Полная версия
Сага о Фениксе. Часть 1: Из пепла
Глубоким вечером, сидя в библиотеке за только что открытым романом многотысячной давности, Юэна прочитал от силы меньше десяти страниц, остановился на мгновение, всмотревшись в сумеречное окно и отшвырнул книгу на пол. Потекли слёзы, рыдания расслышала Адель, помчавшаяся за Кларой – та разбиралась в его запутанных чувствах, умудрившиеся притворствовать кремниевым профилем к её приходу.
Жалостливое лепетание женщины свято уговаривало Юэна оставить всё позади и поскорее уехать куда-нибудь на юг, ближе к Константинополю, найти работу и готовится к перепоступлению – напрасно не терзаться неудачей. Она советовала не торопить события. Ей самой стало грустно, что Юэна, которого она обожествляла сильнее, чем собственных успешных внуков и детей, что он покинет её вместе с Адель, сумевшая с шестого раза зачислиться на факультет педагогики в Пражском университете. Клара готовилась с Пекке оставить исчезающий уклад «Жинселя», который держался благодаря стараниям юноши, и от того повторяла те же слова, как и прежде: «Ни к чему гневить созвездия жалостью и отчаянием… Вот покинете, меня, старуху, сразу всё изменится. И в правду – нечего с вашим умом здесь делать! Возвращайтесь сюда так – на времена отпуска или каникул… здесь воздух, птички поют. Главное не раскисайте раньше времени, и уныние отриньте… Ну что это?! Разве я так мало вас знаю!? Я-то вас знаю: что сейчас происходит с вами – пылинка под ногами, хотя… то лишь дождевые тучи, которые уйдут и снова будет солнце. Все сойдёт, родненький, все у тебя будет… мир только открывается…»
Дни с отъезда мадам Джойс тянулись долго, и несмотря на них постоянные хлопоты не оставляли времени для ежечасной разнузданности и меланхолии. Дом подготавливался к важному визиту, поэтому не следовало терять хватку. Вместе с бабьим царством до блеска намывались оконные рамы, драились полы и начищались стены, напевались известные Лимфрейские песни на старой примеси романо-германского диалекта – на новолатыни они звучали ретроградно, не так мелодично. Обеденные перерывы проходили под тенистыми яблонями и персиками. Юэн по старому обычаю усаживался на подоконник, обустраивал слушателей на длинный и мягкий диван с выпирающими ножками – он читал долго, и вечно использовал затяжные паузы для размышлений Клары и Пекке. Вопросы выдавали простоватые ответы:
– А что такое сладкое отвращение? Это что за «брюмгундия»! – конечно Клара всё знала, как и любой уважающий себя человек, как член социалистического сообщества, но прикидывалась дурочкой.
Прицепившийся в голову троп колол ей ухо и мешал внимательно задуматься.
– И как такое могло быть написано! Главное под каким аффектом! – возникала она, – Этот твой Эполир перепил, когда сочинял такое диво! – приходилось улыбчиво стыдиться при виде смешков, продолжать настаивать на своём: – Нет, ну а что?! – женщина явно преувеличивала – преисполнялась бодрости. – Что-что, а произведения до Гражданской войны, или если взять как… их … – доставала она из памяти весь набор литературных шедевров, сохранившиеся после Тёмных тысячелетий. – Ну ещё прикинуть в придачу эпоху мифического реализма – это куда не шло! Это я понимаю – страсти, да и только!
Юэн поражался её ворчаниям в отношении мастерства автора, соглашался с неискушенной начитанностью. Сильнее всего его раззадорило вот-что – Клара грозила взять и пересолить суп или переперчить фарш для котлет – раздражительность мыслей тут же рассеивалась о предстоящей взрослой жизни, где хочешь-не хочешь, а придётся отказаться от глубокого осмысления произведений мировой литературы или искусства, перейти от фантазий к практическому разуму.
Клара попросила Юэна немного продиктовать что-нибудь из философской мысли. Поковырявшись пальцами о сотни книжных корешков с заглавиями, он вынул малый том Аймунда[4], исследовавший онтологию судьбы и памяти. Слушатели замерли и по-разному интерпретировали нескольких глав. После восьми часов прислуга расходилась по домам, кроме Пекке.
Ночами Юэна частенько засыпал на крыльце, облокачиваясь боком на колонну крылечного фасада. Свежий воздух, тёмная синева неба с множеством белых сияющих точек – видимое и материальное не обременялось внутренними знаками и символами, подсознание предвещало ожидание чего-то «нечто» ….
И вот, в дождливый вечер в большей части Шевир-стрит отключили электричество, – грандиозная редкость в эпоху магических технологий, где свет практически не гас, но как и везде случались перебои; пришлось откопать несколько светильников, работавшие на солнечных батареях. Началась жуткая гроза, ливень не прекращался. Юэн растопил камин без чьей-либо помощи и лёг пораньше. В одиннадцатом часу, в дверях послышались твёрдые, с настойчивой деликатностью стуки. Он поднялся в оторопи с кровати, накинул халат и с виноватым выражение лица спустился по плывущей лестнице. Он, отворив дверь, замер в пугливом остолбенении: взгляд бросился на давным-давно знакомую и не стёртую из воспоминаний фигуру в чёрной мантии. Юэн обомлел, не сумел дёрнуться с места, несмотря на лёгкие подергивания рук, державшие свечу – она выманила лицо, спрятанное под тенью. Первые секунды рот не размыкался, поняв, что это был не сон. Напротив, стоял Льёван – знак его коренного перелома…
4– Это ты? – атеистично спросил Юэн.
– Ты не рад?! – Льёван ожидал уловить в голосе сомнения.
Ничего не говоря, Юэн провёл гостя в гостиную. Он отошел на кухню машинально заварить душистый чай – из приёмной вежливости. По возвращению Льёван, как в детстве, уселся на тоже кресло, в котором предпочитал рассказывать сказки и беседовать с покойным хозяином невзначай.
Витало обоюдное молчание. Мрачноватая физиономия Юэна не насторожила Льёвана: первые минуты доказывали, что ни время, ни спрятанные пороки не искривили чётко-выраженной детской невинности на юношеском лице. Околдованная ностальгия заволокла его глаза, что возвышали переполненные таинственностью карие, почти что чёрные глаза, мягкий овал лица и грубый скощенный лоб, густые и соломенно-ветреные тёмно-русые волосы, отзывчивые чувственные губы с грустными контурами, приятной ложбинкой. Больше всего его умилял вздёрнутый кончик курносого носа, ноздри которого замещали сентиментальность на импульсивность, порывистость, амбициозность; середина широкой спинки иллюзорно создавала неровность – внутренний надлом.
– Ну, и что привело вас сюда… – Юэн начал беседу с язвительной предвзятости. Экий способ сыграть на своих и чужих чувствах.
– Хотел увидеть, как ты живёшь здесь, утёнок. – с наивной лаской ответил Льёван, и увидел реакцию – показное ехидство ухмылки, и не стал реагировать.
Прозвище «утёнок» кольнуло больнее, чем словесные презрения бывших одноклассников и злорадство мадам Джойс – только Льёван имел право называть его так. Пара глотков чая только усилили завесу злобы. Нескончаемый запас открытого терпения Льёвана только раздражал – не осталось иного как спросить: «А как вы поживали, уважаемый Льёван?»
Льёван и изменился, и износился: раньше имел густой завитой чёрный блестящий волос, а теперь облысел; суровый медвежий подбородок и щёки покрылись густой смолистой бородой, лицо обрисовывалось руническими татуировками, серо-жёлтые метайские глаза выдавали воинственную благородность; крепкое двухметровое тело пряталось за мантией, смягчавшая напор мышц; выглаженные морщинки прятали настоящий возраст – на вид он выглядел лучше, исключительно моложе сорокалетнего мужчины – здоровым во всех смыслах и достойным античного почитания. Льёван, как неожиданно выяснилось, в действительности был магом. Искренность его чувств и теплоты, словно родственная связь, доверительно обращалась к избегающему настрою юноши:
– Нет, ты другой, Юэн. – вырвалось из его уст.
– Как и все. – с ложным равнодушием ответил Юэн. Он ожидал подобной стратегии. Его жалящее чутьё хотело упиться большим – оскорбить одним намёком. – Время идёт, и оно никого не щадит…
– Что верно, то верно…
Поворот разговора. Льёван кратко доложил – он наслаждался жизнью на должности хранителя, доверенного лица самого Верховного Магистра! И самое важное, что взбесило Юэна – его давний кумир изначально был магом и преподавал в Ильверейн. Последнее тысячелетие маги чтились обществом, носили образ эталона, человеческого стремления к совершенству и духовному просветлению— вот только это всё часть эпического прошлое. Настоящее же маргинализовалось – магия и её современная этика явно измельчала.
Остальное загадка. Что занесло Льёвана в Мирэдейн? Он маг… и зачем с такими привилегиями работать садовником… иметь дело с каким-то патриотом, любивший деньги и удовольствия… Ничего не понятно… Зачем он появился здесь? Зачем оправдывается?
Льёван не оставлял надежды вернуть к себе истинного Юэна – без капли жестокой фальши и обиды.
– Значит, тогда я был прав… Это не мои выдумки. – память помогла едва оттаять эмоциям. – Всякие фокусы были магией… Да, такое не забудешь…
Обиженный соседскими мальчишками, Юэн прибежал в сад в горючих слезах, с подбитыми коленками. Льёван не удержался и решил утешить печаль на его лице маленьким чудом – мимолётное движение руки воссоздало в воздухе золотую бабочку, которая за считанные минуты испарилась, покрыв магической пыльцой носик.
– Я помню, тебя таким маленьким и пугливым, и любопытным… – Льёван от наплыва ностальгических чувств, который, видимо, согревали его в холодные и пасмурные дни.
– Зачем ты пришёл, Льёван? – Юэн упорно не слабовольничал, нацепив защитный панцирь.
– Разве ты не понимаешь? – Неприступность задевала.
– Нет, не понимаю! – напал Юэн. Он нацелился попасть в чужую сердечную рану: – Одно знаю: ты приехал лишь позлить меня!
– Ох, и язык у тебя… Не думал, что ты обижен на меня… Думал, что будешь рад меня видеть….
– Я со своим языком сам справлюсь! – Он перешел на повышенный тон. – Зачем ты здесь!
– Я … – замялся Льёван. Как умеет давить Юэн? Он ли это?
– Для чего, Льёван! – потерялась пелена равновесия.
– Я знаю, что пришлось тебе пережить…
Его оправдательное слово расценилось низко – сплошную жалость и ненужная родительская опека. Ничего ты не знаешь! – вспыхнуло сильное пламя, – обожгло не только горло, а разум. Юэн дышать угарным газом унижения.
– И что?! – язвительность не отступала, кидалась. – Ты решил мне посочувствовать, принести ненужные извинения – пожалеть?!
– Но ты даже не дослушал меня?!
– А разве я обязан, после стольких лет?! – капризно апеллировал Юэн.
Льёван практически обреченно опустил глаза, практически перестал опираться телом о мягкую спину кожаного дивана, и не найдя оправданий, вынужденно сказал:
– Юэн, я не мог иначе….
– Что не мог?! —Внутренние демоны не хотели выслушать до конца – они хотели гореть в агонии гнева и сожаления.
– Забрать тебя… Какие у меня были на тебя права!?
– Да нет же! Почему ты не писал? Почему не попрощался, бросил?!
– Посуди правильно, Юэн… Если бы и хотел, то Джойс помешал бы. Он тогда начал замечать нашу тесную связь…
– Значит он…
– Он ревновал, Юэн, – перебил Льёван. – Он не мог принять, что к нему ты ничего не чувствовал. Мадам Джойс скорее угождала мужу и была рада избавится от тебя.
– Она тоже смогла своё получить… – Юэн выдавил на лице выражение тотального поражения.
– Что ты имеешь в виду?
– Как-только мне исполнилось четырнадцать, после регистрации гражданского удостоверения я передал ей все права. – он нехотя пытался описать провал только из-за чувства солидарности, а не из желания говорить о наболевшем. – Так, оставил долю, чтобы с чего-то начать. Поступил с горяча, но ничуть не жалею. «Жинсель» уже выставлен на торги, и скоро я должен уехать…
– Если это так, то я вовремя приехал сделать тебе предложение.
– В каком смысле?! Что ты хотел мне предложить?!
– Стажировка в Ильверейн.
В ответ Юэн недоуменно скрутился – взгляд прыгнул на потолок. Он пребывал во власти эмоций. Его волновали не перспективы, а мысль об откупе. Его проницательность проигрывала. И тоже: искушение уйти или вернуться в прошлое, начать с начала, как Льёван, так же необременительно. Юэн осознал, что ещё не повзрослел, за что сильно себя корил.
– Нет. – прерывисто прозвучал отказ.
– Не руби с плеча, Юэн. – Льёван отчаялся. – Это не подачка….
– Нет! – повторил Юэн.
– Юэн, дослушай!
– Мой ответ нет!
Пойти на поводу у детской привязанности? Покорится спонтанности, необузданности и непредусмотрительности только от недостатка самодостаточности, зрелости? Нарушить идеальный план мятежа против жизненных обстоятельств? Сделать отсрочку и задержать время?
– Юэн, не упрямься! Это твой шанс изменить жизнь!
За баррикадами метались жёсткие снаряды.
– Не смей меня обманывать, Льёван!
Юэн не желал больше ничего слышать, уйти и не высовывать носу из кротовой норы, в которую глубоко заполз. Ясная слепота взглядов вынуждала отпираться, следовать уже намеченному плану, не сворачивать на иные перепутья. – Я не собираюсь дальше делать вид, что в жизни ничего не изменилось. У меня своя дорога, а у тебя своя….
– Почему ты мне не веришь? – сощурились глаза Льёвана.
– Я никому не верю, никому! Я полагаюсь только на себя. Так проще….
Маг уцепился за противоречие.
– Ты просто боишься… – догадался Льёван.
Крыть было нечем, Юэн остался уязвленным по пояс, но заранее сдаваться не собирался:
– А вот и нет!
– Юэн! – не утихал протест.
– Я устал с тобой капризничать, Льёван! Я не тот Юэн, я не утёнок!
– Признай, что ты себя обманываешь!
– Скажи честно: зачем ты явился?! Я задаю этот вопрос в последний раз, Льёван! – устало придерживал отвернутый лоб Юэн о ладонь левой руки.
– Успокойся, Юэн. Прошу…
– Я не могу сдерживать себя, потому что не знаю, чего ты от меня хочешь Льёван! Действительно, спустя столько лет нет ясности. Объясни: почему, почему ты пришел?! – еле сжимались скулы, зрачки краснели, избавляясь от слёзной сдавленной струи.
– Юэн… – Льёван перестал вестись на эгоизм и истеричность. Он понимал, что говорил с вытесненной личностью.
– Да сколько же можно?! Зачем ты сюда явился по среди ночи как незваный гость, как побитая собака, как жертва обстоятельств…!
– Ты не знаешь, что я пережил…
– А ты не знаешь, что пережил я! – такая жестокость не ведала границ, связала по рукам и ногам обоих. – Что с того, если мы начнем кидать в ответ такие формулировки?! Что тогда?! Так не решают проблемы… Проще расстаться… Но ты, приходя сюда, надеялся, что я пожалею тебя и соглашусь с несправедливостью, которая вторглась в твою жизнь. Правда в том, что это не так, Льёван!
– Так почему же ты отказываешься поехать сейчас в Ильверейн? – мужчина использовал прежний приём.
– Мое терпение давно лопнуло ждать манны небесной. Я устал каждый день биться в закрытые двери… Неужели не ясно: мне некого будет винить, упрекать. Теперь ты понимаешь?!
– И твой выбор – это отказаться от шанса?! Куда ты отправишься совершенно один?! – Льёван понимал, что Юэн, рассуждая о готовности столкнуться с реалиями жизни, слишком идеализировал их суровость – прямо-таки борец с системой. Этим он и походил на максималиста – верущего, что за неудачей падения всегда ожидался светлый высокий полёт к свободе.
– Не опекай, Льёван! – Юэн не заметил, как начал огрызаться. – Я действительно боюсь, что даже ты, Льёван, окажешься не способен изменить что-либо…. Мы из разных миров. Твои надежды сделать меня счастливым, утешают тебя, но не меня….
Перед Льёваном предстал холодный и вместе с тем пороховой, своенравный, разочарованный юноша. Он не стал останавливать кипения волн – лишь страдал внутри, когда дослушал все мысли и чувства, которые подсознательно ждали этого часа высказаться – не испытывать пустого и глухого понимания, заметить неравнодушие.
Льёван осилил перевес чаши весов в пользу потайных желаний Юэна остаться за пределами обыденности. Он знал, что иное – обман, пойти на поводу у страха крупной неудачи из-за которой утенок был готов броситься с обрыва альтернативного будущего.
Змеиное жало парализовало. Только спустя несколько минут яд прекратил действие неожиданно:
– Я не знаю …Прости…
Льёван осознал всю глубину преткновенной гордости когда-то милого и доброго мальчика. Он видел, Юэн сдавливал агрессию, глаза мучились от бессилия изменить свирепый взгляд раненного зверя; не верилось, что утекал из-под пальцев шанс гадкому утенку обернуться лебедем. Проклинались все, кто кровожадно и бессовестно заставили Юэна отречься от главной мечты – жить свободно. Всё, что удалось воистину узреть, так это просьба о сочувствии и поддержке отрицания писано-перечеркнутых строк чувств.
В те секунды Юэн позорно мысленно твердил: «Обрезать бы этот длинный язык!» – порыв заметно сорвал крышу, и не осталось выдержки притворно держаться стойким оловянным солдатиком.
– Льёван, не думай, что я … – извинялся он так, как умел. – Вовсе нет, просто мне тяжело осознавать, что ты приехал спустя столько лет.
– Юэн, мне очень жаль, правда!
Настала уже пятая затяжная пауза и никто из них не сумел подыскать лишнего слова, убавить напряжения в сердечном частобиение.
Так долго Юэн ждал Льёвана: буревые излишки покинули его, смели последние минуты долгого затишья – стало бессмысленно и глупо притворяться —фантазии остались позади. Каким-то образом он начал мысленно обращаться: «Молю, ответь и не терзай меня!»
– Ты уверен?
– Я не могу, после этого сказать «нет», и сказать «да». Я просто потерян, Льёван. Ты уже всё и сам видишь… – Юэн метался – сидел не двигаясь.
Развязке сопутствовали пониженные тональности в голосах.
– Разве ты не говорил, что хотел жить по-новому?
– Хочу, но не так… Нет, просто, я не вижу в этом смысла. – путался он. – Это не так просто, как ты думаешь…
– А ты попробуй, утёнок. Дай шанс на нечто большее, чем ты можешь ожидать.
В голове творилась чехарда: Юэн ни в какую не хотел этого признавать. Ничего вроде бы не рухнуло, но что-то пошатнулось. Льёван излучал тепло, в котором он нуждался – перестали иметь значение предыдущие мгновение, проведенные в ссоре и претензиях.
– Чего же ты молчишь? – сбил мысли с толку маг.
– Я просто не знаю, что мне делать… – блуждающе прозвучал ответ.
Льёван признал некоторое бессилие перед упрямством «утёнка». Перед приходом в знакомый дом, он думал, что они могли быть вместе, ему снова удастся узреть закрытую зоркую улыбку – мечтательную и ранимую. Вера в огонёк не покидала его, когда он смотрел в печальные и невероятно глубокие карие глаза, готовые искрами взлететь сквозь космическую темноту.
– Ну, что ж мне пора, Юэн. Моё дело только увидеть тебя здоровым и таким какой-ты есть. В любом случае я рад…
Маг поправил подол длинной мантии между коленями, встал и молча направился к выходу к гостиную. Юэн, облокотившись на бок любимого диванного кресла, опустил ноги на жёсткий светлый ворс и мысленно представил, как Льёван ускользал от него – снова. Из-за несдержанности, от скопища запертых чувств совесть не имела права обрекать себя страдать – затерять в туманной памяти сожаления о значимости Льёвана. Они многое значили друг для друга, пускай в прошлом…
Он вскочил и успел добежать до Льёвана, смиренно накидывавший у выхода плащ:
– Льёван, ты прости меня! Прости! – послышались искренние слова, кричавшие о желании задержать его на несколько минут.
– Тебе не за что извиняться, утёнок. – сочувствующей ухмылкой ответил Льёван, будто отчего-то он удивился, и нет – ждал вердикта предсказания.
– Ты даже не хочешь повидать Клару? Она живет совсем недалеко… – юноша сделал шаг вперед и неловко стоял в ступоре.
– Хочу, но не буду. Думаю, ты передашь ей привет от меня. Её пирожки лучшее из того, что я ел.
– Конечно, – улыбнулся слабо Юэн и снова продолжил успокаиваться очевидным виноватым вопросом: – Ты правда не держишь на меня обиды?
– Ни капельки обиды… особенно к тебе. Ты не будешь против меня проводить, коль подошёл попрощаться?
Ответа не потребовалось. Оба протяжно спускались по короткой лестнице во двор и хотели обмолвиться на прощание чем-то менее тягостным. Юэн заметил печаль внутри Льёвана. Наверное, их встреча оказалась не случайной спустя столько лет: они давно успели стать друг другу больше, чем близкими людьми – словно отец и сын. Дурно признавать, но существовали нити, которые сумели их запутать и отдалить. Прочитывалась обоюдная боль из заслонки тучевого неба.
Дождь окончился: через простуженные капли пролились слёзы потаенно-прогремевших эмоций. Натянутость продолжалась недолго – она приобрела временный характер.
Перед открытой на распашку калитке Юэн попросил давнего знакомого об одной просьбе:
– Обещай, что мы увидимся обязательно…
– Обещаю. – снял с себя всю мужскую серьезность Льёван и почувствовал теплые обнимающие руки, которые повторяли: «Прости меня, Льёван. Я очень тебя люблю, но не могу, не могу…» – мужчина ощутил, как ему сложно было расстаться с предвиденной ветреностью, и все же он чувствовал – Юэн исполнит когда-нибудь его заветное желание – может быть и не сразу.
Ночь выплакалась вдоволь, став тихой и спокойной.
– До свидания, Льёван. – тихим и застенчивым шепотом пятилетнего ребенка, произнёс Юэн.
– Надеюсь мы очень скоро увидимся, утёнок. – улыбнулся Льёван и принялся шагать вперёд, не оборачиваясь во след стиснутому сердцу. – Если, передумаешь, я буду тебя ждать… Подумай, хорошенько, не отказывайся так резко…
Он уходил в отступавшей темноте по мощенной дороге – до последнего не исчезал его любимый знакомый невысокий силуэт. Мужчина отдернул капюшон и посмотрел по сторонам и потом – всё, что его окружало в паре метров свернулось от сильного и мгновенного светового эффекта телепортации.
«Не зря он пришел, не зря…» – подумал Юэн. Долго он стоял на крыльце и отказался убегать в стены дома, которые уже рушились. Очередной выбор – поддаться прихоти наверстать упущенное или попытаться обрести иной план, новый смысл. Куда его несло? Что им двигало – ранее отчаяние или желание зайти за край прежнего себя. Никто – он в том числе, не знал направление повернутого русла реки. Одно решение, и компас указывал стрелкой другие координаты, подчиненные воле ветров….
В гостиной на роскошном диване лежало откровение – несколько конвертов с письмами. Дэниел по-прежнему оглядывал местность Мирэдейн сквозь ночные блики реки Вилл и решал задачку Гамлета: «Быть или не быть?»
5Юэн перемещался по дому рассеяннее прежнего, в состоянии абсолютной отстранённости. Клара держала маленькую обиду, одна на кухне ворчала на Льёвана. Адель, была охвачена заботами о переезде в городское общежитие, часто задавала глупые вопросы, – словно в первый рабочий день. Отвлекали официальных стоки на бумаге – сомнения противостояли жажде перемен. Юэн противился: оставался бессильным перед заманчивым хаосом прочитывания письма:
Уважаемый, Юэн-ёй!
Пишем вам с предложением пройти практику в Академии Высших Магических Искусств Ильверейн в качестве младшего ассистента (младшего секретаря) директрисы Джаннет Улири Олдридж. Из образовательного департамента по Софийскому району г. Константинополь Республики Византия пришел ответ №3456/23/5774. В соответствии с положением п. 6, ч.11., ст. 23 Положения об образовательных стандартах высших учебных заведений (Далее Положение № 567 – СК РВ), совет абитуриентов оценил вашу работу «выше среднего», однако для поступления на юридический факультет требуется «хорошо».
Экспертный совет из тринадцати независимых молодых ученых, кандидатов наук, и семи докторов наук в силу п. 2, ч.15, ст. 64 Положения №567 не внес вас в список поступивших на 5775 год учебный год, вместе с тем сообщаем, что в тот же день было принято апелляционное решение о предоставлении кандидатской практики.
На основании вышеперечисленных обстоятельств вы находитесь в числе восьми первых абитуриентов на зачисление в следующем учебном году, при условии прохождения индивидуального испытания – стажировки. По окончанию испытания, при условии защиты результата кандидатской практике – научного проекта, вы будете переведены на первый курс Константинопольского университета с назначением индивидуального куратора (п.4 ст.135 Закона Объединенной республики № 31 «Об образовании» и ч.8 ст. 93 Закона Республики Византия № 10 «Об образовании и образовательных правах»). Приказ «О формировании запасного списка привилегированных абитуриентов» №56, был утвержден от 17.07.5774 года. н. в. то есть по истечении трех рабочих дней с момента внесения результатов вступительных испытаний в официальный реестр Софийского колледжа.
Информационное письмо было направленно от 24.07.5774 года в законный срок. Поступили сведения, что получателем заказного письма была бывший опекун – Фиона Пеллеви Джойс. Предполагаем, что информация не доведена до вас.