Мы все виноваты

– И самое захватывающее, – сказал Гаэтано Дердерян. – Если хорошенько подумать, то это первое расследование, касающееся будущего мира.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы имеем дело с живым примером той самой неолиберальной глобализации, о которой столько говорят и которая приносит столько проблем. «Акуарио & Орион» – это конгломерат, где важна только прибыль. И в этом свете на смену понятию «нация» приходит понятие транснациональных корпораций – без армий, гимнов и флагов, но и без ограничений в виде границ, этических норм или религий.

– Это будет означать торжество капитализма в крайней форме, – пробормотала Мадлен.

– А чего ещё ожидать, если фашизм исчез, социализм размыт, а коммунизм умирает?

– То есть ты хочешь сказать, что мы теперь просто инструменты в новой войне, которая только начинается? – спросил Джерри.

– Нет, – ответила француженка невозмутимо. – Но раз уж ты это озвучил, то, возможно, именно эта мысль и крутилась у меня в голове. Ты представляешь, сколько людей зависит от решений нашего друга Лакруа?

– Понятия не имею.

– Думаю, около четырёх миллионов в двадцати трёх странах. И при этом его корпорация – далеко не самая крупная.

– Вот это да…

– Минуточку, – вмешался Гаэтано, примирительно. – Согласен, разговор интересный и поучительный, но мы отвлеклись. Мы здесь не для того, чтобы решать, станет ли мир лучше или хуже. Мы здесь, чтобы сделать работу. Если, конечно, вы не считаете, что нам лучше держаться в стороне – тогда я приму решение большинства.

– Ни за что!

– Ни в коем случае!

– Это серьёзная задница, но ооуу, какая увлекательная! – сказал Джерри. – Всё равно что играть в монополию, только на настоящих улицах, с настоящими домами и отелями.

– Напоминаю, мы не играем. Наша задача – не дать неспортивно выкинуть одного из игроков.

– И это тебе кажется малым?

– Нет, не мало. Просто мы не знаем большинства правил этой игры и даже имён игроков. – Пернамбуканец оглядел всех за столом и спросил: – Есть идеи, какой департамент можно исключить в первую очередь?

– Электроэнергетика, – сразу ответил Индро Карневалли, самый молодой в команде. – Я её детально изучил. У них мир и покой, рынок поделен, прибыли огромные – никто не хочет нарушать порядок.

– Что-то ещё?

– Телекоммуникации. Рынок в упадке, убытки миллиардные, все стараются от него избавиться, а не бороться за него.

– А спорт?

– Много грязных денег на трансферах, но в масштабах сумм, о которых мы здесь говорим, это ерунда. Скорее вопрос престижа, чем настоящего бизнеса, ради которого стоит убивать.

Гаэтано задумчиво играл с сахарным кубиком, все молчали – знали, что в такие моменты его лучше не тревожить.

Наконец он бросил сахар в чашку, помешал кофе и сказал:

– Ладно. Пока отодвигаем в сторону электроэнергетику, телекоммуникации и спортивные команды – не исключаем, но приоритет им не даём. – Затем обратился к человечку с острой переносицей и лицом совы на другом конце стола, который до сих пор только слушал: – Что ты можешь сказать о семейных отношениях?

– Ничего.

– Ничего?

– Совсем ничего, – настаивал Ноэль Фокс со своей обычной невозмутимостью. – Мне нужно больше времени.

– Тебе всегда нужно больше времени, я знаю, – с трудом сдерживая раздражение, признал бразилец. – К несчастью, я знаю тебя уже много лет, и могу поручиться, что прежде чем совершить неверный шаг, ты скорее согласишься отрезать себе яйцо. Но сейчас я не требую от тебя официального доклада, я просто прошу тебя, здесь, в узком кругу, поделиться своими первыми личными впечатлениями, полностью освобождая тебя от какой-либо будущей ответственности.

– Ладно! Во-первых, по-моему, Найма Фонсека «плавает под флагом дурочки».

– И что ж, это значит? – спросил Джерри Келли.

– Это выражение очень типично для её страны. В Венесуэле «плавать под флагом дурочка» значит притворяться глупой, чтобы тебя не воспринимали всерьёз.

– В Неаполе говорят «делать из себя Клавдия», в память о римском императоре, который сумел обмануть всех претендентов на трон, потому что его считали дураком, – вмешался Индро Карневалли. – Такие люди обычно очень опасны.

– Я бы не осмелился утверждать, что она такова, – уточнил Ноэль Фокс. – Всё, что мне удалось выяснить, – это что Найма Фонсека всегда выделялась своей невероятной красотой и врождённым умом, который за менее чем три года вынес её из лачуги в настоящий дворец. И, по-моему, хотя красота со временем увядает, ум остаётся.

– Может, она просто спилась, – предположила Мадлен Перро. – У меня был муж-алкоголик, он прошёл путь от всего к ничему менее чем за пять лет.

– Не думаю, что это её случай, – последовал уверенный ответ. – Госпожа Лакруа никогда не пьёт до еды, также не пьёт в одиночестве, и, как по мне, это лучшее доказательство того, что её мнимая любовь к рому – скорее поза, чем порок.

– Но зачем? – не унимался Джерри Келли. – Что может получить такая невероятно красивая женщина, заставляя всех думать, что ею овладела пагубная привычка, если это неправда?

– Пока не знаю.

– Думаешь, она прикрывает этим нечто куда более серьёзное?

– Возможно, – спокойно ответил собеседник. – Но пока я этого не выяснил, предпочитаю об этом не говорить.

– А что ты можешь сказать о её сестре Жюльетте?

– Что есть заводы по производству презервативов, которые держатся на ней. Она покупает их коробками. И не из тех, кто курит между делом, потому что не успевает даже прикурить.

– Настоящая «мужеглотка»?

– Она глотает не только мужчин.

– Ты хочешь сказать, что и…?

Слегка кивнув, Ноэль Фокс добавил:

– Если молоденькие и нежные – она не отказывается.

– Я так и знал!

– Ну и семейка! Остался брат. Что ты о нём знаешь?

– Без сомнения, он «паршивая овца» в семье, потому что он хороший муж, хороший отец и достойный профессор. Никаких пятен в его биографии, он даже старается, насколько возможно, избегать ассоциаций с могущественным братом.

– Загадка генетики! – не удержался от комментария Гаэтано Дердериан. – Один и тот же отец, одна и та же мать, потому что, глядя на них, сомневаться, что они родные, нельзя, – а получились два совершенно разных экземпляра.

– Мы его отслеживаем?

– Конечно! За годы в этой профессии я выучил, что чаще всего заяц выскакивает там, где его меньше всего ждут.

– Шансы, что он причастен к такому сложному делу, крайне малы.

– Я знаю, но не стоит исключать, что всё произошедшее – и то, что ещё может произойти – не связано с одной причиной, а может иметь разные истоки.

– Просто совпадение?

– А почему бы и нет? Я признаю, что если бы речь шла о рядовом человеке, то вероятность, что с ним случится столько несчастий одновременно, была бы крайне мала. Но Ромен Лакруа совсем не обычный человек.

– И что в нём особенного, кроме денег?

– Он действует сразу в нескольких сферах, и его жизнь равна жизни полдюжины человек. У него действительно происходит больше событий, чем у других, и потому не стоит думать, что всё это имеет один источник.

– Я никогда не верил в совпадения, – заявил Индро Карневалли.

– Я тоже, но они всё-таки существуют. Более того – можно сказать, что почти всё в жизни – это совпадения. Исключение – литература. В ней совпадения недопустимы. Ни один серьёзный писатель не станет основывать своё произведение на случайностях, только на железной логике. – Бразилец сложил салфетку, как бы завершая ужин и разговор. – Ну что ж. Двигаемся медленно, но всё же двигаемся.

– Продолжаем в том же духе?

– Конечно. На следующей неделе я хочу, чтобы круг сузился, и чтобы мы ясно понимали, в каком направлении двигаться.

ГЛАВА 3

Гаэтано Дердериан Гимарайнш обожал тишину – почти навязчиво. До того, что распорядился обить стены своего кабинета на Елисейских полях звукопоглощающим материалом, так что, закрывшись внутри, не слышал даже шума пролетающей мухи.

Его подлинным занятием было – думать.

Его мозг накапливал информацию, обрабатывал её, и в нужный момент он закидывал ноги на стол, закрывал глаза и позволял своему внутреннему миру превратиться в густые заросли мыслей – как когда-то, в юности, он воспроизводил по памяти сложнейшие шахматные партии.

Он свободно владел шестью языками, окончил четыре факультета с высшими оценками и был экспертом во множестве сфер человеческой деятельности. Но его главный талант заключался в удивительной способности к анализу. Ещё в молодости он понял, что как гимнастика развивает тело, так размышления развивают разум до невероятных высот.

Те, кто хорошо его знал, утверждали, что его главное достоинство – это редкое сочетание здравого смысла профессора математики и неуемного воображения подростка. Именно это позволяло ему находить простые решения сложнейших задач самыми неожиданными путями.

Некоторые считали, что он зря тратит свой талант, и что ему самое место во главе исследовательской группы NASA или в стенах престижного университета. Но он сам хорошо знал, что монотонность научной рутины – его главный враг, она губит его способности.

Достигнув тридцатилетия, он пришёл к выводу, что мир изменился и общество стало вести себя всё сложнее. А значит, нужно было придумать совершенно новый подход к новым вызовам.

Если раньше всё решали отпечатки пальцев, то теперь – анализ ДНК. Если раньше преступники грабили банки с пистолетом, то теперь – миллионы зарабатываются из-за компьютера, не выходя из дома. Устаревший образ частного детектива с лупой, револьвером и плащом должен уступить место специалисту, владеющему самыми передовыми технологиями.

Однако очень скоро он понял, что в одиночку с этой задачей не справиться.

Какими бы ни были его способности и знания, ему требовалась команда. И он посвятил этому следующие годы.

К началу нового века фирма Derderian y Asociados стала самой изысканной, надёжной и технологически оснащённой частной следственной компанией в мире.

Её клиентами были правительства, корпорации, музеи и особенно страховые компании, которые всегда охотно платили за услуги – ведь в компании действовало правило: не добились результата – не считайте гонорар.

Однажды он выяснил, что главный инженер преднамеренно изменил диаметр одной гайки на две тысячных миллиметра – в итоге, спустя время, двигатели определённой марки автомобилей начали расходовать больше топлива, что вызвало массовое недовольство. Благодаря вмешательству Derderian y Asociados компания избежала многомиллионных убытков и предотвратила будущие диверсии.

Промышленные шпионы, хакеры и «белые воротнички» боялись его больше, чем полицию, потому что знали: его команда – это профессионалы с доступом к самым передовым технологиям.

В мире, который мчится с бешеной скоростью, борьба между преступниками и защитниками закона становилась всё хаотичнее. Коррупция проникла в большинство сфер, и всё труднее было понять – кто на какой стороне.

Derderian y Asociados тщательно расследовали дело по поручению президента Фухимори: отследить счета террористической организации «Сендеро Луминосо», через которые шли деньги от наркоторговли на покупку оружия. Но куда тщательнее пришлось работать спустя годы, когда им поручили выяснить, какие счета использовал сам уже свергнутый Фухимори, чтобы вывезти миллиарды, полученные тем же путём.

И самое печальное было в том, что то, что волки начали жрать друг друга, вовсе не значило, что овцы были в безопасности. Наоборот: чем сильнее дрались волки, тем больше овец они пожирали.

Больше всех пострадал, как водится, народ Перу.

Бразилец не раз доказывал, что он один из немногих, кто умел оставаться хладнокровным и беспристрастным в это сумасшедшее время.

Ему это давалось нелегко, но клиенты это знали, принимали – и платили за это.

Теперь, сидя в углу своего звукоизолированного кабинета, словно медведь в берлоге зимой, он подолгу размышлял, не отрывая взгляда от огромной шахматной доски, стоявшей перед ним.

С тех пор как он покинул профессиональные шахматные круги, он больше ни разу не сыграл ни с кем – даже с самим собой, – но пустая доска стала для него чем-то вроде необычного ежедневника: мысленно он размещал на её клетках фигуры той задачи, которую ему поручили решить.

Многолетняя практика игры в сложнейшие шахматные партии по памяти натренировала его настолько, что он безошибочно знал, где находится каждая пешка, конь или ладья, почему она именно там, и какую функцию должна будет выполнить в будущем.

С того самого момента, как Гаэтано Дердериан Гимарайнш умудрялся расставить каждую фигуру головоломки по нужным клеткам, он по опыту знал: решение обязательно найдётся. Всё, что оставалось, – это определить, сколько тысяч возможных комбинаций может возникнуть, как в сложной шахматной партии.

А этому его начал учить отец, когда он был ещё едва ли выше табуретки.

– Худшее в хороших идеях – это то, что они витают в воздухе, – говорил он однажды коллегам, когда те интересовались его методами работы. – Хорошая идея, если её не зафиксировать, может просто исчезнуть или даже превратиться в плохую. Первое, что нужно сделать – поймать её и поместить на клетку, даже если изначально она не кажется подходящей. Главное – удержать её. А потом, когда каждая идея на своём месте, мы начинаем их переплетать, осторожно двигать, даже сталкивать, но всегда помня, где каждая была изначально. Если она была на f5, и мы видим, что путь в никуда – надо вернуть её туда же и не позволить ей болтаться в воздухе, мешая остальным.

– Хочешь сказать, что твой разум разделён на шестьдесят четыре клетки или отделения?

– В основном так и работаю. Хотя потом каждое из этих отделений делится ещё на шестьдесят четыре клетки, и те – ещё на столько же. Это как двери, которые открываются одна за другой – так мне проще находить нужную информацию.

В каком-то смысле, можно сказать, что мозг этого бразильца был так адаптирован к эпохе, в которой он жил, что функционировал как современный компьютер, обрабатывающий данные по заранее заданным цепям в непрерывном стремлении к логичному ответу.

В лучшие свои времена он играл в двадцать «одновременных» партий с завязанными глазами: проиграл одну, три свёл вничью, а остальные шестнадцать выиграл с блеском – и это наглядно демонстрировало феноменальность его памяти и воображения при работе с шахматными фигурами.

Поэтому в первые недели он целиком посвятил себя «обработке информации», скрупулёзно заполняя клетки доски, в ожидании момента, когда сможет рассмотреть проблему в целом.

В какой-то момент, однако, он понял: даже кропотливая работа его команды не позволит собрать все необходимые данные. Пришлось назначить новую встречу с Роменом Лакруа.

Тот принял его в своём офисе на верхнем этаже корпорации Acuario & Orión на Елисейских Полях. Пернамбуканец не удивился, что кабинет оказался точной копией того, что он уже видел во дворце на берегу Луары, с той лишь разницей, что картины были другими – но также принадлежали кисти Сезанна, Гойи и Пикассо.

– Ну что? – первым заговорил француз, закуривая толстую и дорогую сигару. – Есть продвижения?

– Не особенно, – ответил тот с абсолютным спокойствием. – Структура ваших компаний устроена так, чтобы никто не мог толком понять, где начинается и где заканчивается функция каждой из них. Подозреваю, что даже вы не вполне в курсе, насколько далеко тянутся некоторые ответвления. Если коротко, у меня создаётся впечатление, будто существует некое «государство в государстве».

– Вы хотите сказать, что кто-то меня предаёт?

– Ни в коем случае. Скорее, я думаю, что это – следствие вашей собственной воли.

– Объяснитесь.

– Всё просто. Вы ведь знаете, что иногда ваши компании вынуждены действовать, скажем так, «откровенно не по правилам» – подкупать министров и чиновников, закрывать глаза на определённые проблемы…

– Например?

– Например, одна из ваших продовольственных компаний со штаб-квартирой в Швейцарии использует какао из Кот-д’Ивуара, которое значительно дешевле, чем из других стран.

– И что в этом плохого?

– А то, что на огромных плантациях Кот-д’Ивуара производят самый дешёвый какао потому, что там используется детский труд – речь идёт о настоящей «работорговле», уносящей жизни миллионов детей в Африке.

– Шутите?

– Думаете, я способен шутить о жизни тысяч детей?

– У вас есть доказательства?

– Счета на закупку вашей компании.

– Я не об этом. Я о якобы существующей детской работорговле.

– СМИ, включая и те, что находятся под вашим контролем, публиковали об этом материалы. Международные организации выступали с подробными докладами. Если вы до сих пор игнорировали это, то, видимо, предпочитали не замечать. Тогда, если вас когда-нибудь спросят – вы сможете искренне ответить, что не знали, что ваша компания закупает какао оттуда.

– А если я и правда не знал?

– Значит, вы сами однажды решили, что есть вещи, которых вам лучше не знать. Вы применили принцип: «пусть правая рука не знает, что делает левая». И не стоит удивляться, если теперь я вам говорю, что в вашем бизнесе есть участки, которые вы больше не контролируете.

– Интересно!

– Неужели вы тоже этого не знали?

– Это было бы неуважением к вам, – признал француз, открывая мини-бар, такой же, как в его загородном доме, доставая оттуда два одинаковых бокала и наливая идентичный коньяк. – Да, я осознаю: есть вещи, которые я предпочитаю не знать. Но я и представить не мог, что это привело к появлению целых ветвей в моей организации, которые мне неподвластны.

– Боюсь, так и есть. И в этом нет ничего удивительного. Когда даёшь слишком много автономии людям или подразделениям, велик риск, что она выйдет за рамки. Особенно если человек, которому вы доверяли, умер, а отдел продолжил работу под другим руководством.

– Понимаю, – кивнул Ромен Лакруа. – Кто-то перестарался в стремлении меня защитить.

– Мягко сказано.

– Но, насколько я понимаю, вы эту мягкость не одобряете?

– Не тогда, когда она оборачивается гибелью или порабощением тысяч невинных.

– Рад убедиться, что отчёт, который мне передали о вас, полностью соответствует действительности. Похоже, вы действительно никогда не скрываете, что думаете.

– Особенно в вопросах, касающихся моих клиентов. Моя работа и без того достаточно сложна, чтобы ещё больше её усложнять ложью. Вы меня наняли, потому что в опасности ваша жизнь, а не моя. Поэтому чем яснее всё с самого начала, тем лучше.

– Всё больше убеждаюсь: вы человек умный, но ужасный дипломат, – заметил Лакруа с лёгкой усмешкой. – Но, признаю, я нанял вас именно для этого. Спасибо, что делаете свою работу.

– А я благодарен вам за то, что вы это цените.

– А что мне остаётся? Кто ищет соломинку в глазу ближнего, не замечая бревна в своём, в конце концов сам натыкается на стену. Если я упорно отворачивался от последствий собственных действий, не стоит удивляться, что они теперь обрушились на меня. Что ещё вы хотите узнать?

– Всё, что сможете рассказать.

– О чём?

– О вашей организации, особенно о так называемом «Департаменте новых инициатив». Само название вызывает недоумение – это же тавтология. Инициатива по определению новая, если не новая – уже не инициатива. Почему такая глупость?

– Потому что мои подчинённые – не семантики. И признаю: я понятия не имел, что такой департамент существует. Где он находится?

– В секторе «Воды и питание».

– И чем он занимается?

– Надеялся, что вы мне объясните. У него большая команда и годовой бюджет в 300 миллионов долларов. Мы пока не смогли выяснить, на что уходит столько денег и усилий, ведь за шесть лет существования он не начал ни одного проекта.

– Кто им управляет?

– Некто Клод Табернье.

– Кажется, я его помню, – сказал француз. – Но я не знал, что он теперь там. Он был одним из доверенных лиц Матьяса Баррьера.

– Баррьер – это тот, кто покончил с собой, верно? – Когда собеседник безмолвно кивнул, Гаэтано добавил: – Любопытное совпадение.

– Я не люблю любопытных совпадений.

– Мы уже двое.

Ромен Лакруа пересёк кабинет, нажал кнопку интеркома и приказал:

– Пусть поднимется Клод Табернье из секции «Воды и питание».

Пять минут спустя в комнату вошёл очень высокий, худощавый мужчина. Он вежливо поприветствовал всех, сел прямо, серьёзно, явно озадаченный. Лакруа попытался его успокоить:

– Прежде всего, хочу, чтобы вы знали: я полностью доверял Матьясу Барьеру, а он – вам. Так что вам не о чем волноваться.

–Я не обеспокоен, – ответил вновь прибывший с полной естественностью. – Просто удивлён. Это первый раз, когда я поднимаюсь на «высший этаж».

–Отлично! Перейдём к делу. Прошу вас говорить абсолютно откровенно, поскольку господин Дердерян, о котором, полагаю, вы уже что-то слышали, должен быть в курсе всего. Чем конкретно вы занимаетесь в этом загадочном «Департаменте новых инициатив»?

–Что вы имеете в виду?

–Ну, какие инициативы вы, как правило, принимаете? —Никаких.

Этот короткий и искренний ответ сбил с толку обычно уравновешенного Ромена Лакруа, который после нескольких секунд замешательства переспросил:

–Никаких?

–Совершенно никаких, – подтвердил собеседник.

–Вы хотите сказать, что в корпорации существует департамент, который абсолютно ни на что не годится?

–Я этого не говорил, – поспешил поправить его Клод Табернье. – Он полезен. Более того, мы, пожалуй, одни из самых загруженных. Но уверяю вас, что, несмотря на название, этот департамент ни разу не проявил хоть какой-то инициативы. Наша настоящая миссия – всегда идти следом.

–Следом за чем?

–За событиями.

–Какими событиями? Поясните, пожалуйста.

–Скажем так: мы – «тыл» корпорации. «Пожарные», а точнее – метла, которой подметают обломки, остающиеся после того, как что-то ломается. А ломается, поверьте, слишком часто. – Долговязый выпрямился, поудобнее устроился в кресле и, покашливая, продолжил всё тем же монотонным голосом: – Несколько лет назад Баррьере попросил меня возглавить то, что мы условно называем «резервные фонды». Суть в том, чтобы управлять ими с такой степенью конфиденциальности, чтобы даже вы не имели точного представления, на что они тратятся.

–Взятки?

–В том числе. Как вы знаете, вы и генеральные директора ведёте крупные дела с высокопоставленными лицами, с которыми заключаете неофициальные соглашения. Но всегда остаются «хвосты» – недовольные элементы, которые могут сорвать выгодную сделку. Наша задача – не допустить, чтобы эти угрозы материализовались, и уладить всё к всеобщему удовлетворению.

–То есть, иными словами, коррупция второго эшелона. —В том числе.

–Но почему тогда департамент называется «Департамент новых инициатив»?

–Признаю, название крайне неудачное, – честно ответил он. – Но оно помогает обосновывать расходы, которые иначе вызвали бы подозрения. Никто не будет спорить, если вы потратили миллион долларов на исследование нового лекарства, разработку прототипа электромобиля или на технико-экономическое обоснование сахарной плантации в Танзании, несмотря на то, что вы там никогда не были. А вот полмиллиона, переданные заместителю министра – не объяснишь.

–Понимаю.

–Но можете быть уверены: у нас всё задокументировано, и вы в любой момент можете ознакомиться с отчётами. Хотите, принесу?

–Боже упаси! – поспешно ответил Ромен Лакруа, отмахнувшись рукой. – Я доверяю вашему слову и здравому смыслу, как доверял бедняге Маттиасу Баррьеру. Более того, прошу вас считать, что этого разговора не было. Я предпочитаю думать, что эти деньги пошли на исследования в Танзании, на Филиппинах или на Галапагосах. Но прошу вас оказывать полную поддержку господину Дердеряну и ничего от него не скрывать.

–Совсем ничего?

–Совсем ничего, потому что очевидно, что завтра с него никто не потребует отчёта о действиях департамента в моей компании.

–Как прикажете. Хотите знать что-то ещё?

–Только одно: кто бы понёс ответственность, если бы вдруг вскрылись какие-то нелегальные действия?

–Раньше это был господин Баррьер, а теперь – я. За это мне и платят. И, между прочим, неплохо. – Впервые долговязый изобразил подобие улыбки и добавил: – Но не волнуйтесь, мы всегда действуем очень осторожно.

–Спасибо. Это всё.

Теперь уже абсолютно спокойный Клод Табернье обратился к бразильцу:

–Вам что-то нужно уточнить?

–Пока нет, но завтра я к вам зайду. —Когда угодно.

Он вышел, и, когда оба мужчины остались одни, переваривая услышанное, француз произнёс, словно говорил не о себе:

–Я подозревал, что происходит нечто подобное, но всегда старался держаться в стороне. К счастью, у меня есть люди, которые умеют защищать меня даже от самого себя.

–Вы не возражаете, если я проведу тщательное расследование деятельности этого департамента?