Исходный путь: Побег из Кобе

Джек Хан

Исходный путь: Побег из Кобе

Глава 1

– И зачем вам, собственно, эта осмысленная жизнь? От чего бежите? Срок в офисе досидели?

Старый начальник отдела произнёс это с приторной вежливостью, но в голосе звучало недоверие. Он смотрел на меня мутными глазами поверх очков – как на человекоподобный сбой в системе.

Я только что подал заявление об увольнении по собственному. Бумагу выдавило из принтера в идеально кондиционируемом, до боли безликом японском офисе – в Кобе, на шестнадцатом этаже здания, где даже воздух был отфильтрован до стерильности.

Мой костюм – безупречный: чёрный, строгий, ни одной складки. Белая рубашка, галстук без рисунка. Чёрные туфли с квадратным каблуком. Матовая кожа, ни логотипа, ни украшения.

Одежда для исчезновения.

По его мнению, я выглядел особенно неубедительно – как «исследователь диких реалий».

Он прищурился, будто вспоминая, где раньше видел эту странную смесь покорности и непокоя.

– Вы когда-нибудь… действительно путешествовали? – спросил он.

– Я ищу… приключения, – сказал я.

На долю секунды его пиксельные глаза потеплели. Взгляд стал тише, почти сочувствующим.

– Не делайте этого, юноша, – сказал он с усталостью. – Возвращайтесь обратно. Япония и так битком набита искателями приключений: цифровыми кочевниками, тревел-блогерами, “удалёнщиками”. Все гонятся за романтикой, за золотыми рудниками или иллюзией “аутентичности”.

Он откинулся на спинку стула.

– А потом сидят без денег. Ждут донатов, сдают старые айпады, чтобы купить обед. Или – что чаще – чтобы потратить всё на “погружение в местную культуру”.

Я знал, что он прав. Почти во всём.

Но если бы я остался – я бы исчез окончательно.

Он продолжил:

– Вы не первый. Каждый месяц дюжина таких, как вы, хочет отправиться в Путешествие по провинциям. Всё из-за Интернета. Те, кто уже “побывал” в виртуальном мире, хотят наконец увидеть реальный. А те, кто не смог отключиться, чувствуют, будто их чего-то лишили – и теперь ищут это в пути.

Он отложил ручку.

– Видел я таких. Вакаяма, Сикоку, деревушки под Кагосимой… Через месяц сидят “на пляже” – не в смысле, что загорают, а в смысле, что их онлайн-активы иссякли. Ждут первого рейса домой.

Нет. С таким подходом… я не могу вас уволить.

На тот момент я тогда работал в службе поддержки международной компании, базировавшейся в Кобе. Офис, стекло, заявки, горячая линия. И хотя у меня не было иллюзий по поводу “быстрого успеха”, я всё больше чувствовал, как моя жизнь становится серой, замкнутой, неромантичной – как иссохший канал.

Это не было призванием.

Сначала я, как и многие, поддался жажде странствий: бродил по районам Токио и Осаки, выдавая себя за «удалённого контент-мейкера». Я пытался писать тексты. Отправлял статьи на платформы, вёл блог. Заказчики – если вообще отвечали – вежливо отказывали.

Когда я прибыл в Кобе, стало ясно: мне нужна стабильность. Хоть какая-то. Хоть скучная.

Первым зданием, которое я увидел, был офисный центр.

Первым шагом – заполнение заявки.

Так я оказался за стойкой службы поддержки:

приём звонков, ответы на шаблонные вопросы, работа с базой данных.

Люди звонили с претензиями, просьбами, иногда – с благодарностями.

Я вежливо повторял одни и те же фразы, как голос автоответчика, у которого украли тело.

Дни сливались в однообразный поток: мягкий свет ламп, клавиатура, монотонные диалоги.

– Вы что-нибудь понимаете в… оптимизации данных? – спросил менеджер, даже не глядя на меня.

– Совершенно ничего.

– Отлично. Тогда я поручу вам целый отдел. Нужен человек, который будет следить, чтобы все наши обработчики данных выходили на связь вовремя.

Так начинались самый неромантичные дни в моей жизни.

Не катастрофа – хуже. Протяжная, серая вязкость. Всё как будто работало, но внутри – осыпалось.

Центр, где я числился, обслуживал не только компании, но и частные заявки – в основном от домохозяйств госслужащих: жён клерков, пенсионеров из тихих кварталов, иногда – школьных администраций.

Сотни мелких, почти абсурдных поручений.

– Подскажите, в каком районе вы проверяете воду на жёсткость?

– А кондиционер в зале заседаний точно обновляли в этом году?

– У вас кто-то занимается осами? Просто на веранде… беспокойно.

Главными клиентами были «жёны».

Причёсанные, с аккуратной дикцией.

Звонили ежедневно, как ритуал. Словно ставили галочку.

И каждый разговор завершался одинаково:

– Благодарю. Надеюсь, вам не слишком сложно с нами. Завтра я снова позвоню.

Сами мужчины – если звонили – говорили иначе. Коротко, деловито. Принимали ситуацию – даже если ответа не было.

Но чем дольше я слушал, тем чаще ловил себя на вопросе: женятся ли вообще операторы техподдержки?

Вид женского аватара, на входящем вызове, уже начинал вызывать у меня холодный озноб.

Одна лишь девочка в приёмной приносила ощущение тишины.

Маленькая. Каждый день ждала отца у охраны. Без мамы. Сидела на скамеечке, щурилась в экран.

Иногда я оставлял ей конфету. Иногда – ничего. Она всё равно кивала и говорила:

– Спасибо. Вы хороший.

Такое нечасто услышишь в техподдержке.

Романтики в этом отделе не было. И в офисе в целом – тоже.

В наших холостяцких кварталах – бывших «общежитиях времён лихорадки» – жизнь выцвела.

Раньше здесь гремели вечеринки, дрались, пели, любили на скорую руку. Сейчас – только вонь от лапши и тихий гул холодильников.

Те, кто строил цифровую инфраструктуру – буйные, вонючие, со шрамами от проводов и ящериц в чемоданах – ушли. Кто в Арктику поднимать климат-узлы, кто в пустыни за новыми старт-апами, кто просто… исчез.

Остались те, кто уже всё видел.

«Старожилы».

Сутулые, с облупленными кружками, у которых за спиной были тропики, пираты и военные контракты. Они приходили на общую кухню – как старые призраки – и начинали ворчать:

– …И стоит он, значит, на восьми ногах, здоровенный, глаза как прожекторы. Я думал, ну всё, хана… а он лапку протянул. Подписал контракт. Платит вовремя, между прочим.

Или:

– А вождь, каннибал этот, говорит: «Блондинок я не видел ни разу. Останься, женись на восьми дочерях». Я ему – покажи сначала, может, мы ещё поторгуемся.

Они всегда говорили это с лёгкой тоской. Как будто не хвастались, а вспоминали, что были живыми.

Однажды ко мне подошёл Юсиро – мы звали его просто Сиро.

Он утверждал, что когда-то дал одному циркачу идею: «Каждую минуту рождается по простаку, и я – главный их дистрибьютор».

Он продавал старикам на окраинах Японии «святые автографы», подписываясь: "С любовью, от Святого Касимото."

– Проблема с тобой, – сказал он, усаживаясь рядом и чиркая зажигалкой, – ты не с кем не разговариваешь.

– Я работаю.

– Да. С машинами. А машины тебя потом и похоронят. Пойдём сегодня. У моей девчонки есть сестра.

– Сколько ей лет? – подозрительно спросил я.

– Ну… сорок с чем-то. Или около того. Но выглядит на тридцать девять! И это важно.

К счастью, я её как-то видел – и она меня тоже. Мы оба сделали вид, что не узнали друг друга. Мир вздохнул с облегчением.

В те месяцы я был как мёртвый код: вроде бы функционируешь, но душа где-то в отладке. Всё было не моё – и город, и воздух, и работа.

Я понял: если не вырваться сейчас, то стану ещё одним из них. С кружкой, с байкой, с восемью дочерьми в далёком племени, которых, возможно, даже не существовало.

В наших холостяцких кварталах —остались те, кого время обошло стороной., которые так и не уехали, потому что… а зачем?

Мужчины в мятой одежде, с лоснящимися от лапши волосами, вечно курящие в окно, из которого уже давно никто не падал.

По вечерам они тащились в кабаре – тусклые заведения с крашеной плиткой, где женщины с голосами баритонов пели что-нибудь про "Дом" или "Маму". Иногда они пели, иногда просто пили – чаще второе.

В книгах такие места казались тёплыми, почти магическими. В жизни – они пахли сигаретами, жиром и тоской.

Именно из такой жизни я и сбежал, хотя осознал это лишь спустя восемь лет.

Я тогда много работал. Пил много кофе, мало говорил. Почти смирился. Почти.

Однажды начальник ткнул в меня пальцем с видом глашатая:

– Новости для вас, Кадзуки! Центральный офис вырубился к чертям, и все две тысячи женских запросов свалились на нас. Объявляется «Женская смена» в техподдержке!

«Женская смена» в техподдержке. Как праздник урожая в крематории. Как отпуск в больничной палате.

Я молча кивнул. Вернулся к столу. Открыл корпоративную панель и подал заявление на отпуск. Неоплачиваемый, с завтрашнего дня.

Всё началось не с этого.

За неделю до этого умер Сэи. Мы когда-то вместе учились – вечерние семинары, дешёвый кофе, гранённые мечты.

Потом он ушёл в визуальное искусство и при этом умудрялся путешествовать по стране, я же – в техподдержку. Мы не виделись лет пять.

Новость пришла через общую группу: мотоцикл, трасса под Киото, дождь. Всё.

На похороны я не поехал – был завал сервера.

Купил цветы, поставил у станции.

На следующий день по почте пришла его записная книжка. Видимо, кто-то из родственников нашёл мой адрес.

Внутри – маршруты, схемы, названия станций, какие-то странные пометки:

«Платформа в Сэндае – остаться до конца сигнала».

«Аомори – запах гари, как в детстве».

«Остановиться в старом хостеле, спросить про стену».

Я смотрел в эти строчки, как в чужую жизнь, которую мне почему-то передали.

Между страницами – записка, с его почерком. Один абзац.

«Идущий не видит дороги, пока не оглянется.

Но иногда дорога – это не то, что под ногами, а то, что внутри».

– Кадзуки Ямаока.

Комната была крошечная. Точнее – просто маленькая коробка с кроватью и столом. Ни шкафа, ни уюта.

Половина вещей – не мои.

Обогреватель стоял под креслом и шипел пыльно и лениво, как будто ему всё надоело раньше меня.

Окно выходило в бетонный колодец, где день и ночь отличались только цветом шума.

На стене – старая карта Японии, отклеенная в углу.

Пожелтевшие края, порванный Хоккайдо.

Когда-то я повесил её, чтобы «планировать маршруты». На деле – чтобы было хоть что-то.

На полу валялись носки, в чашке слиплись два чайных пакетика.

Комната пахла старым пластиком и офисной едой.

После смены я пришёл, сел на кровать, и в какой-то момент понял:

всё.

Меня больше ничего не держит.

Ни в этой комнате, ни в этом городе, ни в этой жизни, где всё свернулось в кружку дешёвого кофе и голос начальника.

Я закрыл глаза.

В груди – не решение, а просто усталость, которая наконец проросла в движение.

Никакого плана.

Просто выйти.

Просто ехать.

Когда открыл глаза – уже стоял у двери.

На столе лежала записная книжка Сэи.

Я взял её – не как путеводитель, а просто чтобы не ехать с пустыми руками.

Всё равно – не здесь.

К моменту, когда мне выдали зарплату (за вычетом налогов, штрафов и доплаты за сломанный термос), её едва хватило на билет до Сэндая.

Третий класс. Местный поезд. Без кондиционера, но с рекламой таблеток от бессмысленности.

Я вышел на улицу с рюкзаком за плечами, и город, который раньше казался просто фоном, вдруг раскрылся —

неоновыми пятнами на сером бетоне,

вонью дренажных люков,

лицами, не смотрящими в глаза.

В этом городе все шли быстро, но никто никуда не приходил.

Люди были как таблички в офисе: строгие, пыльные, по делу.

Здания – одинаковые. Мысли – как объявления в вагоне метро: «не забывайте об осторожности».

Когда-то я думал, что это просто жизнь.

Оказалось – режим сохранения энергии.

Сначала умственной. Потом эмоциональной. Потом любой.

Я стоял на вокзале, держал рюкзак – единственное, что у меня осталось, кроме бессонницы.

Платформа дышала перегаром и сигналами поездов.

Мир вокруг был слишком громким, а внутри – только гул.

Я пытался понять, что я здесь делаю.

До сих пор двигался в режиме офиса – без пауз, по команде.

Теперь команды не было. Был только шум, пустой желудок и записная книжка покойного друга.

И, наверное, какая-то последняя искра внутри.

Очень маленькая. Почти погасшая.

Но всё ещё моя.

Поезд тронулся с глухим скрежетом. Я уставился в окно, за которым проплывали серые склады, бетон и провода.

Ничего не начиналось.

Просто тянулось.

На соседнем сиденье кто-то уронил газету.

Лист скользнул ко мне под ноги.

На первой полосе – рекламный блок с заметкой о деревне под Сэндаем.

«Футамура – заброшенные термы, забытая станция, старое молочное хозяйство. Местные просят не приезжать».

Почему-то я вырвал страницу и сунул в карман.

Поезд мягко тряс, скрипели сиденья, и мир за окном расплывался – как тушь на мокрой бумаге. Он уронил голову на стекло, и в этом полусне очутился на знакомом перроне. Старый, обшарпанный вокзал – не то чтобы из прошлого, но будто где-то на границе памяти. Он знал, что уже бывал здесь, но не мог вспомнить когда.

Электричка уехала. Осталась только тишина, влажный воздух и резкий запах палой листвы. Туман висел над рельсами, словно дым от догорающего костра.

– Ну вот и вышел, – сказал голос.

Он обернулся. На краю платформы стоял человек. Молодой, в лёгком пальто, с небрежно завязанным шарфом и сигаретой, которую не подносил ко рту. Глаза внимательные. Лицо знакомое.

– Сэи? – выдохнул Кадзуки.

Тот кивнул. Без улыбки, спокойно.

– Долго ехал, – сказал он. – И всё так же хмуришься, будто тебе весь поезд враждебен.

Кадзуки подошёл ближе, пытаясь понять, спит ли. Ветер трепал полы пальто Сэи, но не трогал деревья вокруг. Странно.

– Я не знал, куда еду, – сказал он.

– Ты никогда не знал. Но ехал. Это – главное.

Они пошли по узкой дорожке, вымощенной камнем. Ветки над головой образовывали купол, словно старый храм. Впереди – крошечный чайный домик, свет из окна дрожал, как в старом фильме.

Внутри пахло древесным углём и сушёной хризантемой. На столе – чашки, расставленные как будто ждали их.

– Ты ушёл слишком рано, – сказал Кадзуки.

– Не раньше, чем положено. Мы ведь все здесь гости, – отозвался Сэи, наливая чай. – Одни – пассажиры, другие – проводники. Ты пока не понял, кто ты?

Пауза.

– Мне казалось, я один. И что никто в этом поезде не друг. Все смотрят сквозь.

– Хм. А ты сам – когда в последний раз смотрел не сквозь, а прямо? – Сэи поставил чашку. – Не каждый пассажир – враг. И не каждый враг – чужой. Иногда взгляд – это просто зеркало. Ты в себе чужого увидел и испугался.

Чай был терпким, с ароматом дымного сена. За окнами всё было размыто. Будто акварель.

– Зачем ты пришёл? – спросил Кадзуки. – Это ведь сон, да?

Сэи рассмеялся. Впервые. Мягко, по-настоящему.

– Ну, ты сам же позвал. Или поезд позвал. Какая разница?

Он достал из кармана сложенный листок бумаги и протянул.

На нём – почерк Сэи:

«Идущий не видит дороги, пока не оглянется.

Но иногда дорога – это не то, что под ногами, а то, что внутри».

– Кадзуки Ямаока.

Имя внизу будто было написано не рукой Сэи, а самой памятью. Подпись не как адресат, а как напоминание: это ты, не забывай.

Когда Кадзуки проснулся – вагон тряхнуло. За окном проносились деревья, и где-то далеко виднелся крошечный полустанок.

На коленях лежала записная книжка Сэи, чуть приоткрытая. Лист с надписью, как во сне, был на месте.