#ленкины_сказочки. Проза поэта

В осеннем лесу пахло дождëм и прелыми листьями. Тучи затягивали небо, цепляясь за карельские ёлки и тоскливо поливая их водой из открывшихся ран.

Прямо на Наталью смотрел покосившийся и готовый уйти в породившую его землю боровик. Внутри изъеденный червями и приговорённый к бесславному финалу, он стоял, будто надеясь на высшие силы, которые захотят разглядеть его в туманной мороси и облегчить октябрьскую тоску.

Натальино настроение портилось с каждой секундой. Сарафан безнадёжно пропитывался водой, а модельная грудь под тонкой рубахой начинала конкретно мёрзнуть.

Но вот у тропинки хрустнула ветка, и знакомый голос позвал:

– Натальюшка!

Девушка встала с кочки, неторопливо размяла руки и ноги, понадёжнее пристроила за поясом топорик и приняла томное выражение лица.

– Натальюшка! – снова позвал голос.

– Иванушка! – восторженно отозвалась Наталья и с заливистым смехом побежала навстречу жениху.

Пять мучительных минут он ловил еë среди берëзонек, почти догоняя, в волнении касаясь всполоха красного сарафана, но снова упуская, будто яркую жар-птицу с хохломской росписи. Сапоги ворошили прелую безжизненную листву, ноги оскальзывались, на пути поднимались крючья корней, мокрые ветви хлестали по лицу, словно требовали остановить этот бессмысленный бег, когда, наконец, раскрасневшаяся Наталья упала на руки возлюбленного и жарко прошептала ему в ухо:

– Вань, пойдём домой, а? Борща горячего поедим, «Легенду о Коловрате» посмотрим. Холодно, трындец!

Дождь закончился. От перепревшего лиственного ковра поднималась еле уловимая дымка испарений. Наталья, прислонившись к дереву, закурила и, глядя в широкую прекрасную спину оскорблëнно уходящего из еë жизни Ивана, выпустила в небо серое облачко несбывшихся надежд.

Потому что сразу надо свои силы рассчитывать. Не готова к суровой осенней романтике в лесу с ролевиком, не соглашайся в берëзоньках бегать.

Кочевой Семëн

У каждого свои фобии. Семëн не боится ничего и никого. Пожалуй, только недостаточно плотно пожрать.

У него своë мироощущение и свой взгляд на окружающую среду, кардинально не совпадающие с моими. Я считаю, что пауки – вид оседлый, привязанный к паутине, а Сëмушка упорно доказывает, что является кочующим персонажем, и дом там, куда лично ему вздумается походом направить свои членистые ноги.

Поскольку мир для Семëна никакая не круглая планета, а вполне себе квадратное зданьице дачного туалета, моя распрекрасная фобия чудесным образом поддерживается кочевым образом жизни этого романтично настроенного представителя фауны.

Иногда мне кажется, что в очередной раз по надобности посетив Сëмину вселенную, я услышу тихое «трунь» малюсенькой гитарки, увижу искорку походного костра и Семëна, покачивающегося рядом в самолично сплетëнном гамаке и напевающего о том, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Надеюсь, он там не замëрз в этот нежаркий октябрьский день, откочевал на зиму куда-нибудь в середину бумажного рулона – где потеплее.

Главная Летняя Вещь

Марину и Волчка мама и папа выгрузили из машины прямо на берег моря. Следом выгрузили палатку, надувной матрас, походную кухню, мячик, чемодан одежды, сумку еды, и ещё всякое крайне необходимое в отпуске.

Марине сразу вручили бутерброд с колбасой и бутылочку сока, а Волчку котлету и миску воды. Друзья одновременно начали жевать, наблюдая, как мама и папа старательно обустраивают облюбованное под стоянку место.

– А теперь переодеваться! – радостно скомандовала мама, выудив из очередного баула свой и маринин купальники, папины плавки и комплект панамок.

– А сандалики? – насторожилась девочка. – Где мои любимые сандалики?

Мама вопросительно посмотрела на папу, папа на Волчка, Волчок возмущённо гавкнул, отрицая свою вину. Сандаликов в бауле не было.

Губы Марины затряслись. Лето без любимых сандаликов – не лето. Мягкие, удобные, в которых можно шевелить пальчиками, бегать по песку, даже купаться, не укалываясь об острые камушки.

Заблестели первые слëзы. Мама умоляюще протянула к дочери руки:

– Мариночка, мы купим тебе новые сандалики. Вот прямо сейчас разместимся и сразу поедем! Самые лучшие сандалики выберем! Ты сама выберешь!

Плотину прорвало. Вся боль потери любимой обуви, вся обида на родителей, которые забыли Самую Важную Летнюю Вещь и решили, что можно запросто купить ей замену, всё понимание того, что поездка безнадёжно испорчена, полились бурным водопадом по щекам, закапали с подбородка на ненужный теперь песок, смешиваясь с медленным прибоем.

Папа взялся за голову, мама закрыла лицо руками, а Волчок, до этого радостно подметавший хвостом траву, вдруг вскочил и, предательски покинув эпицентр страданий, побежал вдоль берега по очень важным делам.

Через несколько минут самых горьких в мире слëз, маминых причитаний и папиных стонов, Марина почувствовала, как ей в коленку ткнулся мокрый нос Волчка. Девочка открыла глаза, удивлённо замолчала, а потом заливисто расхохоталась, обнимая пса и прыгая вместе с ним по берегу.

Мама и папа растерянно смотрели на два сандалика, принесённые верным другом своей любимой девочке – разного размера, один розовый, второй голубой и оба на правую ногу.

Не орëл

Маргарита Николаевна накапала себе шампанского, села у окна и, глядя на фланирующие в прохладе летнего вечера парочки, погрузилась в томные воспоминания.

Ещё совсем недавно, каких-то тридцать лет назад, когда грудь была выше, а талия тоньше, миру не требовалось игристого, чтобы полыхать всеми красками, создавая вокруг Риточки волнительные движения воздуха от порхающих, стелющихся и складывающихся в Великую Китайскую стену воздыхателей.

А Николай никогда орлом не был (разве что в профиль), петушился не к месту, и чирикал не по делу. Но что-то в нëм эдакое проявлялось. Взгляд, пожалуй, – как обшарит сверху донизу, так чувствуешь себя голой и желанной. Идёшь по улице гордо, а в мыслях уже не только отдалась, но и детей нарожала.

Маргарита Николаевна отхлебнула из бокальчика, меланхолично закусила клубничинкой и, загадочно улыбнувшись, накрутила на палец прядку волос, высветленных в память о молодости и первых жарких покосах.

Ах, как пахло сеном! Как кололо оно все мягкие части прекрасной Ритиной фигуры, в которую страстно зарывался Николай, шепча что-то несвязное!

– На дальней станции сойду, трава по пояс… – промурлыкала Маргарита Николаевна и долила остатки из бутылки в тоненькое стекло.

Где-то в памяти Николай расплескал по гранёным стаканам тягучий портвейн и, пользуя травинку как коктейльную трубочку, положил голову на Ритину грудь, заколыхавшись на волнах двойного удовольствия.

Сладкая слеза смешалась с ледяным шампанским. Капелька пота скользнула в тëплый портвейн.

– Ритуля, – хриплый мужской голос спугнул воспоминания. Маргарита Николаевна повернула голову к дивану и, встретившись взглядом с синими глазами мужа, вдруг поплыла, чувствуя себя голой и желанной. – Здесь, конечно, не сеновал, да и я никогда орлом не был, но со своей девочкой завсегда готов почирикать.

Рюкзак

В рюкзаке было тепло и тихо. Боб принюхался. Пахло чем-то вкусным, как будто косточку закопали в прелые листья и, чтобы еë добыть, надо сначала много бегать, лаять и радоваться.

– Я же просил барашка в коробке, – раздался детский голос откуда-то сверху.

– Я не умею барашков в коробке, я умею щенков в рюкзаке. – Голос мужчины показался Бобу добрым и спокойным.

– А что он умеет?

– Дружить.

В глубине нарисованного рюкзака Боб радостно завилял нарисованным хвостом и гордо подумал, что сможет стать лучшим в мире другом. Потому что есть кто-то, кто в него поверил.

Синяя попа

(все имена не случайны)

Леночка была хорошей, послушной девочкой, приезжала из Ленинграда к бабушке на лето и рассекала возле подъезда в модных платьицах, вызывая жгучую зависть местных мамаш и безусловное обожание соседских детишек.

В виду скромного нрава и музыкальной тонкости Леночке можно было практически всë. Существовало только два строгих наказа – гулять в зоне покрытия бабушкиного призыва и не качаться на бельевых верёвках.

Тут надо понимать, что дом был пятиэтажным и стоял посреди рабочего посёлка, спрятавшись в зелени, которая сплеталась в прекрасные шалаши для игр. А бабушка имела возможность проверочного вопля и из окна кухни, и с балкона, выходящего на другую сторону дома, то есть первый наказ был легко выполним и не доставлял неудобств.

Бельевые верёвки, тяжелой прочной паутиной натянутые между мощными металлическими столбами с торца дома, игнорировать было сложнее. Проволочные, в красивой белой обмотке, они просто вопили о необходимости ощутить в ладошках приятную гладкость и, с разбегу оттолкнувшись носочками от асфальта, взмыть к небу, как гимнастка на Олимпийских играх, выполняя если не подъëм с переворотом, то прекрасное художественное раскачивание, демонстрируя малышне «как надо».

Вот на этой проволочной верёвке Леночка и погорела.

Позабыв про городское воспитание, музыкальную школу, запреты и всë остальное, собрав вокруг себя толпу восхищённых еë смелостью обожателей, юная гимнастка, вдохнув полную грудь воздуха, оторвалась от земли и полетела на качелях собственного бесстрашия.

А качели не были рассчитаны на приложение в одной точке двадцати килограммов девичьего веса. Оба крепления застонали, завибрировали и на третьем выбросе счастливой фигурки вперёд и вверх, с тихим звоном оторвались от несущей конструкции, внезапно подарив Леночке взлёт реактивного самолёта.

Знаете, есть такие маленькие, выпирающие из асфальта чугунные люки? Их часто красят в красный цвет и размещают так, чтобы нанести населению максимальный урон. Мы их в детстве называли газовыми и удивлялись, зачем сверху нужна замочная скважина.

Вот именно данный красный грибок возмездия и послужил посадочной площадкой, ласково приняв на грудь Леночкину попу.

Это было больно. Нет, не так. ЭТО. БЫЛО. БОЛЬНО.

Малышня, почуяв морально то, что Леночка почувствовала физически, мгновенно разлетелась по двору, увлечённо занявшись особенно важными делами.

Где-то в районе копчика разливался адский жар. А орать нельзя. Бельевая верёвка – строжайший запрет со всеми чудесными последствиями в виде ремня, отлучения от гуляний и (самое страшное!) звонка маме в Ленинград с рассказом о неизвестных ранее чертах характера провинившейся.

С лицом, полным театральной беззаботности, с идеально ровной спинкой и мягкой кошачьей грацией Леночка взобралась на второй этаж и сообщила бабушке, что нагулялась. Это был максимальный уровень конспирации и выучки матëрого разведчика.

Синяя попа вместо румяной красоты обнаружилась через два дня вечером в городской бане. К тому моменту будущая режиссёр сжилась с игрой в раненого партизана и на все коварные бабушкины расспросы относительно грозовой синевы, расположившейся там, где еë быть не должно, отвечала стоически: да, бежала, да, спиной, да, упала, да, на попу, нет, не странно, нет, не болит.

Мама узнала о Великой Тайне спустя примерно тридцать пять лет, а вот о чëм думала бабушка, растирая постепенно желтеющие переливы гепариновой мазью, и мудро улыбаясь, осталось ещё одной тайной.

Лавочка

По адресу Парковая улица, дом номер семнадцать, корпус четыре, возле пятого подъезда стояла лавочка вместимостью ровно на три бабули. Район сам по себе был зелëным, а в точке дислокации лавочки приобретал совсем райские очертания благодаря местному садоводу-любителю Василию Фёдоровичу, высадившему под своими окнами куст персидский сирени, несколько пионов и шикарные гортензии.

Исторически сложилось, что монополию на лавочку захватили три Марии – Мария Ивановна, Мария Никифоровна и Мария Петровна —постпенсионные нимфы, которые с позором изгоняли любого желающего покуситься на сей деревянный аэродром с целью отдохнуть под раскидистыми сиреневым кустом.

Ивановна была самой молодой из троицы, выращивала на подоконнике венерины мухоловки, постоянно просвещала подруг, как бороться с паразитами, и тренировала старую кошку Муську на отлов насекомых.

Никифоровна была сухонький, маленькой и туговатой на слух. При этом еë боялись даже крепкие местные мужички – поговаривали, что лет десять назад она из правоохранительных органов досрочно отправилась на пенсию после того, как в кабинете этой бравой капитанши обнаружили контуженного генерала. Дело замяли, но тайна осталась.

Петровна же всегда сохраняла вид праздничный, носила яркие одежды и утверждала, что будет жить вечно, поскольку не подпускает к себе негатив.

В этот день Василий Фёдорович с утра решил заняться своим маленьким садиком и бодро вышел на улицу с опрыскивателем наперевес. Три Марии уже сидели на посту. Ивановна с Петровной негромко обсуждали очередное политическое шоу, а Никифоровна мирно дремала, сложив руки на коленках и опустив голову на грудь.

Садовод поприветствовал лавочных часовых, поблагодарил Ивановну за новый рецепт от вредителей и скрылся за сиренью. Через несколько секунд раздалось тихое насвистывание какой-то залихватской мелодии и ритмичные звуки опрыскивания.

Мелкие капельки разлетались и оседали на сочных листьях, разгоняя мушек, букашек и муравьишек.

Огромный крестовик, свивший шикарную паутину на пушистых свисающих над лавочкой ветках, решил, что ядовитый завтрак – это невкусный завтрак и, бросив своë пристанище, украшенное смертельными жемчужинками, отважно бросился в пропасть, болтаясь на тонкой ниточке. Точнëхонько на плечо Ивановны.

Звук полицейской сирены по децибелам значительно тише вопля, сорвавшегося с губ старушки. Замерев, словно парализованная, с расширившимися от ужаса глазами, она орала, провожая взглядом паука, не обладавшего чувством самосохранения, а потому бегущего прямиком к эпицентру вопля.

Никифоровна, выдернутая из сна истошным воплем соседки, подскочила на месте, мелко задрожала и, развернувшись на звук, на опыте, не глядя, со всей своей капитанской силы отправила Ивановну в глубокий нокаут, после чего в наступившей тишине обмякла, расслабилась и снова опустила голову на грудь, сложив ладошки на острых коленках.

Петровна, увидев бездыханное тело Никифоровны, побледнела, вскочила с лавочки, закрыла глаза ладошками и, пятясь, двинулась к подъезду, что-то напевая высоким тоненьким голоском.

Василий Фёдорович, вынырнув из-за куста, обалдел, но быстро взял себя в руки и с истинно мужским спокойствием принялся устранять последствия собственной работы.

Через 10 минут Ивановна в заботливых руках молоденького врача скорой уже вполне осознанно сидела на лавочке, правда, сдвинувшись на край, до которого не дотягивались ветки сирени.

Никифоровну вывели из нервного сна и на всякий случай вкололи витаминку.

Петровну нашли дома за просмотром комедии, положили в рот успокоительную таблеточку и ласково погладили по голове.

С тех пор три Марии редко собирались на лавочке, уступив уютный уголок детворе и молодым мамам, а Василий Фёдорович решил больше не вмешиваться в естественную жизнь природы, наслаждаясь еë плодами.

Сказка про метро, боевую старушку и любовь

Аннета Александровна тяжелой поступью завоевателя вошла в вагон и, как флибустьер на палубе атакованного корабля, уперевшись ногами в вибрирующий пол, воинственно огляделась.

Контингент, находящийся в зоне поражения, старался стать максимально невидимым, вжимаясь в мягкие спинки сидений и всем своим видом демонстрируя, что спит, болеет и в целом не достоин внимания почтенной доньи. Уже подготовленное протяжное «маладоооойчелавеееек», не найдя объекта нападения, застряло в горле, оставив горькое послевкусие и ощущение упущенного удовольствия.

Столь сокрушительного фиаско она не испытывала давно.

Аннета Александровна сгруппировалась и принюхалась с целью оценить обстановку более детально. От обоих рядов пассажиров пахло молочной кашей и тяжёлыми духами с терпкой ноткой полыни и едва уловимым флёром лаванды. Пиратский кодекс (даже если пирату под семьдесят) предписывает «щадить стариков и детей», а, судя по амбре, вагон наполняли именно вышеназванные бедолаги. Направленные на завоевательницу взгляды горели наивностью, любопытством и благоговейным трепетом.

– Мадам, – внезапно раздалось с боковушки у двери, – позвольте пригласить вас пришвартоваться к моему, пусть и несколько костлявому, но пирсу.

Аннета Александровна напрягла мышцы и возбуждённой, почуявшей добычу гончей чуть наклонила голову набок, рассматривая лысоватого ощипанного дедка, словно перед ней был невиданный ранее зверь и предстояло определиться, сразу его сожрать или сначала вогнать в чувство стыда и раскаяния.

А дед радостно улыбался, призывно похлопывая по, действительно, костлявым коленкам, упакованным в клетчатые брючки.

Оценив ситуацию, здравый смысл Аннеты Александровны отключился, оставив управление организмом и ситуацией на милость опыта и эмоционального фона. Голосовые связки завибрировали, готовясь исторгнуть уничижающую тираду, раскатывая пассажи от едва слышных шипящих нот до максимальных возможностей сильного подчиняющего волю голоса главного бухгалтера на пенсии.

Надвигающаяся буря всколыхнула полы кашемирового пальто, дрожью тронула бежевую беретку и залила девичьим румянцем пергаментные щëки.

Пассажиры в предвкушении затаились.

Электричку резко качнуло. Аннета Александровна распахнула руки-крылья, сложив губы в ошеломлённое «о» и вытаращив глаза, с высоты своих аккуратных каблучков спикировала точно в объятья наглого деда, с размаху усевшись на тощие колени и двинув аккуратной сумочкой по облезлому темечку, пытаясь найти точку опоры.

Зрители охнули. А в тишине вагона, замершего в тоннеле где-то между ненавистью и любовью, чистый детский голос прозвучал наивно и пророчески:

– Когда девочка бьёт мальчика по голове, он ей нравится! А если в ответ мальчик девочку за косичку дёргает, значит у них любовь!

Дед хитро улыбнулся и, подмигнув ребёнку, задорно дёрнул Аннету Александровну за выбившуюся из-под бежевой беретки седую прядь.

Потому что любовь нечаянно нагрянет. Даже в метро. Даже если ты – завоеватель с пиратскими замашками, а он облезлый дедок в клетчатых штанах.

О вреде шампанского

Катюша сидела на кухне, подперев щёку ладошкой, меланхолично разгоняя вишенкой пузырьки в шампанском и задумчиво глядя в снежный вечер за окном. Ей было грустно. Хотелось любви. Даже нет, не так. Хотелось знать о любви.

Вот то есть прямо здесь и сейчас достоверно знать, что живёт на свете мужчина, а ещё лучше пять-шесть красивых, умных и талантливых кавалеров, которые её тайно любят. Так сильно любят, что ни спать, ни есть, ни дышать, ни жену свою целовать. И что сейчас сидят они так же, как она, только не с шампанским, а с виски или, например, коньяком, смотрят в ночь, рисуя снежинками в оранжевом свете фонарей светлый катюшин образ, и нервно курят в затяг, сощурив от безысходной нежности свои глубокие глаза и захлёбываясь одиночеством.

Нет, конечно, она не хотела, чтобы эти мифические мужчины как-то мучились, убивались сильно. Ей было бы достаточно благородных страданий, запрятанных где-то в уголке улыбки и крепко сжатых ладонях, в том, как небрежно они смотрят в ночь и едва заметно морщатся, словно от понятной только им одним обиды.

Это было бы так романтично, так до слёз прекрасно, так умильно-упоительно.

Всё-таки шампанское плохо действует на женскую психику.

…Хотя, пожалуй, было бы неплохо знать…

Мясорыбка и нирыбанимясо

Оранжевая мясорыбка мягко ткнулась ножками в упругий слой песка и ила и настороженно замерла. Так глубоко она ещё не погружалась. Плавники шевелились медленно, преодолевая непривычное давление. Жабры работали на пределе, но голова всë равно кружилась от новых ощущений и недостатка кислорода.

Воспитатель рассказывал, что на самом дне живут страшные существа нирыбанимясы – голодные и бездушные, готовые сожрать каждого, кто потревожит оглушительную тишину глубин.

Мясорыбка с детства мечтала встать голыми пятками на твëрдую почву, почувствовать, как давление холодного океана сжимает хрупкое тельце, и в полной мере насладиться силой и безжалостной властью многотонной толщи воды. Она не верила в нирыбанимясу, потому что считала, что страшнее акул никого быть не может.

Мечта осуществилась и оглушила своей масштабностью.

Аккуратно встав на носочки и уже готовясь отправляться вверх домой, к своей оранжевой стайке, чтобы рассказать о смелом путешествии к самому дну, мясорыбка испуганно замерла. Ей показалось, что вокруг стало немного светлее, и из этой мутной световой дымки смотрят большие грустные глаза.

– Привет, – пузырик воздуха медленно поплыл вверх. – Жизнь – лишь ил и ничего не стоит, не правда ли?

Маленькое сердечко трепыхнулось где-то около жабр и рухнуло в мягкие пяточки.

– Ты молодец, что сюда заплыла, – существо говорило медленно и тягуче. – Новые впечатления и всё такое, будет, что рассказать стайке. Если вернёшься домой, конечно.

– Здравствуйте, – слова давались с трудом, но молчать было не вежливо. – А вы… нирыбанимясо?

– Приятно сознавать, что жизнь прожита не зря, и в верхних школах по-прежнему изучают мой род. Хотя, видимо, упоминают не философские сентенции, а исключительно участие в пищевой цепочке, верно?

– Вы. Меня. Съедите?

– Хотелось бы. А есть предпосылки, чтобы этого не делать? Видишь ли, даже твои ожидания совпадают с моими потребностями, и кто мы такие, чтобы противиться законам мироздания?

Мясорыбка моргнула и попыталась максимально быстро начать подъëм, не обращая внимания на шум в ушах. Существо не отставало, неторопливо колыхаясь рядом с оранжевым пятнышком и распространяя вокруг тусклый свет.

– Я понимаю тебя, поверь. Желание жить вызывает уважение, но, пожалуйста, не стоит так торопиться вверх – разница давления убьёт тебя раньше и гораздо болезненнее, чем моë желание поесть. И неужели глупое стремление бездумно кружиться среди таких же оранжевых существ может быть важнее понимания важности поддержки природного баланса? Да не спеши же так! Твой порыв фатален и бессмысленен.

Мясорыбка от ужаса развила такую скорость, что в жабрах начало покалывать. Но печальный взгляд продолжал преследовать еë, изучая, не отставая ни на миллиметр.

Наконец, очередной пузырик обозначил вздох:

– Поверь, я просто хочу уберечь тебя от мучений кессонной болезни.

Нирыбанимясо качнулось рядом и, открыв огромную пасть, проглотило оранжевую мясорыбку вместе с плавниками и пяточками, после чего ещё раз вздохнуло и погрузилось на дно. Наступила тьма.

Потом вдруг снова забрезжило еле уловимое сияние, и большие печальные глаза уставились в ночь.

– А с другой стороны, может быть, счастье, действительно, в глупости?

Сказка, в которой победило зло

Жил-был царь. Мерзейшая, надо сказать, личность. Как внешне, так и внутренне. Всё у него было – и бородёнка козлиная, и усишки торчащие, и уши, на которых корона держалась, и даже чучелко горностая возле трона красиво возлежало, только вот совесть в казну почему-то не завозили.

И была у царя любимая дочь. Естественно, неземной красоты, ангельской доброты и нечеловеческой глупости. Глупость передалась от папиного гения, а вот откуда взялись золотые локоны, голубые глаза и прочие дамские прелести, не знал никто, потому как (по сказочной традиции) мамочку и, по совместительству, царёву супругу к началу сказки не помнил уже абсолютно никто из обитателей полупустого дворца.

За престарелой двадцатидвухлетней принцессой тянулся шлейф милых страшных проклятий, доставшихся от всевозможных фей, которые сильно недолюбливали царя за редкие особенности характера, а потому табун белых лошадей не пасся на соседнем поле, и рыцари не бились за счастье облобызать алебастровые длани красавицы.

Царь, как истинный заботливый папаша, изо всех своих интеллектуальных сил пытался помочь дочке с замужеством – колол веретёнами, скармливал ей отравленные яблоки, загонял в самую высокую башню, заставляя отращивать косу до земли, и даже пытался посадить в бочку и пустить по волнам. Ничего не действовало. Кроме раздражения от царапинок на пальцах, лёгкой изжоги от яблок и увеличения расходов на шампуни, зримых изменений не возникало – восемнадцать минуло давно, а на пожилых девочек фейное мастерство не действует. От бочки тоже пришлось отказаться, поскольку царство выхода к морю не имело, а в дворцовом фонтане сия конструкция портила вид.

И тут царя осенило, что его высокопоставленный тыл не просто так кресло протирает, а значит пришло время подключать внешнеполитические связи. Как раз в соседнем государстве, через небольшой лесок расположенном, спасение от всех проблем и нарисовалось. Правил там вампир древний. Умный мужик был. Правда, вечно голодный и вспыльчивый, потому как питался только чистокровными принцессами, а их всё меньше и меньше в округе оставалось – замуж повыскакивали и царицами заделались. Царёв план был гениально прост – вампир дочку евонную кусает, принц на помощь прискакивает, вампир сыт, принцесса замужем, все довольны.