Плутающие души

А Дима побалтывал ногами, упёршись руками по бокам, будто к соскоку готовился: "Как у тебя дела с подругами обстояли?" – "Одна нравилась". – "Ты с ней чики-чики зажигал?" – "У неё на меня игнор". – "Ничего, нагонишь". – "Возможно… каким образом?" – "Бежать".

"На пол тона тише. Кругом десики", – Пухов упёрся подбородком в задранные колени, объятые руками.

"Кто?" – переходя на шёпот.

"Стукачи в пальто".

"Как бежать? Куда бежать?" – ладонь Сладкова для подаяния ответа.

Димин палец вверх: "Фить!" – "Ага. В Тропсигал и обратно". – "Сколько вы уже здесь?" – "Здесь года не считаются – только количество шкур… сменяемых тел".

"Некоторым скоро на третье тысячелетие, – Пухов прищёлкнул языком. – Один мнит себя рыцарем, другой фараоном". – "Значит из психушки".

"Непохоже, – Пухов головой на бок. – Вон Крот… Наполеона в хвост и гриву, чего-то в деталях рассказывал". – "Крутой эксперимент по выращиванию идиотов". – "А с кем ты пашешь – "дятлы" вообще мясники".

На скепсис Димы Сладков: "Смерть не соврёт. Джак, из двенадцатого, – палач по профессии. Гате, из четырнадцатого, – каннибал по рождению. Рам, из тринадцатого, – поедатель трупов по религии". – "Как аппетитно. Хорошо перекусил до".

Пухов: "Кстати… ты, Димыч, – рекордсмен…Самая короткая шкура – стодневка".

Витала меланхоличная безнадёга: дыши – не рыпайся.

"Привет. Как жизнь симидимская?" – Сладков окликнул проходившего мимо ноль-семь-шесть.

"Как вольная саванна", – подошёл к компании.

"После царя зверей счастливый ходит", – подсуфлёрил Пухов.

"Знакомься, Чуквуэмека, африкашка, загрызенный львом, не загрызенная совесть".

"Чук". – "Димыч". – "Ты, как наш вождь племени, храбро сражаешься с не хорошими симидимами". – "Это он о чём?"

Сладков напомнил: "Буй…"

Но в вечерние посиделки нагло вклинился: "Отбой!"

Разбрелись в полутемноте, улеглись, судя по лицам, с тоской о земной жизни, кто не забыл.

Вслед ночи примчалось утро, – с пяти часов Дима ассистировал "дятлам".

"Где аспикар? Без башки хочешь остаться?" – ноль-два-один из-за спины одёрнул грубый тоном.

"Ща сделаю, – обернулся возмущённо-испугано-виновато, а отойдя, откинул синасико в глухом коротком шмяке, и не жалко: на ней третья, самая удобная, ручка из четырёх подсобных поперечных на металлическом черенке отломана. – Докопался, анорик по жизни".

"В глаз попал, по теме пашет", – ноль-пять-шесть уловил момент для перерыва, и остальные, когда припроглоб удалился.

"Златон говорит, "Копаюсь в шахте, у себя в Моравии, раз… слиток… выковыриваю, бац, сверху камень, тюк… встаю, отряхиваюсь, а башка сплющена в стороне", – завершил жестикуляцию сюжета ноль-шесть-девять, схлопнув ладони, и на бок. – Знает толк, без башки хаживать".

"И это тебе говорит знаток, – ноль-шесть-два палец вверх, – самый опытный".

"Ой, ой, у-у, – закривлялся ноль-шесть-девять, – не мы такие – жизнь такая… была".

"Э… папуасина… голов сто успел отмандуцить, пока самого на пальмовый лист не разложили?"

"А сколько ты наотсекал? Домахался, итальяшка, топориком, пока не снесли твой тупой кочан".

"Не возникай, Джак, – ноль-шесть-два в монашеских повадках гасил разрастающийся обмен "любезностями". – Не ради потехи же – Гате ради единения со Всевышним".

"Сохни, Рам… грязный индус… трупоедник, тошнит!" – отлаивался Джак.

Перепалка легко доходила до внутренних ушей на расстоянии: два проходивших анорика чуть шеи не свернули от интереса.

Дима смотрел-смотрел, но буднично: "Весёлые вы ребята, я гляжу, богатые биографии".

"А ты, невинное дитя, чем дышишь?" – Рам втискивал Диму в коллектив.

"Неудачно упал. Ща приду", – пошагал, отчасти впечатлённый историей.

Вдогонку слышался разбавленный смех Джака: "Башку береги, носить нечего будет… падун".

Отработав пару часов, Джак юморно взмолился: "О Господи, даруй нам отдых, – перекрестился. – Всё. Привал, – махнул рукой: – За мной".

Под небом разлеглись, расселись, молчанкой набираясь сил.

Дима смотрел в сторону, вдаль, на аккуратные насыпи безжизненной панорамы: "Чё там за ботва?"

Сосед передёрнул плечами, другой сплюнул: "Заброшенная выработка". – "Первый ливаор… тухлое местечко". – "Сыздавна двоих не досчитались". – "С концами… ". – "Вой странный… многие слышали". – "Дурной предвестник". – "И хомики туда не суются".

"Чё, и эти ссут?.. Гоните, сказители", – включил Дима "старого воробья": ишь привыкли над новичками подтрунивать.

Продолжили втыкаться "дятлы" в пласт породы, повыше твёрдости, – Джак: "Хорош. Задолбался. Раструхлявимся. Привал".

"Я – за!" – Рам окутуты поднимая, глазами радостными из тупика на выход с инструментами.

Гате: "Эй! Помощник!.. Стену размягчи".

Дима: "Чем?.. Лбом?"

"О… нормальная идея".

"Пойпемой ороси", – Рам на трубопровод с противоположной стороны.

От подковырок улучшалось настроение, – Джак: "На себя не лей – развалишься".

"Не учи отца рыбачить, – Дима присоединённый шланг подтянул, струю не рассчитал – от камня рикошетом брызнуло в глаза кофемолочнолипковатым: защитные очки-то не соизволил прицепить: – А-а!" – закрыл вслепую вентиль, бросил шланг, руками кожу растирал до чеферота угорелым: расступись народ!

"Рыбак", – и ржали проходившие анорики.

Под кран, спасительный, с ардипкой, минут на пять, – моргал веками, желтеющими зеленцой, равно кисти рук намывал, рот прополаскивал от горечи кислотной…

Напротив чеферота распределительный энергоблок, дверь на засове. В стене, из трубок слева капал конденсат, рубильник – справа, с помощью него замыкающий ноль-семь-ноль одарил мраком ливаор.

Анорики с работы возвращались. Привычным делом – маски-шоу: лица негроидной расы и светлая макушка, прямиком в перинип, под тёплые струи смывать усталость, превращаться в чистокровного симидима, предвкушая вечернюю кормёжку. И голые задницы: стесняться-то нечем, поблёскивая каплями конденсата, шлёпали арыпалами за чистой одеждой по кафокам.

По три комплекта с личными бирками висели в каждом имармисане. Но Димин пуст – отправился голыш отыскивать костюмчик в инделют.

В больших машинах столь ритмично юджопеоры исполняли сальто в пене. А горки чистого – в углах напротив: штаны, надстройка до полукомбеза, куртка, достаточный функционал карманный продумано пристёгивались вместе. Полкучи перелопатил, первый найден, облачился: сыроват. Другой комплект ещё минуток …цать, родные единички на поясе штанов и орденской планкой на куртке: "Ну хва пока", – в обнимку шасть. Но путь-то был не долог: нога поехала – на влажный пол затылком бац и ни полслова – минута забытья. Открылись веки, с растёками "косметики" пойпемы, такими же руками лоб пощупал – "красавчик". Хорошо, без очевидцев, – следов падения ноль, окромя гудящего черепа. Поднялся, пошагал, внимание пути.

В заевшей пластинке дом-работа выпадали положительные моменты, – считал сам Дима, на лице писались: слиняет в кузове февамы в Эпикрахор к Сладкову, покрасоваться лазутчиком-путешественником, минуя надзиральцев, и тем же рейсом обратно, зрачки на ветер, обводы клоунские: ожоги после размягчителя породы заживали. Сквозь пальцы "дятлы" посматривали на отлучки… пока: лишний раз под ногами не путался – при появлении работу догонял. Выстраивался некий баланс личного и общественного, как летописцы-математики для лёгкого процесса не хочешь хочешь дробили год лишь по декадам. Вот и сегодня, в сорокодневку "дятлования", с прямоугольным люкаброй, из ремонтной оснастки, подвешенным на поясе, прячась за валунами, перебежками добрался до заброшенного ливаора: "Тьфу ты", – главный вход завален.

Разбушевалась бицепсная масса и растащил нагромождение, протиснулся в проход. Люкабра осветил высокие арочные потолки с трещинами, выемками. Отвалившиеся камни, лоскуты одежды, примятую оцарапанную пукупру прах времени слоями покрывал. На стенах символы, обрывки кабелей. Гуляло эхом шарканье подошвы. Порою слышался вой приглушённый, – подсвистывал сквозняк, наверное.

Задравши голову, и не заметил – споткнулся о булыжник мордой в пыль. Люкабра кувырнулся под истошное, беззвучное для пещеры: "Сука!" – подсветив криво выцарапанное, выше пола: "Адъ! Бѣгите!".

За диверсанта впрямь сойдёт: измазанным лицом заворожённо уставился на надпись. Приподнявшись, охая на ушибленное колено, взял люкабру, – благо тот не пострадал в антиударном корпусе, и настороженно осмотрелся. Шагая дальше, свернул в ответвление – пахнуло сыростью. На стенах застывшие подтёки, но и местами сочилась жидкость, бликуя в свете мутной бирюзовостью.

Следующий проём вывел в широкий коридор… Сбоку громоздился перекошенный металлический шкаф, подвергшийся суровому воздействию когда-то. По пути обрезки труб и прочих предметов. За спиной раздался характерный стук упавшего камня – напрягся, повернулся, посветил – никого…

Внимание привлекла массивная дверюга, с лишайными разводами на треть, химических образований грязно-бурых. Без прелюдий попробовал открыть – никак. Поставил люкабру и невдалеке отряхнул кусок арматуры.

Поддевал, корячился так-сяк – дверь не сдавалась: "Ладно. Потом", – аккуратно приставил импровизированный ломик и, прихватив путеводный прожектор, отправился дальше.

От однообразия пейзажа завернул в очередной рукав и бац: две грязные кости. Присев на корточки, брезгливо шевельнул поднятым камушком находку – под стать руки, ноги.

В предосторожности осветил направления – внимал следующей: продолговатое полуметровое устройство: разъёмы, штуцеры наружу, внутрь: "Вонючие кракозябры, – протирая оцарапанную поверхность с символами мельче, крупнее. – Местный букварь надыбать бы".

И постепенно свет тускнел: "Э… только не сейчас, – на кнопки тык – понизил мощность: не проверял зарядку на поход. – Надо вертаться", – предполагая другим ответвлением попасть на основной коридор.

Будто со свечой плутал средь тайны древних подземелий. Нашёл костей поболее, в разброс, частей скелета разных: "И здесь мясокомбинат, – постоял, почтил память и двинулся дальше. А луч тем временем слабел – ускорил шаг – нехоженые закутки, и нервно: – Блин, – конца и края не видать дороги. – Шкафулик, ты мой дорогой, ну наконец-то. – Фонарь потух – кромешный мрак накрыл – рукой слепца касался стен, по памяти шажочком, ловя малейший звук желаемого неба. – Давай родной, – щипали руки в слизи. – Кажись, здесь был", – по запаху прохода, и стук глухой раздался за спиной.

Повесил на бок сдохшее светило: "Малёха зренья кошака бы", – на ощупь семеня, втыкался головой, плечами, не вписываясь в повороты, ногами запинался обо что-то.

И с горем пополам на выход, в ночное зверем из норы: "Фу! Без путеводца и не разгрестись". Встряхнулся, озираясь, а ночи-то – хоть глаз коли, считай, не вылезал из первого ливаора, но люкабру спрятал в булыжниках, недалеко от места работы. А добраться до постели незамеченным – пародия на крадущегося хищника – симидим на цыпочках!..

По факту подобие ночного зрения с рождения имелось: на сумрачной планете за века глазищи научились выхватывать в темноте мизерный процент контуров, – у Димы ещё не разработалось.

Тяжёл подъём, – на утреннее тормошенье друга: "Чего тебе?"

"Дуй на ковёр к Дугласу… и умойся".

Обитатели покинули кафоку и Дима в камутал. Вдоль стен ряды кранов, – покапывала пара, – у крайнего пристроился, пред зеркалом: "Да-а…" – башка, одежда – вылез из одного места и не почистил перья, и под струю, по шею намываться.

Ступил без стука на порог в жилище хомидимское, поменьше остальных: по численности-то не ахти – предметы мебели размером боле, облагороженней. Под потолком закос под герб: шар огненный, копьём проткнутый насквозь. Под ним, ну… с метр, на полу, большая кисть руки головку лысую сжимает, глазёнки закатились вверх, – знать, муки ада высечены в камне.

Массивный хомидим расположился рядом, впрямь знаковый ансамбль беспощадности. Ноль-девять-шесть – он главный, навстречу тяжело ступал: "Где был вчера?" – слетел монументальности налёт.

"Да блин… приспичило, пошёл покакать к штольне, оступился, свалился, долго вылезал", – серьёзное сказание.

"Куда свалился?.. Ты у меня до следующей шкуры будешь срать дальше Тропсигала, из говна не вылезая, – по росту свысока, авторитету должностному, сверлил в упор.

Вошёл кулак под дых, тараном, и Дима просто отлетел матрасом, на разность категорий весовых. Дыханье спёрло, но поднялся, насилу мысли закрывая, обидчику влепить, хоть чем-нибудь.

"Сквозуй до уритопа, чтобы тот сверкал, и видел я твоё же отраженье в нём. Бегом! – Понизил тон, вытягивая губы: – Выблёвок симидимский… тьфу".

Отхожее местечко; окошко приоткрыто – не спасало: при перемене ветра навевался в кафоку "парфюм", неповторимый. Куда ж без этого, тем более аншлаг на ежедневье: утро, вечер.

Дима морщился на псевдоунитазы: "Дольче Габбана… – и неуклюже ворзопая присохшие испражнения люмой – пористой прямоугольной насадкой на арматуре, брезгливо смахивал в отверстия: – Козлина", – после воспитательной беседы ощутимо ныла плоть: по телу "грузовик промчался".

После восьми притащился на работу. Анорики на передышке восседали на камнях. Сладков и Пухов в их числе: осваивали вентиляцию, светильники, дренаж.

"Ну, как там?" – первым делом Чук.

"Нормуль… – махнул, не глядя на Монабитэр. – Хвалили, отпустили. А не там… – загадочно кивая на заброшенный забой, – такая хрень…" – поведал про вчерашние блуждания.

"Наличие наскальной славянской письменности при гуманоидном интернационале разных эпох – вопрос конечно интересный. И где её автор?" – Сладков поглаживал затылок.

"Особо строптивых отправляют в богедельню, – но видя немой вопрос на сморщенном Димином лбу, Пухов добавил: – В бокс генетических деяний для разработки новых существ, типа на пожизненное".

"Вот "далматинцу" это не грозит, – Чук на черноватые пятна на лице у ноль-шесть-ноль, – невдалеке с булыжником передвигался еле. – Ходячая кончина с двадцаткой на размен".

"Да-а… Двадцать жизней – целая вечность", – с прострацией в глазах Сладков.

"Отпуск в санаторий обеспечен", – побалтывал стопой Пухов.

"На хрена?" – вникал Дима.

"Амда – копт-христианин, из двенадцатого. В Эфиопии не сошлись мнениями с мусульманами – зарезали. Теперь не лезет никуда, в общем, послушник. Дадут на орбите поболтаться без пресса чутка, типа рай, и к дому обратно", – подкидывал камушек Сладков.

"Это называется… слово такое… вождям вместо аспикара нахлобучивают…" – Чук трёс рукой, память застоявшуюся расшевеливал.

Дима внимательно разглядывал доходягу: "Переинкарнация".

"Во. Оно самое. Ходит, зудит, что он раб божий".

"Мы все здесь такие – рабы", – Дима опустил голову.

"Вот блин, на Земле всю жизнь пялились в небо. И такая удача – проинспектировать космическое пространство…" – Сладков кинул камушек в какую-то выбранную цель.

"Раз! И теперь нас пялят, инспекторы", – Дима хлопнул тыльной стороной правой руки о левую ладонь в злом сарказме глаз.

На просматриваемой местности, невдалеке, пылил фургон, до боли знакомый. И за версту для бывалых вызывал встревоженность, но хорохорились. Почти бесшумно подкатил: весь-то транспорт на электротяге. Минуту ожидал. Вышли два ювакура, бессменные ноль-семь-два и ноль-восемь-пять, с прохладцей потягивались.

"Пятновыводители пожаловали", – перебирал два камушка в ладони Пухов.

Амда оставил в покое булыжник, ещё больше "одалматинился" – испуг неподдельный. Знатоки своего дела под локти довели доходягу до фургона, игнорируя окружающих – работа такая.

"Бим, Бом бим-бом, бим-бом, бим-бом", – тряс виртуальный колокольчик Чук – намёком ритуал: чьё-то время пришло?

"Вот два брата от рассвета до заката – Бим и Бом, синасико, трайпон", – подсочинил Сладков.

"А-я-яй. Под белы рученьки меня вели, – хреновая попытка пения у Димы. – На воронке рекламы не хватает".

Сладков очерчивал воображаемые полосы: "Оказываем помощь на дому – Рожденье Смерть Ремонт телесный".

"Да-а. Старость надо уважать", – Пухов.

Захлопнулись двери; транспорт тронулся издавая лёгкое подвывание вблизи, временами скрипы корпуса, а громче потрескивание каменной мелюзги под колёсами.

"…Хотите анекдот? Собрались два интеллигента и раздолбай. Последний говорит, спорим на пузырь…"

"Бездельники, на мандуци!" – окрик надзиральца шахты ноль-шесть-семь, прервал начало Диминого празднословия.

Но и продолжения не было: чего-то юмор не пошёл. Зато очертания следующего фургона, маячившего меж камней, разрядили атмосферу. Шебуршание, хруст подъезжавших колёс сменились на приветствия.

Бессменный садисер – раздатчик пищи, поласковей Садик, и водитель – в одном лице, из кузова, не очень напрягаясь, нёс оквадраченную ёмкость, литров на пятьдесят. Поставил у большого валуна, одёрнул занавес: подвешенный брезент, в выдолбленной нише. Навес и постамент очистил и водрузил ношу.

Первым подошёл надзиралец, и тихо: "Привёз?"

"Ща капумы поменяю", – понёс пустышки к машине. Вернулся со второй полной. Забрал грязные леупоки – взамен чистые.

"Свежак?" – выбрал из десятка, подставил к отверстию, на кнопку-клапан, – заструилась она самая, прозрачная голубоватая.

"Из священных глубин, владений Красного Дракона. – Пока хомидим делал глотки, с лукавым прищуром: – Хреново выглядишь".

"Тело близилось к закату", – без смущения, – малая бугристость кожи – возраст.

Садик незаметно сунул что-то в руку пьющего: "Чао, хавать будешь?"

"Насыпай", – Бао Чао, бывший симидим две шкуры назад, принимал шутки от некоторых, не скурвился, но по должности держал дистанцию, руководствуясь мудростями прошлой китайской жизни.

Садик на пабуджере принёс пукупру, два куска домепана и пять кубиков зокрефы, с пол пальца каждый – чуток прессованный, копчённый фарш цвета беж с пористыми прожилками, мясо для избранных. Чао забрал и удалился за камни, в одиночестве уплетать угощение.

Подтягивались полулениво симидимы.

"Светило выруби", – Чук забывчивому Диме.

Тот с кивком: "Угу, – погасил оснастку, поправив недоподтянутый ремень амуниции, с аппетитом: – Ща", – присоединился к "пикнику".

Сегодня ветер баловался не очень – не пришлось трапезничать в духоте чеферота. И стар, и млад облюбовали камни, долой аспикары, с молчанкой и болтливостью. А набив животы, стекались к поилке, скидывая использованные пукупры в специальный капамет.

"Эй, Мюнхаузен, ковыляй сюда", – Чук в толпу.

"На каком основании лютукрепусного отрока посмели обозвать?" – Дима по-сладковски, на подтверждении догадки известных ассоциаций прекрасного далёка.

"Пушечным ядром разорвало… в шестнадцатом", – откликнулся Сладков.

"В натуре немец", – Пухов.

"Гитлер капут", – Дима подошедшему ноль-семь-восемь.

"Сей персонаж ему неизвестен", – подначивало Сладкова в силу оставшихся знаний регулировать исторические нестыковки.

"Всё равно… пусть знает наших, – отпил ардипки. – По такому поводу покрепче бы чего-нибудь".

После недолгих заговорщических переглядок Мюнхаузен исчез ненадолго; Чук увёл компанию подальше, из-за валуна следил за посторонними…

"Лекарство от печали", – гонец достал из-за пазухи кукалиг – металлический приплюснутый сосуд – ну конечно фляжка!, но для химии. Наружу из кармана леупок, обдул, с напёрсток разливал содержимое.

Первым Дима осторожно посмотрел на зеленовато-бурый раствор и солидностью конферансье: "Ну, скрасим, так сказать, наше беспросветное бытие. За лося, – влил в себя и сразу поперхнулся, кашляя, с глазами на выкат: – Звери. – И пока по кругу расходилось принесённое: – Чё за отрава?"

"Аналог сукебри", – констатировал Пухов.

"Тово… не ослепнем?"

"Только оглохнем… от шибанутых… – Чуку глоток вошёл с икотой, – вопросов".

"И не расслабляйся: производство, хранение, приобретение, сбыт, употребление, – загибал пальцы Пухов, – карается… карается УКа… статью не помню. Короче, под хомидимские молотки".

"Опытный?"

"При сухом законе водярой барыжил. На одну степуху не покайфуешь".

"Да я им ручонки ссаные пообломаю, – Димина голова поплыла. – Хомики козлы! Своё очко будете драть!" – пошатываясь, ораторствовал.

"Ясно, не алкаш".

Друзья успокаивать: "Хорош, десики кругом, запалишься. Давай к рабочему месту".

Сегодня Дима, положено экипированный, трудился у эксопета, в должности подсобника оператора, который восседал в объятиях мощного трубного каркаса с толстой бронёй над головой, привычно управляя механизмами. Громадина на гусеницах, грохоча в иллюминации фар, настойчиво вгрызалась в камень. Двум февамам удавалось едва разъехаться и развернуться. По очереди, пристраиваясь к транспортёру, вывозили измельчённую породу. Амакиверы рулили с важностью наездника крутой кобылы. Дима подчищал, закидывал упавшее на движущую ленту, поправлял разматывающийся, из без того изношенный, шланг на барабане агрегата, подсоединённый к гибкому трубопроводу вдоль стены у пола, подающий жидкость для орошения резцов, буравчиков, смягчения породы.

Подняв очередной камень, с отчаявшимся тоном: "Задолбало всё это!" – метнул в барабан. Ответно, из образовавшейся трещины, струя ударила в лицо кофемолочнолипковатым, однотонно окрашивая метателя.

Проходческая машина остановилась и раздались крики: "Гаси быстрей! – оператор ноль-семь-ноль вылез, осматривая место происшествия с досадным: – Старьё менять надо".

Дима, моментом трезвея, побежал к выходу. Недалеко, на открытом пространстве стояли рефидромеги – цистерны, на подпорках. Он перекрыл вентиль и выдохнул, являя собой представителя расы с иным цветом кожи.

Кажется всё в округе остановилось, – рядом симидимы почтили минутой молчания, затем улыбки, кто-то ржал с призвуками ослиного: "И-а", – почти под аплодисменты.

Подскочил к соседнему резервуару под обильный душ из шланга технической ардипкой, служившей прибивать в ливаоре пыль. Пощипывало тело: химический ожог. Снял аспикар с окутутами, херифы, – глаза, пол черепа и кисти рук не пострадали.

До конца дня делал трезвый вид для глазеющих и под остатки местного алкоголя отошёл ко сну, – сомкнув глаза, расслабляясь… попытался попасть на какой-то объект – анимаучи шуганули.

Проснулся с бесконтрольным выкриком: "Сука, круглые сутки дежурят чоповцы. Засада!" – и отключился.

Глава 5

За девять перевалило. Из жерла ливаора, вслед за февамой, в развалку растекались запылённые трудяги, уступая дорогу въезжающей машине для нанесения закрепляющего раствора на потолок и стены.

"Во! И садисер припёрся".

"Кто?"– тормознуто Дима: после вчерашнего настроение не ах.

"Усиленное питание скота. Надо личико почистить", – Пухов отошёл к импровизированному умывальнику, крану на рефидромеге.

На выдачу выстраивалась очередь: "Садик, какая нынче отрава?"

"Сбалансированное питание для малышей-плохишей", – парировал изображающий земного бармена, небрежно орудуя шлангом над обеденной посудой.

"Не любишь ты свою расу". – "Это не баба". – "А ты ещё помнишь, что такое женщина?!" – "От них одни беды". – "И обеды".

Дима воротил нос: "Это – не садисер, это – садист. Такой дряни, наверно, даже в тюрьме не дают. Ё, не могу привыкнуть".

"Земля… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!" – задумчивый Сладков молитвенно перед наполненной пукупрой.

"Ага. Витамином дабл ю тридцать восемь от поноса и золотухи", – глотающий Пухов.

Дима, скинув грязную посуду, подошёл сзади к Садику: "Сколько лошадей под капотом?"

"Чё?" – возмущённо.

"Мощность какая?" – взглядом профи.

"С Тропсигала башкой упал? Камантивра – зверь, – уязвлёно гладя ладонью кузов. – Мини-реактор".

Дима почесал нос, якобы виноват: унизил транспортное средство, и продолжил, глядя на бак в полсотни литров: – "Девяносто пятый льёшь?"

"Охлаждёнка".

Рукой дотронулся: "Ай! – обдувая пальцы. – Давно рулишь?"

"Вторую шкуру, – подозрительно на горячий возвратно-поступательный резервуар от радиаторов и собеседника-мазохиста.

"Интересная работка".

"Лучше, чем с хомиками на хвосте", – уже с бравадой, головой на надзиральца.

"Вакансии есть?" – "Чё?" – "Места свободные". – "А… так просто не попасть – заслужить надо". – "Как?" – "Чем сгодишься – тем и родишься. Понравишься Дугласу – возможно…" – "Это вряд ли". – "Всё. Э, голодающие!.. Пукупры вертайте в зад!"

Цистерновая камантивра припылила. То с чем пожаловала, – подтёками, хроническими, на боках, причалила месозена к месозене – приваренными лестницами, руку протяни. Амакивер ноль-восемь-шесть – без верхней половины защитного костюма: приспущена, подвязана на поясе, – и собственная "тигрово-леопардовая шкура" напоказ. В херифах вскарабкался на ливаорную ёмкость и настежь люк. Прыжочком перелез на камантивровую. Отстёгнутую от фиксатора, торчащую трубу, "Г" с носиком, поворотил к отверстию. Переливал привоз, – успокоительная мутотень для дремлющих: анорики на час гнездились: песочек – тело, песочек – тело, меж камней, юджопеоры скомканы под головами.