блеском на носках туфель. Никогда и ничего я не видела более изящного, чем эта пара обуви. Страшно представить, сколько Васька за них заплатил и где вообще смог достать. Я честно предлагала их вернуть, говорила, что могу пойти в своих бывших школьных туфлях, но будущий супруг оказался непреклонен: «Свадебный подарок,» – гордо заявлял он, отказываясь слушать мои причитания.

Свадьба, кстати, и правда была организована за неделю. Хоть я и думала после разговора с отцом, что он всё-таки пошутил, дабы проверить нашу реакцию. Но нет, шутки были исключены из жизни папы, сурово ампутированы за ненадобностью. Отец был настроен серьёзно.

Уже на следующий день он договорился в ЗАГСе о росписи вне очереди, обзвонил гостей и забронировал зал в ресторане Дома авиации. Организаторских способностей, в отличие от юмористических, отцу было не занимать.

И когда он вечером, за ужином, рассказал нам с Васькой о проделанной работе, мне стало страшно. Он говорил так буднично, так просто и бесхитростно, будто это просто очередная задачка из сотни других таких же в ежедневном списке дел, а я вдруг со страхом, прокатившимся по позвоночнику, поняла, что… буду женой. Прям самой настоящей женой, как самая настоящая взрослая. Мне придется жить с Васей и самое главное (и самое страшное) – спать с Васей. Через шесть дней мы должны оказаться в одной постели, в соседней от отца квартире…

Почему-то когда я мечтала о семейной жизни, то видела в ней только себя, совсем забыв про Ваську. Я представляла, как буду спокойно жить, фотографировать, попробую устроится фотокорреспондентом в газету, смогу ходить в кино на поздние вечерние сеансы и завтракать в любое время дня и ночи. А теперь в мою идеальную картинку пытались ворваться сразу трое: быт, супружеский долг и, конечно, Васька.

С этого осознания и начался мой предсвадебный мандраж, который превратил мои дни в нервную голодовку и всё больше угрожал моему платью – точнее тому, как оно на мне сидело. Спать, в общем-то, я тоже не могла, лишь ворочалась ночью, спутывая волосы о подушку и прожигая дыру взглядом то в потолке, то в стене. В день свадьбы я была та еще красавица: осунувшаяся, бледно-серая, тощая и с такими мешками под глазами, будто никакая это не свадьба, а самые настоящие похороны.

Бросаю очередной тусклый взгляд в зеркало: придирчиво разглядываю себя, но в сотый раз мысленно восхищаюсь туфельками. На лицо стараюсь не смотреть – зачем портить себе настроение? Вокруг меня продолжает суетиться тётя Лариса, мамина старшая сестра, поправляющая мне то платье, то прическу. С ней мы не очень близки, да и видимся исключительно тогда, когда кто-то из родственников или рождается, или умирает. Поэтому сегодня встреча внеплановая.

– Ты сутулишься! – она слегка ударяет ребром ладони мне между лопаток.

– Потому что я стою вот уже битый час перед этим зеркалом! Тёть Ларис, лучше не станет. Можно я наконец-то присяду?

Едва я делаю короткий шаг в сторону стула, как тётка резко обхватывает моё запястье своей сухой и липкой от засахаренной воды рукой и не дает сесть в самый последний момент.

– Ты всё платье изомнёшь! С ума что ли сошла?

Она опять начинает разглаживать видимые только ей складки на моей сатиновой юбке.

– Так я всё равно ведь скоро сяду! – за это утро я уже так устала, что мне кажется: вот-вот и зареву. – Как я, по-твоему, в машине поеду? Как в ресторане буду? Стоя?! – сама того не замечая, я заканчиваю фразу, чуть взвизгнув и топнув каблуком новых туфель.

Тётка поджимает губы, краснеет и уже открывает рот, чтобы меня отчитать, но в этот момент – какое счастье – в комнату кто-то стучит, обрывая так и не начавшуюся тираду тёть Ларисы.

На пороге стоит седовласый коренастый мужчина, мы с ним уже встречались – он водитель в НИИ ВВС: часто доставлял какие-то бумаги, чертежи, периодически возил отца по только им ведомым делам. Даже меня пару раз подвозил с полигона домой, когда время уже было позднее, а отец был поглощён разборами полетов и отчётами.

– Иван Михайлович! – я в два шага подбегаю к двери, открываю её пошире и пропускаю мужчина в комнату. Кажется, он шокирован тем, насколько я рада его видеть.

– Привет, девочка-припевочка, – этим прозвищем он меня окрестил в самую первую нашу встречу пару лет назад и теперь всегда обращается только так. – У вас дверь в квартиру открыта: заходи, бери всё, что хочешь. Вы чего нараспашку-то живёте!

Он деловито оглядывает комнату и дольше, чем было положено, задерживает свой взгляд на тёте Ларисе. Та в ответ хмыкает и закатывает глаза, будто такое внимание от статного мужчины нисколько ее не впечатляет и не заботит, но я все равно замечаю, как её щеки на мгновенье покрылись смущённым румянцем.

– Так, – он громко хлопает в ладоши, – мне сказано, что нужно какую-то невесту в ЗАГС отвезти, а тут только прекрасная женщина, – он пристально смотрит на тётку, – но она не в белом. И маленькая девочка, – он переводит хитрый прищур на меня, – которой точно рано выходить замуж, но она почему-то стоит в свадебном платье! Да еще каком!

Иван Михайлович, довольный своим спектаклем, ухмыляется. Я пытаюсь выдавить улыбку в ответ.

– А где Алексей, где Василий? – вмешивается в разговор Лариса. – По правилам, они должны забрать невесту из дома и отвести в ЗАГС!

Она буравит водителя взглядом, скрестив руки на груди, но ее претензионный тон на него не действует:

– Совещание, – односложно отвечает он, пожимая плечами. – Сказали, что приедут сразу в ЗАГС. Обещали не опаздывать, быть по-военному строго вовремя, – подмигивает он мне.

Из коридора доносится какая-то короткая возня и быстрые, но ровные шаги. Мы втроем успеваем лишь переглянуться, как на пороге уже стоит он:

– Прошу прощения, – на меня смотрит пара самых синих глаз, которые я когда-либо видела, – мы задерживаемся? Что-то случилось?

Последние вопросы были явно адресованы Ивану Михайловичу, и тот в ответ ударяет себя широкой мужицкой ладонью по лбу.

– Товарищ майор, простите, заболтался с прекрасными дамами! Скоро поедем! Ты готова? Весь марафет навели? – он, кажется, обращается ко мне.

Но я не могу ответить, потому что в ушах гремит – БАМ! Я пытаюсь оглядеться кругом, чтобы понять откуда этот звук, но он раздаётся еще раз – БАМ! Машинально кладу руку на грудь и теперь не только слышу, но и чувствую этот стук, потому что при следующем «БАМ» моя рука высоко вздымается вверх – это сердце настойчиво пытается пробиться куда-то сквозь туго стянутые платьем рёбра. Удивительно, как оно ещё там остаётся, если бьётся так сильно.

– Аэлита! – тётка касается моего плеча и требовательного его сжимает в каком-то нетерпении. – Ты готова?

Я пытаюсь перестать смотреть в эти завораживающие глаза и кивнуть в знак согласия. С учётом того, что все засуетились и начали выходить из комнаты, у меня получилось.

Мужчина, стоявший в проходе моей комнаты, пропускает вперед водителя и Ларису. Скоро рядом с ним окажусь и я, если смогу сделать два шага на онемевших ногах.

– Я не представился, – он улыбается и протягивает мне руку, когда я оказываюсь напротив него в проходе. – Меня зовут Сергей Кучеренко. Раненый лётчик, который, по всей видимости, будет работать с вашим отцом в роли консультанта.

Смотрю на его протянутую руку и совершенно не понимаю, что мне нужно сделать.

– Простите, я напугал вас своим появлением? Иван встретил меня на вокзале и сказал, что прежде, чем отвезти меня в служебную квартиру, должен забрать ещё одного пассажира. Я и подумать не мог, что этот пассажир – невеста в день свадьбы.

Я ещё раз смотрю на протянутую руку и наконец понимаю, что нужно сделать – вкладываю свою ладонь в его. Прохладная рука Сергея почти невесомо сжимает мою сделавшуюся онемевшей руку.

– Аэлита, – представляюсь я предательски хриплым шёпотом.

– Надеюсь, когда вы будете не так заняты, – ухмыляется он, окидывая беглым взглядом моё платье, – то расскажете историю своего необычного имени.

Сергей одаривает меня тёплой улыбкой и забыв – или нет – о том, что наши руки всё ещё соприкасаются, жестом приглашает меня пройти вперёд. Когда я начинаю идти по длинному коридору к выходу, то ещё несколько мгновений держу его за руку и веду за собой.

Ощущая натяжение в руке, испуганно оборачиваюсь и ловлю изумлённый взгляд Сергея, который поднимается от наших сцепленных ладоней к моему лицу, и в этот же момент он убирает руки в карманы кожаной куртки, будто ничего и не было.

Молча спускаемся на первый этаж. Ещё пару шагов и я окажусь на свежем воздухе – ради этого ускоряю шаг. От яркого света и искрящейся белизны кругом я щурю глаза, не ожидая, что за ночь выпало так много свежего хрустящего снега. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти взглядом служебную машину, как вдруг мне на плечи ложится что-то тёплое и тяжелое. Чуть оборачиваюсь назад и понимаю, что на меня накинута та самая кожаная куртка, в которой минутой ранее Сергей прятал руки.

– Иван вначале дома остановился, – объясняет он с улыбкой, оказавшись рядом со мной. – Вы замёрзнете в таком легком платье, не лётная всё-таки сегодня погода.

От куртки тяжело пахнет горьким табаком, мокрым снегом и чем-то древесным, лесным. Я укутываюсь в нее посильнее, и в тот же момент во двор врывается поток ветра, обрушивающий на нас тысячи мелких льдинок-осколков, царапающих лицо.

Сергей делает пару шагов вперед по направлению к ожидающей нас знакомой «Эмке»1 – я же всё стою на месте. Если честно, я бы хотела так постоять еще пару минут: в пустом белоснежном дворе, кутаясь в чужую куртку. Впервые за эту сумасшедшую неделю подготовки к свадьбе я чувствую себя спокойно, и этот момент хочется продлить, ну хотя бы ещё чуть-чуть.

Сергей оборачивается, видимо не услышав хруста снега за собой, и, удивлённо вскинув брови, сокращает расстояние между нами.

– В чём дело? – в его голосе я слышу будто даже какое-то искреннее беспокойство, что меня на секунду поражает. – Вы что-нибудь забыли?

Он стоит в нескольких шагах от меня. И теперь я могу внимательнее разглядеть его лицо. И какое же оно… симметричное! Ну правда, его как будто по миллиметровой линейке отмерили и со всем вниманием к самой мелкой детали вытесали из гранита!

– Я могу сходить до квартиры забрать то, что нужно. Кстати, а вы закрыли дверь на ключ, когда выходили? – он озадаченно потирает подбородок прищурив глаза, пытаясь вспомнить этот абсолютно не волнующий меня факт.

– Ты, – наконец-то отвечаю я.

– Что? Простите, не понял…

Сергей всматривается мне в лицо, пытаясь понять, видимо, что со мной происходит и что я вообще говорю.

– Обращайтесь ко мне на «ты», – уточняю я.

Сергей улыбается ещё шире и поправляет и так идеально сидевшую фуражку.

– Тогда и я, взамен, прошу перестать тебя «выкать».

– Не буду, – мне впервые удаётся улыбнуться в его присутствии. Наконец-то непонятное оцепенение проходит, разжимая свою резкую и тугую хватку.

– Ну что, Аэлита, ты готова садиться в машину?

Он сгибает руку в локте и делает ещё шажок ко мне, приглашая взяться за неё. Уже без прежнего ужаса я переплетаю его руку со своей, такой непривычно широкой в свободном рукаве куртки с чужого плеча, и сразу ощущаю, насколько легче мне стало даже просто стоять, будто появилась опора, готовая поддерживать меня в эту метель на обледеневшем тротуаре.

– Аэлита!!!

Мы отрываем взгляд от лиц друг друга и смотрим куда-то, откуда раздался крик, резко вклинившийся в жалобный вой и свист пурги. Видим: через сугробы бежит Лариса, спотыкаясь, но при это успевая грозить кулаком мне в воздухе.

– Да что ты за копуша такая?! Все тебя ждут, да и ещё и товарища майора задерживаем, – она посмотрела в сторону Сергея, склонив голову в каком-то подобии извинительного кивка.

Я теряюсь от таких обвинений, не понимая, как лучше бы на них среагировать. Не будь рядом Сергея, я бы попробовала огрызнуться тётке в ответ, но его присутствие и неожиданная мысль о том, что он может обо мне подумать, останавливают меня.

– Прошу прощения, – обрывает Ларису Сергей, которая, судя по выражению лица, готовилась выдать второй акт оскорблений. – Я забыл в квартире фуражку – пришлось возвращаться. Аэлита любезно меня проводила и подождала. Думаю, заминка возникла из-за меня.

В его тоне нет и намёка на оправдания: несмотря на извинения, он говорит спокойно и безапелляционно, голос ни разу не дрогнул. Даже если бы тётка и хотела возразить, не думаю, что у неё бы это получилось.

Она молча переводит взгляд с Сергея на меня, окончательно растерявшись и не понимая, что делать дальше.

– Раз мы спешим, – Сергей сгибает вторую руку в локте и протягивает тётке, – держитесь за меня. Будем вместе пробираться через сугробы.

Лариса осторожно дотрагивается до его руки, и мы самой странной компанией на свете идём к машине – вот так, по обе стороны от новоиспеченного знакомого.

Сергей открыл дверь сначала для меня, потом для Ларисы, а сам сел рядом с Иваном Васильевичем.

– Трогай, Иван, – он постучал ладонью по панели машины, ответившей звонким полым звуком, и повернулся в нашу сторону. – Замёрзли, включить печку посильнее?

Я отрицательно качаю головой, Лариса и вовсе молчит. Иван Михайлович трогается с места и, немного забуксовав в сугробе и при этом смачно выругавшись, наконец-то выезжает на дорогу.

Под изучающим синеглазым взглядом, который я ловлю через зеркало заднего вида, я ёрзаю на сидении, не зная куда себя деть.

– Смотри, тёть Ларис, я сижу и мну платье, – издевательски шепчу я ей, чтобы отвлечься от других пассажиров. От другого пассажира.

Лариса закатывает глаза, но отвечать в своей привычной манере мне, видимо, не решается. От этого я довольно улыбаюсь и вижу, как Сергей пытается безуспешно скрыть улыбку. Кажется, он услышал и оценил мою ироничную колкость.

Я опускаю глаза вниз, чтобы перестать таращиться на Сергея, он и так скорее всего считает меня странной – вот и не буду портить о себе впечатление ещё больше. И тут мой взгляд фокусируется на туфлях и… о ужас! Атлас промок и покрылся неровными сероватыми пятнами, а нитки, на которые были нанизаны бисеринки, местами подраспутились. Цветочки еще держались, но явно из последних сил. От досады несвоевременные слёзы навернулись у меня на глазах. Как я могла испортить такие красивые туфли?! Это ведь Васькин подарок!

Оставшуюся поездку все молчат. Только Иван Михайлович периодически ругается: то на прохожих, то на особенно сильно поваливший сегодня снег. Я смотрю в окно и понимаю, что мы скоро окажемся у ЗАГСа, хотя я думала, что сначала завезём Сергея. Мне становится неловко, что после поезда он вынужден разъезжать с нами по явно неожиданным для него мероприятиям. Хотя, кажется, самого Сергея такие промедления никак не беспокоят. Он напевает какую-то весёлую мелодию себе под нос и глухо отбивает пальцами ритм на коленях. Необычный он всё-такие какой-то.