Танцы на раскаленной крыше

Марк. Простите! У меня нет больше сомнений!

Мать. Мальчик, как ты меня разочаровал! Ты меня так разочаровал! Я тут распинаюсь перед тобой, рассказываю, как на духу, что было на самом деле, а ты не веришь мне? Знаешь, давай-ка, поднимай свой зад и вали в свои родные пенаты, пока я тебя не облила кипятком!

Марк. Тетя Мария!

Мать. Какая я тебе тетя, дядя?!

Марк. Баба Маша!

Мать. Что ты мелешь, мальчишка?

Марк. Мария, простите, ради бога, я был не прав! Я потому к вам и пришел, чтобы развеять эти слухи. Слишком многие позволяют себе фантазировать о жизни вашего сына: не верят в непорочное зачатие, не верят, что его отцом был сам Господь Бог. Говорят даже, что никакого воскресения не было.

Мать. Не богохульствуй!

Марк. Я так не думаю и потому пришел к вам.

Мать. Вон!

Марк. Я больше ничего не буду говорить! И спорить с вами не буду! Только, пожалуйста, не выгоняйте меня!

Мать. Ты глухой?

Марк. Я прошу вас!

Мать. Пошел вон, я сказала! Вон пошел!!!

Марк выключил диктофон, положил его в сумку, встал и медленно вышел. Мария взяла с печи кастрюлю с горячей водой, вылила ее в таз и начала стирать.

Мать. Нет, ну что за люди пошли? Говорю же, что из воды сделал вино! Раз говорю: сделал – значит так оно и было. Из воды – вино! Красное, сухое. Хотя, я ведь сама-то и не пила того вина. Слышала только, как другие хвалили, когда пробовали. А сама-то даже и не пригубила. Да, и Сын тогда говорил, что не готов еще, это я его, дура, заставила сделать. Может быть, на самом деле у него не получилось, и гости приврали? Нет, ну что за люди пошли!

Сцена 14

В дом зашла Сара, одной рукой она держала кота за шкирку, в другой – мертвую курицу.

Сара. Нашелся, смотри! Придушил у тети Агаты курицу.

Мать. Недаром Иродом зовут. Поганец!

Сара. И что теперь делать?

Мать. Что делать, что делать? Наказать, сорванца!

Сара. Вот и накажи!

Мать. Сама накажи!

Сара. А ты почему не хочешь? Твой же кот!

Мать. А зачем мне портить с ним отношения?

Сара. Ба, ну, ты хитрая!

Мать. Ну, а как? Ты сегодня здесь, а завтра усвистишь куда-нибудь? А мне с ним дальше жить.

Сара. И то верно.

Сара бросила кота на пол.

Тете Агате не будем говорить?

Мать. Как не будем? Будем! И курицу отдадим, и этого негодника в придачу. Пусть делает с ним, что хочет. Хоть на пирожки пустит, не жалко!

Сара. Ба, я надеюсь ты шутишь?

Мать. Шучу!

Сара. Ну, и шуточки у тебя сегодня!

Мать. Да, вывел меня этот мальчишка! Говорю ему, как было, а он: а вот люди говорят… Говорят: кур доят, а коровы яйца несут. Достал!

Сара. Так ты его выгнала?

Мать. Ну а куда его после этого? За стол что ли сажать?

Сара. Не хорошо это!

Мать. Сама знаю. Но слово не воробей, выпустишь – не поймаешь.

Сара. Так может, я за ним сбегаю?

Мать. Я те сбегаю! Так сбегаю… Иди лучше к Агате, куру отнеси и скажи, что мы ей должны будем.

Сара. Хорошо, ба!

Сара пошла к двери, остановилась.

Сара. Ба, а может все же позову я его обратно? Вроде, хороший такой…

Мать. Понравился что ли?

Сара. Ба!

Мать. У меня такое ощущение, будто я знаю этого мальчика, хотя никогда не встречала прежде. Такое чувство, что он – свой. И мне всё в нем знакомо: как он говорит, как движется, даже его запах. Ты почувствовала, как он пахнет?

Сара. Нежно.

Мать. Да, нежно. Неуловимо. Чистотой. Так пахнул мой мальчик. Мой мальчик. Оказывается, я до сих пор помню его запах.

Сара. Так я его позову?

Мать. Да, позови. Он про сына обещал правду написать.

Сара. Я быстро, ба!

Мать. Куру сначала Агате верни!

Сара помахала головой в знак согласия и выбежала. Мария продолжила стирку.

Мать. Да, не хорошо получилось! Что люди потом будут говорить? Что мать самого Христа оказалась грубой и невоспитанной? Выгнала человека, который приехал к ней аж из самого Рима! Ой, не хорошо, не хорошо! Сын бы меня точно пропесочил!

В дом вошли Сара и Марк. На лице Сары – зеркальные очки Марка.

Сара. Ба, мы пришли.

Мать. Это что у тебя на лице?

Сара. Это называется очки. Мне их Марк подарил.

Мать. Сними и отдай! Что ты, как сорока, все блестящее на себя тянешь? Стыдно!

Сара. Ба!

Марк. Прошу вас, разрешите Саре принять их. Я от чистого сердца!

Мать, нерешительно. Ну, я не знаю…

Сара. Ба, мне они так идут! Ну, посмотри на меня!

Сара подошла ближе. Мария внимательно посмотрела на Сару.

Мать. Да, красивые. Тебе идут.

Сара. Можно мне их оставить? Я прошу тебя!

Мать. Ну, что с тобой делать? Оставляй!

Сара бросилась к Марии и поцеловала её.

Сара. Бабуля, спасибо!

Мать обращается к Марку. А с тобой что?

Марк. Что?

Мать. Что с тобой будем делать?

Марк. Извините меня! Я больше не буду вас перебивать!

Мать. Сын говорил, что нужно прощать, если человек покается. Вот я тебя и прощаю! Проходи, садись за стол!

Мария вытерла руки подолом платья. Марк подошел к столу и сел. Сара отломила кусок от лепешки и дала его Марку. Он взял, откусил.

Марк. Вкусно!

Сара. Молоко будете?

Марк. Можно.

Сара налила в стакан молоко и подала Марку.

Марк пьет. Вкусно!

Сара. Козье. Оно еще и полезное, лечебное. Вы случайно ничем не болеете?

Мать. Сара!

Сара. А что Сара? Я просто так спросила. Что, нельзя и спросить?

Марк. Тебе сейчас сколько лет?

Сара. Пятнадцать.

Марк. Девушка на выданье. Чем собираешься заниматься?

Сара. Пока не знаю.

Марк. Хочешь стать журналистом, как я?

Сара. Не знаю.

Марк. Интересная профессия! Она дает возможность ездить по разным странам. Ты сможешь увидеть весь мир.

Сара. А ты в Египте был? Пирамиды видел?

Марк. Был и в Египте, и пирамиды видел. И приехал к вам, чтобы написать книгу о твоем отце.

Мать в сторону. Ну, сейчас побежит собирать вещи.

Сара. А я смогу написать книгу?

Марк. Конечно. Только этому нужно учиться.

Сара. Это как раз понятно: всему нужно учиться. А где?

Марк. Я учился в Риме.

Сара. В Риме? Так далеко? Ба, отпустишь меня?

Мать. Эк, как ты завертелась! Только поманил, а ты уже готова и бежать?

Сара. Не говори так! Никуда я не собираюсь бежать. Марк просто сделал предложение об учебе. Ты сама подумай: я смогу писать книги об отце и так продолжать его дело. Это же здорово!

Мать. Давай так, внучка: не торопись, подумай, ну и я тоже подумаю. А пока сходи к Доре ещё за одной лепешкой… Нам нужно закончить разговор.

Сара нехотя вышла.

Сцена 15

Мать. Выпьешь вина?

Марк кивнул. Мария взяла стакан и налила вина. Марк пьет.

Мать. Мне можно тебя спросить?

Марк. Конечно, можно. Спрашивайте!

Мать. Тебе что-нибудь известно о том, что стало с апостолами после смерти Иисуса?

Марк. Вы точно хотите это знать?

Мать. Хочу. Если бы не хотела, не спросила.

Марк. Иоанн Богослов, единственный из двенадцати апостолов, умер своей смертью. Петра распяли, как Христа, только головой вниз. Брата его, Андрея, тоже, только на косом кресте. Филиппа распяли. С Варфоломея заживо содрали кожу и отрубили голову. Фому убили копьями, а Иакова, сына Алфея, забили камнями. Иакову отрубили голову. Иуду Фаддея зарубили мечами, Матфея подняли на копья, а Симона распилили пополам. Иуда из Кариота повесился.

Мать тихо, как бы сама себе. Ужасная судьба! Сколько же ещё людей, поверивших в Иисуса, пошло на смерть?

Марк. Много. Очень много. Сотни тысяч. Адриана положили на наковальню и забили молотами. Варвару Никомедийскую обезглавили. Клементия привязали к якорю и утопили. Теклу Иконийскую четвертовали и сожгли. Афру Аугсбургскую тоже сожгли. Калисто раздавили мельничным жерновом. Агапита из Пренесты повесили за ноги и сожгли. у Ансания Сиенского вырвали внутренности. Беатрису Римскую удавили. Антония Памиерского четвертовали. Кастулия живым закопали в землю. Барнабия Кипрского забили камнями и сожгли. Аполлинария Равенского забили молотом. Бландину из Лиона бросили на растерзание бешеному быку. Аурею Сирийскую посадили на стул, утыканный гвоздями. Ну, и так далее – обезглавлены, сожжены, утоплены, брошены на растерзание, зарублены, распяты, задушены, удавлены, колесованы. И все они умирали с именем Иисуса на устах.

Мать. Но ведь сын не хотел этого.

Ветер доносит фразы играющих детей: давай еще поиграем… я устал… не хочу… ну давай, я прошу тебя…

Мать. Ты знаешь, люди… слишком серьезно все воспринимают. Особенно учение Иисуса. Да, и не только его. Вообще – и жизнь свою, и себя самих. Вот в этом, по-моему, и есть главная беда. Это вечное: я, мои мысли, мои вещи, мои дела. Все вокруг себя. Как будто человек – центр вселенной. А владение – штука опасная.

Марк. Почему Вы так думаете?

Мать. Потому что, как только у тебя что-то есть – ты за это держишься. И начинаешь бороться. А борьба… это ведь не просто про врага, это и про себя. Сначала ты хочешь защитить, потом – доказать, потом – уничтожить. И в итоге всё равно теряешь. Иногда – всё. А Иисус… Он ведь вообще другое предлагает. Почти невозможное – любить врага. Но я думаю, это всё-таки возможно. Только надо по-другому смотреть. Как дети, например. Они же мир узнают через игру. Для них это не шутка – это и есть жизнь. Может, и нам так попробовать? Смотреть на всё – как на игру. Не в смысле несерьёзно, а… ну, по-другому. Игра в долг перед Богом. Игра в «потерпи». Игра в «не ответь злом». В «подставь щеку». Сложная игра, да. Очень. Но, кажется, всё-таки возможная. А выиграешь – и получаешь приз. А приз – как известно… Царствие Небесное.

Марк. Да вы, оказывается, еще и философ!

Мать. Не говори глупости.

Марк. Я подумаю над этими словами, обязательно подумаю, но потом, завтра.

Мать. Ну, тогда спрашивай, что тебя еще интересует?

Марк. Я хотел бы вернуться к тому трагическому дню. Как вы узнали, что Иисус был схвачен?

Мать. Мне об этом сообщил его ученик, Иуда.

Марк. Вы были знакомы с Иудой? С Иудой из Кариота? С предателем вашего сына? Вы разговаривали с ним?

Мать. Совсем немного. И он на меня произвел впечатление порядочного человека.

Марк. Но люди называют Иуду предателем.

Мать. Скажу так, если бы он был предателем, он бы никогда не повесился. Предатели не имеют совести.

Марк. Если поразмышлять, то вся эта история довольно темная. Ведь Иисус ни от кого не скрывался, он проповедовал и совершал чудеса прилюдно. Его легко можно было схватить и для этого не требовалось предательства кого-то из апостолов. Однако оно произошло.

Мать. Произошло потому, что предательство Иуды не было случайным. Я уверена: оно было предопределено. Да, он об этом и сам говорил.

Марк. Так, дайте подумать. Иуда был одним из апостолов, одним из избранных возвещать Царство Небесное, исцелять больных, очищать прокаженных, воскрешать из мертвых и изгонять бесов. Его выбрал сам Иисус. И тем не менее, вы думаете, что предательство Иуды было не случайным?

Мать. Да, я так думаю. Мало того, я уверена в этом.

Марк. А может, Иуда не до конца понял, что на самом деле говорил Иисус, и потому разочаровался? Я сейчас тыкаюсь, как слепой котенок, пытаясь понять причины его поступка.

Мать. А причины лежат в безграничной любви Иуды. Само предательство указывает на любовь.

Марк. Но там, где предательство, там не может быть любви.

Мать. А если я тебе скажу, что Иисус любил Иуду, а Иуда любил моего Сына?

Марк. Тем страшнее его грех. Он предал любовь.

Мать. Предать Христа мог любой из апостолов. Любой из тех, кому он омыл ноги. Но никто из них не стал поддержкой в его последние часы. Пётр, преданный, как собака, этот будущий первосвященник, хранитель райских врат, этот камень, который гордился своей твёрдостью, трижды его предал. Трижды за одну ночь!

Марк. Оказался слаб. Нельзя его в этом винить.

Мать. А я его и не виню. Иисус об этом знал и говорил. Но Ему необходим был тот, кто помог бы без колебаний выполнить его предназначение. А сделать это мог только тот, кто безгранично любил его и верил ему. Кто мог пойти до конца и выполнить его волю. Среди двенадцати такой был только один. Иуда. Добрый, мягкий, доверчивый Иуда. Он любил Иисуса сильнее всех, сильнее чем Пётр, Иаков, Андрей.

Марк. Нельзя любить сильнее. Любовь она или есть, или ее нет.

Мать. Ну, значит, он единственный, кто любил моего Сына по-настоящему. Иисус не ошибся в нем.

Марк. Да, не ошибся. Вечером того же дня он накинул петлю на шею.

Мать. Он знал, что его тело не вознесется, а будет расклевано и растерзано, а душа прямиком попадёт в ад. Но он пошел на это.

Сцена 16

Гаснет свет, включается проектор и на выбеленной стене дома Марии появляется черно-белое видео, снятое в стилистике немого кино.

14 нисана (3 апреля) 33 года от Р. Х. Ночь. В дом Марии в Вифлееме врывается Иуда, ученик Иисуса. Видно, что он долго бежал, он не может отдышаться, а когда начинает говорить, немного заикается.

Иуда. М-мария? Вы мать Иисуса?

Мать. Что случилось? Вы кто?

Иуда. М-меня зовут Иуда. Я его ученик. Его арестовали.

Мать. Кого арестовали?

Иуда. Иисуса арестовали.

Мать. Кто? Когда?

Иуда. Они шли, и он вместе с ними…

Мать. И что? Ну, говори же быстрее! Не мямли! Почему из тебя нужно клещами всё вытягивать? Кто шел?

Иуда. Иисус с апостолами.

Мать. Так. И что было дальше?

Иуда. А дальше… Дальше я п-привел отряд римских легионеров. И, когда я п-подошел к Учителю, я должен был его п-поцеловать – это такой сигнал… но я его не п-поцеловал. Мне стало вдруг страшно, и я растерялся. Тогда сам Иисус меня обнял и п-прошептал: ты всегда в моем сердце. П-прости меня! И п-поцеловал. Он сам меня п-поцеловал. И все видели это. И вот – когда он меня п-поцеловал, солдаты вынули мечи и схватили его. Один из них сказал, что Иисус обвиняется в б-богохульстве. А п-потом его увели.

Мать. Что ты наделал? Зачем ты их привел?

Иуда. Я думал, что этим с-спасаю его. Думал, что я правильно п-поступаю, что это необходимо было сделать – ради него, ради его спасения!

Мать. Куда его увели?

Иуда. Н-не знаю.

Мать. А остальные? Что они делали? Стояли с открытыми ртами? Почему остальные ничего не делали? Почему его так запросто отдали?

Иуда. Они р-растерялись. Они стояли, как кучка п-перепуганных ягнят. Лишь только П-пётр ударил мечом одного легионера. Да и то, п-плашмя, п-по голове. Да, Иоанн п-полез в драку. Но тут Иисус их остановил и сказал: не вмешивайтесь! Сказал, что так и должно б-быть. А потом солдат заявил, что это я п-продал своего учителя и бросил мне кошель с деньгами. Я закричал, отбросил в сторону эти деньги, стал орать, как сумасшедший. Я выл, я бросался на солдат, я умолял их отпустить Иисуса, я целовал их сапоги, но они только смеялись надо мной, а п-потом стали меня п-пинать, и бить по голове, и я п-потерял сознание. Когда очнулся, никого уже не было: ни Иисуса, ни солдат, ни учеников. И тогда я п-побежал к вам.

Иуда упал на колени и пополз к матери.

Иуда. П-простите меня! Я не хотел, чтобы всё так п-получилось! Правда, не хотел… Вернее – я хотел. И даже делал всё для этого. Но я – не п-предатель. Он знал об этом с самого начала. Если бы его не арестовали – п-план бы не сработал. Так должно было случиться, п-понимаете? П-понимаете меня? А я…я ему помогал в этом!

Мать. Я ничего не понимаю! Какой план? Почему он сказал – не вмешиваться? Почему? Ничего не понимаю! Ничего, кроме одного: моего сына арестовали. Что теперь делать? Что?

Мария. Ты должна идти.

Мать. Куда?

Мария. Сама пока не знаю.

Мать. Ты права! Дома сидеть и ждать я не смогу. Что-то нужно делать! Мария, ты со мной?

Мария. Да!

Иуда. Может быть, п-пока не стало ясно, чем все это закончится, вам лучше остаться дома?

Мать. Вот ты и оставайся! А мне нужно быть ближе к сыну. Вдруг ему понадобится моя помощь?

Мать берет со стола нож и вместе с Марией выходит из дома.

Иуда бормочет. Но ведь так и должно было случиться! Так должно было произойти! Теперь я – п-предатель! Но я не хотел! Я не хотел его п-предавать, ни за какие деньги! Я виноват… конечно, виноват, но я же н-не виноват! Он сам так захотел! Он – сам!!! А теперь? Что теперь? Что мне делать? Этот грех… этот страшный грех… его не смыть… никогда… никогда… никогда…

Иуда стонет, потом начинает отчаянно выть, что-то бормочет и убегает.

Сцена 17

14 нисана (3 апреля) 48 года от Р.Х.

Дом Марии в Эфесе.

Марк. Что было дальше?

Мать. Вино будешь?

Марк. Если можно. А то в горле совсем пересохло – жарко у вас тут.

Мария разливает вино по стаканам. Один подвигает Марку. Мария смотрит, как он жадно пьет. И когда Марк выпил, она добавила ему еще. И сама пригубила. Пауза.

Мать. Что было дальше? А дальше было распятие… В тот день было очень жарко, солнце пекло неимоверно. Горячая, сухая пыль хрустела на зубах. Когда я Его увидела, Он был не просто высоким, каким всегда был, а огромным. Он был огромный и весь в крови, и нес на себе этот крест. И крест был такой громадный, что я подумала – как ему должно быть тяжело. Я так тогда подумала. Перед ним шел солдат с табличкой, на ней было написано – Иисус Назарянин, Царь Иудейский. И еще что-то, на другом языке, я не разобрала. За ним шел другой солдат и бил в барабан. Но я не слышала звука самого барабана, потому что толпа, которая собралась поглазеть, громко шумела. Толпа шумела, плакали женщины. Они даже не плакали, они выли так, что сердце разрывалось. А Он вдруг остановился, развернулся вместе с крестом к народу – это было так неожиданно, что все замолчали, и стало очень тихо, и заговорил. Громко так, звеняще, непривычно мне было слышать, как Он так громко говорил. «Дочери иерусалимские! Не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: Блаженны не плодные и утробы не родившие, и сосцы не питавшие! Тогда начнут говорить горам: Падите на нас! И холмам: Покройте нас! Ибо, если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим, что будет?» Что Он хотел сказать, я так и не поняла. Наверно, это было пророчество. А потом Он обратился к толпе: «Позвольте свершиться тому, что дОлжно и ничего не предпринимайте. Любите ближнего, как самого себя! Любите врагов ваших, как самого себя! Любите без всяких условий и великодушно служите друг другу! И бесконечно прощайте друг друга, как прощает Отец ваш Небесный!» Потом солдат ударил Его плетью, больно так ударил, Он аж вздрогнул, и пошел дальше. Вокруг опять заплакали женщины, зарыдала Мария, его невеста. А я не плакала, нет. Не могла. Слезы как будто высохли, а глаза ослепли. Душа моя раскололась на мелкие кусочки, как стекло. И только боль… боль… такая тягучая, такая нудная, тянула и тянула, не переставая ни на минуту, и сжимала горло так, что я не могла кричать. А потом… потом мой мальчик дошел до этой горы, до этой Голгофы, будь она проклята! Там распяли и мою душу тоже. На вершине Он сбросил крест, снял с себя одежду и лег. Когда стали прибивать Его к кресту, наступила такая тишина, такая… слепая, что я услышала Его голос. Моему мальчику было очень больно, и он стонал! Я рванулась к нему, но солдат ударил меня, и я упала. Вот тут слезы и хлынули градом, я принялась их вытирать, но они не слушались, лились и лились, как назло, в глазах стояло большое, размытое пятно и я не видела, как поднимали крест. Я только слышала его стон. Я закричала: я мать! Пропустите меня! И бросилась к нему. Я так закричала, так закричала, что солдаты пропустили меня. Сын меня увидел. Ему было трудно дышать… Он задыхался. Я услышала, как Он прошептал: мама… мама… прости… А потом он так резко, так громко закричал, что у меня внутри все оборвалось. И пошел дождь. В тот момент, когда он закричал, пошел дождь, представляешь? Как-будто Отец Небесный услышал Его боль и опрокинул всю воду, какая только была, на землю. Дождь лил сплошным потоком. Он смотрел в небо, и вода смывала кровь с лица Его. И тогда я услышала последние Его слова: Отец мой… в твои руки… передаю… свою душу… Дождь резко прекратился, как будто его и не было, а небо опять стало голубым. Потом тело стали снимать с креста. Это было не так-то легко сделать: солдаты пытались выдернуть гвоздь, держащий ноги моего мальчика, три здоровых бугая пытались вытянуть этот длинный ржавый гвоздь, но им долго не удавалось это сделать. Потом тело отвезли в склеп, я вместе с Марией обмыла сына, помазала его миро, и мы обернули Его в погребальные пелена. Громадным камнем солдаты закрыли вход в склеп… Как я провела ту ночь, точно уже не помню, помню только то, что плакала беспрестанно. Все глаза свои выплакала. А на следующее утро вместе с Марией сразу пошла к Нему, к склепу. Но там было пусто. Камень, этот тяжелый, огромный камень, который двигали пятнадцать здоровых мужиков, был отодвинут, внутри стоял запах миро, а Его не было – тела не было. Я растерялась. Первое, что мне пришло в голову, что Иисуса выкрали. И тогда я услышала голос: «Глупая, почему ты ищешь живых в том месте, где покоятся мертвые? Иисус воскрес!»

Мария взяла свой стакан и выпила вино до дна.

Марк. Почему же Он не призвал на помощь Отца, а решил умереть на кресте?

Мать. Он был весь наоборот…

Марк. Я понял: Он верил, что люди станут другими после Голгофы. А скажите…

Мать. Теперь уходи!

Марк. Мы еще не закончили!

Мать. Уходи…

Марк. Как вы думаете, Иисус бы меня простил?

Мать. Он тебя уже простил. Уходи…