ИЗБРАННОЕ ПРОЗА

– Таня! Да я же твоя мама.

– Нет. Ты – не мама, ты – чужая тетя. Моя мама дома, – пролепетала испуганная малышка и заревела.

Никакие уговоры не действовали. Мама удивительно изменилась. Если бы не вечер накануне, Витя тоже ни за что не узнал бы ее. Размазывая слезы по щекам сестренки, он убедительно втолковывал ей про вчерашние покупки.

Семья вынужденно вернулась в дом. Виновница задержки скинула пальто и шляпку, доказывая неверившему чаду свою истинность.

– Теперь, солнышко, узнала?

– Да-а…

– Пойдешь?

– Да.

И они прижались друг к другу.

 Театр находился неподалеку, в конце пешеходной улицы Ленина. По дороге Витя спросил:

– Пап, а кто такая принцесса Турандот?

– Турандот – дочь легендарного половецкого хана, на которой женили какого-то грузинского князька.

Папа всегда отвечал правдиво и всерьез. «Как старшие бестолково объясняют. Ничего не поймешь”, – подумал ребенок и опять спросил:

– А театр?

– Театр может быть зданием, где показывают спектакли. Может быть труппой актеров, которые играют на сцене. В нашем городе есть труппа – называется драматический театр. В крупных городах имеются еще и театры оперы и балета, театры оперетты и другие. К нам на гастроли приехал Омский театр музыкальной комедии. Мы сейчас направляемся на лучший спектакль из их репертуара.

Витя с трудом подавил вздох.

Семья пересекла площадь, поднялась по ступенькам мимо освещенных неоновым светом афиш. В стеклянной двери старушка-контролерша в форме отрывала край предъявленных билетов и, грозно прищурившись на маленьких, ехидно прошамкала: “ На вечерний спектакль – мелюзгу! Они же не выдержат. И не жалко?”

“Оставить не с кем”, – насмешливо пожал плечами папа.

“Ну-ну, вам виднее”.

“Ох, уж нынешние родители”, – продолжала бурчать про себя “божий одуванчик”.

Сдав верхнюю одежду в гардероб, отец на мгновенье заглянул в зеркало и отошел с сыном к окну. Но Витя успел заметить, как почти неуловимым движением он поправил галстук. Поправил так, чуть-чуть наискось, что бросалось в глаза: рубашка на верхнюю пуговицу не застегнута, причем саму пуговицу из-под галстука не видно. Носовой платок, выглядывавший из внешнего нагрудного кармана костюма, тоже слегка скошен в сторону, чуть-чуть, но скошен.

Конечно, мама никоим образом не допустила бы небрежной неряшливости – поправила бы. Но она в данный момент усердно терзала перед зеркалами прическу. Танька крутилась рядом, подражая во всем ей.

Ох, женщины! Мучиться столько времени с расческой дома, теперь и здесь вошкаются. Нетерпение подстегивало. Звонок. Отец невозмутимо ждал. Только глаза, обычно строгие или внимательные, бесшабашно, по-мальчишески скользили по степенным дамам.

Мама воспользовалась “тетьлюбиным” советом, нарядилась необычно. И теперь среди публики выделялась броской красотой. Дети держались сзади и подмечали брошенные на нее оценивающие взгляды.

В сопровождении отца она с уверенной надменностью прошествовала по фойе. Наполненный людьми зал не впечатлил. Зато огромная люстра удивила. Вот если она рухнет!

Раздался последний звонок, и лампы начали медленно гаснуть. Огромный занавес поднялся, и открылась яркая блестящая сцена. Витя, примостившись у папки на коленях, во все глаза пожирал декорации: разукрашенный балкон, широкую лестницу с перилами, колонны с завитками. Вместе со всеми приветствовал оркестрантов аплодисментами. Раздались щемящие звуки и захватили сразу. Так же захватывало дух, когда отец во дворе подбрасывал высоко вверх и ловил. Только здесь, в зале, невесомость плавно подхватила его и помчала вслед за аккордами. Тело, и даже мысли, подчинялись необъяснимой власти, наполнившей все пространство. А на сердце накатывали волны радости.

Как пели артисты! Нет, это вовсе не телевизионные песенки. Никакого сравнения. А какие красочные эффектные у них одежды. После групповой сцены, в коротком перерыве, Витя представил маму среди них – нет, она ни в чем не уступит певицам. Недаром так долго наряжалась. В завершение первого действия вышли стройные мужчина и женщина, обтянутые блестящими трико. Потрясенный малыш неотрывно следил за танцем. Ему казалось, что видит музыку. Колдовство! Разве можно показывать мелодию?!

В антракте родители перешептывались:

– Слушай, эта грузинская пара… Я раньше таких элементов в танцах не встречал. Никому по сложности не уступят.

– Да, пластика у них совершенна, и позы четкие, очерченные. А грациозные – словно парят над полом.

– Здорово! Уровень не слабее одесситов. Выход Турандот – чудесная находка. Помнишь картину, когда ее несут по лестнице, а в движениях – торжество.

– Только героиня подкачала, не дотягивает.

– Да нет. Голос у нее в порядке. Нет, голос у нее не сел. Здесь акустика плохая, и она это поняла, поэтому напрягается, чтобы зал слышал в полную силу. Нет, она – молодчина.

И правда, Витя тоже почувствовал: главная тетенька расстраивается, чем-то недовольна.

После антракта новые декорации изменили обстановку. Певица подошла к самому краю. Ее пение даже сильнее музыки пронзило мальчика, заставляя трепетать при каждом звуке. Зрители хлопали так сильно, что ребенок испуганно задрал голову вверх, на люстру. Победа окрылила героиню. Сложив руки на груди и раскланиваясь, она не скрывала радости.

Дирижер подхватил палочкой ее счастье, и сказка продолжилась. Покоряясь волшебству, Витя совсем забылся. Очнулся, когда папа поставил его на ноги.

– Вот и все. Пора домой.

– Нет, нет. Еще, еще, я хочу, – горестно бормотал мальчик, и растерянно заморгал.

– Ты что, сыночек, – успокаивала мама. – Завтра днем состоится спектакль специально для детей.

– Мы пойдем, да? – обрадовалась Танечка.

– Непременно.

Но Витя понимал, что детям покажут ненастоящее, притворное, про какого-то цыпленка. Что завтра покажут не так, как сегодня. И он никогда уже не увидит принцессу Турандот.

Мальчик согласно кивнул и всхлипнул.

СДЕЛКА

1.

 Коля шел и плакал. Слезы катились по его круглому лицу, губы судорожно вздрагивали. Правая сторона груди, казалось, разорвется от боли. Перейдя улицу и оставив многоэтажки за спиной, мальчик побрел вдоль старых покосившихся домиков, поддерживаемых сплошными высокими заборами. Из-под ворот зеленого цвета выскочил косматый черный пес с белым пятном на боку и, вертя хвостом, как пропеллером, помчался навстречу.

 Пес всегда знал, когда подходит любимый хозяин. И обычно бесился вокруг; заглядывал в глаза; прыгал, стараясь лизнуть непременно в щеку; повизгивал, вымаливая ласку. Но на этот раз ткнулся с разбегу скулой в колено и, почуяв неладное, прерывисто тявкнул, и засеменил непривычно сзади.

 Дома – ни души. Младший – на рынке пособляет родителям. Печь весело потрескивала, прогоняя апрельскую сырость. «Брат перед уходом затопил. Молодец». Переодевался медленно. Медленно сложил ставшую ненавистной школьную форму. На кухне вяло прожевал, не разогревая, остывшую яичницу.

 Тупая боль по-прежнему сдерживала при дыхании ребра. Он не помнил, когда плакал последний раз, и плакал ли. Любую обиду, любой ушиб мог перенести молча, перетерпеть. Коля открыл подпол, отобрал покрупнее помягчевшую картошку, почистил, порезал и поставил на газовую плиту жарить.

 «Как отвязаться от долбаных жлобов? Что можно придумать? Эх, если бы Артем…» – и, мучаясь от безнадежности, снял со сковороды крышку, добавил накрошенный лук, посолил, перемешал шипящие дольки и убавил огонь. «Никто, никто мне не поможет. Слабых всегда шпыняют. Ну, гады, погодите. Отольются вам мышкины слезки. Завтра я вам устрою. Я смогу».

 За окном брякнула щеколда и отвлекла от горьких мыслей. Брат поддерживал калитку, отец осторожно тянул тележку с товаром. Вошедшая мама по-деловому сунула сыну деньги, быстро облачилась в домашнее и принялась хлопотать, накрывать стол. Ее сосредоточенный вид убеждал – сегодня торговали успешно, да и пачка была приличная. Коля принялся аккуратно сортировать теньгушки: двадцатки к двадцаткам, десятки к десяткам…

 Ужин всегда длился долго. Коля обычно с удовольствием участвовал в общей беседе. Сегодня же, про себя, с досадой отметил – с тех пор, как родители занялись торговлей, они почему-то отдалились, перестали воспринимать их, детей, как прежде. Нет, конечно же, раньше, до рынка, мама сразу бы почувствовала, что старшему плохо, так хочется ласки. Его не порадовали даже любимые «Albeni», которые были выданы каждому к чаю.

 Улучив момент, когда отец вышел покурить, Коля накинул куртку и выскочил следом.

– Пап, у меня грудь болит. Сильно, сильно, – осторожно произнес мальчик.

– Где?

– Здесь.

 Жесткие пальцы пощупали, надавили.

– Больно?

– Не очень. Но больно.

– Где ты так?

– На физкультуре. Упал и ударился, – соврал Коля.

– Что ты тянешься? Все равно выше тройки не поставит. Тяжести не поднимать. К нам на базар не заявляйся. Придешь с уроков, и лежать. Дня два грудь оберегать.

– А можно завтра не пойти в школу?

– Нет, в школу надо. Конец года.

 Хитрость не удалась. А раскладывая постель, услышал установку брату:

– Коля ушибся. Вода, уголь, дрова – на тебе.

 Закрывать глаза было страшно. Последние ночи его преследовал один и тот же сон. Неизменно перед пробуждением виделись три здоровенные желтые овчарки, невесть откуда взявшиеся. Нападали, яростно кусали, брызгали слюной из пастей и опять кусали, кусали, пока Коля в испуге не просыпался. Потом долго ежился, наяву ощущая их злость.

 Он, страшась, вцепился в подушку, и грозные воспоминания мучительно нахлынули на воспаленное сознание ребенка. Одноклассников Коля не боялся, хотя и был младше их на год, а некоторых на два. Так как почти все ученики с одного двора девятиэтажного дома, то попытались сразу поставить малолетнего чужака на подобающее место, на побегушки. Но паренек рано привык к самостоятельности, не уступал ни на йоту, в стычках себя не жалел и бил, и бил.

 В начале учебного года Прилипко и Лукавский уже вдвоем сунулись на большой перемене. Коля кулаком удачно врезал Лукавскому в живот, тот согнулся, а Прилипко отступил, угрожая:

– Ну, ты еще посмотришь!

 Через неделю в классе появился новенький, Артем. Классный руководитель, Людмила Васильевна, посадила его к Коле, за одну парту. Ребята подружились сразу. Двоих задирать опасно – сдача последовала бы мгновенно.

 Все началось с победы на городской олимпиаде по биологии. Сама директор школы вручила Коле при всех упаковку германских конфет. Гордая и счастливая мама расцеловала его вечером. Может, нужно было поделиться с другом. Нет, таким не делятся. Мама главнее. А тогда, усаживаясь с призом за парту, заметил, как хитрый Лукавский что-то энергично шептал Прилипко.

 Прошло два дня. После уроков Безматерных предложил:

– Надо потренироваться, четвертого не хватает. Пойдем с нами.

 Коля не ждал подвоха. Наивный, скорее честный, он еще верил окружающим. Довольный тем, что понадобился, согласился. За углом школы его жестоко избили. Мальчик метался, пытаясь достать кого-либо, но его останавливал очередной невидимый удар сбоку. Противник ускользал. Против троих все уловки бесполезны. По окончании избиения Лукавский с издевкой выдал:

– Удар держишь хорошо, только реакция хромает. Будем развивать.

 Коля понуро побрел домой.

 На следующий день сразу подбежал к Артему.

– Это твои проблемы, – прервал тот, нарочито зевнул и отвернулся.

 Коля опешил.

 Теперь после уроков его неизменно дожидались. Первую неделю держался, но, когда резко потеплело, «броню»-зимнее пальто пришлось снять. Боль стала нестерпимой. Всякий раз, заканчивая, пинали его, уже лежащего, ботинками по ребрам и всякий раз «благодарили» за тренировку. Коля специально подводил их под окно учительской в слепой надежде, что кто-нибудь из взрослых заметит, прекратит бойню. Учители не видели. Может, видели.

 Невыносимо унизительно ощущать себя изгоем. Если он в классе попадался кому-нибудь на пути, неизбежно следовал толчок, даже от тех, кто ранее с ним иногда общался. А при ответах на уроках его исподтишка щипал Артем, и Коля путался. Вскоре сосед по парте облегчил свои действия – колол подаренным бывшим другом циркулем. Циркуль особенно бесил жертву…

2.

 Утром встал поздно. Собаки не приснились. Может, снились, он не помнил. Солнце через окно плыло по кухне, заставляло радостно жмуриться. Также радостно вынул из кармана маленький ножичек, сделанный им из выброшенного мамой напильника для ногтей и заточенный вчера на трудах. Погладил отполированную рукоятку, попробовал лезвие и улыбнулся. Наверное, лучше было бы расправиться с изуверами без оружия. Коля представил себя Брюсом Ли, мысленно перенес приемы кунг-фу против врагов-одноклассников. В мечтах легко одерживать победы. Мечты мечтами, а без ножичка не справиться. Мальчик вздохнул и вышел на улицу.

 Во дворе вовсю царила теплынь. Восторженный мир с наслаждением подчинялся ее необъятной власти. По-особенному прыгали нахальные воробьи. Не дожидаясь вечера, в тени деревьев над подсыхающей лужей танцевали вверх-вниз первые комарики-поденки. На кленах уже листочки. Каждую весну удивительно тихо, незаметно распускается зелень. Позавчера еще сочные набухшие почки, казалось, вот-вот разорвутся с треском, но не разрывались. Вчера же неожиданно бесшумно, ненавязчиво для зрения на почках высыпала изумрудная бахрома. А сегодня – бутончики маленьких листочков. И ощущение, будто бутончики висели и вчера, и позавчера, и всегда.

– Я тоже был всегда! – и рассмеялся.

 Сегодня в школу не шлось. Свернул к магазину. Здесь, у входа, три года назад они с мамой продавали лишние запасы: белила и тетради. Как он, будучи малышом, уговаривал маму на всю выручку приобрести оптом жевательные резинки, раскрутить торговлю по-настоящему. Родители большие, а глупые. Потеряли два года, и какие. Накрутки были приличные, место стоило дешево. Налоговики людей тогда не гоняли, санитарной полиции не было и в помине. Кому теперь нужны специалисты, профессионалы. Все равно нужда заставила торговать.

– В школу не пойду! – проблема ножичка отодвинулась до завтра.

 Заскочил в троллейбус и поехал к дяде проведать двоюродных сестер.

 Возвращался из гостей умиротворенный. Дернул калитку – отец.

– Что так поздно?

– В школе задержался.

– Не ври.

 Коля продолжал упорствовать, не зная, что Артем застал-таки отца и сообщил о прогуле. Обманывать мать не смог. От строгих маминых глаз не спрятаться, не укрыться. Захлебываясь от волнения, выложил все.

– Папка! Что делать? – разгневанно обратилась она.

– Почему сразу не известил? – и опять отцу. – Что ты молчишь? Замер, как истукан.

 Мальчик не хотел расстраивать родителей. Этот год неудачен. Карательные меры властей не обошли семью стороной.

– Мы с сыном сейчас сходим к Алексею, – обозначил отец главное. – Я его по заводу знаю. Вроде нормальный мужик.

 По дороге объяснил – Артем просто струсил. Первое время использовал дружбу для обеспечения безопасности от приставаний драчунов. Когда угроза миновала, и новичку втемяшили, что в ответ на предательство пока не тронут, оставил товарища одного.

 Дядя Леша встретил радушно, пригласил к столу.

– Извините, нам некогда. Мы к вам с просьбой. На уроках Тема все время колет моего сына циркулем. Я при вас попрошу Артема не мешать Николаю учиться, – папин мягкий голос звучал беспощадно.

 Мать Артема, осознав неприятность ситуации, приступила с расспросами к Коле, старательно перебивала его, стремилась подловить на нестыковках и выпутать сынка из неприглядной истории. Но малолетний обвинитель излагал твердо и ясно, не сбивался. И все смотрел на скривившего рот дядю Лешу. Когда же женщина попыталась увести разговор к бесконечным стычкам среди подростков, отец решительно отрезал:

– Вы нас еще раз извините. То, что творится после звонка, их дело. Пусть сами разбираются. Об этом и речи нет. Но время уроков отводится на учебу. Пожалуйста, объясните вашему сыну, что нельзя мешать другим учиться.

 На обратном пути Коля благодарно слушал отца, удивляясь разрешимости его безнадежного положения. Оказывается, когда нападающих трое и больше, бить всех – заведомый проигрыш. Надо целиться в одного, самого наглого, самого сильного среди задир, и долбить, долбить только его, терпя удары остальных. Всем не дашь отпор. Трое все равно осилят одного. Пусть осилят, но и ты прибьешь кого-то.

 Во дворе мама и тетя Зауреш обсуждали случившееся. Когда-то они вместе учительствовали. После рождения младшего мама вовремя поняла, что надо воспитывать своих, а не чужих детей. Бывшие коллеги часто встречались. Тетя Зауреш недавно перевелась на работу в Колину школу, поближе к дому и всерьез подумывала уйти по примеру подруги на рынок, тем более, что ее мужа с первого января уволили с завода.

 Женщины все решили. Завтра организуют классное собрание и устроят разнос обормотам, сообщат родителям.

– Ай да хваленая Марья Ивановна! Профукала экспериментальный класс, – качала головой тетя Зауреш о первой Колиной учительнице.

– У Марии Ивановны высокая квалификация, – возразила мама. – Но у нее выросла дочь. Было не до класса. Надо устраивать.

 А подруга уже рассказывала об избиении Когаем из седьмого «в» десятиклассницы:

– Маленький, а ногами, по-зверски, – прямо по лицу. Мне стало страшно. Стою – ни бе, ни ме, ни кукареку. Вступлюсь, а вдруг меня пинать начнет, – она откровенно радовалась, что пристроила своего отпрыска в казахскую гимназию, наивно полагая, что там дети лучше, и подобные издевки сыну не грозят.

 Разговор потек дальше в обычном для женщин русле.

 Пока мама провожала тетю Зауреш, отец подозвал Колю.

– Завтра, о чем бы ни болтали на собрании, знай: тебя будут ждать. Смотри, не жалей. Тебя же калечат, и ты калечь. С пяти лет баловался топориком, колол дрова. Хватка у тебя железная. Вцепишься – не оторвут.

– А ножичком можно, – показал самоделку.

– Нет. Холодное оружие.

 На памяти мальчика папа никогда не перечил маме, во всем соглашался, однако поступал зачастую по-своему. Вот и сейчас он втихаря предупредил об опасности, не задевая ее самолюбия. Коля последовал его примеру. Схитрил, будто согласился. Но на следующий день взял ножичек с собой. Приятная тяжесть в кармане вселяла уверенность.

 На собрании сгорал со стыда – его беспомощного защищают взрослые. Впрочем, Людмила Васильевна воспользовалась моментом и больше ругала Карамяна, который к пострадавшему и не лез. Лукавский – ее любимчик. Да и у Прилипко папаша из «новых русских», чем вызывал у классного руководителя почтительное благоговение. За парту к Коле пересадили спокойную девочку.

 После уроков ждали. Только вместо Лукавского Галимзянов. Неизменная опрятность жертвы особенно раздражала Прилипко.

– Ну что, чистюля, пойдем.

– Пойдем, – обреченно кивнул в ответ и на сей раз остановился, не доводя упрямцев до заветного окна.

 Его кисти намертво вцепились в глотку Прилипко. Под большими пальцами задергалась костяшка кадыка. Они покатились под старый тополь. До онемения в ладонях сжал горло и давил, давил. А когда враг захрипел и перестал дрыгаться, отпустил: кто следующий?! В азарте вскочил и поразился. Безматерных – далеко, на противоположной стороне улицы. Галимзянов исчез. Набедокурили и в кусты.

– Колян. Ты никому не говори. Ладно? – ошеломленный Прилипко медленно сел и приходил в себя, боясь подняться.

– Ладно.

 Домой летел. Зелень, пленительная зелень высыпала везде, обдавала яркой теплотой, веселилась вместе с героем. Синее-синее небо поощряло его удачу, а маленькое облачко улыбалось, плывя навстречу. Вволю наигрался с собакой и от избытка сил принялся копать грядку под редиску.

 Выслушав про случившееся, мама рассвирепела. Ее не волновали боевые успехи распиравшего от гордости сына.

 На повторном собрании Людмила Васильевна не проявляла особую активность. «Наверно мамаши постарались, – рассудил Коля. – Выгородили своих балбесов». Ученики огрызались, мотивируя тем, что «пострадавший» их сам якобы донимает. А Карамян визгливым фальцетом от имени класса объявил бойкот. Для общительного по природе паренька решение сверстников представлялось пострашнее драк. Однако мама, влепив свои выпуклые глаза в бегающие глазенки Карамяна и тщательно разделяя слоги, завершила собрание:

– Мне наплевать на ваш бойкот, но, если с моего сына упадет хоть один волосок, детскую комнату милиции я виновным обеспечу.

 В этот вечер она все-таки сумела застать на квартире неуловимого родителя Прилипко. Тому пришлось вынужденно оторвать свой широкий, обтянутый трико зад от порнофильма на видеомагнитофоне и угрюмо выслушать разъяренную до предела женщину.

 Уставший отец, услышав громкое слово, равнодушно пожал плечами:

– Собака лает, ветер носит. Ничего. Скоро контрольные, прибегут за подсказками. Никуда не денутся. Ты им сам устрой бойкот. Тебе это полезно. Злее будешь. Теперь не тронут. Разве что подговорят заводил с других классов. Держи ухо востро.

– Ночью поедешь со мной в Омск. Товар кончается.

 Предстоящая дорога целиком захватила слегка уязвленного Колю. Безразличие родителей к непримиримости одноклассников, к неприятию его личности коллективом отодвинулось, потеряло остроту. Ему по малолетству еще не дано было понять: для матерей главное, чтобы на их детей не нападали, для отцов – чтобы их дети умели защищаться.

3.

 Год назад Омск взбудоражил ребенка приятным холодком летнего утра; портом с настоящими кораблями; желтой струей Омки в темной воде Иртыша; уцелевшим храмом, напротив которого на другом берегу, на холме, встающее солнце очертило строгие ряды старых, наверно крепостных, строений. Завораживала улица дореволюционных двухэтажных особняков, привлекающих своей строгостью и соразмерностью пропорций. Чудилось, что в одном из них Петр Павлович написал знаменитую сказку.

 Во второй приезд, перед Новым годом, отец по его просьбе рискнул, приобрел на оставшиеся деньги сотню шоколадных Дедов Морозов и выгадал. Коля уяснил тогда, каким образом можно на двухколесной тележке дотянуть и погрузить в вагон полтонны груза, какой это адский труд. Как опасны цыганки, выудившие у растерявшейся старушки стотысячную купюру, как при покупке закладывается прибыль. А считать он умел, моментально переводил в уме рубли по курсу в теньге, а по ценам и количеству также быстро определял навар.

 Последний раз отца вычислили и обобрали прямо в здании железнодорожного вокзала на виду и с ведома милиции. Товар таскал он в одиночку, не группируясь с такими же независимыми торговцами-челноками, был осмотрителен, а отработанная схема долго позволяла ему практически в открытую миновать вымогателей. К счастью, бичи взяли не все, лишь ту часть товара, что составляла наценку. Мама радовалась. Сам живой, невредимый вернулся, не сорвался, сохранил нажитое, молча отдав требуемое. Не велика потеря, но путь по железке теперь закрыт. Поэтому-то сметливый мальчуган сегодня освободился от школьных заморочек.

 Нынешний вояж складывался неудачно. Утром стремительно обежали центральный рынок, несмотря на то, что половина контейнеров была закрыта. Растолкали купленное по сумкам. Не входила только коробка с батончиками «Nats». Не жалея денег, поймали машину, впервые за все время поездок по Омску, и шофер по указке подвез их не ко входу, а к въезду на автостанцию. Возвращаться из осторожности решили на автобусе, что значительно дороже электричек. Неожиданно отправление обратно, из Омска, перенесено на шестнадцать часов, а не на одиннадцать, как обычно.

 Коробка не давала отцу покоя. Разбуженные им водители наотрез отказались забросить ее в багажник.

– Выгонят с работы. В нашем парке это единственный маршрут, – угрюмо объяснили они. – Здешние вменили свои правила.

 Отец пожал плечами. Тревога накатывала. Бичи в Омске начинали промысел строго с четырнадцати.

 Засекли их ожидаемо. Два гнусных бутылочника восторженно пялили глаза на битком наполненные сумки. Папка невозмутимо перетащил груз на посадочную площадку, где непрерывно сновали пассажиры. Вонючий одноглазый в кирзовых сапогах поправил перекинутую через плечо котомку с пустыми бутылками и пару раз прошаркал мимо, стреляя жутким зрачком.

– Этот циклоп раньше обитал на вокзале. Сюда перевели. Видишь у ворот двое. У них руки, что мои ноги. Попер докладывать. Придется отстегивать.

 Циклоп подобострастно прошкандыбал к амбалам и задвигал обвислыми губами. Наконец, один из парней лениво махнул рукой, и соглядатай, униженно ссутулившись, поплелся назад. Напоследок запоминающе зыркнул. Пронесло.

 В дороге голову затягивал муторный туман, но малыш, улучив момент, высказал мучившее:

– Те, двое, что у входа на автовокзал, на отнятые у челноков деньги зарегистрируются предпринимателями и будут кричать, что честным путем разбогатели. Да. А кто на самом деле, как мы, зарабатывают, таскают товар рано или поздно разорятся и пойдут к рэкетирам в рабство.