Полная версия
Сага о Фениксе. Часть 1: Из пепла
Служебный ответ №3456/23/5774 поступил в академическую корреспонденцию 28.07.5774 г. Мы ознакомились с личным делом, копиями документов, вступительном эссе. Рассмотрев предложение независимого совета Константинопольского университета, а также находящегося в структурной подведомственности Софийского колледжа, сообщаем, что стены Академии Высших Магических Искусств Объединенной Республики «Ильверейн» (АВМИОР «Ильверейн») будут рады предоставить практику для подготовки и защиты научного проекта. Наше учебное заведение дает доступ к независимым исследовательским источникам в служебное пользование в соответствии с положением 11. 21. 4 Устава АВМИОР «Ильверейн» и п. 3 ч.1 ст. 141 Закона Объеденной Республики «Об образовании», ч.2. ст. 508 Трудового кодекса и иных локальных нормативных актов.
На основании ст. 509, 510, 523–536 Трудового кодекса, при составлении и подписании срочного договора о прохождение кандидатской практики престудента[5], вам будет предоставлено полное социальное обеспечение из бюджетных средств академии.
Просим направить ответ по истечению 09.08.5774 года включительно. В случае согласия на сотрудничество, на день прибытия в академию Ильверейн вам будет заблаговременно предоставлен специальный билет на экспресс-поезд «Аврора, а именно 14.08.5774 года. С наилучшими пожеланиями,
Доктор юридических наук,
Директриса Академии Высших Магических Искусств «Ильверейн»,
Джаннет Улири Олдридж.
Юэн пребывал в восторге, раздражительности и недоумении. Не всё было потеряно! Мысли обгоняли поезда будущего: он воображал, как через год входил в стены престижного университета, видел зависть одноклассников, которые успели как-то прознать о его неудачливости. Такой шанс вздернуть всем носы, и наконец-то удостоить себя почетного звания – эксперта, дипломата…. Фантазии не хотели прозябать в лакированном раю академического снобизма, зачитываться философскими размышлениями со скучными коллегами – нет, Юэн принимал прозаичность жизни, но действовать по сухим канонам было не в его манере: тщеславие сияло огоньком охватить необъятное, – впечатляться и впечатляться открывающимся возможностям. Он рассчитал сроки, согласно которым думал уложиться в двенадцать лет. Ильверейн – хорошее подспорье. Теперь предложение Льевана не оскорбляло принципиальности и чувственного упрямства. Юэн сообразил, что его давний знакомый нашел удачный повод восстановить связь с приятным прошлым. Он виновато мельтешился и все же решил незамедлительно покончить с последней кознью мадам Джойс.
– Выкуси, стерва! – выкрикнул Юэн, дописав ответ, и с размахом ладони ударил по деревянной стойке. Работник почты, который зарегистрировал письмо, очумело стоял и не обращал внимание на недовольство очереди.
В разгар полудня эмоциональное состояние изменилось, околачивалась неприкаянным в городской толпе в центральном бульварчике Мирэдейна. Очередное самокопание. Одно накладывалось на другое: никак не ставились точки над и, не разжигались позади мосты, спонтанная храбрость не бросалась наперегонки с мысленной далью. Нахлынуло ощущение внутреннего беспорядка. Приступ перфекционизма? Нет, нечто другое… Скорее самосаботаж. Столько приходилось нивелировать грандиозные задумки – заставлять их выглядеть легкомысленными, бессодержательными, эфемерными. Узурпаторский колокол сомнений всё стучал и стучал по голове, угрожающе намекал избежать риска, остаться внутри презренного бытия привычек, жить в образе вечно невзрачного, тихого, послушного и прилежного мальчика —угодника социума. Он хотел стать уже свободным мужчиной – не быть до конца своих дней зависимым мальчиком. Его смирительная рубашка держала в крепких узлах падшие бессознательные желания, делала безвольной певчей птичкой. Черта пресмыкаться, возведённая переменную в переменную постоянства осточертела.
Настоящий Юэн выглядел противоречивой книгой откровений с закрытым смыслом, и финалом, таивший пессимистические задатки жизненной драмы. Красивые и небольшие миндалевидные глаза отталкивали читателей-прохожих только потому что вся остаточная наружность не соответствовала их ясным ожиданиям, отторгала потребность обнажить для них естественно-эмпатическое притяжение.
Прогулка по ухоженной улице Морсел не внушала решимости попадаться кому-нибудь на глаза в гуще компании таких же подростков (только по старше), шедшие с колющим смехом и не громкоголосыми сплетнями мимо завлекательных городских кафетериев; на противоположной стороне мощенной дороги, в метре от витрины фирменного бутика женской одежды стояла парочка, где молодой человек двадцати трех лет спрашивал, чего хотела на ужин его возлюбленная, и та насмешливо ответила приторной амурностью:
– Дорогой, всё что угодно, но только не твою фирменная печень! Она мне уже в печёнках сидит. А так готовь что угодно.
«Мне бы так…» – завидовал Юэн и чувствовал себя по обыкновению лишним среди гуляющих в прекрасный лиловый вечер. На площади, украшенной озеленённым фонтаном, организовали танцы для жителей. Люди, не жеманясь музыки, просто и непринужденно, как пёрышки, парили – их взгляды поднимались в безоблачное небо вместе с яркими мыльными пузырями, которые пускал пятилетний мальчик для привлечения материнского внимания, когда хлопающими глазами успел поймать ненастное лицо Юэна. Фиолетовый и красный свет фонарных гирлянд создали романтическую обстановку. В сумеречное время город оживился молодежью, с отдаленных кварталов доносились то звуки гитары, то трубы – воссоздались старые блюзовые мотивы. Трио скрипачей поддерживали влюбленные парочки посреди размеренного темпа уличного концерта; пожилые люди сидели возле кофейных столиков, попивали освежающие напитки, с улыбкой посматривая на умиленно-смотрящие лица.
Истязание чужим счастьем вывели Юэн с городской площади Иенгиль се Веайн под пеленой неразделенной торжественности. Он еле шагал, натерев за целый день сильные мозоли. Чувствуя нытье ног и жжение в области пяток, попытка уснуть обернулась неудачей: его одолевала бессонница, и он спустился посмотреть не ушла ли Клара, предпочитавшая изредка оставаться в доме. Слава богу, она вязала в кухонной полутьме, и затем согласилась посидеть на веранде – поговорить по душам.
На небе сияли молочные звезды, августовский ветер навеивал прохладу, деревянное остывшее крыльцо оставляло капли от жара оставленных чашек чая. Юэн сидел, поправляя вязанную и греющую то ли шаль, то ли платок Клары. Пожилая женщина засмотрелась в синюшную ночную даль, пропускала слова мимо ушей, улавливая только смысл.
– Думаешь у меня все получиться в Ильверейн?
– Да, чего тут думать! Это такая возможность! Об чём речь?! – отгоняла сомнения Клара. – Такой удачи не сыщешь, и Льёван будет приглядывать за вами в случае чего…
– Да, я ведь не в этом смысле. Про новую жизнь?
– Зуб даю! – потешно открыла она рот и указала на неровный зуб: – Вы парень хоть куда! Будьте только усидчивее. Я-то вас знаю с младенчества – вы неимоверно любознательный от природы. Я-то всё вижу!
– Просто, мне как-то не по себе. Такое чувство словно это не со мной происходит. Ведь надо было же меня направить туда, а не в государственное учреждение или….
– Эх, вы! Да об этом мечтает каждый! – отмахивалась Клара. – Ильверейн место прекрасное: я бывала там однажды на экскурсии, когда была совсем маленькая. Радуйтесь, что сама судьба дала вам шанс. Жить в стенах столь старинного заведения, получить опыт, поступить с хорошей характеристикой в Константинополь… Не подарок, а лакомый кусочек. В ваши-то годы я бы махнула на всё рукой…
Низкая самооценка побуждала Юэна определиться с выбором только после совета – душе становилось тяжелее нести ответственность за бездействия, создавать видимость их одинокой правильности.
– Помнится, словно вот, недавно я брала вас на ручки. Совсем как вчера… – ностальгировала Клара.
– Это ты к чему? – удивился смене разговора Юэн.
– Взрослым стали – вот чего! Вам то уже пятнадцатый год идет… – вздохнула она. – Помню, как вы появились впервые здесь. Мистер Джойс радостный был, аж соплями студеными давился!
– Ты, кстати, никогда не рассказывала.
– Ну так чего греха таить! Сейчас говорю, ведь верьте мне или нет, а вам жизни вольной хочется. Сколько наблюдала – так на душе не спокойно. Уедите скоро и поминай как звали! Я ведь держалось только ради вас, а без вас уйду на пенсию, перееду к внукам, дочери с зятьком в ихний этот…Крым! Память моя – сито! – плюнула Клара в палисадник, затем оборванно вернулась к причитаниям. – Эх, души я вас не чаю, моим внукам до вас как до Луны пешком. Точно вам говорю, клянусь!
Юэн остановил её давнюю шарманку про балованных внуков и заинтересовался историей своего появления в особняке мистера Джойса, хотя ничего особенного в этом событие для него не было – его взяли из дома малютки и принесли в Жинсель, но для Клары это имело огромное значение, и он не понимал почему.
– Знаете, что я больше всего люблю?
– Что именно?
– Люблю, когда перед вашим днём рождения падает снег. Последний снег в году, в огромных количествах. Вот сколько живу – он всегда идет…
Действительно с ранних лет было удовольствие смотреть как крупные снежинки за несколько дней до или в день его рождения действовали с эффектом глубокого покоя – казалось, сугробы утепляли голые долины, предвещали запоздалое окончание зимы и календарный приход весны, прощались с холодами, питали не проснувшуюся землю. Серое небо сильно осветлялось падающей белизной, словно ангелы посылали сверху приветствие – знаки, вселявшие душевное очищение….
– Эх, хватит вам всё думать! – причитала Клара, обратить на себя взгляд. – Ей богу, аж иногда невыносимо! Такое чувство будто вы прожили несколько сотен лет в постоянных страданиях. Перестаньте, киснуть!
– Я постараюсь, – кратко согласился он.
– Ну, а если серьезно, дело молодое… Я ведь когда-то тоже от родителей сбежала в погоне за лучшей жизнью. Признаться честно, ни о чем не жалею и вам не советую….
– Просто, мне не верится… – слабым голоском произнес Юэн. – Кажется, будто все сон или обман.
– Вот, что я скажу, и покончим. Не бойтесь допускать ошибки! И не наговаривайте на себя! Не смейте!
Юэн ничего не ответил на трезвый оптимизм, только облокотился плечом о подпорный столб парадной веранды и укутался в Кларину шаль. Повариха допила чашку чая и оставила его одного, боясь прежде всего выглядеть перед отъездом очень несобранной от недосыпа. Напоследок она не устояла – попросила уделить денёк на прощальную поездку в Зелёные пруды – развеяться в лесной глуши и насладиться воздухом, под действием которого всегда получалось забывать о тяготах.
Небесные встревоженные мысли угасали, уподобляясь тихим бликовым отголоскам реки при свете желтоватой луны. С городского причала уплывал теплоход, так же бесшумно, как удалялась вплоть до самого утра задумчивость Юэна, потративший спящие часы на невидимые грёзы об Ильверейн.
Перистый туман начал рассеиваться, капли росы охлаждали мокрые ноги. Слабые сонливые лучи солнца румянили небо. Утренняя тишина медленно усиливалась перед пробуждением птиц. Луговая трава из холодных тонов переливалась в жёлтое берилловое щекочущее волнение.
Позже солнце встало высоко и падало на глаза, не представлявшие жизни без света; зрачки впитывали приятный дискомфорт от жмурок. Лицо окуналось в лучистое тёплое течение. Корзина в руках хранила кипрей, клевер, лютики, а также одуванчики, из которых получалось отличное вино. Совсем быстро прохлада отдалась власти солнечного палева и сухости – воздух побуждал дыхание искать убежища в тени рощ с разбросанными прудами. Клара просила не упустить из виду чабреца, и по обычаю оставляла Юэна наедине с собой, державший ароматный букет в руках. Они добрели до Зелёных прудов за получас практически молча, заглядывая в ложбинки из низкорослой травы, вдоль густых кустов в надежде насобирать полкорзины сыроежек. Клара ругала местных жителей, за то, что те успели наверняка снести грибные места ради лишней копейки.
Роща провожала к долгожданному мостику – первому пруду с кувшинками у самой опушки. В тени пышных деревьев хотелось искупаться, прилечь и передохнуть. Юэн умчался в более глухое изведанное местечко – бродил кругами, и в конце нырнул в марлевой тонкой рубашке и тряпочных подтянутых чуть ниже колен штанах в «лягушатник». С выходом на берег подул сильный ветер, сухость в легких улетучилась. В лесистом равнинном уединении думалось о чём-то грёзно-бытийном, голова выключала рациональный голос, глаза впитывали голубизну безоблачного неба и купольных крон дубов, уши запоминали пение скворцов, зов кукушки и жужжание стрекоз, нос вдыхал в сотый раз запах малюсеньких сорных цветов. Ничего большего не хотелось, только забыться в дали от суровости жизни…
Первозданная природа всегда убаюкивает неспокойный дух тех, кто покоряется её силе безмятежного и цикличного созидания…Человеческая природа – никогда не будет властна над первоисточником – чистым и прозрачным, как свет.
Юэн смотрел вверх, сквозь нависающие густые ручища ветвей, гладившие песнями слабого шелеста листвы; пробегали последнее мгновение – границу конца старого и начало неопределённо-нового: он ждал наступления того завтра, которое уже давно напоминало сегодня – он будто ухватился за крыло воздушного потока и уносился …
Вечером все готовились к отъезду. Никто до конца не воспринимал это в серьёз. «Делать ему здесь нечего!» – считала Клара, что прорыдала половину вторника, самого нелюбимого дня недели Юэна, причем не знала почему. В порывах она проклинала мадам Джойс за наглость и неблагодарность: даже внуки не сильно беспокоили её как милый Юэн – она сильно пригрелась, и всеми силами сопротивлялась, отказывалась принимать участие в сборах, однако не удержалась от пустословного обещания – ей это было просто не под силу.
Вещей понадобилось самая малость. Юэн взял любимые книги из домашней библиотеки: четвертый тонкий том Аймунда «Соединение судеб» (его также обожала перечитывать Клара за простой слог), реликвийные экземпляры «Анны Карениной», Данте, и, в последнюю очередь, драгоценнейший перевод поэмы «Путеводная звезда»; он перебрал гардероб – оставил несколько черных штанов, белых рубашек, кительные однотонные костюмы для повседневного выхода, любимое длиннющее пальто, старые ракушки[6], важные документы и запасную пару ботинок с высоким подъемом и .
Время пролетело мгновенно. В пятом часу утра подошли скромные проводы. Юэн верил, что никуда не торопился – волнительная спешка говорила об обратном. Клара успела приготовить завтрак и заставила всех его съесть. После, Юэн не отказал в столь милой просьбе как спеть. Музыкальное выступление все слушали с замиранием. Он пел, ему аккомпанировала Адель, которая памятью пальцев воспроизводила ноты и порядок перехода на клавиши. Голос струился словно молодой человек, влюбленный в красоту этого мира, несбыточные мечты о вечной жизни в объятиях идеализированной избранницы; нежные и ещё детские звуки расстраивали обеспокоенные сердца. Он продолжал петь, глазами уплывая в мир надежды, где хватало смелости из закомплексованного, замкнутого и недоверчивого человека становится в чужих, но знакомых взглядах настоящим ангелом, протягивавшим руку помощи, словно учивший чувствовать за спиной исцеляющие от невзгод крылья.
Музыкальный номер прослезил Пекке, успокаивавший Клару. Юэн положил руки прилежно на колени, кротко посмотрел в окно, – понемногу светало – противоположно тем краям, куда он намеревался уехать. Одетый в длинный лёгкий плащ до самых щиколоток, он встал со стульчика и молча направился, произнеся: «Ну что? Пора…»
Багрово-сиреневатое небо не пугало при выходе за калитку. Мисс Хемчерст и Адель целовали в щёки и обнимали, желали в дороге удачи. А Клара? Ну она и в Африке Клара: бухтела, что, мол, он оставлял их чуть ли не на погибель. Она уверяла, что, дом в Крыму сразу станет для неё сравнением могильной плиты. Эти доводы придали лицу смехотворного умиления, и Юэн обнял мощную повариху. На удивление Клара не реванула – ей очень как хотелось порадоваться и не докучать бессмысленными вздохами. Она успела сунуть в дорожную кожную сумку десяток пирожков – те самые, которые она готовила только для него.
– Вы, хоть пишите дурехе, – шутя, обнимала в последний раз она. – Будет, что по вечерам читать, лишь бы не ваши эти романы и истории. Вы куда лучший рассказчик, чем эти, которые уже того…
– Я постараюсь при первой возможности сочинить правдоподобное изложение моей практики в Ильверейн. – посмеялся он.
– Ох, как я за вас счастлива!
Напутствие и прощания в общей сложности затянулись. Помахав рукой, Юэн оторвался от провожавших взглядов – он ушёл и не оборачивался до прибытия на городскую железнодорожную станцию Мирэдейн. Он любил ездить с первой станции, проезжая через акведук, соединявший островной центр города от элитного речного побережья.
Возле перрона рядом с толпой зевающих мужчин и стариков, Юэн стоял и думал про то, как было жалко покидать то место, связанное крепкими толстыми и жгучими нитями, – и вот они обрывались. Всё! Его ожидал маленький поезд, на перроне выстроилась толкучая очередь. Мест внутри вагона было мало, от того каждый не выспавшийся человек хотел присесть и уснуть, а другой стоял и наблюдал с коллективным раздражением или завистью.
Едва уловимые волнения учащённого – главный признак человеческого ожидания чего-то воодушевляющего.
Мирэдейн исчез за поворотом простеньких равнинных лесов и полей. Дорога не выдалась в тягость. Постоянный храп рабочих мужчин и недовольных стариков создавали впечатление их отправления на каторгу или в ссылку. Юэн умышленно убеждал себя в том, что ему повезло в сотни раз. Только после остановки в деревни Смойг удалось сесть рядом с молодой женщиной, державшая на коленках спящего трехлетнего ребёнка, посмотревшая с приязненностью.
Ворвался гонимый скоростным трамваем ветер. Пришлось прижать развеянный плащ ближе к телу и облокотится виском о холодную стенку.
Сиреневый холст дальнего плана перетек в розоватую полосу на границе старого мира, ночное колесо рассеивалось утренним миражом. Юэн томительно водил воображаемыми кистями и размазывал пейзажи местной природы – коммуны Лимфреи окончились описываться, оставшись лишь мигом вечных воспоминании.
[1] Система летоисчисления Новое Время. Первый год начинает отсчёт от 11 121 года нашей эры.
[2] Нью-Айленд или «Новый Свет» – индустриальный и посттехнологический континент с населением 2,1 миллиарда человек и столицей Объединенной республики Грейтфелл, с численностью около 16 миллионов человек.
[3] Лимфрея – автономное образование, территория «Старого Света» состоящее из крупных коммун – бывших крупных государств Центральной Европы и стран Балтии, где сохранилась культура и традиции до начала эпохи Ядерных войн. Столица – Прага.
[4] Аймунд (3290 – 3410 г. Н.В) – философ эпохи Второго Ренессанса. Создал собственное учение, в котором исследовал онтологию судьбы. Считал память формой бессмертия души после физической смерти.
[5] Престудент – особый статус абитуриента, который находится в запасных списках на зачисление. Согласно образовательному стандарту независимая комиссия направляет абитуриента на обязательное прохождение специальной практики, по истечению которой защищается научно-исследовательский проект. В результате успешной аттестации кандидат зачисляется на факультет и переходит на индивидуальный учебный план.
[6] Обиходное название портативных наушников для прослушивания музыки и аудиотрансляций.
Глава 3. Айседаль Обетованный
АврораПрохладный ветер гудел из туннеля на станции деревни Хельсмир. Юэн вышел из поезда и не ожидал, оглянувшись, встретиться в момент оглядке с Льёваном – он бросился в его объятия. Оба не скрывали радости.
– Что ты здесь делаешь, Льёван?! – возбужденно спросил Юэн.
– А сам как думаешь, утёнок?
– Можно одну просьбу?
– Какую?
– Не называй меня больше утёнком! – насупился он.
– Как ни проси, я этого сделать не смогу, Юэн – ответил Льёван.
Маг посмеялся, и растормошил густые волосы юноши, посмотрел в неизменные карие глаза и вновь ощутил на его лице прежнюю детскую невинность. Закрытая и широкая улыбка настроила его слушать с любовью.
– Боже, как я счастлив! Ты себе представить не можешь….
– Знаю. Ты словно ветер – непредсказуем. Я знал, что ты согласишься…
– Знаешь это уже не комплимент. – отходчиво отреагировал Юэн. – Ну что?! Пойдём? Я сильно-сильно хочу всё узнать…
– У нас много времени.
Они спустились по крутой лестнице в деревню. Среди обширной долины проходила единственная прямая широкая улица, а вдали от неё в разнобой стояли миниатюрные дома, выходившие на парково-лесную аллею с узкой и пыльной тропой. Старые дубы тянулись вдоль склона; низкорослые темно-фиолетовые реликвы и тархивки выползали змейками их корневищ. Льёван вдыхал в тишине воздух, иногда что-то бормотал, когда к нему приставили запоздалые кучки комаров. Дойдя до сидячих валунов, он решил передохнуть. Юэн пошутил— сравнил его с тем, кто вовсе обленился ходить пешком, – и предложил в качестве извинения перекусить пирожком с заваренным в термосе чаем. Льёван при первом, втором, третьем укусе не прекращал издавать сливочные звуки (говорил, что отдал бы многое ради обеда, приготовленного исключительно Кларой), признавался в слабости к еде и считал себя раздобревшим, однако только преувеличивал и явно находился в расцвете сил.
– Льёван, а как ты, будучи магом, оказался в Жинселе? – любопытство хотело узнать причину, по которой бывший садовник скрывал своё настоящее положение.
– Долгая история, утёнок, – отвечал мужчина так, будто не впервой слышал каверзный вопрос, заставлявший ворошить зализываемые раны. – Так сказать, не безосновательно….
– Если можешь, то расскажи. – убедительно просил юноша, потому что знал – он не откажет ему. – Ты всё обо мне до сих пор знаешь, а я ничего о тебе. – и вновь уловка взгляда рассчитывала узнать новую историю, «сказку».
– Прости, но не буду. Прошлое, которое я жил без тебя, пустое… – Льёвану осталось только сдаться, иначе его страшные секреты не внушали использовать право на прощение. Он складывал пальцы в решётку – так руки показывали знак готовности раскрывать только те мысли, в которых он исповедался, другая же часть не вынималась из заполненной пустоты. – Твоя взяла! – добавил он. – Но, обещай, что не будешь за незнание чувствовать вину.
– Ну пожалуйста?
– Я хочу, чтобы мы знали друг друга в настоящем. Взгляд на прошлое ничего не изменит?! – упрашивал маг.
– Хорошо… – насторожился Юэн, однако мысленная установка хотела не испытывать смешанных чувств. – Ради нашей давней дружбы.
Из смутных разговоров, Юэн верно заподозрил, что магистр Айрес был его главным конкурентом за внимание Льёвана – этот непревзойдённый дипломат, упрямец и верующий в единство духа «законного» и духа «человеческого». Он проникся тесными подробностями того, как его знакомый в далёкие и кризисные времена поддержал будущего лидера-представителя Объединенной Республики.
– Значит ты очень приближен к нему? – спросил он, словно ни о чем не догадывался.
– Он мой друг. Ему я обязан жизнью… – Льёван чувствовал детскую ревность, которая его забавляла и наполняла мгновением истинного счастья. Его кто-то любит…
Солидное предложение Джаннет Олдридж – отставной военнослужащей и гордой женщины с выдержкой стоика сделала из Льёвана мастера боевой магии в Ильверейн. Директриса изначально не вызывала подозрений.
– Олдридж для меня была как Ноев ковчег… – задумался он, и всё же решил сказать то, что хотели его разрушительные чувства.
Юэн пожалеет, конечно пожалеет, о том, что не настоит на своем и не узнает всей правды, но это дело времени, а оно, увы, не лечит… Что думать? Мы все платим высокую цену, когда отзываем голос интуиции – вспоминаем о её расплате не раз и не два – до конца нашей болезни…. И все же ни горькая правда, ни сладкая ложь – это не лекарство, а яд, который мы вводим добровольно, чтобы испытать себя – умереть или же познать иммунитет всего душевного равнодушия перед миром истины….
Вероятно, Льёван пытался избавиться от депрессивных паттернов жизни, обрести здоровые приделы зависимостей, прекратить изгнанничество в прошлое… Дороги пересеклись не случайно…. И, Юэн, был неизвестно почему – единственным оплотом продолжать жизнь… и обещанием….
Показалась станция – на ней оба путника предались веселыми упоминаниями в их жизни Клары. Юэн не удержался:
– С Кларой пришлось расстаться… а сейчас ты тут как тут…
– Может быть это судьба? – затейливо спросил маг.
Юэн злонамеренно не верил в судьбу, но его нутро противоречило – наверное, так он пробивал большую брешь – притворствовал тому, что он не всегда был властен над собой и жизненными ориентирами.