#ленкины_сказочки. Проза поэта

Тётя Жанна считала себя опытным психологом и могла по манере любовных сюсюканий определить не только то, сколько пара встречается, но и то, как долго ещё это будет продолжаться.

Некоторые экскурсоводы даже указывали на дородную, смолящую дешёвые сигареты нищенку, как на местный талисман, намекая, что поцеловаться в середине достопримечательности, конечно, помогает, но пожертвование в пользу Жанны Петровны в разы увеличивает силу приметы, как обращение к надёжным тёмным силам Петербурга. За это, естественно, имели законные тридцать процентов от выручки и сомнительное благословение.

А тут завелась одна девица. Симпатичная такая – стройненькая, с грудью натуральной, с ресничками. И по экскурсиям то с одним, то с другим. И непременно к тёте Жанне кавалера подводит и денежку немалую в шляпку вбрасывает (из кошелька кавалера, конечно). Причём с любым из романтичных юношей, стихами и девицей одурманенных, смотрелась юная прелестница весьма гармонично и (по прогнозам психолога самоучки) должна была бы прожить с каждым долгую и счастливую жизнь. Ан нет. Не работала схема.

За один только июль привела человек десять ухажёров разного достатка – от пятисот рублей до пяти тысяч в тётижанниной шляпке прибавлялось. И всегда история трогательная про поцелуи и талисман. А остальные экскурсанты, видя подобное действие, подкреплённое рекомендациями экскурсовода, тоже начинали волшебные бумажки жертвовать во имя долго и счастливо.

Тут даже сам талисман немного подофигел от подобного. А потом выяснилось.

Девица эта приходилась племянницей одной из жриц истории. Съездив однажды с любимой родственницей по маршруту, разродилась она идеей, как на законных основаниях с помощью откатов тёти Жанны осуществить неплохую прибавку к экскурсоводческой зарплате.

А вы говорите – любовь. Кругом сплошная коммерция и обман.

Ночь

Ночь. Время алкоголя и блюза. Ты можешь быть богатым и успешным, можешь покорять женщин и горы, можешь получать медали и повышения, но однажды ты тоже окажешься пьяным и несчастным, а вокруг будет звучать блюз.

Ты, сидя на старом табурете, сгорбившись, чтобы казаться неприметным, сжимая стакан дрожащими руками, не понимая, как здесь оказался, почти растворишься в ночи и звуках. Подойдëт один из Них, хлопнет по плечу, беспечно спросит: «Как ты, Джо?» – а ты вовсе не Джо, но Они знают лучше. Они почему-то всегда всё знают лучше – эти почти сливающиеся с ночью боги тоски и хриплых песен.

И вот уже кто-то сметает широкой шваброй твои дурные мысли в старый огромный совок, и остаëтся только она. В свете прожекторов – музыка, в плакатах с Их кумирами – музыка, даже в чëрных, как Они сами, стенах, кажется, живëт и пульсирует музыка.

Ты делаешь последний глоток и падаешь. Но даже первые проблески утра уже не спасают, потому что для тебя отныне каждая ночь – это время алкоголя и блюза, Джо.

Май начинается

У Петра Алексеевича было строгое правило – если идëт снег, надо смотреть в окно и греться чаем. Причём пить требовалось медленно и вдумчиво – меланхолично помешивая, ссюрпывая жидкость из ложечки, чтоб не обжечься, и закусывая кусковым сахаром.

Василий Тимофеевич предпочитал сливочки. Из любой тары. И, надо отдать должное Петру Алексеевичу, тот чужие предпочтения уважал, в кота сахар с чаем не впихивал, а исправно наполнял блюдечко молочным лакомством.

А тут весна уже наступала. Снег растаял, дождь в окошко застучал. Самое время переходить на горький кофе, чтобы поддерживать драматическое настроение. Василий Тимофеевич вообще к еде охладевать начал – хоть и в возрасте был, а весенних забав не чурался, старался фигуру, раскормленную на сливочках зимних, подтянуть.

Так и стали сидеть у окна – Пëтр Алексеевич под кофе на дождь грустит, а Василий Тимофеевич худеет.

И удивительно, что два таких опытных созерцателя поверили непостоянной местной погоде. Весна весной, конечно, но снежные заносы в мае никто не отменял. Так тут и случилось.

Аккурат на майские. Легли вздремнуть после обеда, вечером проснулись, а тут опа приехали. Из окна вид не на суровую весну, а на белоснежные европейские красоты. И луна посредине. А в доме ни кускового сахара, ни сливочек.

– А не кажется ли вам, Василий Тимофеевич, что это форменное безобразие?

– Мяв!

– Главная проблема в том, что луна уже высоко, а значит магазины закрыты, к моему величайшему сожалению.

– Мяв!

– Разделяю ваше возмущение, но, видимо, придëтся сегодня пожертвовать традицией – снег ждëт, что на него будут смотреть, и отсутствие каких-либо ингредиентов не могут стать решающим фактором.

Переглянувшись, Пëтр Алексеевич и Василий Тимофеевич вздохнули и заняли свои привычные места у окна.

Снег искрился в лунном свете. Мужчина пил чай медленно и вдумчиво – меланхолично помешивая, ссюрпывая жидкость из ложечки, чтоб не обжечься, и чуть морщась от лëгкой горечи. Кот тихо мурлыкал, иногда пытаясь лизнуть морозное стекло, словно это белые сливочки.

Май начинался волшебно.

О прелести абстракции

– Как вы относитесь к Кандинскому? Вот, к примеру, «Поперечная линия». Какая сдержанность, рациональность, четкость и строгость форм, не правда ли? Чтобы понять эту картину, нужно смотреть не на отдельные предметы, а охватить взглядом всë целое! – Наталья Петровна с восторженным придыханием объясняла группе старших школьников прелесть абстракции. Старшие школьники угрюмо молчали и хотели оказаться не на уроке МХК, а в Дюссельдорфе, где, по словам Натальи Петровны, и пребывает ныне оригинал шедевра. – Посмотрите ещё раз на картину. Что вы видите? Какие ассоциации вызывает увиденное? Предлагаю вам сегодня прямо на уроке написать сочинение. Пусть это будет короткий рассказ или эссе в свободной форме. Главное – ваши чувства!

Преподаватель всем своим видом показывала, какое чудесное и несложное задание она дала – руки-птицы рисовали в воздухе магические линии, брови словно взлетали ввысь, стремясь оторваться от лица и лечь на картину прекрасными запятыми, глаза блистали, подсвечивая полотно страстным огнём, лихорадочный румянец дополнял цветовую гамму Кандинского.

– Ща паровоз переедет треугольную Анну Каренину, – хохотнул на галёрке Васька Сидоров.

– А там окно в мир, – вздохнула романтичная Анечка. – И планета счастья.

– Одноколёсный велик кайфовый – до финиша, похоже, первым добрался, – Мишка был лучшим спортсменом в классе.

А увлекающийся фотографией Вовка грустно вздохнул и вывел в тетрадке: «Мне не понравилось. Горизонт завален.»

Новогоднее чудо

Дядя Андрей был мальчик умный. Совсем, как Дядя Фёдор из Простоквашино. Только не мальчик, а дядя, и не из Простоквашино, а из Петербурга.

Работал он где-то в центре города – почти у самого Исаакия. Сторожил, так сказать, ценных сотрудников от неблагоприятных проникновений в офисное пространство, благо относительно свежий возраст, атлетическое сложение и любовь к кроссвордами позволяли.

И вот однажды Новый год аккурат совпал с Дядяандреевым сорокалетием. Родиться 31 декабря само по себе не лучший подарок, а когда ещё и кризис среднего возраста единовременно накрывает, то совсем грусть.

В тот день офисы работать рано закончили. Директор без пяти полдень объявил генеральную репетицию новогодней ночи, и все, пригубив по бокалу дешëвого кислого шампанского и закусив канапешками, потянулись по домам.

Дядя Андрей на вахте выслушивал поздравления, печально кивал и составлял план одинокой встречи нового года в маленькой квартирке самой дальней точки Купчино.

Часа через полтора, обойдя, как того требовали правила, опустевшие кабинеты и поставив на сигнализацию вверенное ему здание, охранник вышел на улицу.

Тихо падал снежок, переулок казался сказочным, и совершенно не хотелось вливаться в суету предпраздничного центра Петербурга.

Взгляд упал на вывеску рядом с офисом, призывно обещавшую за какие-то гроши мгновенное забытье на вынос.

Дядя Андрей вместе с кризисом среднего возраста за несколько секунд убедил себя зайти.

А дальше время исчезло.

Очнулся герой у Исаакиевской площади под обмотанным гирляндой дубом. Ветер лениво шевелил валявшийся рядом дырявый пакет. Над головой сияло звёздное небо. Мимо, громко и радостно пробегали группки празднующих.

– Не ёлка, конечно, но и не Купчино, – подумал наш охранник, обнаружил в руке початую бутылку шампанского и отхлебнул.

– You feel bad? Can I help you? – над дядей Андреем склонилась симпатичная иностранка в короткой шубке, – Do you speak English?

– Не дую. И не шпрехаю. И не парлю.

– I don`t understand. But it’s better to get up from the snow. Give me your hand, – девушка протянула руку, собираясь помочь подняться.

Мужчина протянул руку навстречу, но произошло то, что и должно было – сидящее девяностокилограммовое существо просто притянуло к себе пятьдесят килограммов помощи, которые умудрились в падении ещё и головой о дуб треснуться.

Думаете, тут-то и началась счастливая новогодняя история любви?

Конечно, нет. Это же не сказка, а быль. А в реальности зачем же молодой симпатичной иностранке сорокалетний охранник с кризисом среднего возраста?

А вот полиция заинтересовалась. Когда составляла протокол о нанесении лёгких телесных повреждений по неосторожности гражданке иного государства. И тут начинается чудо.

Там одна оперша была. Как раз из Купчино. Очень они поладили с дядей Андреем. Она его даже не отпустила из отделения пока её смена не закончилась. А потом вместе поехали новый год продолжать отмечать.

Уже без кризиса.

О пользе психотерапии

Коленька страдал эргофобией*. Тот есть это он так маме говорил. А уже мама внедряла сию светлую мысль в голову невестки, жестоко пинающей Коленьку в сторону работы и угрожающей санкциями вплоть до развода.

Николай примерно раз в месяц мужественно шëл в очередной офис, чтобы вечером со стоном рухнуть на кровать и, приложив к голове холодное полотенце и влив в желудок пятьдесят граммов коньячку, тихо стонать, пролистывая соцсети.

А жена его не зря Жанной называлась – была особой упëртой и сдаваться не привыкла. Свекровь, правда, периодически обвиняла еë в ереси и грозилась сжечь, но Жанночка презрительно фыркала и прочëсывала всё новые сайты в поисках работы для благоверного, пока тот освобождал мир от очередной партии зомби.

И вдруг в семье наступило затишье.

Николай занервничал – есть дают, на работу не гонят, обращаются ласково, как с тяжëлым больным. Он с испуга даже подзабытый супружеский долг отработал с блеском, хоть сейчас в эталонный образец оформляй.

Свекровь недобро посматривала на Жанну, ожидая подвоха. А невестка, приходя с работы, загадочно улыбалась, варила борщи и вызывала во всëм Коленькином организме предчувствия и вибрации.

И однажды оно случилось.

Жанна впорхнула в квартиру легко, напевая что-то из Штрауса и на ходу стягивая с шеи воздушный шарфик нежно-голубого цвета. В глазах расстилалась мечтательная поволока, по коридору плыло коньячное амбре, часы показывали на два возмутительных часа больше, чем при обычном возвращении супруги с работы.

Коля выполз из дальнего угла дивана, принял позу оскорблëнного сюзерена и, при поддержке матери, бочком двинулся в направлении Жанны, всем своим видом намекая на низость еë поведения.

Свекровь хватала ртом воздухом, словно желая впитать в себя терпкий коньячный аромат и хотя бы немного приглушить острую зависть к так красиво загулявшей невестке.

А Жанна, нежно щëлкнув мужа по носу, пропела что-то об однокласснике, который стал психологом и теперь специализируется на лечении фобий. Что этот одноклассник согласился ей помочь (глупый пьяненький смех) с проблемой мужа. И что теперь Жанна с этим одноклассником будет встречаться и советоваться, пока фобия не пройдёт.

Свекровь, набирая обороты гнева и раскочегаривая себя, как трактор на посевной, двинулась к невестке, планируя форменное смертоубийство.

Да, кстати, проблему отцов и детей одноклассник тоже пообещал помочь решить, чтобы сепарация Коленьки от любимой мамочки прошла максимально мягко (ещё более глупое хихиканье).

Видимо, одноклассник оказался настоящим профессионалом, потому как уже через неделю (после второго фееричного возвращения Жанны с консультации), Николай нашëл неплохую работу, а любимая свекровь решила, что дача – лучшее место для жизни пенсионерки, и мешать молодым не стоит.

А если вдруг в семье начинали намечаться конфликты, Жанна приглашала в гости высокого белозубого красавца, который подмигивал Коленьке, вопрошая: «Помнишь меня? Я – психолог-одноклассник», – и тут же все проблемы растворялись в полном единении взглядов и желаний.

Потому что психология – царица наук. Особенно, когда врачи – высокие, белозубые одноклассники.

*эргофобия – страх перед работой, сильная к ней неприязнь

Сибирское благословение

В небольшую сибирскую деревню на окраине тайги Наташа приезжала около десяти лет назад. Доброй бабушке тогда не было и пятидесяти, дед сам легко заготавливал дрова на зиму, а внучке казалось, что это лучшее на земле место. Отдыхая, девочка всё лето ходила с дедом и его ружьём в лес за грибами и ягодами, училась читать следы, предсказывать погоду и уважать природу этого края, богатого на красоту.

Убежали годы, Наташе исполнилось двадцать четыре, на лице отпечаталось столичное выражение «хосспадинувсё», а в непосредственной близости появился субтильный молодой человек с отличной родословной и парочкой не выстреливших стартапов.

Величали молодого человека Микаэль (Миша по паспорту), и именно из-за его наличия началась вся история.

Явно назревала свадьба. А Наташина мама – женщина старой закалки, ей все вот эти вот новомодные изыски были глубоко до нефти, высоко до сосен – как услышала она объявление о планах на выездную регистрацию на заброшенном заводе с лёгким фуршетом и тяжёлым роком, так и слегла тут же – как хотите, говорит, пока у старейшин семьи, бабки с дедом, благословения не получите, никакого замужества. А если так хочется на завод, то вон дядя Гриша может обеспечить трудоустройство с полным социальным пакетом.

Мишаня, конечно, попытался что-то выдавить про главу семьи, осознанный выбор и всё такое, но Наташа вовремя одёрнула кавалера, взглядом пояснив, что маман хоть и при смерти, но сковородой владеет мастерски, а до свадьбы становиться вдовой как-то не комильфо.

Обречённо вздохнули, собрали ручную кладь и полетели. И потом ещё поехали. И потом немного поплыли. И ещё парочку километров пешочком по лесу прогулялись. Сумерки второго дня деревню подёрнули, когда прибыли дети.

Из пути да сразу в пир. Роскошество всё своё – и грибы, и ягоды, и картоха с огорода, и рыбка из речки. И ещё гордость дедова – самогон на еловых шишках. Хорошо накушались, Микаэль даже не заметил, что спать его на печь подсадили (гость же дорогой), а Наташу отдельно пристроили на топчан.

На утро, ещё не открыв глаз, потенциальный жених понял – что-то в жизни пошло поперёк. Кака во рту – будто шишки всю ночь пережёвывал, в голове сосны шумят, а самое мягкое в организме место не просто пламенем пылает, а вызывает ощущение прожарки медиум. Мучительный последний факт объяснился тем, что хозяева пожарче печечку для дорогого гостя запалили, а вот первые два удручали ввиду невозможности их устранения в кратчайшие сроки.

Истомлённый жаром и похмельем Миша медленно принял сидячее положение и уставился на терпеливо ожидающую его пробуждения семейную группу. У стола, положив руки на столешницу, сидела вся троица: дед, бабушка и Наташа – все умытые, приодетые и торжественные до блеска. А Миша, соответственно, как абориген в царёвых покоях.

Храбро начал наш герой с печки слазить, и чуть Кондратия не поймал – бабушка заголосила какую-то песню жалобную, да так, что в окне любопытные соседские лица проявились – на брачный вопль, видимо, подтянулись. Самозабвенно Наташа встала во весь рост и давай пасы руками производить и по избе передвигаться – танцует, мол.

Лютый театр – бабушка поёт, Наташа танцует, а дед как стукнет кулаком по столу, да как грозно зарычит, что без надобности нам такой жених – ни грибов не набрал, ни зайца не принёс. Ступай, говорит, в тайгу и без выкупа не возвращайся! Ясно и в лоб.

Бабушка, сразу как ни в чём не бывало, песню оборвала и начала на стол накрывать – завтрак. К столу и Наташа села, и Микаэля своего манит, завтракать приглашает – полный мир и единение, даже соседи удалились на антракт.

Только поели, Наташа отозвала жениха в уголок и говорит – ты, конечно, не пугайся, но в лес идти придётся, иначе дед с бабушкой икону не достанут и не благословят, так что бери у деда ружьё, дорогой друг, и пошли. И грибов вместе нарежем, и вопрос с зайцем как-нибудь уладим.

Медлить нечего. Отправились. Спешит Наташа в коротеньких джинсовых шортиках (таких, что полупопия выпирают), корзинкой помахивает. Торопится Миша, согнувшись, ружьё несёт, размышляет, настолько ли сильно чувство, чтобы вписываться в подобный стрём.

Минут двадцать шли. И вдруг в Наташину голову стали воспоминания возвращаться – и про насекомых сибирских, и про животных диких и про всё остальное, что внучке объясняли дедушка и бабушка. А поздняк. Комары и мошки нашли цель и питание на ближайшие полчаса точно. О грибах пришлось забыть – до дому бы поскорее добраться, чтобы смазать то, что наливалось алым цветом, как созревшие яблочки.

И у Миши не совсем благополучно жизнь пошла – ружьё тяжёлое, за ветки цепляется, того и гляди курок сучком тронет. Тоскливо собирает герой всё, что на гриб походит. Так Наташу и упустил из виду. У кустов дикой малины остановился, смотрит, удивляется – в столице-то ягоды только в магазинной коробочке видел, а тут на тебе – растут, зреют и в рот просятся.

Яркие ягодки, сладкие. Ест их Миша да глубже в малинник забирается в поиске урожая самого крупного. Очень зря. Ясно же, что в сибирской тайге есть любители малинки помимо приехавших с целью получения благословения на женитьбу…

…Дед с бабушкой до икоты оба дохохотали, соседи думали за врачом посылать. И Наташин тыл, и глаза Мишины ещё несколько месяцев всей деревней вспоминали, после как внучка с субтильным своим в срочном порядке домой сбежали. А ружьё и корзинку дед потом сам искал по приметам и веточкам поломанным.

Мама Наташина сразу ожила, узнав о приключениях таёжных, и отправила Микаэля искать себе другую невесту, а дочку с тех пор каждое лето насильственно посылала к бабушке с дедом. Там и нашла красавица себе жениха – крепкого, да сильного. Он-то все испытания прошёл – и грибами, и зайцами. Истинный сибиряк.

Чужой

Даже старожилы уже не помнили, когда на Землю пришëл Дождь.

Легенда гласила, что однажды ночью над океанами воздух почернел, тучи закрыли небо и тëмно-серебряные нити сплошным потоком протянулись между небом и водой.

Люди уходили в Дождь – сначала за рыбой, потом за информацией. Раздвигая лодками и телами нити, они скрывались в серебряной пелене, чтобы никогда не вернуться.

Нико, дочитав последнюю страницу книги, закрыл еë, допил кофе из маленькой белой чашки, аккуратно поставил книгу в шкаф и, сев на диван, закрыл глаза.

Выбор, сделанный ещё в детстве, сейчас не казался таким очевидным.

К тридцати семи годам у Нико не было ни семьи, ни друзей, ни даже собаки. Эта квартирка, забитая книгами, горы научных работ, кофе и цель. Цель. До столкновения с которой осталось…

Мужчина открыл глаза и посмотрел на висящие у стола часы.

Остановились пять минут назад.

Символично.

Нико встал, чтобы ещё раз проверить собранную сумку.

Океан недовольно ворчал, почти скрытый Дождëм, и с берега казалось, что волны дышат, подставляя спину серебряным нитям. У причала покачивалась небольшая лодка, утыканная датчиками и антеннами.

Нико ждал напарника.

Однажды кто-то придумал, что уходить в Дождь по одному нельзя. Что с тобой делать этот шаг должен незнакомый человек. Вероятно, так проще жертвовать друг другом во имя науки.

С каждым годом становилось всё меньше людей с целью. Напарник для Нико нашëлся только спустя три года после начала подготовки. Такой же одинокий, болеющий наукой человек, не знающий ни любви, ни заботы, ни нежности. Не испытавший. Не нашедший. Отказавшийся. Во имя чего? Эфемерной субстанции, пришедшей однажды на Землю и накрывшей океаны. Кто он? Незнакомец.

За спиной раздались лëгкие шаги.

– Добрый день. Я готова.

Мужчина развернулся и окинул взглядом невысокую фигурку, всунутую в толстую моряцкую куртку. Из-под вязаной шапочки выбивалась мятая чëлка.

Очки.

Рюкзак.

Яркие шнурки на ботинках.

Нико молча поставил набитую сумку на песок, выловил из кармана сигаретную пачку, выбил сигарету и прикурил. Закашлялся, выбросил сигарету и, глубоко сунув руки в карманы, пошёл прочь от Дождя.

Минимум три года на поиск напарника. Надеюсь, у меня получилось тебя спасти.

Анаис-анаис

Наталью Николаевну бабушка с детства учила – не дал бог красоты, пользуйся мозгами. Ну Наташенька и пользовалась, как умела: алая помада, голубые тени. Декольте, короткая юбка и пряный аромат Анаис-анаис, который опережал Наташу, оставляя после её ухода горькое послевкусие.

Вроде, всё по бабушкиному уму, а квартира так и оставалась одинокой.

В эту новогоднюю ночь настроение Натальи Николаевны было не праздничным. Фирменный салатик с грибами, картохой, квашеной капустой, солёным огурцом и сметаной возвышался в хрустальной миске посреди стола, напоминая детство, бабушкин бревенчатый домик и соседского Кольку, который очень нравился, но был ужасный дурак.

Жизнь сложилась без Кольки, а бабушкин салатик остался неизменным новогодним атрибутом.

Подперев щёку ладошкой, Наташенька ощущала и аромат увешанной пряниками деревенской ёлки, и свежего хлеба из печки, и главного новогоднего салатика, в котором каждый ингредиент был заботливо собран по осени лично бабушкой – от белых грибов в лесу до капусты и картохи с грядки.

В наступающем году Наташе исполнялось шестьдесят девять.

Будущее уже не внушало тех радостных надежд, что, словно ёлочные игрушки, искрились в бревенчатом домике из детства шестьдесят с хвостом лет назад. И голубые тени с алой помадой не помогали достигнуть прежней веры в свою неотразимость. Только горький аромат Анаис-анаис словно намекал на утекающее время и невозможность что-то исправить.

Наталья Николаевна, решительно смахнув слезу с голубых теней, прошла в ванную комнату, смыла всю боевую раскраску, вернулась в гостиную и, высыпав перед собой на стол содержимое косметички, задумалась.

Через десять минут из подъезда выпорхнула Наташенька, затянутая в светло-коричневые брючки и мягкий на ощупь нежно голубой свитерок (дань канувшим в Лету теням). Сверху на плечи была наброшена песцовая шубка, давно пылившаяся в гардеробе. На лице красовались розовая помада и великолепные розовые же тени. Единственное, что в героине осталось прежним – горький аромат Анаис-анаис.