ИЗБРАННОЕ ПРОЗА

Александр Пешкин

ИЗБРАННОЕ ПРОЗА

Александр Николаевич Пешкин

ИЗБРАННОЕ

ПРОЗА СТАТЬИ

Художник Злата Ильинична Пешкина

РАССКАЗЫ

Все описанные эпизоды придуманы исключительно автором и не основаны на реальных фактах. Фамилии и имена взяты наобум, прототипы в жизни отсутствуют. Фамилии, имена и события, изложенные в произведении, могут совпадать с фамилиями, именами граждан СССР и ситуациями из реальной жизни совершенно случайно.

АПЕЛЬСИН

 Для Раи Талнах начался с сентября. После очередного поворота шоссе на пригорке засветились задорные, радостные домики–девятиэтажки. Детское воображение моментально нарисовало в очертаниях горы напротив огромного рыжего, не бурого, а почему-то с этого расстояния именно рыжего мамонта. Как будто сказочный гигант, пробираясь по мелколесью, и оставляя после себя огромные следы–озерки, внезапно наткнулся на что-то необычное, не виданное им ранее. И, боясь спугнуть нарядный хоровод, прилег и замер. Так и лежит до сих пор перед этим чудом, не желая опять оказаться один на один с надоевшим ему однообразием.

 Вечером, когда они с мамой вышли оглядеться, их поразило обилие света. Огни зданий построенного по склону города сливались в один непрерывный поток, сверкали волшебным, необъятным, разноцветным зеркалом. В Казахстане, откуда они приехали, освещения на улицах не было, да и в дома электричество подавалось на два-три часа. И собачий холод в квартирах. Автомобили попадались изредка, а здесь проносились непрерывно. Мама объясняла, что когда-то и у них, там, было так же, но Рая не помнила.

 Но первые приятные впечатления через неделю улетучились. Мусор попадался на каждом шагу, прямо на тротуарах и во дворах. Побывав на речке, Рая ужаснулась. Кругом стекла от битых бутылок, строительный хлам, кучи бумаги и целлофановых пакетов. На Севере такие махонькие искривленные березки, такая скудная травка. Им самим-то тяжело расти, да еще и нагажено.

 В нижней части города, ее поразила обреченность стоявшего неподалеку необитаемого дома с пустыми “глазницами”, а находившиеся рядом жилые выглядели так обшарпанно, так запущенно, словно им уготована та же участь.

 А когда уцелевшая в их дворе одинокая лиственница перед жуткой зимой сбросила иголки, девочка очень расстроилась. Она не знала эту породу деревьев и впредь, встречая их черные, изогнутые скелеты, жалела бедные и тощие, как она считала, «елочки».

* * *

 Мама устроилась на работу. Но денег не выплачивали, и первые три месяца вплоть до прилета отца приходилось бедствовать, порой не зная, что будут есть. В какое-то воскресенье мама сильно плакала, говорила, что измучит ее, Раю, что надо вернуться. Но перепуганная Рая слабо утешала:

– Я все выдержу. Возвращаться нельзя.

– У нас даже муки нет, – всхлипывала мама.

 До переезда девочка считала, что главенство женщин в жизни неоспоримо. Как важен, как дорог оказался отец, как успокоилась мама после встречи. Его так и не взяли на комбинат – из-за гражданства. Но, все равно, мама стала прежней – властной, уверенной хозяйкой. Да, без мужчины в жизни ничего не добьешься.

 А тогда, прижавшись к плачущей маме, окончательно запуталась. Возвращаться некуда. Да и как возвращаться?

 Подлинным открытием стали занятия музыкой. Причем бесплатно. Практичная Рая подметила, что общеобразовательная школа – тоже бесплатная; и были счастливчики, которые (подумать только!) даже бесплатно питались в школьной столовой. Здесь была надежда, было будущее. Рая с удовольствием училась, поставив перед собой цель – быть лучшей в классе.

 Мальчуганы-задиры пытались поначалу проверить новенькую. Но жесткими кулачками и неудержимым напором были быстро утихомирены. На «материке» ребята круче, настырнее, злее.

 Она быстро сошлась со сверстниками и малышней, с которой всегда с удовольствием возилась и, будучи младшей в семье, тихо мечтала о братике или сестренке.

 Зима выдалась действительно суровой. Колючие, пронзительные ветры насквозь продували дешевый китайский пуховичок. Тело быстро коченело, и приходилось отогреваться в близлежащих магазинах. Снега выпало так много, что сплошные сугробы во дворах достигали третьих этажей. И не было спасения от бесконечных обморожений.

 Все меняется. Так устроена природа. Холода отступили. В преддверии короткого полярного лета Талнах отметил терпеливую девочку щедрым подарком.

* * *

 Высокая ограда вокруг детского сада почти целиком утонула в снегу и только кое-где выныривала своей верхушкой. На ней по привычке и примостилась Рая, старательно шаркая сапожком по заледеневшей полоске наста.

 Всего минус двадцать, а подружек нет и нет. “Наверно, по телевизору что-то интересное”, – и захлестнуло грустью.

 Сегодня безветренный майский день слепил радостным солнцем. Солнце веселилось всюду, тормошило сонные снежные волны, дразнило блестящие стекла в окнах, носилось по плывущему воздуху. Девочка с удовольствием жмурилась в предвкушении чего-то непременно необычного.

 На утоптанную площадку взобрался Вася, безобидный тихий паренек из соседнего подъезда. Проходя мимо, решительно остановился, повернулся и молча протянул настоящий апельсин. Пораженная Рая смотрела то на яркий оранжевый шарик, то на удалявшегося Васю. Благодарной теплотой залилось ее сердечко. Она вскочила, чтобы догнать, но затем нелепо, по-птичьи, взмахнув руками, растерянно присела.

 Нет, в это не верилось. И на “материке” апельсин – редкое лакомство, а здесь… И почему именно ей? По опыту девочка твердо знала: за все надо платить. А, может, это и есть плата за приветливый нрав, за бесконечные выдумки в играх. И она нужна. Просто нужна.

 С благодарностью посмотрела на апельсин, удобно разместившийся на ладошке в варежке. Талнах – не строгий Норильск. И ребята проще. Вдруг стало тоскливо. Неужели и отсюда побегут люди?

* * *

 В испуге от навязчивой мысли огляделась и увидела скачущую к ней Катю. Лучшая ее подруга, перемахнув с гребня снега через ограду, плюхнулась рядом. Катя тоже из Казахстана и переехала чуть раньше, а еще писала стихи, таясь от всех, кроме Раи.

– Апельсин будешь? – предложила Рая, привыкшая со всеми делиться.

– Угу. Пришел папка со смены, переключил канал, а там о чем-то бубнит Ельцин. Поморщился и выключил, вот я и пришла.

 Рая рассмеялась. Ранее, до переезда, когда и у них был телевизор, ее отец поступал так же.

– Ты чего?

 Рая тотчас придала своей мордашке брезгливую гримасу.

– Так, да?

 Девочки дружно рассмеялись. Настроение добавил подвыпивший прохожий:

– Сегодня пятница или суббота?

– Четверг! – хором прыснули хохотушки.

 Он важно рассмотрел их и пошел по тропинке, стараясь ступать прямо.  Но правая нога его то и дело проваливалась в снежную крупу.

– А ты знаешь? Так же морщится и Димас, – затараторила, успокоившись, Катя, – когда перед ним сюсюкает Лилька.

 Рая догадывалась, что в Димаса, самоуверенного крепыша, влюблены почти все ее одноклассницы. Будучи на год младше их, она не доросла до повального увлечения, и потому с интересом наблюдала за соперничеством девчонок, посмеиваясь про себя над глупыми и наивными попытками привлечь внимание привередливого мальчугана.

– Ах, если бы он меня поцеловал, – закатив глаза, как-то делилась одна дуреха с другой. И что-то пока неосознанное подталкивало Раины путаные мысли к еще неизвестному миру фантазии.

 Особенно поразило, как, предварительно перекусив в столовой, Димас, с гордостью поглядывая на одноклассниц, заявил, что каждый мужчина должен обеспечить семью. Девочку же со вчерашнего вечера дожидалась в кастрюле опротивевшая гороховая жижа, приправленная половинкой куриного кубика.

 Обеспечить семью. Бр-р. Рае частенько доводилось когда-то подменять родителей на точке. Как обжигаются пальцы на морозе деньгами, с виду вроде бы безобидными бумажками. Они впитывают холод так же, как жестяные консервные банки с тушенкой или со шпротами.

* * *

 Слушая Катину болтовню, а думая о своем, очистила апельсин. Пальцы не обжигались. Вдруг подружка ойкнула. Из-за угла показались Димас и Ромка. Рая насмешливо покосилась. И эта…

 Катя, более независимая, ни в коем случае не поддалась бы коллективному увлечению кумиром. Но возраст есть возраст, и вензель Р. в ее дневнике вовсе не означал имя подруги. Шальная мысль, словно озарение, влетела в голову. Рая возбужденно зашептала в Катино ушко.

– А если не согласятся?

– За апельсин согласятся.

 Это было разумно. Апельсин стоил этого.

 Димас предложил покататься на горке. Катя не поднимала глаз.

– Горка уже совсем разбита, – вкрадчиво, с растяжкой завела Рая и, понизив голос, загадочно спросила:

– Димас, а ты когда-нибудь целовался?

– Да. То есть, нет, – мальчик опасался подвоха. От эдакой егозы всего можно ждать.

– Я Кате говорю: вы – серьезные, – а сама хладнокровно повела указательным пальцем по щеке. В ее глазах от крапинки к крапинке проносились лучики и манили.

– А драться не будете? – сообразил Ромка.

– Мы вам апельсин дадим.

 Ей было смешно, а сердце колотилось о ребра и никак, никак не могло выскочить. Подставленной щеки осторожно коснулись Димасовы губы. Сердце так и не выскочило. Машинально протянула апельсин и тут же отметила, как нерешительно мальчик мял его. До нее дошло: условие было неприемлемо. Да, она по своему тщеславию хотела быть первой, обойти всех. Ну, зачем, зачем он взял? Хватило бы и дольки.

* * *

 Лучики исчезли… Обеспечить семью. Рая рассердилась. Ее братья остались в разоренном мире одни и без денег. Не хватило средств на их перелет в Норильск. Братья писали, что, вытерпев зиму, по весне удачно обменяли картошку, что по окончании учебного года пойдут торговать. И Рая знала, что старший займет свое место на рынке и найдет свой товар, а ведь он старше Димаса всего на два года. А второй, ровесник Димаса, всю зиму проходил к знакомым сапожникам, не столько зарабатывая, сколько учась. Уже отложена сумма, чтобы их забрать в это лето.

 И, закаленная с малолетства, безжалостно отнесла сегодняшний случай к приятному эпизоду, к достойной победе над соперницами.

 Она не видела, как Димас с силой влепил злополучный апельсин в будку помойки. Не знала, что из всех девчонок выбрал ее, и этим объяснялась его бравада. Рая лучше всех танцевала. Она первой в классе покрасила волосы хной. Она, она такая… Удивительная и красивая.

 Как трудно тихому и спокойному от природы обратить на себя ее внимание. И чуждое мальчику поведение лидера неосознанно привилось под влиянием навалившегося Раиного обаяния. Он и сам удивлялся своим поступкам. Как бы это и не он, а кто-то совсем другой, со стороны.

– Глупый такой. Обслюнявил всю. Ффу, – не выдержала Катя.

– А перепугались-то, перепугались.

 Хохочущие проказницы помчались навстречу солнечному Талнаху.

В АВТОБУСЕ

В безнадежной, потерянной жизни каждая семья переезжала по-своему. Хмурая Россия встречала неприветливо. Но переселенцы в большинстве случаев и не надеялись на чью-либо помощь. Привыкшие к трудностям упорно пытались самостоятельно обустроиться на новом месте, преодолевая многочисленные препятствия, не гнушаясь самой непривлекательной работой, радуясь незначительным удачам. Ответственность перед будущим не позволяла расслабляться. Слишком много растрачено сил, оставлено имущества, разрушено связей.

Два приятеля поселились в Талнахе, в “гостинке”, почти одновременно. Там и сошлись. Вернее, их подружили жены. Оба перебивались случайными заработками, пока в очередной пронзительный зимний день им не повезло. После долгих и безуспешных попыток устроиться на работу каким-то чудом их приняли. Правда, не на комбинат, а в авиапредприятие (где зарплата гораздо ниже), но приняли. Засветила “дорога”, начался отсчет “полярок”, прочих положенных северянам льгот. Ранее незнакомый Норильск приблизился удачей.

Возбужденные, заскочили в забегаловку. Наговорившись вволю, заспешили домой в Талнах обрадовать родных. Ехать удобнее сидя, поэтому дошли до базара, где начинался маршрут. Протиснулись с толпой и заняли теплое место в середине салона, с удовольствием вытянув ноги.

Тот, что пошустрее, начал было обсуждать строгую женщину-кадровика, но товарищ, задумавшись, отвечал невпопад. Тогда он покосился на соседа и недоуменно пожал плечами. В дороге захотелось помечтать о хорошем. Но на этот раз обычно послушная память преподнесла событие десятилетней давности.

Вот он, слегка подвыпивший, самоуверенный, с дипломом об окончании железнодорожного техникума, донельзя гордый шагает по областному центру. Хитро отстает от шумной компании выпускников, чтобы попрощаться со знакомой. Настойчиво ловятся изучающие взгляды встреченных по пути красавиц. Важно поднялся в троллейбус, а наметанный глаз зацепил. Зацепил. Чуть ближе. Какая  “фемина”, и рядом никого.

– Девушка, здесь свободно? Разрешите?

 Боже, да она совсем девчонка. Хрупкая, как снежинка. Нежная, как солнечный лучик.

– Давайте познакомимся.

 Два овала колыхнулись под платьем от вздоха. Молния прозмеилась из-под ресниц зеленым блеском.

– Девушка, быть рядом с Вами – наслаждение. Вы даже не представляете, что творится у меня внутри от Вашей неземной красоты, Вы даже не представляете. У меня просто нет слов выразить восхищение Вами. Ну, не будьте, пожалуйста, букой. Ответьте, – он старательно придавал голосу мягкие бархатные нотки.

Она отвернулась к окну. На зардевшемся ушке, на пухленькой мочке покачивалась сережка с теплым зеленым камешком. Покачивалась и манила.

– Может быть, Вы – девушка моей мечты, – отчаянно выдавил он. Никакого результата. Оскорбленный в своей неуслышанной щедрости, почти решился. В этот миг “девушка моей мечты” повернулась. Сколько прелести, сколько грации в пленительном повороте.

– Мне выходить, – ослепил жемчугом очаровательный ротик.

– Я Вас провожу.

– Мои провожатые сзади.

Машинально оглянулся и опешил. Ба! Как он раньше не заметил.

Худенький, невзрачный очкарик бережно держал в одной руке спящую малютку, подталкивая другой малыша через себя к проходу. Третий ребенок сосредоточенно зевал в раскладной коляске.

Без лишней спешки, но достаточно быстро все семейство вывалило на остановку. За окном незнакомка игриво грозила пальчиком. Глава семейства в ответ заразительно хохотал.

“Уф-ф, бишара”, – жалостливо вздохнула сидящая спереди полная, пожилая казашка, и он не понял, к кому относились ее слова. К ним, оставшимся на тротуаре, увлеченным счастьем, или к нему – “Иванушке”. Боковым зрением отметил иронию женщин с противоположной стороны прохода.

“Достаются же такие феи кому-то. Да. Вот и опять жизнь радужно поманила, и оставила в дураках", – вернулся он в реальность: "Сталин сюда ссылал, теперь сами бежим и рады вкалывать”.

Переполненный автобус кряхтел, чихал, тщетно пытаясь развалиться по швам или на худой конец поломаться. Перед носом все маячила битком набитая сумка, мозолил глаза женский простенький пуховик. В Норильске на “оптовках” продукты в полтора раза дешевле, чем в Талнахе. Выше сумки нос стеснялся подняться. “Странно, обычно женщины через пять–десять минут прислоняются, стараясь опереться на спинку сиденья, если получится, иногда даже напрямую о плечо сидящего. Эта же стоит хоть бы хны. Зато мне легче,” – успокоил свою совесть шустрый и равнодушно зевнул.

Странно было и то (Шустрый, конечно, не мог знать), что отсчет воспоминаний его более уравновешенного приятеля совпадал по времени и месту с вышеописанным приключением. Также десять лет назад, в тот же самый день Юра прилетел в тот же город. И удивился, до чего схожи на севере аэровокзалы республики. Мало того, что здания однотипны, – схожи и девчата из персонала перевозок. Казалось, их отбирают по стандарту. Местные – точная копия павлодарских. Правда, здесь – Татьяна. С ее павлодарским двойником и не поговоришь толком. Татьяна же с удовольствием его привечала, откровенно любуясь обладателем молодого красивого тела, наслаждаясь сполна редкими днями близости. Чего только не вытворяла она в постели. Сегодня – не их смена. Ничего, он подождет.

Но договориться не удалось. Она извинялась, отнекивалась, ссылаясь на дочку, которую почему-то срочно надо везти в деревню. В ее голосе обреченно плыла нескончаемая грусть. Плыла и никак, никак не тонула. Все ясно. Татьяна занята.

Юра рассеянно отвел глаза. Из справочной выскочила, нет, выпорхнула стройная девчушка. Задорно, не оборачиваясь, хлопнула каблучком по двери. Сквозь натянутую движением юбку проступила отчетливая линия бедра и смешала, смяла гулкое пространство. Юра встряхнул головой, пытаясь освободиться от наваждения. Нет. Летящая фигурка молниеносно завоевывала все вокруг. Короткая, густая “итальянка” качалась в такт упругим шагам.

– Кто это?

– Аня. Она у нас недавно, – и вслед. – Эта птичка не для тебя

Юра решительно подошел к старшей по смене:

– Здравствуйте. Я смотрю: у вас новенькая.

Живая, общительная, заводная (и уже бабушка) Мария Петровна обладала притягательной силой здравого смысла, справедливо считая, что на работе не место бестолковым придиркам, что на работе следует работать, а не дуться. Поэтому строго пресекала в зародыше скандалы, умело переводила разбирательства в шутки. Поняв Юру, бодро начала:

– Анечка, знакомься. Наш Юра. Из Алма-Аты. Инженер связи.

– Очень рада.

 Глаза огромные, выпуклые; изогнутые занавески ресниц за ненадобностью просто терялись, не замечались. Неправильный широкий нос скрадывался и казался совершенным. Эти глаза… Юра растерялся. Из-за глаз грубоватая сибирская кожа ее личика выглядела в тысячу раз нежнее мягких от природы лиц алмаатинок.

– Какие у вас в смене красавицы, Мария Петровна, – пробормотал он, не в силах оторваться от лучезарного взгляда.

– Да, и с каждым приездом все красивей.

– Я могу с тобой завтра встретиться, прекрасная орхидея.

– Нет, это невозможно. Я очень занята.

– Буду надеяться, что…

– Нет, нет.

 Завершение его пребывания в городе совпало со сменой Петровны. Заказанный им торт и бутылка шампанского «на посошок» вызвали такое наивное изумление в Анечкиных зрачках, что поневоле подстегнуло воображение. Нет, все правильно. Только не обремененные хлопотами девчонки могут так заразительно смеяться, прыгать от радости, бить в ладоши при виде подарков. Он представлял ее в подвенечном платье, счастливую, и жмурился в самолете от нарастающей на сердце музыки…

 Юра уговорил начальника. Вне плана ему выписали командировку. Командировку к ней. Накануне из Алма-Аты отправил Анне очередным рейсом коробку шоколадных конфет, потому молча терпел подтрунивания летчиков насчет солидного букета. Во время полета упрямо колдовал, чтобы она, именно она встретила у трапа. Не совпало. Ничего.

 “Сейчас, сейчас”, – подгонял он свидание.

Аня оживленно болтала у ручной клади с Татьяной. Увидев, испуганно замерла. Почему она не засветилась при виде роз?  В затылке возник холодок и, пока ноги несли, предательски пополз вниз по спине. Что-то неправильно.

– Н-на, – сорвалось при передаче цветов. Жалость брызнула из глаз и помчалась в него, проклятая жалость.

– Юра, я давно замужем, у меня муж, семья. Мне очень жаль. Я не знала про.., – ласково извиняясь, баюкала ставшая чужой прекрасная орхидея.

В это не верилось, этого не могло быть. Ошарашенно повернул голову.

– Да, Юрочка, да, – сочувственно кивнула Мария Петровна. – Аня замужем. Она у нас многодетная.

Взяв парня за плечо, продолжала утешать. В это не верилось. Оцепенев, добрел до буфета.

“Пришла добивать”, – отметил появление Таньки около столика.

– Говорила, не суйся к ней, говорила. Предпочел прынцессу, дурачок. Я Анку знаю с детства. Кремень-девка. Мужичок ей достался незавидный, небогатый. Тебе в подметки не годится. Украл ее.

– Как украл? – безропотно сдался Таньке.

– По-настоящему. Это у вас на юге воруют, чтоб калым не платить, – безбожно врала воспрянувшая женщина, желая побольнее ужалить, отомстить.

– Родители ее, братья, узнали, выступили против, уж больно хлипкий. Да нашла коса на камень. Анка сама в ЗАГС потащила. Не знаю, что в нем нашла, и смотреть-то тошно. Любовь, – и довольная, что досадила, не удержалась от издевки. – Ты заходи. Буду ждать.

Юра стоял и жалел себя, жалел свою первую настоящую любовь, жалел нерастраченное великодушие.

“Странно, как я мог тогда обмануться при моем-то опыте. Случается же такое”, – подумал он и, подув на окно, потер рукавом – скоро ли Талнах.

Странно было и то (друзья, конечно, не могли знать), что стоявшая всю дорогу около их сиденья женщина с тяжелой авоськой вспоминала и огромный букет роз от невезучего Юры, и сопливого нахала с признаниями в любви на глазах самого мужа. Вспоминала свою цветущую красоту в юности, заставлявшую встречных парней сдерживать дыхание, непременно следом за ней вытягивать шеи и таращиться на ее до совершенства выточенные ножки.

 “В мое время умели ценить прекрасное, любить жизнь, преклоняться перед избранницами. Ребята рычали от радости при виде красоток", – она расстроилась из-за похабных юнцов, которые позавчера на этой же дороге, не стыдясь и не стесняясь, матом на весь автобус обливали грязью отсутствующих подружек. Ее затошнило тогда, еле дождалась Талнаха: "Зелень пузатая, а с губ – одни помои. Хамье".

 Отгоняя плохое, мечтами устремилась к своей любви. Однажды вечером они с сокурсницей наткнулись в парке на драку и замерли от ужаса, а четверо верзил били одного, изгаляясь над жертвой. Проходивший мимо изрядно выпивший паренек к их удивлению спокойно произнес:

– Мужики, кончайте.

– Шуруй, шуруй отсюда, прыщ.

– Кончайте, я говорю.

 Один из четверых приблизился, размахнулся и через секунду лежал на тротуаре, скорчившись от боли. Трое бросились на смельчака… Потом они с подружкой поднимали его, а он шарил рукой и не находил разбитые очки. Идти сам не мог и сильно переживал, что угодит в вытрезвитель.

 Анна решилась. С трудом дотащили до общежития и, представив пострадавшего как брата, внесли его в комнату. Хорошо, дежурная, тетя Валя, в тот момент отлучилась, оставив за себя знакомую им студентку. Паренек, попав в тепло, отключился, развалившись прямо на полу. Посмеиваясь, раздели до трусов. Оттерли, отстирали кровь. Выгладили.

– Ничего бычок, крепенький, – ржала соседка, похлопывая по открытым местам. – Худющий, как глист, а жилистый.

Анна стыдилась голого тела.

Наутро “бычок” с разукрашенной физиономией поражался: где я? Уразумев, успокоился и долго благодарил за спасение от ментов, оставив по близорукости без внимания заигрывания подруги.

Через несколько месяцев они столкнулись нос к носу. Анна по обычаю уступила дорогу встречному мужчине. Тот тоже и в ту же сторону. По инерции налетел на нее и чуть не сшиб.

– Ради бога, извините.

 По манере говорить узнала.

– Вы меня помните?

– Нет… Погодите…

Маленькие, глубокие, черные до пронзительности глаза изобразили такую степень недоумения, а густые “брежневские” брови так изумленно, по-детски, взлетели вверх, что она невольно рассмеялась и рассказала о случае в парке.

– А, Вы – храбрый, вступились, – в завершение почтительно вымолвила, вызывая на хвастовство.

– Ох, ты! Какая встреча! Не узнал. Я же без очков ничего не вижу! Ну, мой ангел-спаситель, я Вас отблагодарю. И не возражайте, пожалуйста, – и уверенно увлек в ближайший ресторан. Отвечая на ее обмолвку, коротко отрезал. – О, тогда я был в дупель пьян. Трезвый бы прошел мимо.

“Ну, это ты врешь”, – не поверилось, совсем не поверилось.

Обычно Анна слушала парней, а те заливались, упиваясь красноречием. Этот – другой. Заводил сразу в диалог, и плавно, незаметно диалог перерастал в монолог, ее монолог. Удивлению не было предела. Никогда и со знакомыми много не говорила. Он умел располагающе слушать, умел ловить, связывать слова. Причем эрудиция его распространялась практически на все. Интересный вечер, до чертиков интересный. Впервые не контролировала разговор, отдавшись во власть чужого интеллекта, и это привлекало.

Ее пригласили.

– Она не танцует.

– Почему же, – робко запротестовала Анна.

– Сегодня Вы танцуете только со мной.

Голова кружилась. Уходя, обратила внимание – длинноногая, смазливая официантка восторженно пялилась на ее кавалера. Проводил и откланялся.

В комнате Анну захлестнуло. Он не оставил адреса, не заговорил о новой встрече. Изысканные комплименты не нарушали рамок признательности. За вечер ни разу не намекнул на большее. Только вежливость, не более. “Неужели, неужели я ему не понравилась?!” – терзалась готовая сию же минуту помчаться следом. “Может, это все-таки интеллигентность, врожденная интеллигентность”, – отлегло от сердца и опять захлестнуло.