Рейс в одну сторону 4

Она смотрела в сторону молодой парочки. Шишкину, на вид, двадцать пять лет – не больше, а Елене – двадцать, хотя на первый взгляд, она едва тянет на семнадцатилетнюю. Маргарита видела, как маленькая беременная женщина, подошедшая к лаборанту уверенным шагом, присела перед ним на корточки, и посмотрела ему в лицо. Он, по-прежнему, находился без сознания, но Елена, похлопав его по щекам, привела его в чувство. Маргарита отметила про себя, что такое не всем удавалось сделать после ее сеансов, а тут, смотри-ка ты – с первого раза получилось! Да, теперь Елена выглядела не той маленькой глупой девочкой с наивным взглядом, каждую минуту ждущей подсказки в каком-нибудь простом деле. Теперь она была похожа на мудрого, уверенного в себе человека, что отчасти было связано с тем, как смело Елена приняла важное решение завоевать доверие Шишкина, несмотря на протесты Маргариты.

Как только Шишкин открыл глаза, Елена горячо зашептала, низко наклоняясь над его лицом:

– Я знаю – у вас был пистолет, и вы хотели нас убить, так ведь?

– Ничего не понимаю, – медленно проговорил Шишкин, отходя от обморока. – Какой еще пистолет? Никого я не собирался убивать: мне насос нужен.

– Какой еще насос? – зашипела на него Елена, оглядываясь на Маргариту, но та лишь молча наблюдала за этой забавной картиной, не пытаясь вмешиваться в разговор двух молодых людей.

– Обыкновенный вакуумный насос для электронного микроскопа, – как ни в чем ни бывало ответил Шишкин, потирая на руках те места, в которые впилась тонкая стальная проволока, затянутая на них Кульковым. Проволока блестела при свете ламп, но Елена не обращала на нее внимания.

– А разве в микроскопах есть насосы? – недоверчивым тоном спросила она.

– В микроскопах еще и не то бывает, – ответил Шишкин, усмехнувшись.

– Вот врете же всё! – вдруг вскипела Елена. – А скажите, зачем вы сюда на самом деле пришли, а?

Шишкин устало выдохнул:

– Я же вам сказал – за насосом.

– Не верю я вам – ерунда какая-то! Зачем тогда вам пистолет?

– Не было у меня никакого пистолета, – вновь вздохнул Шишкин.

– И хватит тут вздыхать! – выкрикнула Елена. – Кульков мне лично его показывал!

– Кто?

– Кульков! Мы с ним тут уже третий день торчим – боимся выйти, – ответила Елена, никак не желая успокаиваться. – Еще хотите шоколадку: у меня остался кусочек? – тут же спросила она спокойным голосом.

Мгновенная перемена в ее поведении несколько озадачила Шишкина, но он, стараясь не подавать вида, спокойно ответил:

– Нет, спасибо: я шоколад ем только с чаем, иначе легко поперхнуться…

– Ой, я тоже его чаем запиваю! – радостно воскликнула Елена и захлопала в ладоши.

Шишкин посмотрел на нее, как на полоумную, но, тем не менее, поддержал ее улыбкой.

Маргарита наблюдала за ними издалека, отмечая резкие перемены в настроении Елены, зная, что для беременной это нормальное явление. До ее ушей доносились некоторые слова, правда, о чем говорила эта парочка, ей не было понятно. Впрочем, она и не пыталась прислушиваться к их разговору: в конце концов, главное – результат.

Разговор длился минут пятнадцать. Маргарита устала сидеть на неудобном стуле без спинки. Она встала и пошла мимо кроватей, стоявших в метре от нее, стараясь не наступать на то, что валялось на полу. Повсюду были разбросаны мелкие детали какого-то аппарата, разобранного еще до появления на этом складе Елены и Кулькова.

Тут до ее слуха донесся подозрительный шум, будто кто-то хотел взломать замок и проникнуть на склад. Она знала, что Кульков вряд ли стал бы сюда ломиться, учитывая его способность проникать куда угодно без всякой двери. Значит, это был чужак. Маргарита покачала головой: вот только чужаков ей сейчас не хватает.

Она повернула голову в сторону Елены и Шишкина: те смотрели на нее – видимо, тоже услышали подозрительный шорох. Маргарита приложила к губам указательный палец. Елена кивнула. Вслед за ней кивнул и Шишкин. В это момент дверь с шумом распахнулась – на пороге стоял Кульков:

– Ну, что, бедолаги, не ждали?

Он расхохотался во весь голос. Маргарита с облегчением выдохнула. Елена и Шишкин посмотрели друг на друга и тихо рассмеялись.

– А я кое-что вам принес! – крикнул Кульков, не боясь, что кто-нибудь их услышит. – Налетай, пока все не сожрали!

У Елены округлились глаза: она разглядела под мышкой у Кулькова огромную палку докторской колбасы, а в руках он держал два больших целлофановых пакета, битком набитых чем-то округлым и угловатым. Воображение тут же нарисовало ей коробки с… С чем же они могут быть, интересно?

– Тут на всех хватит! – сказал Кульков и поставил пакеты на пол.

Елена тут же оказалась рядом с ним: она залезла носом в один из пакетов и не поднимала оттуда головы до тех пор, пока Кульков на нее не прикрикнул.

Маргарита подошла к Кулькову.

– Спасибо вам, – сказала она тихо и положила руку ему на плечо.

– Не за что, – ответил он. – А у меня, вот, костюмчик «полетел» – пришлось через дверь идти, как нормальному человеку.

– Вот и хорошо, что через дверь, – ответила Маргарита.

– Что ж тут хорошего? – возмутился Кульков. – Как же мне теперь быть: сквозь стены я уже не пройду?

– А, может, этого теперь и не нужно? – спросила Маргарита.

– Много вы понимаете! – ответил Кульков, стряхивая ее руку со своего плеча. – Ладно, я к себе – в мастерскую.

С этими словами он подошел к тому аппарату, откуда в первый раз принес батарейки для своего костюма, и полез внутрь.

– Ну и пусть там сидит, – обиженным тоном сказала Елена и вновь полезла в пакет.

Глава 4

Дорога до столовой явно затянулась. Трясогузов отметил про себя, как пару раз на его пути коридор круто сворачивал направо, а этого еще вчера не было – всё время он ездил по прямой дороге, а тут – сюрприз…

Еще и Аркашка как сквозь землю провалился, отчего толстяку стало немного страшновато в этом изменившемся пространстве. Трясогузов остановил свое кресло и оглянулся назад, прикидывая, сколько километров он отмахал. «Примерно два», – мелькнул в голове ответ, явно его не удовлетворивший. Жаль, что у него не было счетчика, по которому бы он точно сказал, сколько проехал, а то получилось бы, что он преодолел всего лишь пятьсот метров, а это обидно…

Толстяк покачал головой: лезет же всякая чушь с утра. Тут же до него дошло, что тряска прекратилась, и вокруг стало спокойно. Он выдохнул и включил мотор на первую скорость: теперь не нужно никуда торопиться, даже если за ним гонятся головорезы из отдела наблюдения. Трясогузов пытался рассуждать здраво: если за час блуждания по коридору он никого не встретил, тогда можно говорить о том, что он не нужен никаким убийцам. Думать так было, конечно, приятно, но, с другой стороны, кто сказал, что они выполнили свой приказ и теперь не тронут лично его? И почему они должны прекращать поиски, раз свернули не в ту сторону? Диверсанты, скорее всего, люди пришлые, и, стало быть, с местной обстановкой не знакомы. Трясогузову вновь стало неприятно. «Значит – это дело времени», – ответил он сам себе, и от этого ответа его настроение еще больше испортилось.

Да, от той уверенности, которую он испытал пять минут назад, оглянувшись в пустой коридор, теперь ничего не осталось.

Толстяк вновь испуганно посмотрел назад, прислушиваясь к посторонним звукам. Нет, он ничего не слышал, но это совсем не значит, что никого нет рядом. Вдруг диверсанты используют какие-нибудь бесшумные приспособления, чтобы подкрасться к нему незаметно? Или идут таким путем, который ему неизвестен, и через несколько минут выскочат перед ним, как черт из табакерки?

– Вот же зараза! – вслух сказал толстяк: такие мысли тоже его не успокаивали, потому что не было выхода – разве что бежать отсюда, проходя сквозь стены…

Однако такой возможности ему никто любезно не предоставил, «одолжив» на время какой-нибудь специальный костюм или дав выпить чудесное зелье, позволявшее растворяться в кирпичах и бетоне. Оставалось то единственное, чем можно было воспользоваться для своего спасения, тем, что всегда было при нем – его ум.

При этой мысли он чуть не рассмеялся во весь голос: если бы у него был ум, он бы не сидел здесь, как загнанный заяц, и не пялился бы выпученными глазами в белый кафель стен коридора.

– А где бы я тогда сидел? – задал он себе совершенно ненужный, в данных обстоятельствах, вопрос. – На материке, – тут же ответил он, прекрасно понимая, что никакой жизни у него бы там не было. Он на миг представил себе, как сидел бы сейчас в какой-нибудь жалкой маленькой квартирке без лифта и… без работы, живя на мизерное пособие по инвалидности. А тут!..

– Тут – длинный, предлинный коридор, – медленно проговорил он и вновь прислушался. Мертвая тишина стояла в бесконечном туннеле, лишь иногда прерываемая подземным гулом. «Наверное, плывем куда-нибудь», – подумал толстяк и снова включил мотор на своем кресле.

По пути неизвестно куда, хотя Трясогузов очень надеялся, что едет в столовую, он несколько раз останавливался, присушиваясь к посторонним звукам, отмечая про себя, что ничего не изменилось, кроме того подземного гула, к которому уже стал привыкать. «Куда же мы все-таки плывем?» – задавался он одним и тем же вопросом, не пытаясь на него ответить.

В такие моменты он иногда ощущал редкие покалывания в спине и ногах. В другое время его бы это порадовало, но сейчас в воображении стояли навязчивые жуткие картины, как с ним могут легко расправиться в этом коридоре, освещаемом неровным светом неоновых ламп. Он был похож на жирного огромного кролика, с минуту на минуту ожидавшего нападения удава, которого он пока не видел, но чувствовал всем своим нутром. Страх обессиливал Трясогузова похлеще самой тяжелой физической работы, которую ему когда-либо приходилось делать. Он бы с удовольствием потягал сейчас какие-нибудь увесистые гантели, или попробовал бы поплавать в бассейне, разумеется, «без ног», но он бы рискнул… А вот этот страх перед невидимым «удавом» был настолько невыносим, был таким выматывающим, что лучше бы его застрелили на месте и дело с концом.

– Где же ты, уродец?! – крикнул он вглубь коридора, неожиданно вспомнив об Аркашке. Тот убежал так далеко, что при других обстоятельствах толстяку пришлось бы ехать на пятой скорости, тратя последний заряд на этот путь, но коридор настолько изменился, превратившись из ровной прямой дороги в ломаную змею из белого кафеля, что иногда приходилось ехать без всякого мотора, иначе можно запросто врезаться в стену.

Аркашки, по-прежнему, нигде не было. И в какие бы закоулки Трясогузов не заглядывал, он не видел там никакого движения, кроме иногда мерцавших ламп, дававших странные подвижные тени. К тому же оставалось неизвестным, крадется ли кто сзади, или это лишь плод его воображения, буквально пропитанного страхом.

Новая мысль неожиданно посетила его голову: где теперь ему подзаряжаться? Еще пять минут назад он об этом не думал, но как только скорость коляски снизилась до опасного минимума, толстяк заметно приуныл.

– Вот же зараза! – в отчаянии крикнул он. Эхо ответило ему из мрачных глубин туннеля странным гулом, совсем не похожим на копию человеческого голоса, пусть она и была бы сильно искажена. Вместо этого Трясогузов услышал какой-то звериный рык, ну или это был звук мощного мотора, словно здесь работал грузовик.

– Аркашка! – неуверенным голосом позвал он компьютерного игрока. Тот ему не ответил – видно, и впрямь убежал так далеко, что теперь его придется искать весь день, и желательно молча.

Дорога шла так, как этого совсем не хотелось Трясогузову. Сворачивая под прямыми углами, а иногда поднимаясь или опускаясь, она окончательно запутала толстяка – он не мог сказать, где теперь находится.

Он уже хотел было просто встать на месте и ждать, пока хоть кто-нибудь придет, пусть это даже будут те самые убийцы из его родного отдела наблюдения, и выведут его отсюда. «Ага – вперед ногами», – тут же получил он неприятный, но честный ответ. Он вздохнул: как бы ему ни хотелось оставаться на месте, но что-то ему упрямо подсказывало, что нужно двигаться вперед, несмотря на эту запутанную дорогу.

Трясогузов глянул на наручные часы, и, судя по ним, он проплутал в этом туннеле добрую половину рабочего дня. Голода он не испытывал, в туалет не хотел: толстяк был уверен, что всё это от расшатанных нервов.

Пол под ним снова дрогнул, да так сильно, что опять погас свет, а по всему туннелю раздался жуткий скрежет, будто за стенами заработали мощные экскаваторы, скребущие стальными ковшами по неровной поверхности, сдирая слой за слоем неизвестный строительный материал.

Судя по шуму этих «экскаваторов», их было, как минимум, два – это если стоять на одном месте. Когда же Трясогузов поехал вперед, шум не прекратился, и сопровождал толстяка почти всю дорогу.

Он ехал молча, зная, что звать Аркадия – такая же бесполезная затея, как и искать его. «Сам найдется», – решил толстяк, целиком полагаясь на удачу, и, тем самым, сохраняя остаток сил для более серьезных испытаний. Трясогузов не сомневался, что жизнь подкинет ему сегодня неприятных неожиданностей, и что исчезновение Аркадия – это лишь первый сюрприз. Вторым подарочком, очевидно, было неутихающее гудение и скрежет, раздававшиеся буквально отовсюду: сверху, снизу и по бокам. Особенно неприятно было ощущать этот гул внутри головы, словно туда вставили маленький лазерный диск или магнитофонную кассету, и прокручивали эту идиотскую запись с шумами снова и снова, старясь свести его с ума. Сначала толстяку было тяжело всё это слушать, но со временем он стал привыкать к жуткой какофонии, и даже иногда переставал ее слышать, когда слишком сильно задумывался о чем-нибудь, что волновало его несколько часов назад, например о тех убийцах, в полной темноте порешивших его коллег…

Неожиданно Трясогузов заметил, как что-то мелькнуло в конце туннеля. Сначала он принял это за вспыхнувшую и тут же погасшую лампу. Но потом, присмотревшись, понял, что даже при мигании ламп что-то подозрительное продолжало двигаться в его сторону.

По спине толстяка пробежали мурашки. Трясогузов остановил кресло и выключил мотор, хотя с таким шумом вокруг, можно было этого и не делать. Плохо, что в коридоре не было ни одного хотя бы самого крошечного закутка: прямой, как труба, туннель давал хорошую видимость, и кто-то в таком случае, к большому сожалению Трясогузова, также очень хорошо видел и его самого – неуклюже вставшего посередине туннеля, напряженно всматривавшегося в даль беспомощного толстяка, не способного даже крикнуть, чтобы позвать кого-нибудь на помощь.

В горле так пересохло, что толстяк закашлялся и на секунду отвлекся от того пугающего нечто, попутно вспомнив о тревожной кнопке, которую ему давно предлагал установить на кресло Ральф Штукк. «Только кто бы на нее отреагировал – вот в чем вопрос?» – подумал Трясогузов, машинально ощупывая мокрые от пота подлокотники, в надежде, что там что-нибудь найдется, что могло бы помочь ему в трудную минуту. Однако кроме пористого пластика его пальцы ничего не находили. Трясогузов продолжал всматриваться в мерцающую даль туннеля, пока не разглядел медленно двигавшуюся человеческую фигуру.

«Ну, да: вон и две руки, иногда касающиеся стен; и две ноги, как будто даже в широких брюках; голова, слава Богу, одна… Блииин!» Толстяк, конечно, был на грани нервного срыва, но ему показалось, что в свете мигающих ламп на лице той фигуры мелькнули очки. Трясогузов нервно хихикнул – ему точно кранты: какое лицо, какие очки? Однако через минуту он понял, что все страхи – бесполезная трата нервов. Он выдохнул и, мгновенно осознав, что уже готов к любой встрече, включил мотор, чтобы побыстрее доехать до той фигуры.

Какого же было его разочарование, когда он увидел бредущего по коридору Рыльского – этого ненавистного ему типа под номером «два» (первым был Могильный) – врага его любимой докторши! Трясогузов от обиды и возмущения даже выключил мотор на коляске. Неминуемая встреча должна была состояться через минуту-полторы, и Трясогузов, чувствуя напряжение в горле, уже готов был издалека крикнуть что-нибудь обидное этому нескладному очкарику.

Рыльский шел и улыбался: Трясогузов видел его кошмарную улыбку и от этого было еще противнее – враг Маргариты радуется встрече с первым попавшимся ему человеком, не ведая того, что испытывает к нему тот человек.

Как только Рыльский оказался на расстоянии вытянутой руки, и уже протянул было эту руку, Трясогузов демонстративно отвернулся, не желая с ним здороваться. Рыльский стоял с протянутой рукой, терпеливо ожидая, что толстяк проявит мудрость и не будет лезть в бутылку, но Трясогузов мудрости не проявлял, и по-прежнему, не поворачивая головы, сопел от ненависти к Маргаритиному неприятелю.

Рыльский продолжал улыбаться, хотя уже понял, что Трясогузов не изменит к нему своего отношения, по крайней мере, в ближайшие несколько минут. Он убрал руку за спину, и тут же перестал проявлять к толстяку какое бы то ни было радушие.

– Что вы здесь делаете? – строгим голосом спросил он Трясогузова.

Толстяк, очевидно, не ожидал, что Рыльский так к нему обратится, и это, честно говоря, немного выбило его из колеи. Он растерянно посмотрел на Рыльского и ответил:

– Заблудился.

Рыльский медленно кивнул.

– Продолжайте, – сказал он, не изменяя строгого тона.

Трясогузов не понял, что вообще сейчас произошло. Еще минуту назад он готов был наброситься на Рыльского с кулаками, а тут вдруг почувствовал такое бессилие, будто только что возил на гору мешки с цементом. Пот заливал ему лицо, спина была мокрая, к тому же появились странные ощущения – задрожали ноги. Толстяк беспомощно посмотрел на доктора, но тот, не отрываясь, глядел на его ноги.

На секунду Трясогузову показалось, что лицо Рыльского будто стерлось, превратившись в блин телесного цвета, и от этого «блина» исходил странный приказ: «Встань и иди!»

«Да ладно!» – подумал Трясогузов, но в ту же минуту его руки уперлись в подлокотники и подняли его тело на несколько сантиметров. Он испугался, что сейчас рухнет на пол, но руки крепко держались за подлокотники, а ноги вдруг сделались для него опорой: он встал с кресла!

– Не может этого… – успел сказать вслух толстяк, ожидая, что в любой момент может не удержаться и упасть. Он посмотрел на стены туннеля, но они были от него так далеко, что он не смог бы до них дотянуться, если бы начал заваливаться на бок. С надеждой он вновь посмотрел на Рыльского: тот снова улыбался, и теперь его улыбка не казалась толстяку столь ужасной, как это было пять минут назад.

Трясогузов стоял на собственных ногах. Он случайно опустил голову и увидел, что его руки отцепились от кресла, и он, без их помощи, стоит рядом с ним. Ноги по-прежнему дрожали, но это было почему-то не страшно. В груди бешено колотилось сердце, а пот продолжал заливать глаза, попадая в открытый от удивления рот.

Толстяк хотел что-то сказать… Надо было что-то сказать… «А надо ли вообще говорить?» – лихорадочно подумал Трясогузов, но его губы не слушались: они также мелко дрожали, как и его ноги, как и все тело. Он чувствовал, что не может больше так стоять и умоляющим взглядом посмотрел на Рыльского. Но тот, не отрываясь, по-прежнему глядел на ноги Трясогузова, что-то шепча при этом тонкими бледными губами. Толстяк не старался прислушиваться к словам Рыльского, прекрасно понимая, что лично к нему они не относятся. В голове крутился только один вопрос: «Что же это? Что же это?»

Неизвестно сколько прошло времени, но Трясогузов вдруг почувствовал, что падает. Не в силах больше сопротивляться гравитации, он рухнул на пол около своего кресла. Последнее, что он видел перед тем, как потерять сознание – это черные, начищенные до зеркального блеска, ботинки Рыльского. Трясогузов закрыл глаза и провалился во тьму.

Рыльский смотрел на обездвиженное тело толстяка, продолжая что-то шептать себе под нос. Потом он замолчал, зачем-то оглянулся, и спокойно перешагнул через распластанного Трясогузова: доктору больше нечего было здесь делать.

Толстяк лежал посреди туннеля, а лампы, перестав мигать, горели ровным светом. Он недолго был в отключке: через десять минут Трясогузов открыл глаза, и, поняв, что лежит на полу, растерянно осмотрелся, ища глазами свое кресло – оно стояло позади него, в трех метрах от его ног, которые еще недавно ходили по этому полу.

Трясогузова это не сильно удивило: месяц назад он уже находился в похожей ситуации, когда Кондрашкина и покойный Полозов провели над ним свой эксперимент.

Он не хотел вставать, зная наперед, что придется ползти к креслу и, вновь напрягая все тело, усаживаться на это скользкое кожаное сидение, которое давно надо было переделать.

Трясогузов выругался и приготовился к тому, чтобы развернуться на полу и ползти, как жирный неповоротливый червь. Как только он сделал первое движение, тут же кольнуло в обеих ногах. Он крякнул от этой неприятной неожиданности и вновь попытался развернуть свое тело. Как только он шевельнулся, снова кольнуло в ногах, и сильно заныло в спине. Трясогузов потянулся правой рукой к пояснице и потер ее, думая, что так ему полегчает. Действительно, боль быстро ушла, но вместе с тем снова закололо в ногах. В его голове снова зазвучала эта странная фраза: «Встань и иди!»

– Это шутка такая, блин? – спросил сам себя толстяк. В это время его руки уперлись в пол и выпрямились в локтях. Он вдруг почувствовал, как верхняя часть туловища поднимается, все больше отрываясь от пола, а ноги сами собой сгибаются в коленях и делают шаг вперед, чтобы поднять тело еще выше. Трясогузов не верил своим глазам, не верил спине, не верил ногам, продолжая помимо воли слушать этот властный голос, чувствуя, что нужно выполнять простой приказ: «Встать и идти!»

Он медленно шел к креслу, всё еще не веря, что можно идти просто так, не прибегая к помощи той громоздкой вещи, с которой провел почти сорок лет своей жизни. Шаг. Еще шаг. Потом еще три шага.

– Уже дошел? – удивлено спросил себя Трясогузов, не веря, что стоит рядом с креслом.

– К вашей радости – да, – ответил ему Рыльский, неожиданно подошедший к креслу. Он взялся за его ручки и отодвинул кресло подальше от Трясогузова. На лице толстяка вдруг появилось такое изумление, что Рыльскому стало его жалко, но он, не сказав ни слова, еще дальше отодвинул кресло, с удовольствием наблюдая, как толстяк идет к нему на своих ногах.

Глава 5

Малыш как-то поздно сообразил, что сделал сегодня неверный шаг, спустившись в эту подводную либо крепость, либо западню. На кой черт он вообще прыгнул за борт того старого суденышка, когда можно было спокойно поплыть обратно, а потом, сидя в кабинете Бесфамильного, есть холодную утку, или что у него там осталось из припасов, и рассказывать ему о своих приключениях? Да, он прекрасно понимал, что ему все равно пришлось бы прикончить парочку матросов, если бы те вздумали устроить бунт, и он по любому вернулся бы на тот остров, и…

Вот только Малыша не покидал один подленький вопрос: какого черта Бесфамильный отправил его на этом корабле, который привез его к какой-то мусорной куче посреди океана? Может, он хотел избавиться от него таким образом? Или хотел что-то этим сказать, типа есть один неподступный объект – надо там провести разведку?

Малыш знал, что эти вопросы ему просто так не решить, и без личного участия Бесфамильного тут не обойтись. Он также понимал, что старик – тот еще интриган, и что часть той власти, которая была сосредоточена в его руках, не далась ему просто так, и он, как настоящий собственник, никогда с ней не расстанется. В детали Малыша никто не посвящал, но он и так знал, что если Бесфамильный пожелает, то сможет завладеть всем архипелагом, вот только он никак не проявлял той видимой охоты до полной власти, которая того и гляди уйдет из рук Морозова, если тот все еще жив…

При желании можно было бы размотать весь этот клубок, хотя бы в теории, но Малыш не знал, дадут ли ему это сделать в ближайшие часы: неизвестный ему объект нужно было прочесать без приключений и найти здесь оружие, потом еду, или наоборот.

Тут он вновь задумался: почему Бесфамильный не попросил у него помощи в освобождении своего острова от чужаков, ведь ему, Малышу, не впервой иметь дело с головорезами разных мастей? «Если только это не была тупая отговорка, чтобы избавиться от меня», – подумал вдруг Малыш, чувствуя какой-то подвох со стороны босса. «Да, не так-то прост наш Илья Семеныч», – продолжал рассуждать Малыш, медленно ступая по бетонному полу мрачного коридора, освещаемого редкими желтыми лампами, приделанными на низком потолке.

В ту же секунду он услышал, как с ним вдруг заговорил его желудок – он, в отличие от Малыша, не забыл об утке, и был бы не против ее холодной тушки, как, впрочем, не был бы против любой другой еды, вот только теперь неизвестно, когда ее удастся достать.