Черное Солнце. За что наказывают учеников

Однако, несмотря на раздражение, Элирий не мог не почувствовать и некоторую гордость своим безрассудным учеником. Хоть злодеяния Элиара и ужасали, все же тот сумел добиться поразительных высот величия, достиг вершин духовного мастерства… пусть и не совсем так, как наставлял его Красный Феникс. И если кровь Учителя – непревзойденный красный лотос благословения, то кровь ученика – могущественный черный лотос запретных искусств.

Тем временем они приблизились к острову, на котором располагалась прежде Красная цитадель. Как и предупреждал преданный ему Аверий, оливковые деревья не добрались до места, где прежде возвышался храм. Более того, ничто живое не смогло пустить корни на выжженной священным красным огнем земле. Воистину, пред яростью этого огня потускнело бы само солнце, а дерзнувший посмотреть на него ослеп бы навсегда.

Элирий думал, что успел подготовиться к открывшемуся ему печальному зрелищу, но оно оказало неожиданно сильное впечатление, целиком захватывая душу. Слишком большая утрата. Как будто что-то очень важное, очень дорогое было отнято, опозорено и предано поруганию на его глазах.

Опустевшие улицы давно замела многолетняя палая листва. Прибой равнодушно набегал на пустынные берега. От дыхания океана воздух был чуть солоноватым, и терпкий привкус неожиданно напомнил о пролившейся здесь большой крови. После стольких лет Элирий снова встретился с океаном, но вместо ожидаемой радости сердце лишь мучительно сжалось: смогут ли согреть его эти холодные воды? Море снова шептало что-то, ведомое только ему одному, и тоскливое эхо прибоя превращало слова в невыразимую печаль.

Из черного океана показалась блестящая голова кита – могучего кита, вернувшегося домой. Путь из глубин был долог: едва достигнув поверхности, кит тут же выпустил из легких использованный воздух и пенящуюся струю водяного пара. В свете луны показавшиеся на миг плавники отливали матовым серебром, а спину словно бы покрывало тончайшее зеркальное напыление звездного сияния. Ветер играючи поднимал ввысь тяжелые волны. Кит издал глубокий протяжный звук, похожий на песнь самого океана…

Корабль медленно опустился и замер на побережье. Дождавшись, когда приготовят и спустят трап, Красный Феникс молча вышел наружу. В гробовой тишине Аверий и Агния неотступно следовали за ним, должно быть, не зная, что нужно сказать, чтобы случайным замечанием не усугубить душевную боль. Неожиданно для самого себя Элирий понял, что признателен им за деликатность.

Вдруг осознал он поразительную силу слова. В прежней жизни, бывало, его светлость мессир Элирий Лестер Лар с завораживающей легкостью бросал острые фразы, которые могли не просто ранить, а полностью изменить или даже сломать, изувечить чью-то судьбу. Теперь же ему стала отчетливо ясна хрустальная хрупкость каждого живого существа. Возможно, невольное прозрение проистекало из хрупкости его собственного нового тела, возможно, из обстоятельства, что дважды ему пришлось пережить и в полной мере прочувствовать мучительную смерть и не менее мучительное возрождение, однако Красному Фениксу Лианора больше не хотелось говорить неосторожных слов, которые могли причинить или усилить боль. Точно так же, как не хотелось и самому слышать их.

Зрелище пустого места там, где многие годы возвышался величественный и изящный храм Закатного Солнца, шокировало. Сузившимися глазами Элирий неотрывно смотрел на незарастающее пепелище, и руки его подрагивали. Будто колоссальных размеров сооружение, которое строил он так долго, в котором так долго вымаливал у небожителей новое благословение, просто пропало, без следа растворилось в воздухе – остались только призраки былого.

Погода понемногу портилась. Голос штормового океана был явственно слышен издалека.

Ненависть к сотворившему новый мир ученику горела в сердце ярко, как осенние костры кленов.

– Это тяжело, мессир, – осторожно заметила наконец Агния, смущенно глядя в землю, – многое из того, что Учитель хорошо помнит, исчезло…

Элирий сердито нахмурился. Что уж там говорить, исчезло все. Вокруг только выжженная земля, только пустошь. Не осталось даже руин! Только кладбище камней и осколков. Но… неожиданно посреди этой безжизненной, бесплодной пустыни тоскующий взгляд его зацепился за что-то. Что-то, чего тут быть никак не могло.

Ярким пятном на фоне однообразных серых пейзажей цвела ранняя красная вишня. Лепестки беззаботно раскрывались навстречу новому дню, в воздухе плыло нежнейшее благоухание первых цветов… словно ароматный снег милосердно припорошил зияющую рану пепелища. Однако этим цветам лучше бы и вовсе не распускаться – один их вид лишал покоя, возрождал тревогу прошлых и предчувствие грядущих бед.

Неясным пока предзнаменованием алые лепестки летели по ветру – точь-в-точь капли крови, срывающиеся с лезвия разящего меча. Должно быть, они очутились в том самом месте, где прежде располагался внутренний двор храма… где когда-то на длинных жемчужных нитях, казалось, парили в густом летнем зное крошечные колокольца и от дыхания морского бриза издавали мелодичный звон, несущий умиротворение, прохладу и свежесть. Но Красное Солнце зашло, на Материк опустились сумерки, а за ними – кромешная тьма. Ничего прежнего больше не было здесь.

Элирий с вызовом обернулся на спутников. Те тоже заметили одиноко цветущее дерево и выглядели изумленными, потрясенными до глубины души. Так же растерянно, должно быть, выглядел и он сам.

Ром-Белиат был уничтожен. Но – Ром-Белиат существовал. Он вновь принес его сюда, спрятав в своем сердце. Как и Лианор когда-то, Ром-Белиат потерпел сокрушительное поражение и сгинул, остался навсегда в последнем зимнем дне эпохи Красного Солнца. Но, в отличие от пропавшего навек Лианора, Ром-Белиат еще можно было спасти. Элирий точно знал: придет новая весна, стает старый снег, и зацветет драгоценная, милая сердцу красная вишня.

– Это знак свыше, – уверенно заявил он. – Алые цветы вишни сияют в горнем свете! Это означает только одно: земля Ром-Белиата пробудится ото сна и вновь обретет былую славу. Возродится из небытия народ Совершенных, что заслуживает в вечной благости вкушать молоко и мед.

– Войдите в город, мессир, он принадлежит вам, – впечатленная его решительным настроем, с благоговением произнесла Агния.

Пройдя высокими вратами, покосившимися, покореженными и уцелевшими только милостью небес, Элирий ступил в бывшую Красную цитадель, сердце погибшего Ром-Белиата. Для осуществления задуманного требовалось отыскать главную часть разрушенного храмового комплекса – алтарь, на котором сам он когда-то принес первую жертву высшим небожителям Надмирья: собственную лотосную кровь. И на котором в последний день эпохи Красного Солнца закончил он свою земную жизнь, умер в первый раз и ушел в небытие.

Испокон веков все жертвенники в храмах Лианора были ориентированы на восток; в сторону востока жрецы храма Рассветного Солнца, а впоследствии храма Тысячи Солнц, возносили первые утренние молитвы, дабы над Священным островом поскорее взошло светило и явило свой лик, символизируя благословение небожителей. «Солнце не заходит над Лианором» – таков был гордый девиз могучего народа мореходов. Священный остров постоянно двигался, медленно дрейфовал в океане. Благодаря этому каждый день солнце поднималось точно над центральной храмовой башней, и в миг рассвета та тонула в алом и золотом сиянии, парила в ореоле огня меж небом и землей, рождая в сердцах Первородных восторженный религиозный трепет. Продолжая древнюю традицию солнцепоклонничества, храм Закатного Солнца в Ром-Белиате и храм Полуденного Солнца в Бенну построили по образу и подобию храмов Лианора.

По своей природе цвет крови его светлости мессира Элирия Лестера Лара набирал наибольшую силу на закате, и обряды в храме Закатного Солнца совершались главным образом в вечернее время. При этом Ром-Белиат, находящийся на восточной оконечности Материка, был колыбелью рассвета, первым городом, встречающим солнце, – восточнее вздымало свои волны только море да пролегали пустынные дикие земли с малолюдными поселениями и кочевьями низших народов. Учитывая эту противоречивость Запретного города, символом его стал двуликий феникс, смотрящий одновременно на восток и на запад. Здесь было место силы, где сочетались восток и запад, где прошлое и будущее сливались воедино, воскресали из пепла и вместе с тем переставали существовать в безвременье. Заветный двуединый город, любовно выпестованное детище Красного Феникса Лианора, где противоположности становились одним и все было возможно.

Его светлость мессир Элирий Лестер Лар прошел еще несколько десятков шагов, пока – по внутренним ощущениям – примерно не достиг нужного участка, и встал лицом на восток. Наконец среди груды обломков и рассыпавшихся в пыль фрагментов храмовых стен цепкий взгляд отыскал искомое – по-прежнему безукоризненно цельную каменную плиту алтаря. Красный Феникс немедленно вспомнил сокровенное помещение адитума, святая святых, в котором в роковой день на сломе эпох остался он в полном одиночестве, один на один со смертью… Но все это в прошлом: теперь, спустя четыре сотни лет, он вновь был юн и полон сил. Он чувствовал себя живым, как никогда.

Воистину, встанут новые бойцы на защиту наследия небожителей! Новые победы впереди.

Еще есть шанс все исправить, все возвратить. Сколько живой крови из своих вен пролил он на этом алтаре в жертву бессмертным обитателям Надмирья, тщетно взывая к их милости, до тех самых пор, пока пресветлый владыка миров собственной персоной не соблаговолил откликнуться, не даровал Красному Фениксу долгожданное благословение и не назначил законным наместником на земле… Столетия прошли, словно день, но каждый камень этого сокровенного храма помнит своего основателя.

– Я верну миру солнценосный Ром-Белиат, – более не оборачиваясь на оставшихся далеко позади приближенных, проговорил Элирий. – И другого Ром-Белиата не будет.

Храм Закатного Солнца был построен с одним большим секретом: он стоял на его крови. Древняя кровь Красного Феникса Лианора представляла собой всю кровь, всю жизнь, всех людей. Принести его в жертву было величайшим искуплением и величайшим даром вечным небожителям, который только мог предложить Элиар. Знал это волчонок достоверно или нет, но он не ошибся в выборе.

Душа Красного Феникса сгорела в первоогне и развеялась пеплом, а затем возродилась. Теперь же в пламени его крови возродится и новый благословенный мир.

Приблизившись вплотную к алтарю, Элирий остановился и сделал глубокий вдох. Аккуратным и четким движением взрезал вену на запястье, выпуская на волю священную лотосную кровь. Та немедленно воспарила, танцуя и клубясь, точно алый туман, свиваясь в диковинные узоры и изощренные плетения. Каллиграфия кровью – часть высшей жреческой магии, которой в свое время обучался он в храме Тысячи Солнц на Лианоре и которой овладел в совершенстве. При строительстве каждый без исключения камень ныне разрушенного храма Закатного Солнца был покрыт тончайшей резьбой: рельефным узором рун, по сути своей представляющим единое заклинание, связывающее все разрозненные части в одно целое.

Заклинание, которое он намеревался активировать.

Каждый камень здесь был живым. Каждый камень дышал и ждал только его слова, его призыва, чтобы пробудиться от долгого сна.

После ритуала призыва души прошло больше половины срока – кровь успела набрать достаточно силы. Конечно, чтобы не рисковать вновь обретенным слабым телом, лучше всего было бы дождаться полного завершения трансмутации, но, увы, бездействовать в сложившихся обстоятельствах казалось еще более рискованным. Собственной кровью Красный Феникс торжественно нарисовал ритуальный знак между бровями и, прося благословения высших сил, нараспев произнес нужную молитву. Тотчас же движение киновари вокруг него остановилось, мир будто застыл, пропал в безвременье и бесцветье… и только на старом алтаре проявились незримые прежде знаки, начертанные порывисто и мощно, заключавшие в себе непостижимое могущество первостихий.

Взывая к ним, Элирий был совершенно спокоен. Все будет так, как должно: в жертву себе самому посвященный, вновь поднимется к небесам его храм на крови. Да, весь этот храм был единым заклинанием – и единым целым с ним самим.

И действительно: как только кровавый туман рассеялся, изумленным спутникам его светлости мессира Элирия Лестера Лара явилось настоящее чудо. Знакомые стены и башни выросли перед ними в одно мгновение! Рассветный розовый мрамор парадной лестницы снова сиял, будто ничего и не случилось, будто и не было всех этих четырех сотен лет мрака. Длинный острый шпиль с солнечным знаменем, как и раньше, вонзался прямо в небо. Переливчатый свет щедро лился внутрь сквозь веерные витражные окна. День начинался снова.

Медленной походкой Элирий вернулся к центральному ходу и своею рукою раскрыл тяжелые двери. Шаги его текли, как полноводная река. Все стало по-прежнему. В главном храмовом зале, за престолом Великого Иерофанта все так же стояла ширма с красным солнцем в самом центре мироздания. Он хорошо помнил ее. Он чувствовал сильную усталость, но в то же время – радость и удовлетворение оттого, что смог вернуться. Красный храм величественно вставал за спиной – символом прежнего мира, символом его надежного тыла. Хотелось спать. Наверное, весь оставшийся день и всю ночь он благополучно проспит без сновидений, восстанавливая растраченную силу цвета. Наконец-то он будет отдыхать в собственных покоях, в покоях Великого Иерофанта, наместника небожителей на земле.

Все на Материке убеждены, что Ром-Белиат погиб, все сбросили Запретный город со счетов. Как будто река не может одновременно течь в обе стороны. Как будто прошлое и будущее не суть одно.

Но в то же время все на Материке знают, кто есть легендарный Красный Феникс Лианора. Все знают, что он вернулся и не потерпит никого на своем пути.

Элирий зябко передернул плечами. Дурное воспоминание, которое он уже отогнал однажды, без спросу заявилось вновь. Необычайно ясно вспомнил он свою вторую смерть – и, видят небожители, лучше бы не вспоминал. Больно… как же это было больно. Кто придумал, что смерть – это покой? Нет, смерть – это невыразимая мука.

Сама по себе любая смерть причиняла боль – не физическую, хотя и это тоже, а некую непередаваемую ментальную боль, которая происходила, вероятно, от разделения духа и тела, прежде неделимых, бывших единым целым. Смерть же на алтаре, насильственная, мучительная, словно бы выскребла его дочиста, отняла все до последней капли и оставила абсолютно пустым. Тело и кровь его принадлежали жрецу Черного Солнца, свершающему жестокий ритуал, душа же отныне принадлежала небожителям, принесенная в жертву искупления грехов всего мира. В какой-то момент от него не осталось ничего. Какое страшное слово… Элирий мысленно попробовал его на вкус и поморщился.

Да, ему самому, увы, от себя не осталось совсем ничего: только забвение, только выстраданное небытие.

В небытии не было ни тьмы, ни света, ни времени, ни безвременья. Только боль разрывала грудь и разум, но и ее, как оказалось, нельзя было сберечь – на память о жизни, что он прожил. На память о самом себе.

Все исчезало.

Это было похоже на то, как совсем недавно тело его бессильно падало в черную озерную воду в непроходимых болотах Ангу.

Была только вода. Ледяная вода заливала нос и рот, заполняла собой всю окружающую реальность. В мире не осталось ничего, кроме этой воды и холода, овладевшего им почти мгновенно. Жестокий холод вполз не только в плоть, но и в кости, и в самую его душу. Все, что успел сделать великий Красный Феникс Лианора, – несколько неловких гребков, прежде чем озеро поглотило его, приняло его целиком.

Это было совсем не то же самое, что ласковый летний океан, из глубин которого спас он когда-то волчонка. Неожиданно вспомнилось: вокруг было столько света! А сквозь хрустальную толщу прозрачной воды прорастали причудливые трещинки воздушных пузырьков, во все стороны расходящихся от их движений…

Сейчас же Элирия затягивало все глубже в бездну, где не было никаких цветов, никаких звуков. Промокшая насквозь плотная ткань дорожных одежд стремительно схватывалась ледком и, отяжелев, тащила его на дно. Лотосная кровь замедлилась, загустевая в жилах точно ртуть, пульсации ритма слабели. Живой мир неумолимо отдалялся и таял, и каждое следующее мгновение грозило остановкой сердца или смертью от переохлаждения. В какой-то момент показалось – пронизывающий насквозь, разъедающий тело холод исходит вовсе не от воды, а из его собственной погибшей души… мертвой души, против всех законов зачем-то вернувшейся из небытия.

В тот жуткий миг Элирий почти смирился с тем, что снова умрет, – это казалось неизбежным, неотвратимым, безысходным. Явился знакомый страх и предощущение смертной боли. Сопротивляться холоду невозможно: он успокоил отчаянно мельтешащие мысли, выстудил чувства. За каких-то пару-тройку циклов дыхания Элирий почти полностью утратил ощущение плоти, словно бы снова лишился тела, словно бы снова упокоился на илистом дне посреди холодной безмолвной пустоты и одиночества. Нет, он уже не надеялся выбраться, не чаял остаться в живых. Тело почти полностью потеряло чувствительность, но каким-то чудом он вдруг почувствовал прикосновение – слабое, далекое прикосновение руки, дотянувшейся до него в пучине.

Хвала небожителям, волчонок нашел его и вытащил из страшной бездонной тьмы на берег. Он был спасен, лежал на твердой земле… лицо его заливал призрачный звездный свет, а озерная вода еще долго вытекала изо рта… и вместе с этой черной торфяной водой вытекала из него смерть.

Однако Элирий по-прежнему не мог вспомнить свою первую смерть, как и многие события, предшествовавшие ей. В ушах до сих пор стоял грохот боевых барабанов стягивавшихся к границам Ром-Белиата победоносных армий Бенну, которые они не смогли остановить, но кроме этого – почти ничего. Воспоминания возвращались неохотно, отрывочно и хаотично. Если быть откровенным, некоторые из них Элирий предпочел бы оставить в прошлом навсегда.

Однако были у всего этого кошмара и определенные добрые последствия: предав Учителя жестокой мученической смерти, Второй ученик невольно превратил его в мученика и возвысил над собою прежним. А это значит, в нынешней инкарнации кровь и душа его светлости мессира Элирия Лестера Лара очистились и приблизились по чистоте к состоянию великого просветления небожителей, путь для которого в ином случае потребовал бы десятилетий строжайших аскез и длительных уединенных концентраций. Вскоре кровь его обретет не просто прежнюю силу, но силу, намного превосходящую былые возможности.

В каком-то смысле волчонка даже стоило поблагодарить за духовное совершенствование, которое вознесло Красного Феникса выше самых смелых надежд в тот самый миг, как острый жертвенный клинок вошел в его сердце и прекратил страдания слабой плоти.

Ром-Белиат не имеет границ, вспомнил Элирий знаменитый девиз Морской Жемчужины Востока. Город, в котором он провел полжизни четыре столетних периода назад… Ром-Белиат внутри него – а значит, и вокруг него Ром-Белиат будет расти и шириться. Он начнет и проживет еще одну эру нового мира.

Вместе с ним Ром-Белиат возродится из пепла и обретет былое могущество. Он совершит это, он вновь сделает Запретный город великим.

Он сделает это для Ром-Белиата – или для себя? Или это одно и то же?

– Ром-Белиат – это я, – тихо и уверенно сказал его светлость мессир Элирий Лестер Лар, не имея сомнений, что каждый расслышит его слова.

Спокойным как вода взором сверху вниз Совершенный задумчиво глядел на Агнию и Аверия, очевидно преисполнившихся чувства трепетного страха: в традиционном глубоком поклоне, не поднимая головы, приближенные дожидались его распоряжений. Позади них набирающие силу Красные жрицы, прозванные Призраками Ром-Белиата, лежали ниц, не смея пошевелиться и привлечь к себе внимание верховного жреца. Элирий словно бы вернулся в прошлое. Словно бы храм Закатного Солнца был только что создан – для того, чтобы смертные подобострастно падали на колени на сияющий розовый мрамор, признавая величие последнего наследника Лианора, в чьих жилах сияет священный пламень тысячелепесткового красного лотоса.

Так было положено.

На Материке ему будут поклоняться вновь, как солнцу на небесах.

Глава 6

Журавль показывает когти

Эпоха Красного Солнца. Год 281. Сезон холодной воды

Молодая трава под снегом

Ангу. Журавлиная Высота

*черной тушью*

– Глупец! – с порога накинулся на него Первый ученик, едва Элиар успел прикрыть за собой дверь. – Что ты наделал? Воистину, только недалекий сын презренного народа кочевников мог совершить такую глупость!

– Я действовал по обстоятельствам! – взвился в ответ Элиар, немедленно заражаясь дурным настроением. – Не моя вина, что твой старший братец решил предать нас!

Яниэр резко поднялся из-за стола. На бледных щеках его румянец вспыхнул ярко, словно следы от пощечин. Отброшенный стул с грохотом опрокинулся на пол, и Яниэр поморщился, недовольный произведенным им же шумом и беспорядком.

– Чья это вина, мы узнаем, внимая священной воле Учителя, – холодно заметил Яниэр, скрестив руки на груди. – Он рассудит нас самым справедливым судом, явив мудрость и благость небожителей.

Помимо воли Элиар вздрогнул и почел за благо промолчать. Конечно, Учитель наверняка примет сторону драгоценного Первого ученика, а ему останется лишь опустить голову, смиренно признавая вину и ожидая положенного наказания.

– Так или иначе, наше посольство не увенчалось успехом, о чем я вынужден буду доложить Великому Иерофанту, – знакомым ровным голосом, уже потерявшим оттенки эмоций, сообщил Яниэр. – Проклятье… в первый же день переговоры зашли в тупик. Не думаю, что это обрадует Учителя.

– Похоже, владетель Севера решил сыграть свою собственную игру, – сделал неутешительный вывод Элиар. – На пороге грандиозной войны он задумал остаться в стороне, выдерживая губительный для Ром-Белиата нейтралитет. Ангу четко дал понять, что не собирается мириться с навязанной ему ролью послушного вассала.

И это в лучшем случае. А в худшем – они имеют тайный сговор Ангу и Бенну прямо у себя под боком.

Элиар помрачнел. Даже великому городу Оси не по силам война сразу на два фронта. И Ром-Белиату, и Бенну был нужен Ангу и его ресурсы.

– Пустое чванство старшего брата невыносимо… – Яниэр протянул руку и без видимого удовольствия опустошил загодя наполненную небольшую пиалу. Элиар удивленно вытаращил глаза: перед Первым учеником красовалась уже початая бутыль северной полынной настойки. Так вот почему Яниэр так вспыльчив и держится непривычно развязно: он просто-напросто пьян! – Как только мог прийти ему в голову подобный вздор? Из упрямого желания защитить народ Ангу Яргал своими руками его погубит…

С неприятным резким стуком пиала вернулась на стол и тут же наполнилась снова. Горьковатый аромат настойки неторопливо поплыл по комнате, словно вязкий дым. От одного этого запаха, тяжелого, терпкого, можно было захмелеть: казалось, он замедляет движение мыслей, затуманивает ясность разума.

Элиар обеспокоенно нахмурился: увлечение спиртными напитками было вовсе не свойственно Яниэру. Скорее всего, так проявилось расстройство от провала возложенной на него миссии, начавшейся, как назло, аккурат в день его рождения, в день, когда начинает цвести белая слива. Время не ждало, война с Бенну надвигалась, как грозовое облако, и Учитель не счел возможным отодвинуть миссию хотя бы на один день ради празднества, которое всегда было в храме большим событием. Наверняка Яниэр был очень огорчен этим, а теперь пристыжен и тем, что не кто-то, а его родной брат повел себя непорядочно и спровоцировал срыв переговоров. Знаменитое хваленое спокойствие северянина развалилось, как песчаный замок, смытый приливной волной.

Поняв разбитое состояние Яниэра, Элиар невольно проникся сочувствием. В Ром-Белиате появление на свет Первого ученика Великого Иерофанта с размахом праздновала вся Красная цитадель. В честь сего знаменательного события большой храмовый зал обильно украшали цветами и ярко-алыми лентами, а самому Яниэру делали богатые подношения, без устали произнося льстивые речи.

По злой иронии судьбы Учитель отослал его из храма как раз в этот день, что выглядело немилостью и даже наказанием вместо ожидаемого подарка. И здесь, на родине, как выяснилось, также никому не было дела до него и его праздника. Яниэр вдруг оказался совершенно один: ни единой живой души, чтобы скрасить его уныние. Такое положение дел было более чем привычно Элиару: за годы, проведенные на чужбине, тяжелая рука одиночества нередко душила его, а вот избалованный вниманием Первый ученик наверняка совсем не на такую встречу рассчитывал.

С грустью Элиар подумал о том, что, вернись он в Халдор, Степным Волкам точно так же не было бы до него дела – в глазах свободолюбивых соплеменников он давно уж превратился в чужака и жалкого прихвостня Совершенных.