Арзамас порубежный

В данной реформе было указано, что если при обыске у подозреваемого находят "поличное" или иные вещественные доказательства совершенного им преступления, то этого человека надо немедленно отнести к разряду "лихих людей" и казнить, если даже во время пытки он будет отрицать свое участие во вменяемом ему преступлении.

Так обыск и его результаты стали главными в процессе судопроизводства.

При этом от правоохранителей требовалось еще и выявление всех соучастников расследуемого преступления, для чего сыскные мероприятия надо было проводить также и в отношении лиц, в доме которых был схвачен разбойник и обнаружена различная разбойная "рухлядь".

Поощрялись доносы.

С созданием Разбойного приказа, которому поручалось проведение сыскных мероприятий и дознание по делам душегубного, разбойного и изменнического характера, и совершенствованием его деятельности в раскрытии преступлений стала широко применяться такая важная и новая процедура, как очная ставка.

В качестве средства получения признания и выявления соучастников разрешалось применение пытки. При этом активно внедрялись телесные и членовредительские наказания, клеймение и лишение свободы преступников.

На каждой "губной" территории, совпадающей по границам своей юрисдикции с уездом, в котором находилась соответствующая "губная изба", была введена обязательная регистрация всех вновь появляющихся там людей с целью выявления скрывающихся от правосудия разбойников.

Бекетов, до того молча и с большим интересом слушавший Ларина, неожиданно спросил:

– А чем должны заниматься, к примеру, арзамасские губной староста со своим губным целовальником?

Петр, обрадованный искренней заинтересованностью Григория, с готовностью пояснил:

– Занятия у губных старост и губных целовальников, на первый взгляд, в любом уезде примерно схожие. Но, на самом деле, между ними – огромная разница.

– И какая же? – поинтересовался Бекетов.

– Губные старосты – люди, после воеводы, самые уважаемые в своих уездах и выбираются всем уездным людом из грамотных, в основном, отставных, дворян и детей боярских. В их руках – вся власть по разбойным и татебным делам на уездных территориях, и в случае отсутствия где-либо, по той али иной причине, местного воеводы – именно губной староста начинает управлять уездом; причем, в сем случае, даже городовой дьяк с приказной избой и городовой приказчик с его людьми (являющиеся разными по задачам органами местной административной власти – прим. автора), не молвя уже о прочем приказном люде, должны подчиняться ему беспрекословно.

– А губные целовальники?

– Что касается губных целовальников – товарищей старостиных, то их, в помощь губным старостам, выбирает токмо тягловый люд уезда из лучших неслужилых посадских и уездных людишек, хотя бы и неграмотных, но не бедных и сердцем храбрых.

Ларин опять увлекся и тут же завалил Бекетова как необходимой, так и не очень нужной, тому информацией.

Он пояснил Григорию, что сразу после выборов губной староста сначала едет в Москву в Разбойный приказ целовать крест на верность царю и получать подробный наказ от приказной власти, и лишь потом, по возвращении в свой уезд, приступает с Божьей помощью к вверенным ему делам, а губной целовальник присягает на верность государю и законам Русского царства в своем уездном городе в присутствии местного воеводы и приступает к исполнению порученных обществом обязанностей немедленно после "целования креста" (присяги – прим. автора).

Главной целью деятельности губных старост является борьба с лихими людьми на уездной территории, хотя в их ведении, помимо душегубных, разбойных и татебных дел, находятся еще и поджоги, изнасилования, совращения из православия, непочтения к родителям и прочие противоправные деяния. А иногда на них возлагаются… даже такие обязанности, как проведение гражданского суда, сбор доходов и преследование "кормчества" (тайного производства и торговли спиртными напитками при установленной на них законом государственной монополии – прим. автора).

Губные целовальники же, в первую очередь, отвечают за сбор податей, таможенных и торговых пошлин и выполнение судебных решений, хотя в их полномочия входит также и розыск воров, разбойников, душегубов и прочих татей, отчего, по сути, они являются главными помощниками губных старост в борьбе с уездной преступностью.

– Ну, а чем же, тогда, занимается особый обыщик? Чем он отличается от тех и других? – спросил Бекетов у подьячего, когда тот ненадолго замолчал.

– Да, по сути, ничем… Разница – в их властных правах! Когда на местах ни воевода, ни губной староста с губным целовальником не справляются с какими-то крайне опасными шайками разбойников-душегубов – к ним на помощь из Москвы направляются особые обыщики, которые с помощью выделенных им воеводской властью вооруженных отрядов и путем грамотного сыска находят лежбища этих татей и беспощадно их там уничтожают, а оставшихся в живых доставляют в уездный острог и после пыток прилюдно казнят. Обычно вместе с особым обыщиком в уезд направляется и один из подьячих Разбойного приказа. В нашем случае – это я, – добросовестно ответил ему Петр.

– Понятно… – глубокомысленно подвел итог состоявшемуся разговору Григорий. – На первый раз, пожалуй, хватит. Опосля, как-нибудь, доскажешь. А ныне ехать пора!

И Бекетов с Лариным, вдоволь напившись воды из бурдюков и забрав котомки с провизией, неспешно взобрались на своих хорошо отдохнувших на лужайке с сочной травой коней.

Скакали они долго – до тех пор, пока не стало смеркаться.

Только тогда всадники остановились, спешились и, держа своих слегка взмокших лошадей на поводу, свернули с дороги немного в лес. Там, в небольшой сухой ложбинке, невидимой с дороги из-за сосновых стволов и придорожных густых кустов, Бекетов с Лариным, привязав коней к ближайшим от них деревьям и разведя костерок, скромно поужинали и, договорившись о времени дежурной смены каждого из них, поочередно выспались.

Второй день их путешествия был полностью похож на предыдущий. Отличие было лишь в том, что на своих дневном и ночном привалах Григорий с Петром обошлись без длинных разговоров.

Аналогично прошли и третьи сутки их поездки.

Разнообразием же четвертого дня с начала их путешествия стал едва различаемый колокольный звон городских храмов при объезде ими старой русской столицы – славного града Владимира.

В остальном, все было – как обычно, кроме того, что в этот раз Бекетов с Лариным захотели проехать засветло как можно дальше, чтобы остановиться на ночлег уже не в сумерках, а чуть пораньше, с возможностью осмотреться на местности, и более тщательно выбрать место для своей ночной стоянки, так как уже совсем скоро, на их пути, должны были начаться неспокойные во все времена для путешествующего люда знаменитые муромские леса.

Теме окружавших Муром дремучих лесов, через которые им уже завтра предстояло держать свой путь, и был посвящен, в этот раз, их ночной разговор у костра.

– Слышь, Петр! Ты, вроде, все о нашей Руси знаешь. Расскажи, пошто в народе муромские леса страшными кличут? – уже привычно спросил у Ларина удобно расположившийся у потрескивающего костра Бекетов.

– Оттого, что нечисти в них всякой полно! С незапамятных времен творится в сих лесах всяческая чертовщина. Мрачные сосны, угрюмые ельники, зловещие болота – уже сами по себе наводят на каждого страх. А тут еще слухи про то, что водятся в сих непроходимых лесных чащобах водяные, лешие и кикиморы всякие. Про ведьм тоже молвят… – заблестели глаза у вмиг оживившегося Петра.

– А я, вот, слышал, что леса муромские больше разбойниками, в них обитающими, страшны, чем нечистью всякой, – улыбнулся слегка Григорий, которого эти байки о чертовщине никогда не впечатляли.

– О-о… О разбойниках муромских тоже рассказано путниками немало. Недаром земля сия краем лихих людей зовется! Ведь тут сразу несколько торговых шляхов проходят. А татям от сего сплошное раздолье. Сразбойничал али сдушегубствовал на шляхе и тотчас скрылся в непросветной чащобе от слуг государевых… Ищи – свищи его родимого! Тут центр вотчины самого известного в недавнем прошлом разбойника Кудеяра, молвят, был… А вотчина его, по слухам, аж до самых наших южных рубежей простиралась! Толкуют, что до сих пор, когда купцы собираются в дорогу, и их путь лежит через чащи муромских лесов, они, на всякий случай, прощаются с родными навсегда, а коли живыми возвращаются – заказывают в храмах молебны…

В этот момент совсем рядом с путешественниками что-то хрустнуло, и тут же где-то наверху громко ухнула сова.

Бекетов с Лариным, не сговариваясь, дружно перекрестились.

– Да, ну тебя, к лешему, Петр! – мгновением спустя, рассмеялся Григорий. – На ровном месте нагнал страха… Ты, я смотрю, большой мастак на подобные дела! Расскажи-ка мне лучше о настоящем Хлопке Косолапе, под которого ныне рядится какой-то арзамасский вражина!

Ларин, до последних слов особого обыщика продолжавший опасливо крутить своей головой по сторонам, сразу успокоился и уверенным тоном ответил Бекетову на его вопрос:

– Пять лет назад, когда Русь, из-за голода, заполонили разбойные шайки, разорявшие целые уезды, под Москвой появилось войско разбойников, числом в пятьсот человек, во главе которых стоял досель никому неизвестный атаман Хлопок Косолап. Орудовало оно сразу на нескольких шляхах: от Смоленского до Тверского. Два года он безнаказанно хозяйничал возле самой Москвы, убивая купцов и грабя их обозы. Не жаловал и дворян с детьми боярскими. Коли попадал кто к нему в руки – живым не уходил. А три года назад, осенью, между его разбойниками и царским войском произошло серьезное сражение, в котором Хлопок был разбит и раненым попал в плен. Ну, а затем, как водится в таких случаях, он вместе с другими пленными татями из его войска был прилюдно повешен.

– А… То, когда царский воевода в сражении с холопами погиб? – припомнил данное событие Григорий.

– Ну, да! – обрадовано подтвердил Ларин.

– Так, тогда супротив разбойничьего войска всего сто наших московских стрельцов было царем послано… Но и сим числом они справились с татями. Большая часть сих разбойников полегла под пулями служилых. Остальные разбежались по лесам и надолго не высовывали оттуда своего носа. Да… тот Хлопок был очень силен… Не думаю, что нынешний разбойный самозванец схож с ним умом и силой! – подытожил Григорий эту ночную беседу. – Ну, все… Спать! Нынче, Петр, ты спишь первым, а я – опосля. Так что, давай, не тяни и ложись побыстрее. Твое время пошло!

Разговор у костра стих, но Бекетов еще долго мысленно перебирал в голове его отдельные нюансы…

Следующий – пятый – день их поездки был похож на предыдущий, как две капли воды, вплоть до того момента, пока дорога не привела столичных всадников в те самые дремучие леса, за которыми был спрятан древний Муром.

По обеим сторонам шляха, во всю непроницаемую глубину этих чащоб, виднелись окруженные высоким и весьма густым ельником непроходимые болота, расположенные вперемешку с поросшими мхом сыпучими песками, и разновидные мрачные поляны, частично или полностью заваленные несколькими поколениями истлевающих исполинских сосен.

– Вот… Оно! – само собой вырвалось у впечатлительного Ларина.

– Что еще за "оно"? – озадаченно хмыкнул Бекетов.

– Логово злых духов… Настоящее жилище нечистой силы и лихих людей! – опасливо пояснил Петр.

– Сказок наслушался?! – саркастически вернул его своим вопросом к реальности Григорий. – Ты по сторонам лучше смотри, а то нынешних – настоящих, а не былинных – разбойников прозеваешь. И снесут они тебе вмиг твою головушку, сказочными страхами с избытком набитую… да, и мне, по твоей милости, заодно достанется…

Ларин слегка насупился, но, безропотно замолчав, стал более внимательно всматриваться в окружавшую их путь лесную чащу.

Так они проследовали еще с добрый десяток верст, пока Бекетов, взглянув на заходящее солнце, не дал команду остановиться и искать место для ночлега.

Спешившись неподалеку от показавшейся им подходящей для ночного отдыха поляны, находящейся в десятке саженей от дороги, они, ведя своих четвероногих напарников на поводу, не без труда пробрались через низковатый в этом месте придорожный кустарник и тихо вышли на небольшую, свободную от поваленных сосен, лужайку с высокой травой.

Привязав коней к двум ближайшим соснам так, чтобы тем было удобно пастись на отведенной им территории лужайки и в то же время находиться в наибольшей зоне безопасности от внешних угроз, обеспечиваемой с трех сторон непроходимым завалом из полуистлевших упавших деревьев, а с четвертой – наскоро разожженным костром, Григорий с Петром комфортно расположились на ночлег на небольшом участке с предварительно примятой ими травой, находящемся между огнем и их лошадьми.

Тем временем окружавшая их мрачная атмосфера сделала свое дело, и приготовившийся после легкого ужина ко сну Бекетов зарядил и положил возле своей правой руки пистоль и вынутую из ножен саблю, а испытанный в сражениях острый протазан отдал на время ночлега Ларину, который тут же обрадовано положил его подле себя.

Григорий хотел было снять и притороченный к седлу саадак, но потом благоразумно решил, что ночью от него, в любом случае, будет мало толка, и оставил его на месте.

После этого он лег поудобнее на быстро сделанный из еловых веток лежак и, пользуясь тем, что первая очередь на право сна, в эту ночь, была у него, уже через минуту сладко засопел носом.

В середине ночи из последних сил бодрствующий Петр осторожно разбудил Григория и, не дожидаясь момента, когда тот окончательно разомкнет глаза, тут же улегся на свой еловый лежак, мгновенно погрузившись в крепкий сон.

Бекетов медленно приподнял голову со служившего ему ночью подушкой его водяного бурдюка, внутри которого питьевой воды осталось ровно на одни сутки, и, позевывая, принял полулежащее положение, опершись на правую руку.

Костер горел хорошо, и подбрасывать в него сухие ветки пока не требовалось.

В ночном звездном небе ярко светила желтоликая луна, а окружающий их лес, как всегда, полнился самыми разными таинственными звуками. Впрочем, также было и во все предыдущие их ночи…

Но, вот, совсем рядом, слева от него и в пяти саженях от костра, вдруг тихо хрустнула ветка под тяжестью какого-то неосторожно наступившего на нее грузного тела, и дремотное состояние у Григория враз исчезло.

Не проявляя внешне никаких эмоций, он моментально напрягся и стал тщательно вслушиваться в звуки ночного леса.

Буквально через мгновение немного в стороне хрустнула еще одна ветка, и тут же неожиданно слегка забеспокоились их кони.

Бекетов знал, как обычно волнуются лошади, чуя дикого зверя, но нынешнее их беспокойство было явно другого вида.

"Похоже, что к костру и нашим лежакам подбираются какие-то люди, не желающие, чтобы мы их обнаружили раньше времени", – мгновенно понял Григорий. – Следовательно, это – те, от кого ничего хорошего нам ждать не приходится".

Страха не было. Бекетов слишком часто участвовал в больших и малых вооруженных схватках с врагами, где на кону была его жизнь, чтобы кого-то или чего-то бояться.

Как правило, в такой момент его всегда охватывали азарт и совершено особенное – боевое – волнение.

Овладели они им и сейчас.

В это время у него обычно появлялось лишь одно отчетливое желание – желание, чтобы бой начался как можно быстрее.

И это достаточно скромное его пожелание, в данную ночь, осуществилось как никогда быстро.

В пяти шагах от него, в свете костра, неожиданно мелькнула громадная тень, и Бекетов, резко повернув свою голову, увидел, как огромный косматый мужик с чем-то острым в занесенной вверх руке пытается в два прыжка преодолеть разделяющее их расстояние со вполне понятной в его отношении целью.

Григорий, не раздумывая, схватил опиравшейся до того на лежак рукой свой пистоль за рукоятку и, мгновенно повернувшись на спину, в упор выстрелил в нападавшего.

Пистоль не подвел. Раздался оглушительный выстрел, и косматый мужик замертво упал у ног Бекетова.

Однако нападение на этом не закончилось.

С той же стороны, откуда, перед этим, выскочил из тьмы неизвестный лесной "убивец", появился второй душегуб, который с диким устрашающим визгом стал стремительно приближаться к Григорию, отчаянно размахивая длинным клинком без какой-либо гарды в районе его рукоятки.

Ситуация обострилась до предела.

Ощутив близкое дыхание смерти, Бекетов единым коротким рывком приподнялся на одно колено и, отбросив в сторону разряженный пистоль, тут же взял в правую руку свою саблю.

На эти действия у него ушло не более двух секунд, что, в конечном счете, и спасло ему жизнь.

В тот момент, когда его визжащий противник нанес по нему рубящий удар сверху, Григорий первым движением своей сабли уверенно отвел летящий на него клинок в сторону от себя, а вторым, последовавшим за первоначальным через неуловимое взглядом мгновение – насквозь проткнул ею нападавшего…

Душегуб громко охнул и мешком повалился на Бекетова, которому, к его счастью, удалось сначала перенаправить свободной рукой падающее тело на землю возле себя, а затем, с трудом вытащив из него саблю, наконец-то, вскочить на обе ноги и принять боевую стойку.

И сделано это было, как никогда вовремя. На него, с рогатиной наперевес, уже несся очередной разбойник.

Приготовившись к отражению данного нападения, Григорий, как опытный воин, не забыл, при этом, проконтролировать боковым зрением и боевую позицию их ночного лагеря в районе лежака Петра.

Там, в это время, тоже складывалась весьма непростая ситуация.

Испуганно вскочивший от выстрела бекетовского пистоля Ларин поначалу ничего, спросонья, не понял, но, к его чести, довольно быстро пришел в себя и, не растерявшись при приближении к нему, с его стороны, двух душегубов с топорами в руках, принялся хаотично, но весьма энергично, тыкать доверенным ему Григорием протазаном в их направлении, не подпуская к себе незваных гостей ближе, чем на пять-шесть шагов.

Успеху такой оборонной тактики не в малой степени способствовал фактор узости прохода к его лежаку, сильно ограниченного, с одной стороны, костром, а с другой стороны – краем непроходимого завала деревьев, но Ларин, надо отдать ему должное, и сам своими уверенными действиями не предоставлял разбойникам никаких шансов на прорыв по его флангу обороны ночного лагеря, являвшегося, ко всему прочему, последней преградой на пути татей к находящимся на привязи лошадям путешественников, издававшим все это время тревожное ржание.

Тем временем душегуб с рогатиной угрожающе закричал и сделал ею смертельный, как ему самому показалось, выпад в направлении неподвижно стоявшего на его пути Бекетова.

Однако Григорий ловко увернулся от этого предсказуемого приема "рогатинного" боя и тут же мгновенным веерным движением своей сабли в горизонтальной плоскости наполовину рассек одно из предплечий напавшего на него разбойника, отчего тот заорал благим матом и, бросив рогатину, отскочил на добрый десяток шагов от костра.

И в тот же момент его непострадавшие в бою подельники с топорами, поняв, что сражение ими, по существу, проиграно, быстро подхватили под руки громко стонущего от боли раненого и вместе с ним растворились в ночном лесу также стремительно, как и появились…

Только тогда все еще остававшиеся на своих боевых позициях Бекетов и Ларин одновременно посмотрели друг на друга и, опустив руки с оружием, облегченно вздохнули.

После этого Григорий, первым делом, вновь зарядил свой пистоль и, забрав у мертвых клинок с простенькими самодельными ножнами и поясной портупеей, а также нож с кожаным чехлом, столкнул трупы убитых им разбойников в небольшой овражек, по которому, видимо, незаметно и подобрались к ним привлеченные ярким светом их костра лесные тати.

Потом он вместе с Петром, чтобы не стать отличными мишенями для каких-нибудь иных лихих людей, у которых может оказаться на руках пищаль или саадак, потушили костер до состояния тлеющих углей и осторожно присели возле взбудораженных лошадей ради своего и их полного успокоения.

Несмотря на благополучное окончание столь скоротечного ночного боя, сильное нервное напряжение у новоявленного особого обыщика и его молодого помощника не спадало вплоть до самого рассвета, едва дождавшись которого, они, не мешкая, покинули это опасное место.

Спешиться и немного раскрепоститься после пережитого всадники позволили себе лишь при наступлении времени обеденного привала.

– Что же это было? – наконец-то, задал Бекетову терзавший его с ночи вопрос Петр.

– Разбой, который мы пресекли, – кратко ответил ему Григорий.

– Да… разбой и душегубство… А ведь, ежели б не ты, Григорий Кузьмич, лежали б мы нынче холодные на той лужайке в муромском лесу, и грызли б нас там дикие звери… – благодарно и даже несколько благоговейно в адрес Бекетова произнес искренне зауважавший его после произошедшего ночного события Ларин. – А саблей так владеть, как ты, трудно научиться?

– Всему можно научиться, ежели прилежание к сему иметь. Но военному делу лучше, конечно, учиться сызмальства. Кстати, давай-ка, Петр, рассмотрим повнимательнее наши боевые трофеи.

С этими словами Григорий достал клинок и нож, доставшиеся им от разбойников, и внимательно рассмотрел их, по очереди, при дневном свете.

Будучи опытным воином, он сразу определил, что немного похожий на саблю клинок с рукояткой без гарды – это не что иное, как отличавшаяся от прочих видов клинкового оружия своей балансировкой и меньшей кривизной "сэшхо" (появившийся еще в 13-м веке вид холодного оружия конного воина горцев и степняков — прототип будущей кавказской шашки – прим. автора), а однолезвийный прямой легкий нож с выполненной из бараньего рога рукояткой, не имеющей ограничителя, и широким, в два пальца, клинком, длина которого по протяженности равна мужской ладони – это обычный восточный "бычак" (появившийся еще у гуннов вид острого предмета, используемого в походе и на охоте – прототип будущего кавказского бытового ножа – прим. автора).

– Восточное оружие! – подвел короткий итог своему тщательному осмотру Бекетов. – Любопытно, конечно, было б узнать, как оно попало к душегубам. Хотя и так понятно: то ли от убиенных ими купцов, что с дальних земель возвращались, то ли от добывшего его в честном бою с крымчаками или ногайцами какого-либо служилого, ими жизни лишенного.

– А ножны, портупея и чехол? – поинтересовался Ларин.

– Самодельные. Слишком простенькие на вид. На Востоке так не делают. Там "обувка" всегда соответствует содержанию! – многозначительно пояснил особый обыщик.

– А… понятно, – с умным видом выдавил из себя подьячий.

– Ну… раз понятно, тогда принимай подарки! – неожиданно произнес Григорий и протянул Петру осмотренные трофеи.

– То мне все? – не веря своему счастью, переспросил Ларин.

– Тебе-тебе… А то, что это за помощник особого обыщика, у которого даже оружия своего не имеется?!

– Токмо, ведь, я того… пользоваться ими не умею, – смущенно промямлил Петр.

– А для такого оружия большого ума не надо. Бычак – он, вообще, не боевой нож. Токмо выглядит грозно. Но за неимением кинжала сойдет для обороны в ближнем бою. А владение сэшхо еще проще. Ею, находясь на коне, обычно наносятся три вида мощных рубящих ударов: сверху вниз направо, сверху вниз налево и сразу, после резкого вытаскивания ее из ножен, горизонтально вправо, – терпеливо объяснил Бекетов подьячему особенности обращения с трофейным оружием и тут же наглядно продемонстрировал ему приемы фехтования с сэшхо.

Затем он заставил Ларина несколько раз повторить эти движения и отстал от того только тогда, когда они у него стали более-менее получаться.

После этого Григорий продемонстрировал Петру четыре укола, наносимых острием клинка сэшхо: вполоборота налево, вполоборота направо, вниз налево и вниз направо, и вновь заставил последнего несколько раз повторить показанные им движения.

– Будешь учиться сему каждый раз, когда для подобных дел будет время, и, может, когда-нибудь, сие умение спасет тебе жизнь, – дал своему помощнику последнее напутствие Бекетов.

– А как же ею обороняться? – вдруг спросил его Ларин.

– Да… как придется. То – не оборонительное, а сугубо наступательное оружие. Ну, а ежели втянулся в затяжной бой али бьешься не верхом, а пешим – дерись ею, как на палках в детстве. Отбивай все удары противника и жди момента, когда сможешь нанести ему свой! – окончил Григорий краткий курс воинского обучения Петра.

Внимательно слушавший его Ларин лишь молча вздохнул.

– Не вздыхай, подьячий! То тебе не бумагу марать! Как про вас люди-то говорят: "Подьячий любит принос горячий" али, вот еще: "Кто подьячего обманет, тот трех дней не проживет"… – пошутил Бекетов.