Попаданец. Чужая империя

– Что это за мужик с нами говорил? – продолжал я. – И куда исчезают голодранцы?

– Так это Баба, – ответил он, сделав ударение на второй слог. – Баба тут старожил. Уже лет пять крутится на свалке.

– А мы с тобой?

– Ну, ты где-то год назад появился, а я чуть раньше, – ответил Тима. – Всё, давай собирать.

Нам выделили огромную площадку недалеко от контейнеров. Копать мусор лопатой было жутко неудобно. У Тимофея было какое-то приспособление, похожее на серп. Им он лихо разгребал мусор, доставая из-под грунта всё ценное. К сожалению, ничего интересного мы не нашли. Улов полагалось относить к контейнерам, где уже стоял Толик и всё записывал.

– Слушай, – предложил я. – У тебя ж нога болит. Давай ты будешь вёдра наполнять, а я – носить. Так и наберём больше.

– Толик не оценит, – засомневался Тимофей.

– Я ему объясню целесообразность.

– Чего? Ох, зря мы с тобой тормозуху пили…

Опытный мусорщик действительно наполнял вёдра очень быстро. Я носил по две штуки, и к каждому возвращению ещё два были забиты доверху. Пластика было мало, что странно. Зато железа и стекла – огромное количество. Уже на втором заходе я начал мечтать о тачке или хотя бы о тележке с колёсами.

– Господин бригадир! – сказал я, обращаясь к Толику.

– Чего тебе, обосрыш? – спросил он. – Близко не подходи, смердишь, аки обезьяна.

– У нас с Тимофеем будет общий счёт, – объяснил я, пропуская колкости мимо ушей. – У него нога болит, он копает. А я – ношу. Потом весь улов разделим пополам.

– О как ты заговорил, – буркнул бригадир. – Ты ж обычно даже имя своё не мог сказать без мата.

– Вчера головой приложился, – зачем-то сказал я. – Маты все забыл. И курить бросил.

Толик рассмеялся. В уголках его колючих глаз даже появились приятные морщинки. Он посмотрел на меня уже без злости – так мне показалось.

– Ладно, – буркнул он. – Рационализаторы хреновы. Носи, потом разделим.

Глава 4. Происшествие

День казался бесконечным. Руки отрывались под тяжестью вёдер. С меня сошло уже семь потов, пить хотелось жутко. Мне стало интересно, откуда брал воду Толик? Вряд ли он пил из рассадника бацилл. Потом я увидел невероятное. Возле одной из бытовок стоял целый ящик стеклянных бутылок. Я дождался, пока никого не было рядом, и подошёл.

Взял одну бутылку, положил за пазуху. Беспалевно пошёл на поле. Никто не окликнул. Кажется, остальным бомжам до меня не было никакого дело. И всё равно, украдкой, я открыл стеклянную бутылку, свинтив крышку, и залпом выпил почти всю воду. Потом вспомнил про Тиму и мне стало стыдно. Подошёл к нему и протянул бутылку.

– Вот, – сказал. – Попей.

Он удивился, но воду выпил. Бутылку мы тут же положили в одно ведро, а металлическую крышку – в другое. Как быстро я привык к раздельному сбору мусора! До этого за четыре года в Москве успехи были примерно нулевыми.

– Так реально быстрее, – сказал Тимофей. – Ты уже отнёс сто пятнадцать вёдер. Хрена себе! Я обычно за день пятьдесят-шестьдесят делал.

– Так то на двоих, – возразил я.

– Так ещё работать и работать! – буркнул он. – Солнце вон, как высоко.

– Слушай, а какой сейчас месяц?

В который раз Тимофей посмотрел на меня с удивлением. Но, видимо, он уже решил, что я безнадёжен.

– Август, – ответил он. – Пятнадцатое или семнадцатое… Ты вообще того, да?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Если мы норму уже почти выполнили, то ты вёдра не так активно наполняй. А я буду ходить медленнее. А то скоро ноги протяну.

– И то верно! – обрадовался он. – Ну ты голова! Соображаешь.

Я от скуки принялся смотреть по сторонам. На кучи свежего мусора прилетали сотни птиц. Если закрыть глаза и нос, прислушаться к крикам чаек, можно подумать, что ты в Крыму, у Чёрного моря. А не в каком-то странном мире, где я – бомж, обитатель социального дна. После свежей и вкусной воды жутко захотелось есть. Желудок буквально сворачивался в трубочку.

– Пожрать бы, – сказал Тимофею.

– Ну так терпи, – ответил он. – Ужин будет, расчёт. И чарочку нальют.

Последние слова он произнёс с такой нежностью, будто речь шла о первых шагах ребёнка. Тимофей – законченный алкоголик. Но ничего, он старался держаться, работал вот. Я начал думать, насколько я теперь в этом мире. Если надолго, то нужно что-то делать. Мне было хорошо известно, как опасно долго находиться на свалке.

Здесь сотни отравляющих веществ. Недаром в Японии весь мусор перерабатывают, до последней бумажечки. Это не только эстетика. Это ещё и забота о здоровье. Ядовитые вещества могут быть и в почве, и в воздухе, попадать в воду. Пыль, асбест проникают в лёгкие. По уму здесь без респиратора нельзя так долго ходить.

– Ты чего стоишь? – спросил Толик после того, как я выкинул вёдра и остановился, чтобы отдышаться.

– Жду, пока запишете, господин бригадир, – ответил я.

– Да всё записано! – возмутился толстый мужик. – Ты чего, проверять меня удумал?

– Нет. Просто во всём порядок должен быть.

– Пошёл вон, – буркнул бригадир. – Без сопливых разберёмся.

Время от времени раздавался мощный звук. Будто гром или взрыв – понять трудно. Причём никто, совсем никто из обитателей свалки на него внимания не обращал. А я первый раз прямо подскочил на своём месте! Звук этот был одновременно и тревожным, и мощным. Когда я спросил у Тимы, что это, он ответил уклончиво:

– Аристарх развлекается.

И больше ничего объяснять не стал. К концу дня я и сам перестал обращать внимание на залпы. Все звуки слились в один фон. Крики чаек, рокот моторов мусоровозов, шелест грызунов. Свалка – отвратительное место. На меня давило положение в новом мире, а ещё – беспокоила антисанитария. За весь день я, пардоньте, ни разу в туалет не сходил.

Так, незаметно, день подошёл к закату. Голод стал невыносимым. А если бы не трофейная бутылка воды в обед, я бы уже давным-давно рухнул на землюЯ закрыл глаза, представляя фонтан на Арбате – как подставлю лицо под ледяные струи, как вода смоет эту адскую копоть… Но открыв глаза, видел лишь бесконечную свалку. Наконец, раздался сигнал – удар чего-то металлического.

Я понял, что это и есть конец рабочего дня. Взяв вёдра и лопаты, мы поплелись к бытовке. Я еле ноги волочил. А Тимофей, напротив, перестал хромать. Он был перевозбуждён нашими успехами на ниве сортировки мусора.

– Двести пять вёдер! – сокрушался он. – Двести пять! Да это рекорд, как его… Олимпийский!

– И сколько нам заплатят? – зачем-то спросил я. В душе мне было понятно, что нас ждут гроши. Никак не оправдывавшие трудозатраты. Просто взыграл какой-то спортивный интерес, что ли.

– Терпение, – ответил он. – Сначала – ужин. И чарочка.

И вновь – неподдельная нежность. Когда Тимофей говорил о спиртном, глаза его загорались. Мы подошли ко всё той же бытовке. На этот раз решётка отсутствовала. Каждому голодранцу выдавали бумажный свёрток, а ещё – маленькую стеклянную бутылочку со спиртным и металлическую кружку с чаем.

– Кружку вернуть! – рявкнула тётка из глубины бытовки.

На раздатчице был респиратор. И руки у неё – в перчатках. Значит, есть какая-то охрана труда! Хоть я и старался носить вёдра аккуратно, на ладонях всё равно появились мозоли. О слое грязи, что налипала на кожу, я старался не думать. Как и об отвратительном запахе. Быть может, вырученных копеек хватит на баню? И на какую-нибудь дешёвую одежду?

– А где руки помыть? – спросил я тётку.

– Пусть твой дружбан на них поссыт, – съязвила она. – Заодно и дезинфекция.

Да, дружелюбие – «сильная» сторона здешних ребят. В металлической кружке оказался горячий чай. В свёртке – бутерброды, но на этот раз не с сыром, а с неким подобием ветчины. После долгого физического труда – отличная еда. Я старался кушать аккуратно, чтобы ненароком не коснуться грязными руками пищи.

Что мы только сегодня не трогали! Все бактерии России, казалось, были собраны на этой свалке. Вкусы у москвичей оказались донельзя понятными. Сотни, тысячи металлических банок от консервов всех видов и мастей. Стеклянные бутылки от соков, лимонадов, масел. Бумажные свёртки и упаковки. Газеты. Книги – жаль, не было времени их читать.

Были предметы, которых касаться неприятно – мягко говоря. Использованная туалетная бумага. Гигиенические прокладки. Перевязочные материалы, тоже бывшие в употреблении. А вот пластика – неожиданно мало. Он встречался в игрушках, во флакончиках, сломанных бытовых приборах.

Здесь пластмассовый мир ещё не победил. Я стоял и не мог понять, кто придумал этот допотопный труд? Ну сколько мусора тридцать с лишним бродяг могут рассортировать за день? Мы не заполнили даже пяти контейнеров. А мусоровозы всё прибывали и прибывали. Они поднимались высоко на гору…

Тридцать бродяг и один надзиратель. Были ещё какие-то сотрудники, но они прятались по бытовкам. Большая часть сборщиков после смены с трудом ноги волочила. Они сидели и лежали прямо на земле. Кружки строго-настрого потребовали вернуть в пункт раздачи. Я так и сделал.

– Стройсь! – скомандовал Толик.

Бомжи проворно встали в шеренгу. Но энтузиазма у них было куда меньше, нежели утром. Толик шёл вдоль ряда работников и выдавал каждому сорок или пятьдесят копеек, громко озвучивая сумму. Люди тут же прятали монеты и удалялись. Наконец, дошёл и до нас с Тимофеем.

– А вот эти мужики сегодня отличились! – громко сказал бригадир. – На, Тима, шестьдесят копеек. Заслужил!

Мой напарник просиял. Я не разбирался в местных ценах (первый день, всё-таки!). Но, наверно, сумма была смешной. Он взял монеты и тут же положил в какой-то потайной карман засаленной куртки. С ума сойти, сколько у бомжей карманов!

– А этот хрен с горы, – Толик ткнул пальцем на меня. – Тоже отличился. И получается тридцать копеек.

– Это почему? – возмутился я. – Столько горбатился! Разделение труда придумал!

Если бы я знал, чем закончится наш спор, то не начинал бы его.

Глава 5. Прямой немассаж

Немая сцена продолжалась неприлично долго. Казалось, даже птицы замерли, чтобы посмотреть нашу битву взглядов. Толик смотрел, не мигая. Но и я не сдавался. Воцарилась тишина. На рукотворную гору то и дело набегал ветер. Если днём была невыносимая жара, то сейчас – похолодало.

– А бутылку кто украл? – спросил бригадир после долгой паузы. – Кто, я спрашиваю? Ты же у нас один тут такой чистюля!

Бомжи оживились. По всей вероятности, они решили, что речь шла о бутылке с горячительной жидкостью. Посмотрели на меня с укоризной. Мне же сразу стало понятно, о чём он говорит. Но я решил виду не подавать.

– Из общей бочки пить брезговал, – напирал Толик.

– А я терпел, – ответил. – Гони бабки.

– Всё, ты – уволен, – ответил бригадир. – Проваливай.

– Слышь, ты, морда! – заорал своим новым хриплым голосом. – Бутылку в своей заднице поищи, понял? Гони ещё сорок копеек! Тридцать – за труд, а десять – за моральный вред.

Бомжи начали испуганно переглядываться. Морда Толи вытянулась. С одной стороны, он был обескуражен моим напором. Должно быть, засомневался, действительно ли я причастен к пропаже бутылки. А с другой – решил не ронять свой авторитет. Где это видано, чтобы бесправный бомж требовал честности?

– Не хочешь тридцать копеек? – огрызнулся он и попытался их забрать. – Тогда проваливай!

– А я сейчас полицию вызову, – продолжал я, совершенно забыв, что нахожусь в чужом обличье в незнакомом месте. – Пусть взвесят тут всё. Проверят, сколько мы заработали. И сколько ты платишь нам по ведомости, а сколько – на руки.

Толик побагровел. Бригадир смешно глотал воздух, будто рыба на суше. Должно быть, слова он посчитал излишними. Потому как вытащил из-за пазухи плеть – самую настоящую, нагайку! Я такую видел только в фильмах про казаков. Толстяк сделал движение – плеть щёлкнула в воздухе.

– Здесь я полиция! – прохрипел он. – И царица тоже я! Усёк?

– Гони деньги, Толик! – рявкнул я. – Хватит воздух гонять.

Он отступил назад на три шага. Сделал молниеносное движение. Плеть выпрямилась и впилась мне в левую руку. Кожу пронзила жгучая боль. Хорошо, что на мне была надета бесформенная фуфайка! Она хотя бы минимально смягчила удар. Не помня себя от ярости, я бросился на бригадира. Я всё же сибирский парень, а не московский хипстер!

Он занёс руку, чтобы нанести ещё удар, но не успел. Всё же, плеть – не оружие ближнего боя. И поскольку во второй руке он держал монеты, то ничего сделать не успел и не смог. Резким рывком я поднял его и повалил на землю. И вдруг… Вдруг произошло нечто неожиданное.

Я ощутил покалывание в руках. Мне показалось, что воздух пропитан сотнями маленьких потоков. Они были белыми. Эти потоки устремились к моим кулакам. Те словно зарядились энергией. И когда Толик дёрнулся, нанёс удар по лицу. Бригадир тут же обмяк. Будто из него извлекли все силы.

Здоровяк с нагайкой стал задыхаться. Кожные покровы побледнели. На губах выступила пена, язык высунулся. Он что-то прохрипел из последних сил, но слов было не разобрать. Глаза закатились. Сердечный приступ, не иначе! Я мгновенно отошёл от своего обидчика, не забыв взять у него из руки оставшиеся монеты. Зарплата, как-никак. Ну-с, пора искать баню.

– Что здесь происходит? – услышал я чей-то взволнованный голос. – Драка? А что с Анатолием?

По рядам бомжей пронеслось слово «расход». Я услышал его отчётливо. В несколько секунд весь взвод бродяг испарился, будто и не существовал вовсе. Остался только я, Тимофей и незнакомец. А ещё – Толик, что лежал на мусорном грунте. Он подавал признаки жизни, но очень слабо.

– Жлоб двадцать копеек зажал, ваше высокоблагородие, – ответил Тима. – Начал руки распускать, поглядите-ка. И Сёмка его огрел. Сёмка у нас парень горячий. Бобруйский. Жлоб первый начал, ваше высокоблагородие.

Я внимательно посмотрел на незнакомца. Он носил некое подобие химзащиты, высокие сапоги, резиновые перчатки, маску. И всё же, у мужчины была выправка, которой не имелось ни у одного из обитателей здешнего места. Здесь он был чужим. Незнакомец нагнулся, снял перчатку и приложил руку ко рту Толика, пытаясь почувствовать дыхание.

– Дайте я посмотрю, – предложил я. – Так вы ничего не поймёте.

Тоже нагнулся, приложил руку к сонной артерии и… Тишина. Я сжал крепче. Пульса не было! Толик представился. Представился за секунды. Вот это новость! Я ведь ударил его аккуратно, совсем чуть-чуть. Наверно, сердечко уже и так было ни к чёрту. От стресса отказало. Жалость-то какая! (нет)

– Ой-ёй, – сказал Тима испуганно. – Как же это так? Умер дядька. Как же так? Покойник. Мать честная. Покойник – умер.

– Присядьте там, судари, – потребовал мужчина неожиданно спокойным голосом и указал рукой на некое подобие лавки у бытовок. – Я вызываю полицию. Не пытайтесь бежать – я вас запомнил.

И, надев перчатку, он неспешно удалился к одной из бытовок. Самой большой и аккуратной. Я тупо уставился на своего напарника. Всё же, в этом мире он опытнее.

– А это кто? – спросил я.

– Ой и балда ты! – сплюнул Тима. – Ой дурак… Ты Толю убил. Бежим!

– Ну нет, – начал спорить. – Я его не мог убить. Ты же видел, удар слабый был. Смотри, как у него губы посинели. Очевидно, что сердечная деятельность прекратилась.

– Ты по-русски говори, а! – возмутился бродяга. – Говорю, убил ты его. Убил. Погнали, давай!

Я стоял в нерешительности. Как будущий врач я был обязан попробовать реанимировать бригадира. Но как человек – решительно отказался от этой затеи. В аду ему самое место. Мало того, что обворовывал этих несчастных, так ещё и стегал плетью! Повреждённую кожу руки так и жгло огнём.

Это только в книгах врачи все такие честные-правильные. Я знавал и других. И не собирался делать непрямой массаж сердца человеку, который несколько минут назад готов был меня избить до смерти. К тому же, чего греха таить? Ему уже не помочь. Его не спасти. Откуда мне знать, какая тут медицина, в 1989-м? Но при остановке сердца срочно нужен реанимобиль. Есть ли они в этом мире в принципе? Как они доберутся на свалку?

– Судари! – сказал мужчина, вернувшись. – У меня плохие новости. Полицейский автомобиль выехал, но ждать его не меньше часа.

– Так мы пойдём, – нелепо улыбнулся Тима. – Толик не из-за нас представился. У него сердечная пездеятельность. Видно же.

Мой компаньон начал разворачиваться, но мужчина с безупречной выправкой поднял полу своего костюма, похожего на комбинезон химзащиты. И мы оба увидели пистолет. Огромный пистолет, невероятных размеров! Таких просто не бывает. Не существует. У меня почему-то всё похолодело внутри.

– Не заставляйте меня использовать оружие, – процедил он. – Я уже пять лет не стрелял в людей. Только в крыс, ненавижу этих мелких тварей. Всё должно быть по правилам, судари.

– Как вас зовут? – почему-то спросил я.

Собеседник ухмыльнулся. В его глазах я увидел смешанное чувство: злость, обиду, разочарование.

– Я – Аристарх, – ответил он. – Меня тут знает каждая крыса. Присядьте вон туда, судари, как я приказал две минуты назад. Чтобы быть у меня на виду. Одно неловкое движение, и громобой сделает своё дело. Потребуется всего один заряд, чтобы ваши грязные тела превратились в решето.

Нам пришлось подчиниться. Мы с Тимофеем сели на ужасную самодельную лавку. Напарник достал бутылочку, что выдали по окончанию рабочего дня. Снял шапку.

– Ну, за Толика, – сказал он. – Хреновый был мужик, а один хрен – жалко.

Он отпил несколько глотков. Я тоже взял свою бутылочку, понюхал. Запах отвратительный, похоже на нашатырь. Даже уставшие за день рецепторы отреагировали бурно. К тому же, я вспомнил, что алкогольное опьянения – это отягчающее обстоятельство. Протянул свою бутылочку Тиме.

– Ты что, не будешь? – воскликнул он с таким удивлением, будто я предлагал отказаться от ребёнка.

– Нет, – ответил я. – Ни курить, ни пить больше не буду.

– Святой ты человек! – сказал Тима и залпом допил первую бутылочку. Крякнул. – Зря ты, конечно, Толю забил. Он был человек плохой, но грех на душу зачем брать?

– Говорю тебе, у него сердце остановилось, – я начал спорить. – Ты же видел, глаза закатились, пена пошла. Совпадение!

– И что, нельзя было спасти? Ты же теперь вона какой умный. Но странный.

Я промолчал. Тимофей крякнул и осушил вторую бутылочку. Улыбнулся, просиял. Даже сидя он шатался. Как мало алкашу нужно для счастья! Тот самый мужик в маске так и продолжал на нас смотреть сбоку. Он нервно ходил по грунту, посматривая то на часы, то на мусорную панораму.

– А это кто? – спросил я. – Ты так и не ответил.

– Ну ты ударился! – плюнул Тима. – Это же Аристарх, директор. Говорят, его сюда сама Императорша сослала.

– Императорша?

Казалось, лимит моего удивления давно должен был исчерпаться. Откуда в 1989-м году взяться императрице? Вроде же были коммунисты, Горбачёв. Увы, история – не самая сильная моя сторона.

– Екатерина Третья, – вздохнул Тимофей. Язык его начал заплетаться. – Романовская которая. Как грится, многие лета.

– Романова, – поправил его я.

Директор свалки нас обманул. Полицию мы прождали не час, а намного больше. И когда за нами, наконец, прибыли, мучения мои только начинались.

Глава 6. Полицейские одинаковы везде

– Тьфу ты, ёшкин-матрёшкин! – ругался худой и низенький полицейский. – Вот за что мне всё это?

На лице мужчины была написана тоска, отвращение, боль. Он чуть не плакал. Напарник худенького копа даже не вышел из машины. Я же с удивлением разглядывал автомобиль. Он не был похож ни на одну из современных марок. Больше всего, как ни странно, напоминал «Волгу». На задней части красовалась гордая надпись – «Пётр I». Они тут что, совсем с ума сошли?

– Фамилия, – простонал-спросил полицейский.

– Я не помню, – ответил. – Только имя: Семён.

– Фамилия! – повторил коп, но уже громче.

– Говорю вам, ничего не помню, – пожал я плечами. Дальше всё было быстро.

– На.

Я не заметил никакого движения и не понял, откуда прилетел удар. Но он был сильным. Вся левая надбровная дуга горела огнём. Досталось и глазу. В руке худого полицейского была… Телескопическая дубинка. Он развернул её одним рывком, будто фокусник. Я заметил, как полицейский заносит оружие для ещё одного удара. Но его руку тут же перехватил… Аристарх.

– Ещё одна такая выходка, и я буду вынужден кляузничать Муравьёву, – выразительно сказал директор свалки.

– А ты кто такой? – гневно ответил ему полицейский, пытаясь вырвать руку. – Мать Тереза? Да я тебя, за сопротивление…

Аристарх резким движением оттолкнул от себя худого стража порядка. Тот дёрнулся к кобуре, но директор свалки вновь повторил свой манёвр. Он извлёк пистолет циклопических размеров. У полицейского просто отвисла челюсть. Рука, тянувшаяся к табельному оружию, замерла. Дверь «Петра I» распахнулась.

– Вадик, Вадик… – сказал второй страж порядка, подходя сзади. – Ничему тебя жизнь не учит. Ты почто на Аристарха Фёдоровича руку поднял? Простите нас, господин Карамазов. Сие есть отвратительнейшее недоразумение. Могу лишь выразить глубочайшее раскаяние.

– Держите своего подчинённого на привязи, – ответил Аристарх. – Ибо я за себя не ручаюсь…

Респиратор немного искажал голос моего спасителя. Земля плыла под ногами. Тёплая струйка крови ползла по виску, смешиваясь с потом и грязью. "Сотрясение?" – мелькнула профессиональная мысль сквозь туман боли. Надо обработать, но чем? Посмотрел на второго полицейского. Тот был крепким и широкоплечим. На плечах – погоны со звёздочками, но в офицерской иерархии я не разбираюсь.

Тот извлёк из кармана какую-то салфетку и протянул мне. Я аккуратно промокнул кровь. После этого второй полицейский, чавкая на мягком грунте, подошёл к телу Толика. Присел. Покачал головой.

– Его по голове ударили, что ли? – спросил второй полицейский.

– Я видел лишь один удар, – ответил Аристарх. – Вот этот нищеброд его снёс. Я видел издалека, а потому свидетель из меня, увы, никудышный.

Директор свалки небрежно махнул рукой в мою сторону. Нищеброд! Как обидно слышать такое. Впрочем, в этом обличье, должно быть, такое обращение можно считать почти комплиментом. Вадик посмотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью. Он украдкой пригрозил кулаком и скорчил злобную рожу.

– А второй? – спросил высокий коп. – Тоже бил?

– Нет, – покачал головой Аристарх. – Он стоял в стороне. Насколько я могу судить, конфликт возник из-за какой-то мелочи. Анатолий не хотел платить двадцать или тридцать копеек. Вот этот бродяга ударил, а этот – просто стоял в стороне.

Толик потупил взор. То ли ему было стыдно, что он не при делах, то ли он в принципе боялся правоохранителей.

– Отлично, – просиял высокий полицейский. – А то к нам в багажник только один поместится.

– В багажник? – спросил я.

И, прежде чем, успел что-то подумать, на запястьях действительно защёлкнулись наручники. Но при этом… полицейские не спешили меня трогать. Просто смотрели будто я должен прочитать их мысли. Где-то во внутреннем кармане звенели монеты, которые я забрал у покойника Анатолия.

– Ну, давай, – сказал мелкий коп. – Быстро, пошёл. Рыбкой – оп. И внутри.

– Не пойду, – ответил я. – Людей нельзя перевозить в багажнике. Это нарушение правил дорожной безопасности. А ежели авария? Ежели машины загорится?

Полицейские переглянулись, а Аристарх расхохотался. Я только сейчас увидел, что Тима слинял. Под шумок. Должно быть, он уже списал со счетов своего старого товарища. Было немного обидно.

– Вот если бы ты не имел проблем с законом, ей-богу, взял бы тебя новым бригадиром, – сказал директор. Под респиратором не было видно, улыбается он или нет.

– Полезай в кузов, – сказал высокий коп. – Мы тебя всё равно в салон не возьмём. Или «Петра» потом придётся сжечь. Ты уж прости, убогий, но смердишь – аки чёрт.

– В том нет моей вины, – продолжал я. – Видите, на предприятии – ни душа, ни мыла, ни рукомойника. Я, между прочим весь день мусор носил!

– Да ты Цицерон! – вскричал Аристарх. – Я тебе дам ручку и карандаш. Пиши Матушке, пусть распорядится водопровод сюда провести. А меня – назад, в Петербург.

Полицейские улыбнулись. Меня удивляло, что запах свалки их нисколько не смущал. Высокий закурил, а мелкий так и продолжал делать странные жесты в сторону открытого багажника.

– Давай-давай, – требовал он. – Ныряй, быстро. Повезло тебе, заступника нашёл! А то бы тебе – крандец, слышишь?

– Выбирайте выражения, сударь, – лениво призвал его к порядку директор. – Видимо, Муравьёву всё же придётся сообщить о вашем неподобающем поведении.

Мелкий коп вдруг оскалился, обнажив кривые жёлтые зубы:

– Станет ли он вас слушать, ссыльный? – Он сделал ударение на последнем слове. – Мы знаем, за что вас сюда сослали. Знаем, что ваш громобой – не по уставу!

Аристарх сначала дёрнулся вперёд, а потом – успокоился. Видно было, что ситуация его тяготит. Должно быть, он уже давным-давно должен быть дома. Из-за его заступничества полицейский нажал на какие-то тонкие струны его души… Похоже, время для раздумий и манёвров заканчивалось.