Слеза художника

Малик вернулся с каменным лицом, держа в руках одежду друзей и сестры. Извинившись перед своими одноклассниками, они вчетвером пошли домой. Вечер продолжился без них.

Нетрудно догадаться, что шли они молча, опустив глаза на мокрый асфальт. В этом пешем пути никто не обменялся друг с другом хотя бы блёклым взглядом, коротким словом. Все четверо были поглощены в многосорт своих грустных чувств, что слагались из обиды, боли, и разочарования. И с такими думами, они и дошли до перекрёстка, что отделял их серые кварталы.

–

Доброй ночи и с наступающим новым годом, – виновато, почти беззвучно пожелал друзьям Хабиб.

–

Взаимно, брат, – ответил Малик, а после, грустно посмотрев на Хадиджу, добавил: – Постарайся простить Али. Я уверен, что он уже тысячу раз пожалел о случившемся.

Хадиджа молчала, не поднимая глаз. Едва ли она вообще слышала его, так как вся была погружена в пучину мыслей, что строились из само упрёка своей близорукости.

Заметив, как та откровенно игнорирует слова её брата, Лейла решила вбить последний кол:

–

Не горюй, – съязвила она бойко, – на ошибках учатся.

Хадиджа потупила на неё свой голубой взор, так же как и Хабиб. Эти слова скорей возымели больший эффект на него, чем на блондинку, и, нахмурив брови на Лейлу, он ответил басом:

–

Лучше учиться на чужих ошибках, так менее больно.

Хадиджа улыбнулась и сжала руку брата в знак своей благодарности. Лейла же шмыгнула носом и захотела было отбиться, но в разговор вмешался Малик:

–

Довольно на сегодня колкостей! – посетовал он горячо. – Нам всем сегодня утёр нос этот выродок. Ещё не хватало того, чтобы мы грызлись между собой.

Остальные виновато опустили головы, признав правоту его слов.

–

Прости, – обращаясь к Лейле, сказал Хабиб.

–

И вы тоже, – примирительно ответила шатенка.

После друзья попрощались, и каждый попарно разошлись по своей дороге. Вечер завыл зимним дрогом, погружая улочки древнего города в пелену холодной, сумеречной стязи.

Придя домой и отворив кованую дверь, Хабиб и Хадиджа не застали в нём никого.

–

А где все? – спросил Хабиб.

–

Прежде чем уйти, – объясняла Хадиджа, – мама сообщила мне, что навестит свою подругу.

–

Тетю Наргиз?

–

Именно.

–

А где отец?

–

Он, наверно, с дядей Хамзой решил после работы пойти в мечеть.

Декабрьская ночь была особенно хороша в канун нового года. Ведь она всегда овеяна неким сказочным волшебством. Гололёд, что был устлан на дорогах, вовсю пестрил серебром, отражённым от фонарных столбов, тогда как холодный туман постепенно окутывал загородный лес, скользя вниз по склонам гор. По воздуху просачивался мороз, и редкие снежинки, падая на землю, крыли небо тусклой поволокой. Издали, эхом сквозь плотный, насыщенный дыханием близкого снегопада воздух доносился крик муэдзина, который оповещал о том, что настало время вечерней молитвы. Одним словом, на дворе стояли те прекрасные ранние заморозки, которые придают двойное очарование светящимся багряным светом окнам одноэтажных домов.

Мустафа заворожённо смотрел и вслушивался на всю эту идиллию. Всё вокруг казалось ему необычно красивым и гармоничным, и по своему обыкновению, как свойственно человеку религиозному, он возносил благодарственную оду Всевышнему. Но вдруг его чуткий слух расслышал звучащие по заледеневшей земле шаги, а следом глаза увидели фигуру, которая выходила прямо из тумана. Можно было видеть, как под челом этого человека сгущается пар от дыхания, розоватый в свете фонарей. Присмотревшись повнимательнее, он распознал в этом силуэте своего сына, который шёл развалисто, задумчиво опустив глаза на землю, и казалось, что ему было безразлично, куда ведут его ноги.

–

Куда ты идёшь, сынок? – окликнул его Мустафа своим баритоном.

Али резко пробудился от мыслей, которые туманом окутали весь его разум, и, увидев неподалёку отца, он стал разглядывать округу, будто удивляясь тому, как он сумел оказаться так далеко от дома, к которому он изначально проложил себе путь.

–

Ты ещё тут, отец? – подойдя к нему, спросил Али, стараясь придать своему голосу серьёзность.

Мустафа изучающе взглянул на сына и заметил, что тот смущается взглянуть ему прямо в глаза.

–

Да, я на рабочем месте, – ответил Мустафа и, пронзая его глазами, прибавил: – Но что тут делаешь ты?

Али медленно опустил голову и стал перед ним смиренно.

–

Отец, – начал он глухо, – я сегодня совершил большую глупость. Непростительную ошибку.

Мустафа с удивлением посмотрел на него и потребовал более подробно изъяснить ему суть дела! И тогда Али с неохотой рассказал ему всё, что доселе случилось на вечере.

Мустафу немного передёрнуло, и он нахмурил брови.

–

Кто этот юноша? – спросил он требовательным тоном.

Али в трёх словах описал отцу, что из себя представляет Аскер, и это не составила ему особого труда, так как его действительно можно было описать тремя фразами: вивен, брандахлыст и подлец.

Мустафа испустил тяжёлый вздох и выразил на лице своё разочарование дочерью. Быстро закрыв лавку, он вместе с сыном двинулся домой.

Хронометр часов остановился на цифре десять, когда Захра, гостившая у подруги, вернулась домой. Войдя в гостиную, она застала там Хабиба, и ей показалось странным то, как он, сидя на оттоманке, задумчиво смотрел в одну точку.

–

Что с тобой, Хабиб? – спросила она. – Где Али и Хадиджа?

Услышав голос матери, тот очнулся от дум и резко поднялся

на ноги. Захра была удивлена подобному поведению сына и хотела было проявить любопытство, как вдруг в передней с треском распахнулась дверь и в неё вошли Али с отцом. Захра, заметив хмурый взгляд мужа, немного встревожилась.

–

Что случилось? – спросила она осторожно.

Мустафа холодно взглянул на неё.

–

Где Хадиджа? – спросил он грозным тоном, что ещё сильней напугало Захру.

Она перекинула взгляд на Али, пытаясь выяснить у него, в чём дело, но тот стоял молча, с опущенными глазами на пол. Затем она повернулась к Хабибу, однако и он застенчиво опустив голову, выказывая своё смущение.

–

Ты не слышала меня, женщина? – закричал Мустафа, придав своему голосу вид приказания. – Где Хадиджа?

–

Я не знаю, где она, – с тревогой в сердце ответила Захра. – Я только пришла домой.

–

Отец, – обратился Хабиб, – она в своей комнате.

–

Ступай и приведи её сюда, – приказал жене Мустафа.

Не смея перечить ему, напуганная Захра поднялась на верхний этаж. Без стука войдя в комнату дочери, она застала её рыдающей на кровати. Сердце Захры защемила боль, когда она увидела свой цветочек в таком состоянии. Хадиджа плакала так сильно, что даже не заметила, как та вошла.

–

В чём причина твоих слёз, доченька? – аккуратно присев рядом, осторожно спросила Захра.

Услышав её голос, Хадиджа резко встала на кровати, и отёрла слёзы из глаз.

–

Успокойся, милая, – погладив её золотую головку, мягко молвила мать, – расскажи мне, что стряслось?

Почувствовав, что её слова найдут отголоски понимания в сердце матери, Хадиджа, бросившись в её объятия и вновь зарыдав, словно дитя малое, рассказала ей всё, что случилось на балу.

Захра была ошеломлена, скорей не поступком хулигана Аскера, а нежеланием поверить в то, что Али поднял на неё руку. С трудом успокоив дочь, Захра велела ей ничего не бояться, и что она сделает всё, чтобы отец понял и простил её.

Мать и дочь спустились вниз.

Увидев хмурый взгляд отца, Хадиджа съёжилась и машинально схватилась за руку матери. Она сжала её так сильно, что Захра смогла ощутить весь тот страх, что трепетал в ней, как трепещут осины на ветру. Она положила руку на хрупкое плечо дочери и прошептала ей на ушко:

–

Успокойся, милая. Я с тобой!

Проводив её вниз по лестнице, Захра приволокла её к Мустафе, а сама отошла в сторону не менее скованного Али. Хадиджа стояла напротив отца, дрожа как паралитик, не смея взглянуть ему в глаза.

–

Всем выйти! – произнёс повелительным тоном Мустафа, не отрывая своего сердитого взора от дочери. – Я хочу поговорить с ней наедине.

Сердце Хадиджи вконец сорвалось с места, и она почувствовала, что слабеет от волнения. То же самое испытали и остальные, но, повинуясь воле главы семьи, они стали выходить из гостиной.

–

Все кроме тебя, Али, – сказал вдруг Мустафа.

Али вздрогнул. Он медленно повернулся к нему и молча встал рядом с сестрой, при этом ни разу не взглянув в её сторону.

–

Хадиджа, – обратился Мустафа, когда они остались одни, – подойди ко мне поближе.

Та побледнела, но всё-таки нашла в себе силы и подошла к нему робко, не поднимая головы.

–

Это правда то, что мне рассказал Али?

–

Да, отец, – догадываясь, о чём её спрашивают, ответила тихим голосом блондинка, – это правда.

Мустафа стал мрачным и, выпустив пар с ноздрей, заложил руки за пояс.

–

Зная, какой он человек, – сказал недовольный отец, – ты всё равно?.. Но как? Ведь ты же знала, что этого парня недолюбливают твои братья. Когда Али рассказал мне, чей он сын, я сразу же понял, что этот парень тот ещё брандахлыст! Но, а отец его и подавно филистер. И кроме как шантрапы, он не способен породить себе дитя. Омара я знал ещё в детстве, прежде чем он уехал в Тверь. И скажу тебе, – и сморщив лицо, будто испытав искреннее отвращение, он добавил, – что этот негодяй, этот барыга последний человек, с кем бы я хотел иметь дело. И с какой это стати ты посмела мечтать, что я свяжу твою жизнь, и породнюсь с такими подонками?

Последние слова отца ввергли Хадиджу в такой шок, что она аж невольно дёрнулась. Она испытала такой острый стыд, что предпочла сына человека, который причинил боль и несчастье многим семьям, что у неё закружилась голова. И, всё сильней впадая в краску, она будто слушала не слова, а принимала на себе хлёст плетей палача. Али с болью смотрел на беспомощность сестры, на её скукоженный вид, что, не выдержав, решил вмешаться.

–

Отец, – перебил он, – Хадиджа тут не виновата. Виноват он и только он!

Услышав слова брата, Хадиджа пришла в себя, вздохнула с облегчением и с благодарностью в глазах украдкой взглянула в его сторону. Даже несмотря на ту обиду, которую он ей нанёс, она все же тешила себя мыслью, что старший брат сейчас рядом и, как всегда, не даёт её в обиду.

–

Как ты посмел перебивать отца? – возмутился Мустафа, – Молчи! С тобой у нас будет отдельный разговор.

Али растерялся и, склоня голову, попросил у него прощения.

Обстановка в доме накалялось.

Мустафа, видя, как его дочь проявляет пасивность в разговоре, спросил, что она может сказать в своё оправдание?

Хадиджа подняла голову, и те слёзы, что давно навернулись ей на глаза, тихо заструились по щекам.

–

Я разве думала, отец? – молвила она разбитым голосом, – Я просто полюбила… И если бы я только знала… если бы знала…

Стрела пронзила сердце строго отца и прилив тёплого, самозабвенного сострадания охватил его душу. Он понял – она стала жертвой подлого коварства. И сморенный от жалости, он ощутил дрожь во всём теле. Конечно, в таком юном возрасте так легко обмануться, и пойти на поводу у вальяжного сердца. К тому же дочь росла в изобилии любви со стороны всех членов семьи и всегда судила остальных по своему нраву. Откуда же ей были ведомы те тёмные стороны этого коварного мира, что надёжно были скрыты от её глаз притворной любовью? И в этом целиком и полностью была и его вина. Ведь сыновей-то он часто выпускал в свободный полёт, а её, пусть и елейно, но всё-таки держал в златой клетке. И теперь, мотивируясь чем, он намеревался сделать ей реприманд? В её слезах было его полное фиаско как отца и воспитателя.

Лицо Мустафы обрело важное, спокойное выражение; он покачал головою, словно для того, чтобы спрятать своё смущение. И, глотнув в горле слюну своей досады, он примирительно молвил:

–

Твои братья – моя опора в будущем, – а после, расправив руки, прибавил: – а ты моя вечная радость.

После его слов, Хадиджа просияла в лице и на душе, а затем тут же бросилась в родные объятия.

–

Простите меня, отец, – сказала она сквозь сердце. – Я вас сильно огорчила, – и, взглянув ему прямо в глаза, она добавила: – Мне очень стыдно перед вами, мне стыдно, что я… я…

–

Успокойся, милая, – погладив её златую голову, мягко сказал Мустафа, – папа на тебя более не сердится.

Хадиджа в трепете своего девичьего сердца стала бесперебойно целовать ему руки. Мустафа, признав в этом порыве не слабость, а её искренность, положил руку на её голову и прибавил:

–

Сегодня ты познала первый суровый урок жизни, и давай считать это за практику, которую ты должна была пройти! Но впредь будь осторожна, дочка, мир полон теней лжи и коварства. Храни тебя Бог.

Хадиджа впитала в себя эти слова, как пересохшая земля впитывает в себя дождливую воду. Уж она-то этот урок запомнит на всю жизнь!

Успокоив дочь, Мустафа попросил её удалиться и оставить его наедине с Али. Хадиджа не стала томить его просьбу и тотчас направилась в сторону кухни.

–

Встань ближе! – повелел Мустафа.

Али подошёл с бесстрастным лицом.

–

Я слушаю, отец.

–

Али, – нахмурив брови, наставительно обратился Мустафа, – ты старший ребёнок этой семьи, а значит – кастелян замка её чести! Хадиджа неопытна и доверчива в пору своей юности. Однако как же ты мог допустить, чтобы она танцевала с этим парнем? Ты, смекалкой которого я всегда восторгался. Чем объяснишь свою близорукость?

–

Отец, – виновато отвечал Али, – он обманом усыпил мою бдительность.

–

Да? И как же?

И тогда Али рассказал ему историю с костюмом, при этом ни разу не упомянув про чувства Малика.

–

Да… – приложив палец к губе, быркнул Мустафа, – однако хитёр подлец.

Отец и сын общались недолго, но разговор подошёл к логическому концу, когда Мустафа попросил сына впредь быть бдительным, поскольку, как ему казалось, Аскер имел к нему личную неприязнь, и что он вновь попытается унизить Хадиджу и тем самым нанести оскорбление ему и Хабибу.

–

Это твой бой! – посетовал он, – не пристало такому взрослому человеку, как я, влезать в школьную баталию. Запомни, честь Хадиджи – это честь семьи!

–

Я Вам клянусь небом, отец, – твёрдо произнёс Али, – что стану тенью сестры!

Мустафа довольно похлопал его по плечу, ведь его тон и горящие глаза стали для того гарантом надёжности этих слов. Затем они оба направились в сторону кухни, где их ждали остальные члены семьи. Войдя туда с улыбкой на лице, отец семейства объявил, что прощает Хадиджу и что все вопросы решены.

–

Теперь, – обратился он, – всем готовиться к празднику, ведь завтра уже новый год.

Захра одобрительно кивнула и украдкой шепнула дочери:

–

Я же говорила, что отец любит тебя больше всех.

На что Хадиджа ответила восторженной улыбкой.

Фейерверк

Наступал 1993 год.

Трепещущие языки пламени горящего в камине огня наполняли гостиную светом и теплом, внеся в него уют, что радовал глаз и душу. А за окном, в пандан этому уюту, словно окаянный волк, выл ветер, сметая с асфальта свежевыпавший снег.

Сидя за праздничным столом, который был устлан всякими яствами, Хадиджа, опустив глаза, тихонько молилась за радость и благополучие их семьи в новом году. Молились все, но только не Али. Он сидел хмурым и задумчиво глядел на клетчатую скатерть. В голове его был раздрай мыслей, что перечили одна другой, и вызваны они были тем, что он всё ещё продолжал укорять себя за то, что был так близорук. В добавок ко всему, его самолюбие было ущемлено и критикой со стороны отца. Как человек творческой натуры, он всегда относился к ней скрупулёзно, предпочитая её брани, пусть и сухую, но все же восторженную лесть.

–

Что тебя так тревожит? – спросил у него Мустафа.

Али поднял на него глаза.

–

Ничего, отец, – ответил он, – Просто я задумался.

Мустафа улыбнулся и покачал головой в стороны. Увидев его

странную реакцию, Али удивился.

–

Не волнуйся, сынок, – сказал Мустафа, – всё будет хорошо. Ты справишься!

Эти слова ещё сильней бросили Али в смятение, и он потупил глаза на отца.

–

Армия создана для нас – мужчин, – гордо произнёс Мустафа.

–

Армия?! -удивлённо вскрикнул Али.

–

Да, армия, – ответил Мустафа, – Ведь эта мысль тебя тревожит, не так ли?

Али улыбнулся притворно, дабы скрыть истинные думы своей печали.

–

Да, отец, – красноречиво ответил он, – ты прав! Но я боюсь, что не готов к ней.

–

Да не беспокойся ты так… – поддержал его Мустафа. – Я уверен, что ты отслужишь достойно и с честью! Поначалу, конечно, будет трудно, но ты привыкнешь к раннему подъёму и к жёсткому графику. Я служил, я знаю!

Али поблагодарил отца за поддержку.

–

Видать тебе невтерпёж, – с ухмылкой добавил Мустафа между двумя глотками морса.

–

Да, – скромно ответил тот, – и я бы хотел служить вместе с Маликом.

–

Это уже не тебе решать, – флегматично произнёс Мустафа, – Может случиться и такое, что вы будете проходить службу в разных точках страны. Но, конечно же, было бы здорово, если вы попали бы в одну часть, так и нам будет спокойнее. Малик хороший и достойный парень.

Когда отец произнёс эти слова, Али украдкой взглянул на задумчивую Хадиджу. Он ясно видел, что та осознает, что выбрала не того парня, но она не желала признаться себе в этом. Как- никак, Хадиджа была горянкой, и южный темперамент и гордость брали вверх над её логистикой.

Едва успела стрелка часов перешагнуть за полночь, как Хабиб весело поцеловал сестру в щёку, которая то и дело ронялась в ямочки от её улыбки, и поздравил всех с наступившим новым годом.

–

Взаимно, – ответили ему остальные, а Хадиджа, в свою очередь, прижалась к его братским объятьям. Наблюдавшим за этой сценой родителям очень импонировала такая теплота и умильность со стороны своих чад. Однако Али смотрел на всё это с долей грусти и смутной ревностью в душе. В этот момент в нём заиграла неглубокая зависть к брату, и, снова опустив глаза на скатерть, он печально подумал:

«Это хорошо и это правильно. Он больше заслужил её любовь и доверие. По крайней мере, он ни разу не поднимал на неё руку…»

–

И тебя тоже с новым годом, – неожиданно обратилась к нему Хадиджа. Али поднял на неё глаза и с самой добродушной улыбкой, которую он только мог изобразить на лице, ответил ей взаимностью.

Все присутствующие в тот момент ощутили ту идиллию добродушия и тепла, которая подобно ангельскому крылу была простёрта над их головами, и в ту же самую пору, синхронно вышесказанному, на небе внезапно засияла яркая вспышка.

–

Ой, мама. – хлопая в ладоши, радостно вскрикнула Хадиджа, – да это же фейерверк.

И, резко встав из-за стола, она подбежала к окну. Вслед за ней встали и остальные члены семьи.

Радужные вспышки, что с грохотом освещали ночное небо Дербента, буйствовали гаммой из самых разных цветов, неся восторг для взора горожан, которые заворожённо наблюдали, как красный, переливаясь с золотым, сменялся в мгновение ока синим, а тот в свою очередь принимал оттенок серебра.

–

Ах. – прижимаясь к плечу мужа, восторженно выдохнула Захра, – как он прекрасен.

–

Ты права, – тем же настроением ответил Мустафа, – совсем как в молодости. Помнишь?

Та взглянула на него меланхолично и прочла в его глазах всю ленту прекрасных воспоминаний. Он редко показывал ей мягкие стороны свой косой натуры, но, а если это и случалось, то в нужный момент и в нужном месте. Захре всегда был по нраву его голубовато-монотонный взгляд. Ещё тогда… в молодости, она была обезоружена их глубиной и чарующей притягательностью. И наверняка читателю теперь вдомёк, от кого Хадидже досталось пожалуй одно из главных достоинств её прекрасной внешности. Сенильная пара стояла у первого окна, заворожённо наблюдая за новогодним зрелищем, и утопала в колодце тёплых воспоминаний.

Взяв за руку Хабиба и стоя у второго окна, Хадиджа, словно дитя, всякий раз подпрыгивала в восторге, стоило в небе зажечься очередной вспышке.

–

Всё как в сказке, – не сказав, а скорей выдохнув, произнесла она в сердцах, – правда, брат?

Хабиб посмотрел на неё и ответил:

–

Да. Но уверяю тебя, ты куда прекраснее этого фейерверка.

–

Перестань, – смущаясь молвила та.

–

Клянусь честью, сестра!

Хадиджа была приятно удивлена. Ведь Хабиб, так же как и отец, был скуп на похвалу и редко выставлял наружу мягкие ноты своей чопорной натуры. И, ответив милой улыбкой на его льстящий комплимент, она, положив свою златую голову ему на плечо, обратила свой взор на небесное шоу.

Стоя один у самого крайнего окна, лицо Али накрыло одеяло печали. Он почувствовал себя отщепенцем, когда увидел, как остальные члены семьи стоят попарно. И в эту минуту острое чувство одиночество прокралось ему в душу, как паук медленно прокрадывается к своей жертве. Испустив тяжёлый вздох, он медленно перевёл свой пустой взгляд на небо. Нельзя было сказать, что от фейерверка он испытывал особые положительные эмоции, нет, ему как живописцу просто нравилась палитра его красок, что сменяли друг друга в момент вспышки, но сейчас она вызывала в нём лишь равнодушную, терпеливую скуку. И быстро пресытившись этим зрелищем, он обратил свой взор на стену, где отображалась его чёрная тень.

–

Значит, ты моя пара на сегодня? – обратился он к ней с долей иронией.

Но предсказуемо не получив от неё ответа, он, с грустью опустив голову, решил подняться в свою комнату. И сделал он это так тихо, что остальные не почувствовали его отсутствия.

Зайдя в неё, он медленно сел на кровать и взглянул на пустоту помещения, в которой стояла тишина, вся пропитанная тоской. Облокотившись на колено, юный художник стал постепенно впадать в объятия грустной наготы. В душе у него была пустота, точно там никогда не рождались ни мысли, ни чувства: не ощущалось даже воспоминаний, а просто лежало что-то молчаливое и равнодушное. Такую печаль можно понять, лишь ощутив её самому; вся весёлость его основывалась на обманутой надежде, утратив которую он тщетно старался утешить. Так продолжалось какое-то время, пока в душу ему не прокралось совсем иное чувство – странное и необъяснимое, будто за ним кто-то наблюдает. Он осторожно посмотрел в сторону окна, но там он увидел лишь глухую ночь, выказывающую всю узость замкнутой жизни, а свет, падающий из окна, лежал на земле косым четырёхугольником, и в этой полосе морщилась небольшая лужа от мокрого снега. Однако, несмотря на молчаливость улицы, внутри него не стихало непонятное сердцу взъерошенное волнение, и тогда он поднялся на ноги и подошёл к окну. По ту сторону его холодного стекла было все тихо, и если не брать в расчёт лай дворняжек и ручных хлопушек, которые запускались из разных дворов, все было неприметным для его взора, который рыскал по тёмной улице. И вот когда он уже посчитал, что ему всё это почудилось, то глаза его неожиданно заметили фигуру, которая стояла бездвижно в тени разбитого фонарного столба. И когда Али хорошенько пригляделся, то оцепенел от ужаса, когда в тусклом свете из соседних окон стал вырисовываться серый плащ, шляпа и зонт на который опиралась рука, которая в слабом свете мерещилась настолько чахлой, что казалась была лишена кожи. И пусть лицо этого человека и было скрыто тенью, но всё же Али признал его, и с каждым капилляром своего напуганного сердца прочувствовал, что этот человек смотрит прямо на него. Но, а буря того ужаса, что заиграл в нём от этого понимания, отразилась розгой по всей его спине, на скулах под кожей, которые напряглись и судорожно задвигались сухожилиями. Вокруг него возникла такая тишина, что он различал удары собственного сердца, которое, казалось, вот-вот выскочит у него из груди. Но неожиданно кто-то поскрёбся у двери, и от этого Али дёрнулся от испуга.

– В чём дело, сынок, – раздался с порога нежный голос Захры, – почему ты здесь?

Али повернул к ней голову, и недолго удосушив её туманным вниманием, снова посмотрел в окно. Но под фонарным столбом уже была лишь одна тишина и мрак ночи.

–

Что это с тобой? – подойдя ближе и положив руку ему на плечо, тревожно спросила Захра, ибо она сразу приметила всю бледность его лица.

–

Н-ничего мама, – не спуская глаз с того самого места, где секунду назад он, быть может, увидел призрак или нечто иное, с лёгкой дрожью на устах вытянул Али.

–

Да на тебе лица нет, – возразила ему мать, – ты что простужен?

–

Нет, мама, – взглянув на неё, ответил Али, – Я просто утомлён, вот и все.

Захра, уже привыкшая к переменчивости настроений своего старшего сына и давно нашедшая рецепты для успокоения лабильности его характера, сейчас пребывала в полном замешательстве. Ведь таким потерянным она его доселе не видела.