Благое дело

– Проваливай, дед, – буркнул Матвей, но был подцеплен под локоток весьма решительно.

– Как можно-с, провожу до самой Екатерины Артёмовны.

«Катя приехала? – подумал Матвей удивленно. – Ничего не говорила. Решила мне сюрприз на день рождения сделать?». Под эти размышления не заметил, как по ступенькам дотопал к месту жительства, Хрусталёв тёрся о его бок и продолжал что-то бормотать – Благой особо не прислушивался, соображая, как рассказать сестре о своей напасти.

– Вот-с, Екатерина Артёмовна… – льстиво оповестил старикашка и выдвинул Матвея вперед, как на блюдце положил…

– Во-о-он как… – протянула Катя, и голос не обещал ничего хорошего. – Ты… – она замешкалась (припоминая, как зовут непрошенного добродетеля?), но ненадолго, закончила решительно. – Дед! – проваливай.

Благой засмеялся – все же есть у них с сестренкой общие черты!

– Что, и на пивасик не подкинете? – изумился Хрусталёв.

– Бог подаст, – Екатерина была неумолима.

Старикашка поволокся прочь, о чем свидетельствовали удаляющие шаркающие звуки. Оставшись без направляющей руки, Матвей сделал шаг, памятуя, что в прихожей у него вся малочисленная мебель расставлена по стенкам, и тут же наткнулся на что-то, зацепился и пролетел вперед наподобие тарана. «Должно быть, Катька чемодан не убрала…», решил Благолепов, охнув от боли в бедре… «а тут-то, что раскидала?..»

– Во-о-он как… – Вновь возмутилась Катенька.

Матвей разозлился – и чего за«вон»кала?

– Как твой Хилок? – спросил агрессивно и вместе с тем с намёком – мол, пора перейти к обсуждению транспортных коллизий и прекратить оценивать его способность передвигаться.

На удивление, разозлил сестру еще больше, она завопила с нотками истерики в голосе:

– Я просила тебя прекратить употреблять это прозвище применительно к Вольдемару! Да, он не так родовит, как нам хотелось бы. Но, если уж смотреть честно, и наша фамилия кровей не царских. Не зря наш пра-пра-хрен-знает-какой-дедушка был – Благолепов! – явно топоним поповского происхождения. Хвала ему – выбился в люди, дворянством потомков осчастливил. Да только твоей-то заслуги в том нет – нечем и чваниться!

«Что за цирк?» – удивился Матвей. И от удивления сказал то, о чем и не думал прежде говорить.

– Я интересовался, Катя. Наша фамилия идет от слова «благолепие» – красота, великолепие, то бишь. Наши предки были величественно красивы, а поп-расстрига тут совсем не причем.

– Вот! – взвизгнула сестра. – В этом – весь ты! Только себя превозносить и умеешь.

– Абсурд какой-то, – бормотнул Матвей и сказал во всю мощь своего голоса (не заорал, как хотелось – не мог же он орать на сестру после стольких лет разлуки?) – Стоп! Я не знаю, что за бред ты несешь, но точно знаю, что не хочу его слышать.

Получилось очень внушительно – аж где-то поблизости что-то откликнулось хрустальным перезвоном.

– Мэтью… – сбавила тон сестра и прозвучало с укоризной.

Это выхолощенное «Мэтью» подвело Благого к рубежу терпения.

– Всё, Катя, всё. Я – ничего не вижу, и хочу сейчас только одного – покоя.

– Не видишь? – переспросила Екатерина удивленно и вдруг заголосила, как торговка на рынке. – Наталья!

Едва переливы её голоса отзвучали в стенах комнаты, послышалась легкая рысь женских шажков.

– Екатерина Артёмовна? – спросила Наташа (да-да, та самая Наташа – этажом выше!)

– Давала Матвею Артёмовичу капли?

Абсурд не закончился, а набирал обороты…

Глава 8

Благой хлопнул себя по щеке раскрытой ладонью, может быть он с ума сходит… или спит! Конечно, он спит. А раз спит, можно все… он хекнул и произнес:

– Главное слово в этой фразе – «давала».

– Не обращай внимания, он – пьян, – отчеканила сестра. – Так что с каплями?

– Закончились они, Екатерина Артёмовна, ещё перед его отъездом.

– И ты молчала?!

– Так Матвей Артёмыч запретили, сказали – хватит уже.

– Наталья, ты – глупа! Зови Олега, пусть машину готовит.

А потом налетела на поверженного Матвея потому, что подняться с пола он не решился, во избежание новых падений.

– Ты – нарочно! Я знаю! Чтобы бал отменить – куда ж без именинника! А я уже все приготовила, всем приглашения разослала. Даже Великий князь обещал с невестой…

Какой красочный сон! С интригой…

– Ну, застрели меня, Катя…

Сестра затопала ногами и, не удержавшись, ткнула туфелькой ему под ребра.

Матвей зашипел – больно! И уверенности, что это – сон, стало меньше.

Тяжелый топ, от которого подрагивал пол, оповестил, что увеличилось число участников балагана.

– Олег, – командовала Катерина. – Помоги ему, крепче держи – да не урони, черт неуклюжий!

Невидимый Олег сграбастал его, как младенца и, крякнув от усердия, – понёс, на самом деле!

Благой принялся смеяться – его осенило! Это розыгрыш. Катя решила устроить розыгрыш на день рожденья, подговорила соседей… Он забормотал:

– Ладно, ребята, хорош! Я посмеялся, весело – правда!

Его никто не слушал. Катерина деловито бормотала, как видно, Олегу:

– Скажешь доктору, к вечеру завтра – чтоб, как огурчик был…

– Зелёный, что ли? – несмело гукнуло над головой Благолепова.

– Мать!.. моя ошибки любит! – взъярилась Екатерина. – С кем я разговариваю?! Забудь, сама скажу.

Что это Катенька все время ругается? Теперь вовсе не походило на сон. Чем бы это ни было, Матвею надоело. Он угрожающе шевельнулся в сковавших его объятьях и сказал ровно:

– Ну-ка, отпусти меня, рыхлый…

– Уже и дошли, Матвей Артёмович, – откликнулся Олег, бережно опуская его ноги на земную твердь.

Катя уже была рядом, засуетилась, хватала за рукав пиджака, просила:

– Пригнись, пригнись… ударишься.

Благой шевельнул рукой и наткнулся на гладкий бок… автомобиля?

– Мэтью, садись, садись, – не унималась сестра.

– Сесть мы всегда успеем, – хмуро поправил он Катьку, но она не поняла справедливости замечания, продолжала теснить его к гладкой поверхности.

Он подумал – не все ли ему равно? – пригнулся и задвинул свое тело в салон неизвестного транспортного средства.

– Интересно, сколько в этой телеге лошадиных сил … – пробормотал он себе под нос.

Катерина ответила совсем рядом, под боком (из чего заключил, что к неведомому доктору отправились всем составом):

– Ты прав, лучше бы заложить карету, но время такое – пробки!

– Вот сейчас – обнадежила, место, где есть пробки, не может находиться в жопе мира. – Сказал, что подумал, без фильтров.

– Ах, оставь свой гвардейский юмор, мон шер, и помолчи – позвоню.

Через минуту она защебетала:

– Модест Генрихович, дорогой, у нас несчастье… Да, да!… Мы уже едем… Спасибо… спасибо.

Щебетанье сменилось металлом:

– У него окно – через полчаса, потом полная запись. А нам еще невесть сколько тащиться… Олег, переходи на «воздух»!

– В копеечку встанет, Екатерина Артёмовна…

– Ты еще мои деньги считать начни! – возмутилась Катя.

Благой не поверил – колымага чихнула, взвыла как-то весело и поднялась в воздух, и так рванула, что в ушах засвистело.

Минут через пятнадцать они прибыли, и Благолепова препроводили в кабинет доктора. Пахло антисептиком самого дешевого пошиба (но при этом самым действенным!) – хлоркой и, от чего-то, лавра-вишневыми каплями. Его ждали.

– Ну-те-с, ну-те-с, – запел тенорок доктора, и лавра-вишневый аромат стал отчетливее. – Позвольте взглянуть…

Веко Матвею оттянули, перед глазом ярко пыхнуло, потом перед другим…

– Реакция на свет есть. Страшного ничего не вижу. Сейчас прокапаем, токсинчики выведем, зашлакованность ликвидируем… к утру, как огурчик будет.

– Зелёный что ли? – вспомнив Олега, регокнул Матвей.

– А вечером сможет на бал пойти? Должен смочь, Модест Генрихович!

– Не переживайте, голубушка Екатерина Артёмовна. Видите, он весел, шутит-с… Глазки тоже прокапаем, к вечеру, может в беркута и не превратиться, но дам от кавалеров отличить сможет.

– Ох, гора с плеч…

Его веки снова теребили, загибали, будто хотели вывернуть глаза наизнанку.

– Что же вы, Матвей Артёмович, при вашем заболевании без дисциплины никак нельзя. Сказал ведь вам – капельки каждый день всенепременно, не то придется очки носить… те самые, как у зашоренной лошади.

– Ох, это Наталья виновата! – за сокрушалась сестра. – Такая бестолковая баба… Не могли бы вы, Модест Генрихович, одну из ваших помощниц к нам определить, пока братец не привыкнет. Я в долгу не останусь…

– Конечно, голубушка, конечно. Я распоряжусь. Сейчас отправим братца вашего в палату, назначения я сделал. Интенсивная терапия, покой – к утру – огурчик! Вы уж извините, не могу долее задерживаться, Анастасия Марковна на приеме ждет.

Благолепов услышал шуршание, которое могут издавать только купюры, и догадался, что Катерина произвела расчёт. Кресло, в котором он сидел, завибрировало и покатило само собой, а цоканье каблучков справа оповестило, что сестра не отстает от этого начавшегося передвижения. Пункт назначения оказался почти рядом. Мягкий женский голос поинтересовался:

– Сможете сами перелечь на кушетку?

– Конечно, – он быстро поднялся. – Куда?

– Два шага вперед, присаживайтесь, вот так… Сейчас разденемся.

– Зачем это?

– Поставим капельницу.

– Для этого нужно раздеваться?

– Таковы правила.

– Плевал на них! Сниму пиджак и всё. Вены на руках у меня хорошие.

Катерина вмешалась.

– Не хочет, не настаивайте. Накинете на него простынь, кому какое дело, что там под ней – тело или грязная одежда. Он и так сегодня на удивление покладист.

– Вот за это люблю, сестренка, – обрадовал Матвей. – Знаешь, чем меня успокоить.

– Вы, главное, с ним не спорьте, – тихо шептала Екатерина медсестре. – Поддакивайте, и делайте свое дело, к утру он станет менее раздражен. Модест Генрихович обещал…

Благой расслабился на кушетке… Неведомый доктор пообещал, что к утру он – огурец-молодец! Вдруг, так и будет?.. Или ты, Матюха Благой, – просто-напросто проснешься… от этого странного сна.

Глава 9

Видимо, в капельницу добавили и снотворное, потому что Матвей почивал до самого утра следующего дня (своего дня рожденья, кстати!), ни разу не шелохнувшись. Но, даже когда спал, помнил – нужно соблюдать осторожность. Поэтому, покинув объятия Морфея, оповестить о том не торопился, решив для начала покопаться в своих внутренних ощущениях. Первое, что он понял: на глазах повязка, не тугая, но плотная… начало – так себе! Вокруг тихо, но вдали смутно слышатся шевеление и голоса – в агломерации неизвестного назначения жизнь существует – уже «плюс». И тут совсем рядом раздался, тщательно опускаемый до шепота, женский голос.

– Модест Генрихович, стойте, куда же вы? Он сейчас проснуться должен.

– И что, вас смущает? Вы же не из Отряда Добровольной помощи, вы – носите высокий чин Сестры милосердия, поэтому не должны бояться.

– Модест Генрихович, вы же помните, в прошлый раз что было-то…

– В прошлый раз! Ишь чего вспомнили! – забормотал доктор несколько смущенно, а потом решительно закончил, – у вас, госпожа Мастепанова, на такой случай шокер есть.

– Батюшки! – охнула несчастная Мастепанова. – Да разве такого бугая шокером завалишь?! – И тут же решительно заявила, уже перестав шептать, от осознания серьезности ситуации должно быть. – К тому же, разряд электрошокера может спровоцировать спазм всех без исключения мышц организма, и это негативно отразится на восстановительном лечении. Вы сами так говорили, Модест Генрихович.

– Ишь, как складно выучила, – пробурчал доктор. – Да не бойся, я на пять минут отойду, надо рецепт для госпожи Растопчиной подписать.

Голос эскулапа начал отдаляться, а торопливое топанье каблучков говорило, что сестра милосердия устремилась следом.

– Эй, – подал голос Благой, – Повязку с глаз снимите… не то и шокер вам не поможет… – ему внимала тишина. – Разнесу все к чертям собачьим! – сделал еще одну попытку, но только голосом, не шелохнулся – помнил про осторожность.

Минут через десять – не через пять, как обещал, вернулся Модест Генрихович и, судя по звукам, не один: шуршало и топало (Матвей призадумался) … не меньше пяти пар ног. Делегация целая…

– Ну-тес, посмотрим, – деловито оповестил доктор, привнося под нос Благолепову аромат лавра-вишневых капель. – Матвей Артёмович, я сейчас сниму повязку, но вы дадите слово, что откроете глаза только, когда я разрешу.

– Если Словом разбрасываться по таким мелочам, обесценится сама сущность этого понятия, – сухо ответил Благолепов. – Я не открою глаз без вашего разрешения. Этого будет довольно?

– Посмотрим… – в голосе доктора сквозило сомнение.

«Интересно, а что здесь было в прошлый раз?» – подумал Матвей уже как-то привычно – будто втянулся в происходящее и стал не статистом в пьесе абсурда, а её полноценным участником.

Давление на глаза прекратилось, и Матвей непроизвольно дернул веками, собираясь открыть их. Сдержался, ведь обещал…

– Хорошо, хорошо, – подбодрил доктор, – сейчас я сделаю вам инъекцию… Нет-нет, не в склеру – думаю, обойдемся в этот раз без них. Просто в мягкое место.

Благой подумал, что неизвестное количество неизвестных индивидуумов вокруг напрягает, и предупредил:

– Модест Генрихович, самое мягкое место у меня – плечо.

– Голубчик, я и с прошлого раза это запомнил, – поспешно откликнулся эскулап.

Укол был болезненным.

– В ягодицу было бы легче, – оповестил докторишко, заметив, что пациент сморщился. – Сейчас минут через десять мы попробуем открыть глаза, а пока ожидаем, решим практический вопрос. Екатерина Артёмовна настоятельно просила отправить с вами сестрамилу.

– Обезьяну, что ли? – не понял Матвей.

– Но почему, сразу, обезьяну? – обиделся доктор. – Они все вполне симпатичные дамы. Здесь четыре сестромилы, все они выразили согласие поработать у вас некоторое время.

До Благого дошло: сестромила – сокращенное от сестры милосердия.

– Не нужно никого, – буркнул Матвей.

– Боюсь, это непременное условие вашего возвращения к нормальной жизни, Матвей Артёмович.

– Кто постановил?

– Сестра ваша, Екатерина Артёмовна.

– Она обладает таким правом? – подумав, решил прояснить ситуацию Благолепов.

– В рамках подписанного вами контракта о неукоснительности лечебного графика. В начале вашей болезни вы дали «карт бланш» на осуществление всех необходимых процедур, а гарантом этих обязательств поставили Екатерину Артёмовну.

– Это я дурака свалял.

– Это было моим непременным условием, иначе ничего у нас с вами не получилось бы. А сейчас, смотрите, мы сумели предотвратить рецидив «малой кровью». А если бы вы, Матвей Артёмович и дома неукоснительно придерживались моих назначений, никакого рецидива и не случилось бы. Поэтому, вы выбираете сестромилу, и дело с концом!

– Тогда придется их ощупывать! – усмехнулся Благой, окончательно определив, что с ума нужно сходить весело. – Глаз открыть вы мне не позволяете… Должен я хоть как-то оценить ваших протеже.

– В этом есть зерно истины… Екатерина Артёмовна предупреждала о вашей приверженности к эстетическому обличию окружающих людей. Чуть позже мы что-нибудь придумаем… А сейчас тихонько открывайте глаза… Что видите?

Матвей открывал глаза – тихонько, замирая душой… Он видел!

– Пятна цветные вдали…

– Прекрасно! Сейчас я поднесу к вашим глазам, совсем близко, руку. Что видите?

– Пальцы.

– Сколько?

– Три.

– Отчетливо?

– Да.

– Прекрасно. Прикройте, прикройте глаза. Не нужно пока излишнего напряжения. Сейчас и дамочек рассмотрим…

– Части тела мне под нос совать будете? Начните со щиколоток, я очень эстетически требователен к женским щиколоткам. (Да, с ума нужно сходить весело!)

Доктор чем-то пощелкал и произнес:

– Голубчик, вы клизму Корецкому сделали? Ах, только собираетесь… заберите у меня из тумбочки очки для господина Благолепова и зайдите в пятнадцатую. Да мигом, голубчик!

– Ах, такой нерасторопный у меня помощник, – это было уже предназначено для Матвеевых ушей.

Каким бы ни был нерасторопным по докторским меркам помощник, прискакал он быстро, и Матвею под нос были подсунуты очки, которые с трудом можно было таковыми назвать. Это был какой-то монстр – помесь очков аквалангиста, токаря и шор для пугливых лошадей.

– Да-а-а… – Протянул Благой растерянно.

– Я знаю, – заторопился Модест Генрихович, – вы отказываетесь их носить…

– Ещё бы!

– … но это на несколько минут, чтобы решить вопрос с сестромилой.

– С такими очками впору фамилию менять на Овсов, – проворчал Матвей, водружая конструкцию себе на нос. – Вам бы, доктор, доработать ваш прототип до стандартных контактных линз.

Зря ворчал. Поднял руку, взглянул и восхитился – четкость восприятия наступила полная. Перевел взгляд на доктора и радость померкла. Потом посмотрел на медицинских работниц, выглядели они забавно: униформа, состоящая из курточки и штанов, была коричневого цвета; на головах глухие косынки сестричек времен Первой мировой войны, а впереди белые фартуки с большими накладными карманами. Все были миловидны, а одна из них была – Светлана…

– Модест Генрихович, я вам больше не нужен? – подал голос ассистент, привлекая к себе внимание.

Доктор не успел ответить. Благой опередил:

– Стоять! – сказал тихо и твердо так, что все услышали.

И замерли, предвкушая… интересно, что? – лица стали у всех напряженные. И Матвей не разочаровал.

– Значит так, Айболит (ибо, это и был Айболит – товарищ подполковник медицинской службы!), гони своих тёлок к едреней фене – ни одна не годится. Вот этого перца возьму, – он кивнул на ассистента в такой же, как и у барышень форме, только без фартучка.

Модест Генрихович замялся:

– Дело в том, что он – не медбрат. Он – практикант…

– Вы откажете мне, Матвею Артёмовичу Благолепову? – удивился Благой.

– Нет!.. – открестился доктор чуть не с ужасом, улыбнулся и рассудительно закончил. – Я, как куратор практики, могу направить адепта на любой фронт работ. Сейчас сделаем, оформлю бумажки… – Он заторопился. – Девочки, пошли! А ты, голубчик, останься, принесу тебя бумаги, инструкции и рекомендации.

Они утопали, а «голубчик» вертел головой и растерянно улыбался. Под косынкой, повязанной на голове банданой, волос не было видно, но щеки лучезарили весёлыми конопушками.

– Ухватов? Пашка? – спросил Благой.

– Павел Петрович, если позволите… – несмело подтвердил практикант.

– Не позволю, – откликнулся Матвей. – Западло мне, Пашка, называть тебя Петровичем. Смирись. Не знаю, что здесь творится, но ты, Ухватов, точно не будешь заниматься клистирными трубками.

Глава 10

Айболит не подвел: быстренько притащил увесистую папочку с обещанными бумагами. Благой пока безобразные очки не снимал, решил, что наблюдение за этими странными людьми предпочтительнее имиджа, по крайней мере, сейчас. Подумал, пока Ухватов внимательно разглядывал-перекладывал листочки: «Инструкции весом с хороший кирпич – забавно!».

Ошибся! Из последующей беседы практиканта с куратором выяснилось, что «кирпич» – трудовой договор на предоставление господином Ухватовым медицинских услуг стороннему лицу, который означенный Ухватов и должен подписать.

– Модест Генрихович, вряд ли это законно… то, что вы мне предлагаете, – пролепетал бедный Пашка. – Я должен набираться опыта у практикующего врача, а не нянькаться с упёртым самодуром.

«Вон как! Ну, погоди, салага, покажу я тебе упёртого самодура» – улыбнулся Матвей, улыбнулся радостно потому, что привычные черты неугомонного Ухватова, проявившиеся неожиданно в робком практиканте, радовали.

– Ты не дрейфь, парень, – решил Благой не смолчать. – Я тебе такой опыт предоставлю, на десять профессоров хватит.

– Вы, голубчик, – тихо прошептал практиканту Айболит, – на последний листочек взгляните… (Ухватов быстро перевернул страницы) Екатерина Артёмовна на братце не экономит, а я со своей стороны обещаю поставить вам по всем графам вашего «Журнала отчёта итоговой практики» положительные отзывы.

Ухватов задумался, но лицо его выражало такое открытое сомнение…

Модест Генрихович вздохнул и добавил уже совсем другим тоном – холодным и уверенным:

– В противном случае, в моем отделении вы будете специализироваться исключительно на проведении процедур очистительного характера. Вы и представить себе не можете, голубчик, сколько возможностей в себе таит примитивная Кружка Эсмарха.

– Это – шантаж, профессор.

– Да, голубчик, неприкрытый и грубый.

Матвей заметил, глаза у Пашки загорелись огнём… тем самым, с которым он готов был драться со «старичками» отряда. И вмешался, сказал неспешно:

– Модест Генрихович, обращение «голубчик» неприятно режет слух, а некоторыми людьми вообще может быть неправильно понято, что грозит большими неприятностями. Вам бы исключить это слово из своего лексикона.

– Вы так думаете? – удивился доктор.

– Уверен в этом.

– Хорошо-с, Матвей Артёмович, приму к сведению. – Корректно пообещал и даже чуть поклонился, а, повернувшись к практиканту, продолжил, – Все слова, что сказал прежде, за исключением обращения, остаются в силе.

– Ухаживать за глазами лучше, чем за жопами, – меланхолично изрек Благой.

Ухватов «пыхнул» щеками и подписал бумаги.

– Вот и славно, уважаемый, Павел Петрович, – обрадовался профессор. – Инструкцию по правильному уходу за зрением господина Благолепова я отправил вам на мобильное устройство, чаще сверяйтесь, во избежание ошибок. Ещё одной госпитализации… этого пациента… я вам не прощу.

– Из сказанного заключаю, – подвёл итог Благой, снимая надоевшие своей тяжестью очки, – что выписка моя состоится незамедлительно.

Так и вышло, никто Матвея больше не задерживал. Ухватов подошел к кушетке и заявил скучно:

– Поскольку вы, Матвей Артёмович, назначили меня сесторомилой, соблаговолите слушаться.

– Да не бухти ты, соблаговолю, – ворчливо откликнулся Благой. – Зрение мне дорого, именно потому, что дает возможность самому ухаживать за своей задницей. Особых противоречий у нас с тобой не будет.

– Интересно знать, что вы включаете в понятие «не особых противоречий».

– Интересно, значит – узнаешь.

После пробного «бодания» перешли к практическим действиям.

– Помещу вам на глаза повязку, следуя инструкции, конечно. До обеда вы в ней, с периодическими вливаниями на роговицу изотонического раствора. Потом повязку снимаем и переходим к почасовому вливанию.

– Час капать будешь?

– Каждый час по пять капель.

– Научись четко выражать свои мысли и общение станет проще… мямлишь, как турок.

Причем здесь турок? – Матвей и сам сказать бы не смог…

Повязка была определена на место и агрегата, в который был погружен, Благой снова не увидел. Не расстроился, надеясь, что все предстоящие вливания благотворно повлияют на его зрение. Чтобы скоротать время в пути и обрести хоть какое-то понимание происходящего, решил разговорить Ухватова.

– Рассказывай, что обо мне знаешь?

Парень замешкался, а потом не охотно буркнул:

– Не много, не интересовался вашей персоной… желания не испытывал.

Матвей вздохнул:

– Какие вы тут все… со словами не аккуратные! Суесловие – грех, Ухватов. Лишнего не говори – не труби про свои желания, или не желания – не спрашивали про них. А про что тебя спрашивали?

Пашка вздохнул и промямлил:

– Норов у вас дикий, бояться вас в госпитале. Говорят, в прошлый раз разнесли весь процедурный кабинет голыми руками. А Модест, так и вовсе, на вас молиться готов – лишь бы слово против не сказали. Его предшественника ваша сестрица должности лишила, пожаловалась, что без должного почтения отнеслись к персоне вашей. – Парень хмыкнул и съёрничал. – Не спросили-с позволения портки снять для проведения инъекций, своей волей сняли-с.

– Снять с Матвея Благого портки без разрешения дорогого стоит, – усмехнулся Благолепов. —Только, брешешь ты! Похож я на дурака, который не понимает, что уколы через штаны не делают?

Ухватов вздохнул:

– Чуточку всего и соврал… Врач принимающий виноват был – ну, это я так считаю. Вы в возбуждении большом были, не удивительно: вдруг, ослепнуть! Да, говорят, еще и приятель ваш как-то при этом пострадал… Вы рвались узнать всё ли с ним в порядке. Вот принимающий и разозлился – заорал на вас и приказал санитарам укол вам вкатить, чтобы успокоились. На самом деле, это неплохая тактика, срабатывает: врач подавляет волю пациента неожиданным агрессивным поведением… С вами не сработало, санитары и шага сделать не смогли…как вы разгулялись!

Пашка неожиданно хохотнул:

– А сестрица ваша, как увидела результат вашего бесчинства и претензии доктора выслушала (мол, за всё заплатит!), завопила: «камня на камне не оставлю!», характер у неё – вашему под стать! Только, умнее она вас: вы кабинет раскатали, а она замминистра. Когда замминистра приехал (быстро прикатил, по «воздуху»), спокойная стала, бровки выгнула и холодно так, выговорила: «Запятнать честь внезапно ослепшего человека не сложно, достаточно проявить небрежение к его воле и неуважение к его достоинству». Вышгородский пятнами пошёл: «Екатерина Артёмовна, разве возможно запятнать честь вашего брата?! Его заслуги перед Отечеством…» Она его заткнула: «Видимо, не достаточны для того, чтобы персонал подведомственного вам учреждения помнил о них». Вышгородский тут же всю смену по госпиталю уволил, начиная с уборщицы. И денег с вас за разгром не потребовал, наоборот, обещал компенсацию за моральный ущерб. Так Екатерина Артёмовна его добила, улыбнулась мягко так и с укоризной: «Сергей Владимирович, остановитесь, Благолеповы честь деньгами не измеряют».