Сага о Фениксе. Часть 1: Из пепла

Ласка верила в интуицию наездника и преодолевала резким боковым поворотом расширяющиеся электрические мины. Ваня убеждал её пролететь прямо через них, чтобы собрать вокруг себя энергию для защиты – при вероятности того, что кто-то будет пытаться их задеть и выдворить с полосы препятствий. Так и произошло. Двое соперников на лету сговорились обложить их с двух сторон – только они решили задеть, как Ласка взмахнула крыльями и электрические заряды заставили недобросовестных всадников потерять контроль над ситуацией, столкнуться со скалами и впоследствии искупаться.

– Умничка, красотка! – хвалил Ваня. – Последнее кольцо и ты сможешь блистать перед публикой в буквальном смысле.

Он догонял Джеймса, уступавший место несменяемому лидеру. Товарищ, увидев расхорохорившийся вид Ласки, решил немного уступить важной даме, чувствуя возрастную и кризисную несобранность Акселорна. Драконы Вани и Мелдора парили мгновениями вровень между искусственно созданными труднопроходимыми воздушными коридорами и на низком трамплине спасались от столбов водяных бомб.

Последние полосы препятствий из невидимых клеток наконец-то позволили Вани убедить Ласку разогнаться, уделать нос дракону Мелдора на обширном и затянутом крюке.

Стоило видеть довольное выражение противника, не ожидавший такого поворота событий. Финишная световая линия отдала предпочтения и заслуженные лавры Ване. Послышались оглушительные аплодисменты и ораторские поздравления, результаты очков и имена всадников, прошедшие во второй тур, назначенный на декабрь.

Драконы от изнурительного полета ловко просачивались в подземное логово. Соревнование закончились, и пока на спуске к берегу с пространственным коридором воцарялась толкучка, Эмели и Пенни захотели поздравить Ваню с первой победой. Юэн поспешил за девушками, просочившиеся в специальные стойла. Под ногами доносился усталый рев и утешительные слова хозяев, разделявшие с драконами победу или поражение – общались с ними словно с друзьями или родными братьями.

Ваня вытирал вспотевшее лицо и волосы от жаркого и нежного дыхания Ласки. Тренер Лар поблагодарил всех за достойную игру, которая, по его мнению, оказалась куда интереснее и лучше, чем прошлогодняя, посмеялся и разворошил волосы победителю, а после предоставил подругам-болельщицам бросится ему на шею. Ваня первым делом поприветствовал Юэна и спросил о его первых впечатлениях: было приятно услышать восторг о профессионализме, смелости и ловкости спортсменов – он умилялся тому, как ассистент директрисы проявил озабоченность над темой достойного отношением к драконам, считал, что это немного напоминает «варварские» и увлекательные развлечения ради хлеба и зрелищ. Мастер Лар, не стал возникать и обещал как-нибудь побеседовать с ним на такую деликатную тему, доказать Юэну ошибочность его мнения, и после ушёл.

С уходом тренера много недовольных взглядов направилось на Юэна и только Мелдор не постеснялся высказать недовольство:

– А какое ты право имеешь так говорить коли сам на драконах не летал?!А?!

– Я… – заколебался Юэн и вдруг почувствовал себя загнанным ягненком перед волком.

– Если не знаешь, будь добр узнай, а потом говори! – презрительно, с некоторым высмеиванием закончил студент, злившийся скорее от второго места, чем от наивной дерзости.

– Мелдор прекрати! – заступился Ваня.

– Я хотел сказать пусть не строит из себя защитника природы. – объяснял товарищ по соревнованиям.

– Мог бы разъяснить, а не упрекать, – он просил его не быть таким категоричным. – Юэн не знал, и попрошу о нём так не высказываться…

– Тогда пусть молчит или подумает прежде, чем говорить. Не выношу таких выскочек! – Мелдор прекратил конфликт намеренно, чтобы не портить отношения в коллективе из-за какой-то «недотепы» – так он мысленно отозвался о престуденте.

Ваня проникся забитой реакцией – увидел, как это задело и сделало Юэна поникшим, униженным, поэтому он сразу же ненадолго отстранился от товарищей, и наоборот хотел вернуть настроение:

– Не обращай внимания. – советовал убедительно он. – Мелдор просто ещё уязвлен от поражения мне, а тут ты под руку. Давай лучше пойдем. Мне приятно слышать, что моя победа тебе не безразлична, в особенности мне приятно, что ты так беспокоишься о драконах, в том числе и Ласке. – утешение непредвзято грело.

Эмели в это время, как и Пенни, заметила кое-что особенное: Юэн и Мелдор посмотрели друг на друга так, как будто давно знали друг друга – изначально были врагами. Это смутило и Джеймса, не ожидавший такого резкого негатива от того, кто несмотря на признаки нарцисса не позволял себе такого отношения в общение даже с самыми отвратными людьми.

Ваня отвлеченно прочитал ранимость Юэна, которую тот не смел показывать перед другими – он только сильнее убедился в его добросовестности.

Вечером состоялся праздничный ужин: Джеймс, понаблюдавший за неприятной сценой после соревнований, только из-за ведомости перед авторитетом поддерживал Мелдора, актёрски продолжал не обращать особого внимания на Юэна, рядом с которым сидел довольный Ваня, и потом, произнес тост в честь друга – желал ему сотни поцелуев от поклонниц. Эмели тут же чмокнула победителя в щёку и тот засмущался: все засмеялись. По такому случаю присели Тед и Кесседи, но они обходились без красноречивых слов, предоставляли возможность Джеймсу веселить публику.

– Юэн, а что ты скажешь нашему Ивашке? – хотел услышать очередное оправдание себе, но вместо это услышал совсем другое.

– Он чемпион и все… – со светлостью сказал Юэн.

– Вот, это я понимаю: краткость – сестра таланта! – Джеймс не показал раздражения и поднимал за друга бокал вина, которое раздобыла Эмели на кухне.

Ваня обнял Юэна и ему сказал:

– Спасибо, тебе огромное!

– За что?! – удивился он.

– А просто так! – не нашлось другой причины, чтобы ответить иначе.

Все чокнулись и отпили вкусного местного напитка под обсуждения меленьких учебных и безвредных сплетен про предстоящие зачеты и нововведения к моменту окончания весеннего семестра, говорили об увлечениях и планах на следующие выходные.

Ваня подарил первые дружеские объятия, подал руку помощи и вернул веру в человеческое бескорыстие, заразил идеями и новыми впечатлениями.

– Это тебе! – вручит он бесценный подарок.

– Лук и стрелы?! Неужели ты сам их сделал?! – Столько восторга, искры в темных зрачках глаз, драгоценнейшая нежность улыбки, кучевые облака на щеках, окрасившиеся цветом заката.

– Все, кроме надписи. – почесал затылок Ваня, усмехнулся, и также засмущался, но только от легкого дружеского толчка по спине.

Увы, но этого не забыть…

Кесседи

Кесседи Мидзуно по истине инопланетная личность. Её реинкарнация наделена метайской чистокровностью. Она – редкостной величины боевая гейша с ярким лицом – вытянутым и прямоугольным, с острыми скулами и лунной бледностью. Говорили, что искусство древней гейши заключалось во взгляде, покорявший ускользающий мир красоты. Взгляд Кесседи – это лезвие меча хладнокровного самурая обнаживший блестящий клинок. Фиолетовые бездонные глаза, тонкие едва заметные синие губы, худощавое двухметровое тело, вытянутая шея, прямые серебрившиеся в свете солнца и луны пепельные волосы, идеальная челка и два разделительных локона-кунаи возле ушей – никто не обладал таким волевым могуществом, чтобы не покориться её инаковости.

Кесседи жила с рождения не одна, а делила власть в замкнутом уголке японского сада со старшим братом – аутизмом: она никого не впускала внутрь, гуляла практически одна воль декоративных мосточков и заледеневших бесцветных водоемов, старческих сакур и слив, чьи изящно-кривые ветви засыпались мягким слоистым снегом Хаккайдо. Старший, вечно больной брат изредка выходил из маленького домика с фонтаном. Это случалось тогда, когда младшая сестра находила изъяны в саду и сомневалась их устранять. Брат трепетно топал по каменной дорожке, находил её в задумчивости и вечно шептал что-то на ухо. После несовершенства устранялись моментально и забывались, словно иллюзия времени…

Однажды случилось так, что Кесседи решила не послушаться брата (он куда-то исчез) и ушла не из сада, который судорожно любила, а из отчего дома. Она устала видеть постоянство. Отец говорил, что ничего постоянного в жизни и в природе нет…

Долго бродила Кесседи, не думая куда и зачем она шла. По наитию судьбы семилетняя девочка прошла через магические синтоиские врата, поднялась к основанию пагоды в тени дряхлых зеленых деревьев, вошла внутрь, поставила палочки с ароматным духовным дымком, помолилась за отца и за мать, и стала воспитанницей клана боевых гейш. Родной дом навсегда стерся у неё из головы, как и постоянство зимнего чистого сада, который увядал в одиночестве…

Кесседи почувствовала, что жизнь её меняется. Она спустя года увидела, что есть смена времен года, что жизнь – это цикл, вечное движение. Озарение нашло уже в Ильверейн, когда она столкнулась с пугающей реальностью – родом человеческим. Все лица были одинаковыми, плоскими, походившие на игровые черные и белые камешки, за исключением некоторых…Чтобы хоть как-то не теряться и не выглядеть глупой, она придумала превосходный способ справляться с дефектом – расшифровывать знаки и символы, решать уравнение под названием «личность» через многоходовые числовые и буквенные значения. В начале такая алгебраическая семантика получала негативный результат – невидимый окружающим стресс. Потом, поднабравшись опыта, понаблюдав, она смирилась с участью, что это её единственный способ познание сущностей.

Жизненно-программная, вызубренная рутина затухла, когда Кесседи – самая талантливая, но пугающая всех остальных, студентка и эйра света направлялась в Особую секцию библиотеки. Книжная цитадель находилась в Северном крыле, каждый уровень соединялся пандусами. За что Кесседи обожала библиотеку, так это за то что она сливалась с частью уличных и учебных коридоров по всей окружной площади, а быстро перемещаться с одной секции в другую позволяли специальные лифтовые подиумы.

Не испытывая страха к высоте, Кесседи поднялась на последний уровень и обнаружила в двенадцатом часу ночи фигуру, которая ускользнула из её вида, оставив на столе бумажные заметки. Она преисполнилась любопытства. Она никогда не видела у мужской половины планеты приятный и не кривой живой подчерк. Она мысленно приготовилась выпрыгивать из окна, прочитав бессвязные предложения и формулировки – программное обеспечение из eё нейронов не разобралось в куче записей, не знало на каком неизвестном языке происходил перевод. Главное, чего она не смогла добиться – арифметической точностью отгадать обладателя. База данных дала сбой…

Короче, Кесседи прихватил «кондратий», как привык в таких ситуациях высказываться Ваня. Вместо того, чтобы уйти в анализ и перестать существовать мыслями в материальном мире, она признала важность своего личного метода – разгадывания заметок. Она с потупленным взглядом посмотрела на безлунное ночное небо в окне и ушла изучать находку.

Кесседи, не появлялась на занятиях неделю, спала плохо до столкновения одногруппником Тедом.

– Кесседи, ты куда запропастилась?! – с преувеличенным удивлением спросил он.

– У меня были срочные дела.

Тед увидел в её руках два листка бумаги. Он догадался, что они принадлежали кому-то другому и попросил взглянуть:

– Да, это не мой почерк. Сейчас мало кто использует бумагу, когда есть криптография…

– Это я знала.

Вдруг из-за спины Теда показалось чистое лицо. Кесседи отодвинула товарища и быстрой походкой робота поспешила вручить пропажу. Юэн как раз общался с профессором Коллинз. Эмели не успела настороженно отреагировать на резкость той, кого она называла «инопланетянкой».

– Дер-жи! – она подошла почти впритык к чужому носу. Посмотрела в темно-карие глаза – они поразили её ощущением полного погружения в животворящую пустоту.

Юэн растерялся, его лицо изливалось необъяснимым чувством радости. Профессор Коллинз улыбнулась, и не решила вмешиваться неловким приветствием. Кесседи поклонилась.

– Спасибо, вам Кесседи-юй. Я думал их совсем потерял. – Юэн поклонился точно также.

– Я бы хотела вам не вернуть, их а забрать. Вы позволяете?

– Если они вам так нужны… Ладно.

Кесседи повторно поклонилась.

– Кесседи, а что это было?! – не удержалась Эмели.

Поворот шеи и наклон головы в бок – жуткое зрелище, если честно, но такой была только наружная сторона Кесседи. Эмели отвернулась, не оскобленная, но обиженная. Юэн тихо посмеялся. Ох, эта Кесседи…

Кесседи так и не сумела прочитать: был ли он благодарен, растерян или разочарован – но ей впервые было не все равно. Для талантливой студентки – черновики представлялись доказательством непредсказуемости человеческой души и её смысл существования во вселенной. Она шла, и думала, осознаннее некуда. В кавардаке бессмертных шифров и кодов Кесседи отбирала похожие комбинации заметок, говорила с собой вслух, не замечая того что часть прохожих, спотыкались или даже падали от силы её спешки.

– Безумец….

Кесседи первая догадалась о истинной сущности Юэна – художественной образе странника по различным мирам и космосам; знала, что он, как и она, чего-то искал высшего. Для неё он предстал человеком, который готов был принять вызов судьбы вечно что-то обретать и терять, уходить за горизонт без какой-либо смысловой причины. Она признала, что человек – существо, которое не руководствуется логикой, и ничем не отличается от других живых существ. Это иллюзия. Толкование души – занятие пустое…Без мира – магического зеркала она пустота…

– Знаешь, я столько живу, а ничего не знаю о жизни. Не понимаю почему так происходит…

– Разве знать это имеет значение? – спросил её тот, кем она не готова была жертвовать.

– Когда ты один, да.

– Но ты не одна.

Тепло крепкой горячей руки. Кесседи не посмотрела в глаза – она улыбнулась. Улыбка говорила только об одном – она чувствовала себя обычной, смертной. Она чувствовала….

Последний миг. Она сидела на крыльце заброшенного дома. На фоне обреченного неба в заросшем саду цвела уцелевшая «умэ». На руках она держала невинное, беззащитное высшее создание её мгновения. Она радовалась красоте, которая от неё ускользала, как призрак, дух. Прокатилась слеза. Чьи-то мягкие пальцы впитали боль.

Глубокой ночью Кесседи вошла в пустую, темную комнату и потревожила покой реликвий, которые долго томилась на стене с бамбуковым полотном. Она достала из отцовского тайника шкатулку матери, где лежали не тронутые временем идеальные листы бумаги, задетые неровными уголками и наклоном спонтанно-красивого подчерка в правую сторону. Она взяла последний пустой лист и писала, то что писали все – истину.

Кимоно свободно легло на тело – ничего не изменилось. Веера расправились. Глаза вспорхнули и взлетели, устремившись в иной – непостижимый обычным человеком мир….

Пенни

Пенелопа – поздний цветок, расцветающий только в сезон жестоких зим. Цветок, который до последнего скрывает свою божественную природу. Цветок, что поёт умирающим на их последнем рассвете…

Пенни в годы цветения не была красавицей, но только единицы умели созерцать её милосердное весеннее лицо, настоящее серо-голубое отражение неба на глазах, сплетённые солнечные лучи волос, парящий нос пуговкой и недоспелые губы, силуэт молодой ивы на затерянном берегу широкой реки. Её образ сиял в контрасте с сиренью, пионами и майской листы на ветвях.

Шли года, столетия, тысячелетия… По-прежнему она осталась идеалом… Зримым, явным и живым.

Реальность на то и реальность – она никогда не открывает душе того, что не существует. Точно те же слова относятся к Пенни. Она реальность, а не выдумка…

Кажется «хорошая» девочка, должна оставаться «хорошей» в тени таких как Эмели, оставаться объектом рыцарских достижений, хрупкой хрустальной вазочкой для любования. Однако Пенни была другой. Выглядела естественнее всех. Она была, той какой не позволяла ей быть дотошность матери – с врожденной эмпатией и добровольной самоотдачей. Она видела красоту без художественных украшений, по этой причине не переживала, когда слышала бесцеремонный юмор Джеймса и флирт, что настойчивых, что скромных парней – ей доставляло удовольствие не жить, а проживать всеми фибрами музыку речных непредсказуемых течений.

Музыка – то сокровенное, благодаря чему Пенни не очерствела от маски прилежницы. Скрипку, которую она с детства презирала, стала её внутренним голосом, чистым любовным признанием к себе самой и наполнителем уединенной страсти. Когда она бралась за смычок, она вспоминала слова бабушки:

– Душа моя, никого не слушай. Играй… Играй до конца…Ты всё поймешь…

Поздними, глухими вечерами Пенни практиковалась в пустующей музыкальной аудитории, где давно не устраивались концерты: он состоял из кристальных пещерных стен и потолков, усиливавшие природную акустику – наичистейшее эхо проносилось на всём нижнем уровне и гуляло в самом начале спутанных тоннелей-катакомб в Ильверейн. Её музыкальные фантазии среди аплодировавшей тишины наблюдал только единственный зритель – «хвостик», который был счастлив по счастливой случайности оступиться.

Однажды в конце сентября стояла поистине летняя духота, зелень нехотя желтела, солнце сжигало облака в предчувствии недельных дождей от вскипающего побережья. По обыкновению, Пенни шла под руку с Эмели и слушала её небылицы, огибая Античный дворик, всматривалась в аллею пирамидальных тополей, озиралась на морскую видовую, которая сворачивала высеченной каменной дорогой к скалистому причалу и вою пунцовых волн. Непредугаданные порывы ветра заставили подруг завернуть в открытый павильон и выйти к каноническим флорентийским садам.

Перед каскадным фонтаном мифологических божеств расстилалось царство приторных и лилейных цветов: при одном дыхании зимнего холода они могли разбиться стеклышками и оставить стебли голыми, но местный климат держал их на пике поздней красоты, одаривая по утру освежающими бриллиантами. Размах и потерянный пафос сменились на поляны, уводившие в опушки дальних зон Ботанического сада. Парковые каштаны и вишни, старческие дубы укрывали от зноя бабьего лета и затмевали предыдущую скульптурность клумб. В тенистых беседках у широких прудов можно было успокоиться и наблюдать за утками, полоскавшиеся в зеленоватых водоемах.

За речушкой, в отдаленной части рощ, которая брали истоки за сопками, Пенни заметила голос Вани и Джеймса. Она увидела, что у заброшенной живой изгороди нарисовался вход, и решила узнать, что такого интересного там нашлось, отчего приятели оживленно шипели и ругались.

Территория потайного сада была маленькой, за невысокой разваленной каменной стеной виднелся открытый лес, доносивший с моря легкие дуновения морской соли и распаренной листвы. Запушенное местечко подходило для уединений – скамейка, мраморный источник, большой вяз покоились вместе с мертвыми от одиночества кустами диких роз.

Выяснилось, что тайный сад отыскал Юэн и попросил у Вани помощи, чтобы навести порядок, когда встретил их с Джеймсом (тот впервые упрекал друга в безотказности). Пенни, видя начинания, тоже захотела присоединиться и упрашивала Эмели не проявлять брезгливость к общему делу. Работа составилась хлопотной: хочешь-не хочешь, а пришлось выкапывать треклятые корни засохших сорняков, аккуратно обрезать разросшиеся колючие мертвые ветки розовых кустов, – заодно исцарапать руки в разодранных перчатках – на следующий воскресный день провести воду, смазав специальным маслом кран и починив умелыми руками несколько труб; на следующей недели навести генеральную уборку от листьев и веток, которые сжигались испепеляющим заклинанием Вани; оставшийся пепел рассыпался удобрением на почву. Маленькие зародыши кровожадной и пленительной зимней розы были посажены Юэном только в самом конце, после того как сад восполнился потерянными саженцами жасмина и морского шиповника. Пенни несколькими сеансами излечивала растения от прежней чахлости и болезненности, подарила им новую жизнь, сохранив крохотную часть забытого прошлого.

Время от времени и как любой, кто любил Юэна приходят в его сад и обретают противоречивое чувство райского забвения. Дикие алые розы цветут, пахнут на руинах и тоннах пепла с запахом смерти. Аромат приникает в легкие заживляя болезненные рубцы….

Кропотливый труд объединился той самой радостью, когда Джеймс магией воды начал всех обливать из-под шланга, и Эмели, не страшась кары от стараний Пенни, кинула сырую почву на его наглую рожу (месть за мокрую рубашку) – в ответ он напакостит ей в двойне, облив с головы до ног. Ваня применит магию, чтобы высушить её волосы. Как уморительно все засмеются, увидев на голове Эмели прическу пуделя, а также её нервно дергавшийся глаз – она пообещает отомстить неугомонному хихиканью тех, кто по её мнению, должны были задать Джеймсу трёпку:

– Ни слова… ни единого слова! – доброжелательным рычанием угрожала она. – Просто немыслимо… Ну я вам это припомню!

Пенни с первого момента дружбы с Эмели знала её экспрессивные реакции, ухитрявшиеся замещаться отходчивостью, особенно если это касалось пакостливых шуток.

Целый месяц и ежедневное присутствие Юэна за трапезами позволяли Пенни узнать, что их объединяла любовь и почтительное отношение к природе. Оба, кстати были родом из Лимфреи, обожали сезоны сбора ягод и грибов, увлекались поиском редких лекарственных трав. Пенни как будущая эйра[1] природы смущалась, слушая его похвалу, который разделял взгляды остальных по поводу её таланта в приготовлении отваров и целебных снадобий.

Наконец-то… долгожданная золотая осень, ветер становиться прохладнее, листья в одночасье желтеют, вбирают свет летних лучей, лениво опадали и слабо держались букетами на отяжелённых ветках. Короткая, но яркая осенняя пора практически стремиться к апогею, солнце на Айседале светит намного чаще и дольше, а пламенные краски листопадов и стойких крон деревьев тлеют в серости миролюбивых ливней и дождей, мягкая влажность сопровождается мечтательной меланхолией в воздухе.

Теплица академической оранжереи никогда не пустовала, если в ней ковырялась Пенни. Она каждые выходные навещала только-что посаженные ростки азафия, славившийся лечебными свойствами при профилактике болезней желудочно-кишечного тракта; окрепшие корневища абраксуса использовались в препаратах от тяжелых психозов, а агрессивная лаза плотоядных пуценкратов, чей наружный покров выделял особенный яд, боролся с раковыми клетками или его въедливый запах помогал человеку выйти из состояния тяжелой комы.

Юэн согласился оказал врачебную помощь при залечивании ранки растения, из которого вытекал сок. Пенни просила отвлечь очередное дитя природы в момент нанесения на очаг заражения маслянистой жидкости из пипетки.

– Очень хорошо. – хвалила его она, – Ты умеешь обращаться с капризными растениями. Спасибо, что смог успокоить этих недотрог. – и поблагодарила. – Эмели не очень-то любит этих непосед…

– Но не лучше тебя. – добавил Юэн.

– Я просто натренирована, но иногда помощь необходима как ни крути… – оправдывалась девушка.

– Иногда я бываю неуклюжим и рассеянным, – делал то же самое он.

– Бывает, – смирялась она, но потом уточнила: – Зато у тебя заботливые и аккуратные руки.

– Скорее изнеженные… – произнес Юэн, увидев приятный смешок в ответ, и его щеки покраснели, глаза сильнее раздобрели улыбчивым смущением.

Пенни было приятно видеть Юэна каждый день, но она не чувствовала ничего большего чем дружбу, и он тоже, хотя считал её в десятки раз лучше превосходящей, уверенной и раскрепощенной Эмели; в ней тоже была свобода – внутренняя, какая-то одухотворенная. Он верил, Пенни превзойдет себя и станет великолепной эйрой природы, излечивающая раненные сердца….

Юэн стал появляться чаще в Оранжерее и согласился в свободное время факультативы профессора Уильямсона, который не просто уговорил его стеснение, а прямо настоятельно уболтал.

Пенни не пожалела, что нашла хорошего партнера в пятничном кружке, помогая освоиться с техникой ухода за растениями и лабораторными инструментами, искать общий язык при обсуждении свойств трав и прочих настояв, эликсиров и ядов, трудных органических и неорганических соединений. Она теперь не чувствовала себя одинокой в кругу других отличников, убивавшие время от скуки.

В один пасмурный вечер они встретиться и пойдут на занятие. Юэн вручит ей в руки шелковый нежно-розовый платок.

– Ты думаешь, я была той самой? – прикинулась она.

– Эмели сказала, что такая традиция.

Юэн, на удивление, был решителен. Как-то не по себе. Даже описать невозможно. Он, конечно, сомневался, но только не в действии, которое совершал, и сказал:

– Я сделал свой выбор.

Пенни возьмет подарок в руки и не покажет никаких подозрений. Вечером заиграет дождь, она аккомпанирует ему сквозь непроницаемую толщу стен. Прежде чем исполнить композицию плавным движением смычка, ей броситься шёлковый платок.